Адам Бид.
Книга первая.
Глава I. Мастерская.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга первая. Глава I. Мастерская. (старая орфография)

Книга первая.

ГЛАВА I.
МАСТЕРСКАЯ.

С помощью одной капельки чернил вместо зеркала египетский маг берется показать всякому желающему далекия картины минувшого. Это же самое, читатель, я собираюсь сделать для вас.

С помощью капельки чернил на конце моего пера я хочу показать вам просторную мастерскую мистера Джонатана Бурджа, плотника и строителя - подрядчика в деревне Гейслоп, - показать ее в том виде, какой она имела восемнадцатого июня блаженной памяти 1799-го года.

Восемнадцатого июня вечернее летнее солнце обливало своими теплыми лучами пятерых человек, работавших в этой мастерской над отделкой дверей, оконных рам и панелей. Запах сосны от новых досок, составленных в кучу снаружи за отворенной дверью, смешивался с запахом бузины, тянувшей свои усыпанные летним снегом ветки к открытому окну в противоположной стене. Косые лучи солнца насквозь пронизывали пушистые, прозрачные стружки, которые гнал перед собой неутомимый рубанок, и освещали красивый рисунок древесных волокон на дубовой панели, прислоненной к стене. Большой косматый серый пес - овчарка устроил себе уютную постель на куче этих стружек; он лежал, положив морду на передния лапы, и только изредка морщил свой лоб, приподымая брови, чтобы взглянуть на самого высокого из пятерых работников, - того, который вырезывал щит на дубовой доске для камина. Тому-же самому работнику принадлежал и сильный баритон, раздававшийся в мастерской и покрывавший собой визг рубанка и стук молотка. Голос пел:

Здесь певцу понадобилось что-то такое отмерить, а это потребовало более сосредоточенного внимания, и звучное пение сменилось тихим насвистываньем; но в следующую минуту голос запел с новой силой:

Такой голос мог выходить только из широкой груди, и эта широкая грудь принадлежала широкоплечему, мускулистому человеку почти шести фут ростом, человеку с такою прямой и ровной спиной и так правильно поставленной головой, что когда он выпрямился, чтоб лучше оглянуть свою работу, он имел вид солдата, стоящого "смирно". Засученный выше локтя рукав рубахи открывал руку, которая должна была брать призы во всех состязаниях силы, а длинная гибкая кисть этой руки с длинными и на концах широкими пальцами была как будто нарочно создана для тонких работ. Высокий и статный, Адам Бид был истый саксонец и оправдывал свое имя; но его черные как смоль волосы, казавшиеся еще черней от контраста с белой бумажной шапочкой, бывшей на нем, и острый взгляд темных глаз, сверкавших живым блеском из под резко очерченных, слегка нависших и подвижных бровей, указывали на примесь кельтской крови. Лицо у него было широкое и с крупными, довольно грубыми чертами; единственную красоту этого лица, когда оно было спокойно, составляла та красота, которая бывает неразлучна с выражением добродушия, честности и ума.

Следующий работник - брат Адама: это видно с первого взгляда. Он почти такого-же роста и того-же саксонского типа: те-же черты, тот-же цвета волос и лица; но сильное семейное сходство как будто еще резче выставляет на вид поразительную разницу в выражении лиц и складе фигур. Широкия плечи Сета немного сутуловаты; глаза у него серые, брови не так выдаются и менее подвижны, чем у брата; взгляд мягкий и доверчивый. Он снял теперь свою бумажную шапочку, и вы можете видеть, что волосы у него не густые и прямые, как у Адама, а редкие и волнистые, что дает возможность хорошо разсмотреть очертания выпуклой верхней части лба, заметно преобладающей над нижней.

Разные бродяги и нищие были всегда заранее уверены, что они не уйдут от Сета с пустыми руками; с Адамом ни один из них никогда, кажется, и не заговаривал.

Нестройный концерт рабочих инструментов и пения Адама был, наконец, прерван Сетом. Приподняв дверь, над которой он до тех пор старательно работал, Сет отставил ее к стене и сказал:

-- Ну вот, я таки кончил сегодня свою дверь.

Все четыре работника подняли головы. Джим Сольта, дюжий парень с красно-рыжими волосами, по прозванию Огненный Джим, перестал строгать, а Адам быстро взглянул на Сета и проговорил с удивлением:

-- Как? Ты и в самом деле думаешь, что ты кончил эту дверь?

Громкий взрыв хохота заставил Сета сконфуженно оглянуться на трех других рабочих. Адам не смеялся, но на лице его мелькнула слабая улыбка, когда он сказал мягким тоном:

-- А панели-то? Ты забыл про панели.

Все опять захохотали, а Сет схватился за голову и покраснел до ушей.

-- Ура! закричал маленький вертлявый человек, Бен-Волчек по прозванию, выскакивая вперед и хватаясь за Сетову дверь. - Мы подвесим этѵ дверь вон в том углу и напишем на ней: "Работа Сета Бида, методиста". Эй, Джим, подай-ка сюда горшок с красной краской.

-- Глупости! сказал Адам. - Оставь дверь, Бен Крэнедж. Когда-нибудь и ты, может быть так-же проштрафишься; посмотрим, как-то ты тогда посмеешься.

-- Ну нет, Адам, меня на этом не поймаешь! отвечал Бен. - Понадобится много времени, чтоб начинить мою голову методизмом.

-- За то она у тебя часто начинена водкой, - а это похуже.

Между тем Бен завладел таки горшком с красной краской и, собираясь воспроизвести свою надпись, в виде предисловия, выписывал в воздухе воображаемое Р.

-- Оставь - тебе говорят! крикнул Адам. Положив свои инструменты, он шагнул к Бену и схватил его за правое плечо. - Оставь сейчас, или я вытрясу из тебя душу!

Бен зашатался под железной лапой Адама, но, будучи храбрым маленьким человечком, и не подумал сдаться. Левой рукой он выхватил кисть из своей безпомощной правой и сделал такое движение, как будто собирался писать. В тот-же миг Адам повернул его к себе, схватил за другое плечо и, толкая перед собой, пригвоздил к стене. Но тут заговорил Сет:

-- Оставь его, Адди, оставь! Бен у нас всегда шутит. Да он и в праве смеяться надо мной: я и сам не могу не смеяться.

-- Я не пущу его, пока он не пообещает, что не дотронется до двери, сказал Адам.

-- Ну, Бен, голубчик, перестань! Не будем из за этого ссориться, продолжал Сет убедительным тоном. - Ты ведь знаешь, Адам ни за что не уступит. Легче повернуть телегу в узком проулке, чем переупрямить Адама. Скажи, что ты не будешь больше трогать двери, и на этом покончим.

-- Я не боюсь Адама, отвечал Бен, - но раз ты просишь, Сет, - изволь, я скажу: я больше не дотронусь до двери.

-- Вот это так! что умно, то умно, сказал Адам, засмей мгись, и выпустил Бена.

Все принялись опять за работу, но Бену-Волчку, которого победили в состязании силы, хотелось вознаградить себя за это унижение победой в остроумии.

-- О чем ты думал, Сет, когда забыл про панели? заговорил он опять. - О проповеди или о хорошеньком личике проповедницы?

-- Сходи ее послушать, Бен, отвечал Сет добродушно; - сегодня она будет говорить на лугу. Сходи, послушай, - может быть, тогда у тебя будет о чем думать, - о чем-нибудь получше тех нечестивых песен, которые ты так любишь. Может быть, ты научишься верить и молиться, а для тебя это будет лучшее приобретение, какого только можно тебе пожелать.

-- Бсе в свое время, Сет. Я об этом подумаю, когда затею жениться: для холостяков такия приобретения слишком тяжелый груз. А может быть, когда-нибудь и я по твоему примеру соединю ухаживанье с заботой о душе. Но ведь не хочешь-же ты, чтоб я вмешался между тобой и хорошенькой проповедницей и подтибрила, ее у тебя из под носа? Не хочешь-же ты обратить меня такой ценой?

деле пойду сегодня взглянуть на нее, если в "Остролистнике" не соберется наша компания. Какой текст возьмет она сегодня? Не скажешь-ли ты мне, Сет, на тот случай, если я опоздаю? Как она начнет: не так-ли:" Зачем пришли вы сюда? не затем-ли, чтоб видеть пророчицу? Да, говорю вам, и более, чем пророчицу, - замечательно хорошенькую женщину".

-- Довольно, Бен, сказал Адам сурово. - Оставь в покое Библию; ты слишком далеко заходишь.

-- Как, Адам! Разве и тебя обратили? А мне еще недавно казалось, что ты глух к красноречию проповедниц.

-- Никто меня не обращал. Я ничего не говорил о проповедницах. Я сказал: оставь в покое Библию. Есть у тебя твоя книжка анекдотов, которою ты постоянно хвастаешься, - ну, и довольствуйся ею и не касайся чистого твоими грязными руками.

-- Эге, да ты становишься святой не хуже Сета. Должно быть, и ты пойдешь нынче слушать проповедь? Ты можешь отлично дирижировать пением. Не знаю только, что скажет пастор Ирвайн, когда узнает, что его любимец Адам Бид сделался методистом.

-- Пожалуйста, Бен, обо мне не хлопочи. Я такой-же методист, как и ты, хотя - смотри - как-бы тебе не сделаться чем-нибудь похуже методиста, - что-то похоже на то. А мистер Ирвайн слишком умен, чтобы путаться, в чужия дела. Каждый верит по своему; так-ли я верю, или иначе, это дело только мое, да Божье - он это сам много раз говорил.

-- Так-то оно так, а все таки не очень-то он жалует ваших диссентеров.

-- Может быть; и я вот тоже не большой охотник до крепкого эля Джоша Тода, однако, я не мешаю тебе им напиваться до чертиков,

Все засмеялись ответу Адама, но Сет сказал серьезно:

-- Нет, Адди, ничью веру не следует приравнивать к крепкому элю. Не можешь-же ты не признать, что диссентеры и методисты так-же тверды в вере, как и члены господствующей церкви.

-- Нет, Сет, нет, я никогда не позволю себе смеяться над верой человека, какая бы она ни была. Пусть поступают, как им совесть велит, - вот и все. Только, мне кажется, было-бы лучше, еслибы совесть позволяла им оставаться мирными членами нашей церкви: там можно многому научиться. И потом: ведь и в вопросе религии можно пересолить; человеку на земле нужно кое-что и кроме Евангелия. Взгляни на каналы, на водопроводы, взгляни на машины в угольных шахтах, на Аркрайтовы мельницы в Кромфорде: чтобы все это сделать, нужно знать что-нибудь побольше Евангелия - так мне сдается. А послушать твоих проповедников, так подумаешь, что человек должен всю жизнь сидеть, закрывши глаза, и наблюдать, что делается у него в душе. Я знаю, мы должны всем сердцем любить Бога и помнить слово Божие. Но что-же говорится в Библии? - Там говорится, что Бог вложил свой дух в работника, строившого скинию, чтоб он мог достойным образом выполнить всю резную работу и все то, что требует искусства. Я так смотрю на этот вопрос: дух Божий живет во всем и во все времена - во всякий день и час, в будни, как и в воскресные дни; дух Божий в великих изобретениях и работах, в машинах и планах. Бог дал нам не только душу, но и голову и руки, и если в час досуга человек займется каким-нибудь делом, - сложит печку для жены, чтоб избавить ее от лишней ходьбы по пекарням, или покопается в своем огородике и добьется того, что вместо одной картошки у него выростут две, - он сделает больше добра и будет ближе к Богу, чем еслиб он бегал за каким-нибудь проповедником и целый день вздыхал и молился.

-- Хорошо сказано, Адам! заметил Огненный Джим, который перестал строгать и перекладывал свои доски, пока Адам говорил. - Прекрасная проповедь; я давно такой не слыхал... Кстати, ты мне напомнил: вот уже год, как жена пилит меня, чтоб я сделал ей печку.

-- В том, что ты говоришь, Адам, есть правда, промолвил Сет серьезно, - но ты и сам отлично знаешь, что те самые проповеди, на которые ты так нападаешь, не одного лентяя превратили в дельного, работящого человека. Кто делает то, что кабаки пустеют? - Проповедник. А научившись верить в Бога, человек не станет от этого хуже работать.

-- Только иногда он будет забывать про панели. - А? Как ты думаешь, Сет? сказал Бен Волчек.

-- Ну вот, теперь ты всю свою жизнь будешь поминать мне про эти панели и поднимать меня на зубок. ИГо религия тут непричем; тут виновата не религия, а Сет Бид, который всегда был ротозеем. Религия только не вылечила его от этого порока, и это очень жаль.

-- Не слушай меня, Сет, сказал Бен. - Ты - добрый, честный парень, даром что забываешь про панели; ты не ершишься за каждую шутку, как некоторые из твоих близких, которые, быть может, и умнее тебя.

-- Сет, дружище, ты на меня не сердись, сказал Адам, не обращая внимания на камешек, пущенный в его огород. - В том, что я сейчас говорил, я и не думал намекать на тебя. У каждого свой взгляд на вещи: один смотрит так, а другой иначе.

-- Нет, нет, Адди, ты не хотел меня обидеть - я знаю, отвечал Сет. - Ты как твоя собака Джип: ты лаешь на меня иногда, а потом сам-же лижешь мне руку.

Бен Волчек оставил свой винт до половины незавинченным и бросил отвертку в корзину с инструментами; Тафт - Немой (который, оправдывая свое прозвище, ни разу не раскрыл рта во все время описанного разговора) швырнул в сторону молоток в тот самый момент, когда собирался поднять его для удара, и даже Сет выпрямил спину и протянул руку к своей шапочке. Один Адам продолжал работать, как будто ничего не случилось. Но заметив, что стук прекратился, он поднял голову и сказал негодующим тоном:

-- Что-же это такое, братцы! Еще часы не успели пробить, а вы уже побросали свои инструменты. Не могу видеть, когда люди так делают! - точно они не находят никакого удовольствия в своей работе и боятся переработать.

Сет немножко сконфузился и замедлил свои сборы, но тут в первый раз заговорил Тафт-Немой:

-- Эх, братец, ты говоришь так, потому-что ты еще молод. В двадцать шесть лет легко так говорить. А вот как поживешь с мое, - как стукнет тебе сорок шесть, тогда небось поубавится прыти, тогда не захочешь работать задаром.

-- Вздор! сказал Адам с сердцем. - Что значит здесь годы? Тебя еще не разбил паралич, слава Богу. Терпеть не могу, когда с первым ударом часов у человека опускаются руки, точно его подстрелили, как будто он не находит ни капли наслаждения в труде, как будто он но гордится своей работой. Жернов - и тот не сразу останавливается после того, как его перестанут вертеть.

-- Чорт возьми, Адам! Оставь ты малого в покое! крикнул Бен-Волчек. - Ты только-что бранил проповедников, - а видно ты и сам охотник проповедывать. Люби себе работу - никто тебе не мешает, а я люблю больше забаву. Тебе это кстати, и на руку: больше работы останется на твою долю.

С этой прощальной речью, по его мнению, весьма убедительной, Бен-Волчек взвалил свою корзину на плечи и вышел из мастерской. Тафт-Немой и Огненный Джим вышли вслед за ним. Сет медлил и тоскливо посматривал на Адама, как будто ожидал, что тот ему что-нибудь скажет.

-- Зайдешь ты домой перед проповедью? спросил Адам, поднимая голову.

-- Нет, я оставил свое платье и шляпу у Билля Маскери. Я буду дома только к десяти. Я, может быть, провожу домой Дину Моррис, если она согласится; ты ведь знаешь, от Пойзеров никто с ней не ходит.

-- Так я скажу матери, чтоб она тебя не ждала.

-- А ты не пойдешь сегодня к Пойзерам? спросил застенчиво Сет, поворачиваясь, чтоб уходить.

-- Нет, я иду в школу.

До этой минуты Джип и не думал вставать со своей уютной постели; он только поднял голову и, не спуская глаз, смотрел на Адама, когда увидел, что другие работники выходят. Но как только Адам положил в карман свою линейку и, скрутив в трубочку свой передник, принялся подтыкать его вокруг пояса, Джип подбежал к хозяину и с терпеливым ожиданием стал глядеть ему в лицо. Еслиб у Джипа был хвост, он, без сомнения, вилял-бы хвостом, но, будучи лишен этого орудия изъявления собачьих чувств, он разделял участь многих других почтенных особ, обреченных судьбой казаться более вялыми, чем создала их природа.

-- Что, Джип? Корзины дожидаешься - а? сказал Адам, и в голосе его зазвучали те-же мягкия ноты, как когда он говорил с Сетом.

Джип сделал прыжок и залаял коротким, отрывистым лаем, как будто говорил! "Разумеется". Бедный нес! Невелик был запас его способов изъясняться.

не желающого узнавать своих знакомых, какой имел Джип, когда он трусил за своим хозяином с этой корзиной в зубах.

Выйдя из мастерской. Адам замкнул дверь, вынул ключ и понес его в дом, стоящий на другом конце двора. Это был низенький домик с соломенной крышей и с изжелта серыми стенами, смотревший при вечернем освещении как-то особенно весело и уютно. Окна сверкали безукоризненной чистотой, каменные ступеньки крылечка блестели, как голыши во время отлива. На крыльце стояла чистенькая старушка в темненьком полосатом холстинковом платье, в белом чепце и красной косыночке на шее, и разговаривала с пестрыми курами, привлеченными, повидимому, обманчивым ожиданием холодной картошки или ячменя. Старушка, должно быть, плохо видела, потому что она не узнала Адама, пока он не сказал:

-- Вот ключ, Долли; будьте добры, передайте хозяину.

-- Хорошо. А разве вы не зайдете, Адам? Мисс Мэри дома, а мистер Бурдж скоро придет. Я знаю, он будет рад, если вы останетесь ужинать.

-- Нет, Долли, спасибо, я иду домой. Добрый вечер.

чемоданом, поровнявшись с ним, остановил свою лошадь, пропустил его мимо и, обернувшись назад, проводил долгим взглядом красивого, статного работника в бумажной шапочке, кожаных брюках и синих шерстяных чулках.

Не подозревая о вызванном им восхищении, Адам свернул с дороги в поле и затянул ту песню, что весь день не выходила у него из головы: