Адам Бид.
Книга шестая (последняя).
LIV. Встреча на горе.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга шестая (последняя). LIV. Встреча на горе. (старая орфография)

LIV.
Встреча на горе.

Адам понял отчего Дина поспешила уехать, и её отъезд заставлял его скорее иметь надежду, чем предаваться отчаянию. Она опасалась, чтоб сила её чувства к нему не помешала ей верно выждать и выслушать окончательное указание внутренняго голоса.

"Жаль, однакожь, что я не попросил ее написать мне", думал он. "А между тем, даже это, может-быть, обезпокоило бы ее несколько. Она хочет остаться совершенно-спокойною попрежнему на некоторое время. И я не имею права быть нетерпеливым и мешать ей своими желаниями. Она сказала мне, в каком состоянии её сердце, а она не из тех, которые говорят одно, а думают другое. Я буду ждать терпеливо."

Таково было благоразумное решение Адама и оно поддерживалось успешно впродолжение первых двух или трех недель воспоминанием о признании Дины в то воскресенье после обеда. Удивительно, что за сильную поддержку имеют первые немногия слова любви! Но около половины октября его решимость видимо стала слабеть и обнаруживала опасные признаки совершенного исчезновения. Недели казались ему необыкновенно-длинными. Дина, конечно, имела довольно времени, чтоб решиться. Пусть женщина говорит, что хочет: после того, как она однажды сказала мужчине, что любит его, он находится в слишком - взволнованном и восторженном состоянии от этого первого упоения, которое он получает от нея, и не может заботиться о последующем. Он ходит по земле весьма-эластическим шагом, когда удаляется от нея, и все трудности считает легкими. Но подобный жар исчезает; воспоминания грустно-ослабевают современем, не имеют достаточной силы, чтоб оживить нас. Адам ужь утратил свою прежнюю уверенность: он стал опасаться, что прежняя жизнь Дины, может-быть, снова овладела ею в такой степени, что новое чувство не могло восторжествовать. Еслиб она не чувствовала этого, то непременно написала бы к нему, чтоб хотя несколько успокоить его; но так, казалось, она считала нужным привести его в уныние. Вместе с уверенностью исчезало и терпение Адама, и он думал, что ему нужно написать самому; он должен просить Дину, чтоб она не оставляла его в тягостном сомнении долее, чем было необходимо. Однажды вечером он просидел поздно за письмом к ней, но на следующее утро сжег, опасаясь действия, которое оно произведет. Тягостнее было получить лишающий всякой надежды письменный ответ, чем услышать такой же ответ из её уст, потому-что её присутствие заставляло его соглашаться с её волею.

Вы замечаете в каком положении находилось дело. Адам жаждал увидеться с Диной; и когда такого рода желание достигает известной степени, то очень-вероятно, что влюбленный решится утолить его, хотя бы ему пришлось поставить на карту все будущее.

Но может ли он причинить какой-нибудь вред, если отправится в Снофильд? Дина не может разсердиться на него за это, она не запрещала ему придти туда; она, вероятно, ожидала его, и ему следовало навестить ее уже давно. Во второе воскресенье в октябре точка зрения на это дело так прояснилась для Адама, что он уже был на дороге в Снофильд. В то время он отправлялся туда верхом, потому-что время было ему дорого, и он занял для путешествия хорошую лошадку у Джонатана Бёрджа.

Сколько болезненных воспоминаний пробуждала в нем эта дорога! Он часто ездил в Окбурн и часто возвращался оттуда после того первого путешествия в Снофильд, но за Окбурном серые каменные стены, изрытая земля, скудные деревья, казалось, снова рассказывали ему историю тягостного прошедшого, которое он знал так хорошо наизуст. Но никакая история не остается для нас тою же самою по прошествии известного времени, или, скорее, мы, читавшие, не остаемся теми же самыми истолкователями. И в это утро Адам имел новые мысли, проезжая по серой стране, мысли, придавшия уже изменившееся значение истории прошлого.

То низкая, себялюбивая и даже богохульная душа, которая с благодарностью радуется прошлому несчастию, уничтожившему или раздавившему другого, потому-что это горе стало источником непредвиденного добра для нас самих. Адам никогда не переставал сокрушаться о тайне человеческого страдания, которая пала так близко от него; он никогда не мог благодарить Бога за несчастие, обрушившееся на другого. И даже еслиб я был способен чувствовать эту узкую радость за Адама, я все-таки знал бы, что он сам не чувствовал её; он покачал бы головою при таком ощущении и сказал:

"Зло остается злом и горе горем, и вы не изменили бы его свойства, еслиб облекли его в другия слова. Другие люди не были созданы ради меня и я не должен думать, что это все-равно, лишь бы только выходило хорошо для меня."

катарактом невозможно сожалеть о страшной операции, посредством которой его слабое помраченное зрение, представлявшее ему людей деревьями, стало ясно отличать очерки и лучезарный день. Развитие высших чувств в нас самих похоже на развитие способностей: оно приносит с собою сознание увеличившейся силы; мы не можем желать возвращения к более-узкому сочувствию, как живописец или музыкант не может желать возвращения к своей более-несовершенной манере, или философ к своим менее-полным формулам.

Что-то подобное сознанию расширившагося существования было в душе Адама в то воскресенье утром, когда он ехал верхом, при живом воспоминании минувшого. Его чувства к Дине, надежды провести жизнь с нею были отдаленною невидимою точкою, к которой привела его та тягостная поездка из Снофильда, восьмнадцать месяцов назад. Как ни была нежна и глубока его любовь к Гетти, а она была так глубока, что корни её не будут вырваны никогда; его любовь к Дине была лучше и драгоценнее для него; она выросла из полнейшей жизни, которая развилась для него из того, что он ознакомился с глубоким горем.

"У меня будто является новая сила" думал он, "от того, что я люблю ее и знаю, что она любит меня. Я буду всегда смотреть за нее, как на свою путеводительницу к добру. Она лучше меня; в ней меньше себялюбия и тщеславия. А это чувство, когда вы можете больше ввериться другому, чем самому себе, придает вам некоторого рода свободу и вы можете идти к своей цели без страда. До этих - пор я всегда думал, что знал все лучше, чем окружавшие меня, а это жалкий род жизни, когда вы не можете надеяться, что ваши ближние помогут вам в каком-нибудь деле лучше, нежели вы сами в-состоянии помочь себе."

Было уже позже двух часов после обеда, когда Адам увидел серый город на скате горы и когда он внимательно смотрел вниз, на зеленевшую долину, желая отъискать старый дом с соломенною крышею неподалеку от неблаговидной красной фабрики. При мягком сиянии октябрского солнца ландшафт не имел такого грубого вида, как при ярком свете ранней весны, и его единственное большое очарование, общее со всеми далеко-раскинувшимися безлесными областями, наполняющее вас новым сознанием находящагося над вами небесного свода, имело более-кроткое, более-обыкновенное успокоивающее влияние в этот почти-безоблачный день. Сомнения и опасения Адама исчезли под этим влиянием, подобно тому, как тонкия, в виде ткани, облака мало-по-малу исчезли в ясной синеве над ним. Он, казалось, видел, как ласковое лицо Дины удостоверяло его одним своим видом во всем, что он желал знать.

Он не думал застать Дину дома в это время, но все-таки сошел с лошади и привязал ее к небольшим воротам, желая войти в дом и спросить, куда она сегодня отправилась. Он имел намерение последовать за нею и привезть ее домой. Старуха сказала ему, что она отправилась в Сломенс-Энд, деревню, находившуюся мили за три отсюда, за горой; она отправилась туда тотчас же после утренней службы, чтоб, по своему обыкновению, проповедывать там в хижине. Всякий в городе покажет ему дорогу в Сломенс-Энд. Таким-образом Адам снова сел на лошадь и поехал в город; потом остановился в старой гостинице, пообедал там на скорую руку в обществе сильно-болтливого хозвина, от дружеских разспросов и воспоминаний которого он рад был освободиться как-можно-скорее, и наконец, отправился в Сломенс-Энд. Несмотря на всю свою поспешность, он мог вырваться только около четырех часов, и думал, что так-как Дина отправилась рано, он, может-быть, встретит ее готовую уже возвратиться домой. Небольшая серая деревушка, имевшая вид покинутой, незащищенная густыми деревьями, открылась перед ним на далекое разстояние, прежде чем он въехал в нее. Подъехав ближе, он разслышал пение гимна. "Moжет-быть, это последний гимн перед тем, что все разойдутся", подумал он. "Я пойду немного назад, а потом вернусь встретить ее подальше от деревни". Он пошел назад почти до самой вершины горы, присел там на отдельном камне, прислонясь к низкой стене, и стал ожидать, когда увидит, как небольшая черная женщина выйдет из деревни и начнет подыматься на гору. Он выбрал это место, почти на самой вершине горы, потому-что тут был скрыт от всех взоров: вблизи не было ни хижины, ни скота, ни даже щиплищей траву овцы - ничего, кроме тихого света и тени, и необъятного неба над ним.

он увидел небольшую черную фигуру, шедшую между серыми домами и мало-по-малу приближавшуюся к подошве горы. Адаму казалось, что Дина шла медленно; в действительности же она шла своим обычным, легким и спокойным шагом. Вот она вступала на извилистую дорожку, которая вела на гору, но Адам не хотел еще тронуться с места; он не хотел выйти к ней на встречу так скоро; он решился подойти к ней в этом спокойном уединенном месте. Но тут он стал опасаться, что может поразить ее слишком-сильно.

"А между-тем" думал он, "она не принадлежит к числу тех, которые могут быть поражены слишком-сильно; она так спокойна и тиха всегда, словно приготовлена ко всему".

О чем могла бы она думать, подымаясь по извилистой дорожке на гору? Может-быть, она нашла совершенный покой без него и перестала чувствовать потребность в его любви. Все мы трепещем, когда находимся на краю какого-нибудь решения: надежда приостанавливается, трепеща крыльями.

Но теперь, наконец, она была очень-близко и Адам отошел от каменной стены. Случилось, что в ту самую минуту, как он выступил вперед, Дина приостановилась и обернулась, чтоб посмотреть на деревню: кто же, взбираясь на гору, не остановится и не посмотрит назад? Адам был рад этому: с тонким инстинктом влюбленного он чувствовал, что лучше, если она прежде, чем увидит его, услышит его голос. Он подошел к ней на три шага и сказал:

-- Дина!

-- Дина! повторил Адам.

Он очень-хорошо знал, что у ней было в мыслях. Она так привыкла представлять себе впечатления чисто-духовными внушениями, что не искала чего-нибудь вещественного, видимого, что сопровождало бы голос.

Но при втором разе она обернулась. С каким выражением страстной любви обратились кроткие, серые глаза на мужественного черноглазого человека! Она не вздрогнула более при виде его; она не сказала ничего, но подошла к нему так, что его рука могла обвить её стан.

И они пошли так, молча; горячия слезы струились по лицу. Адам был доволен и не произносил ничего. Дина заговорила первая.

одинаковою любовью, я сознаю полноту силы переносить и делать все, что назначено нашим Небесным Отцем, которой я не сознавала прежде.

-- В таком случае, мы больше не разлучимся, Дина, пока не разлучит нас смерть.

И они поцаловали друг друга с глубокою радостью.

Существует ли что-нибудь большее для двух душ, чем то чувство, что оне соединены на всю жизнь для того, чтоб поддерживать друг друга во всяком труде, находить успокоение друг в друге во всяком горе, помогать друг другу во всякой скорби, быть вместе друг с другом в безмолвных, невыразимых воспоминаниях в минуту последней разлуки?