Адам Бид.
Книга первая.
Глава III. После проповеди.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга первая. Глава III. После проповеди. (старая орфография)

ГЛАВА III.
ПОСЛЕ ПРОПОВЕДИ.

Менее чем через час, после того, как кончилась проповедь, Сет Бид шел рядом с Диной вдоль изгороди, по тропинке, огибавшей луга и зеленые нивы, тянувшияся между деревней и Большой Фермой. Чтобы свободнее наслаждаться прохладой летняго вечера, Дина сняла свой маленький квакерский чепчик и несла его в руках, так-что Сет мог ясно видеть выражение её лица, пока он шел подле нея, перебирая в уме то, что он хотел ей сказать. Это было выражение безсознательного, серьезного спокойствия, выражение человека, углубленного в думы, не имеющия никакой связи ни с настоящей минутой, ни с собственной личностью, - выражение, самое обезкураживающее для влюбленного. Даже походка её отнимала надежду: в ней была какая-то спокойная упругость, которая не нуждается в поддержке. Сет смутно это чувствовал. Он говорил себе: "Она слишком хороша и чиста для всякого, не только для меня", и слова, которые он приготовил, не сходили у него с языка. Но другая, новая мысль придавала ему храбрости: "Никто не может любить ее крепче меня, и ни с кем она не будет так свободна отдаться делу Божию". Они молчали уже довольно давно, с тех пор, как кончили говорить о Бесси Крэнедж. Дина как будто позабыла об его присутствии и заметно ускорила шаг. До ворот Большой Фермы оставалось каких-нибудь несколько минут ходьбы; это сознание придало, наконец, мужества Сету, и он заговорил:

-- Вы окончательно решили, Дина, возвратиться в субботу в Сноуфильд?

Я видела ее так-же ясно, как мы видим теперь вон тот прозрачный клочек белого облачка; она подняла свою бедную исхудалую руку и поманила меня. А нынче утром, когда я открыла Библию, ища указания, первые слова, которые я прочла, были: "После сего видения, тотчас мы положили отправиться в Македонию". Еслиб не это ясное указание воли Божией, я уезжала-бы неохотно, потому-что меня тянет к тете и её малюткам, и сердце болит но этой бедной заблудшей овечке Гетти Соррель, Последнее время я много молилась о ней, и на свое видение смотрю, как на благоприятное для нея знамение: должно быть, Господь сжалился над нею и спасет её душу.

-- Дай Бог, сказал Сет и прибавил: - Адам, сдается мне, так крепко к ней привязан, что никогда но полюбит другую, а между тем мне будет очень больно, если он на ней женится: не думаю, чтоб она сделала его счастливым.... Глубокая это тайна - любовь! Как это так выходит, что сердце мужчины прилепляется к одной женщине из всех, каких он видел в жизни, и отчего он скорее готов проработать семь лет за нее, как Иаков за Рахиль, чем взять другую женщину, хотя-бы ему стоило лишь слово сказать, чтоб обладать ею? Я часто думаю об этих словах: "И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому-что он любил ее". Эти слова сбылись бы и надо мной. Дина, - я знаю, - если б вы дали мне надежду, что через семь лет я заслужу вашу любовь. Я знаю, вы боитесь, что муж слишком наполнит собой ваши мысли, ибо апостол Павел говорит: "Замужняя женщина заботится о мирском, как угодить мужу", и, может быть, вы считаете меня черезчур смелым, что я решился опять заговорить с вами об этом, несмотря на то, что вы сказали мне свое решение в прошлую субботу. Но я думал и передумывал о нем дни и ночи; я молился, чтобы Господь не дал моим личным желаниям ослепить мой разум, чтоб Он не допустил меня до мысли, что что хорошо для меня, должно быть хорошо и для вас. И мне кажется, в Священном Писании вы найдете больше текстов в пользу брака, чем против него. В другом месте апостол Павел говорит так ясно, как только может быть: "я желаю, чтобы молодые вдовы* вступали в брак, рождали детей, управляли домом, и не подавали противнику никакого повода к злоречию", и дальше: "двое лучше одного"; а это можно применить и к браку так же точно, как ко всему другому. И мы с вами, Дина, были бы одно сердце и одна душа. Мы служим одному Господину, трудимся ради одной и той же награды, и я, как муж, никогда не стану требовать от вас того, что могло бы оторвать вас от дела, на которое призвал вас Господь. Я всеми силами постараюсь давать вам как можно больше свободы и в доме, и.вне дома;тогда вы будете даже свободнее, чем теперь, потому-что теперь вам приходите Работать, чтобы жить, а я достаточно силен, чтоб заработать на двоих.

Раз Сет решился заговорить, он говорил с жаром, почти стремительно, боясь, чтобы Дина не сказала свое последнее слово, прежде, чем выслушает все доводы, которые он приготовил. Щеки его пылали, глаза наполнились слезами, и голос дрогнул на последних словах. Они дошли до одного из тех узеньких проходов между двух высоких камней, что исполняют в Ломшире роль застав. Дина остановилась и, повернувшись к Сету, проговорила своим нежным вибрирующим голосом, ласково, но спокойно:

-- Сет Бид, спасибо вам за чашу любовь. Еслиб я могла полюбить мужчину не только как брата во Христе, но иною любовью, я думаю, что полюбила-бы вас. Но сердце мое не свободно для брака. Все это хорошо для других женщин. Быть женою и матерью - великая вещь, но "каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал". Господь призвал меня служить другим; я не должна иметь личных радостей и печалей, а должна радоваться с теми, кто радуется, и плакать с теми, кто плачет. Он призвал меня проповедывать Его слово и постоянно поддерживал меня в моем труде. Уж если я могла покинуть моих братьев и сестер, которые так мало пользуются благами земными, которые живут в Сноуфильде, где деревьев так мало, что ребенок может их сосчитать, и где но зимам бедняку живется так трудно, - уж одно это доказывает, что мне было ясное указание свыше. Мое дело гам было - помогать, утешать, ободрять мою маленькую паству, возвращать заблудших на путь истины, и с той минуты, как я встану поутру, пока не засну, душа моя полна этой мыслью. Моя жизнь слишком коротка, и Божье дело - слишком велико для моих сил, чтоб я могла еще мечтать иметь свою семью в этом мире. К вашим речам, Сет, я не осталась глуха. Когда я увидела, что ваше сердце отдано мне, я подумала, что, может быть, это промысел Божий, - что, может быть, сам Бог повелевает мне изменить мою жизнь и сделаться вашей женой и товарищем, и я предоставила Ему решить этот вопрос за меня. Но всякий раз, как я пыталась сосредоточить свои мысли на браке, думать о нашей жизни вдвоем, другия мысли заслоняли их; мне приходило на память то время, когда я молилась у постели умирающих, и те счастливые часы, когда я проповедывала, и сердце мое наполнялось любовью, и слова лились у меня сами собой. И когда я раскрывала Библию, в надежде найти указание, мне всегда попадались слова, ясно говорившия, в чем мое дело. Я верю вам, Сет; верю, что вы приложите все старания, чтобы не быть мне помехой в моем труде, но я чувствую, что Бог не хочет нашего брака. Он указывает мне иной путь. Мое заветное желание - жить и умереть без мужа и детей. Мне..кажется, в моей душе нет места для личных нужд и забот, - так полно мое сердце, по благости Божией, страданиями и нуждами бедных людей. Сет был не в силах отвечать, и несколько минут они шли молча. Наконец, когда они уже подходили к воротам, он сказал:

для меня навсегда умрет всякая радость. Мне кажется - то, что я испытываю к нам, выше обыкновенной любви мужчины к женщине. Я, например, помирился-бы с тем, что вы не будете моей женой, если бы мог переехать в Сноуфильд и быть всегда подле вас. Я верил, что моя горячая любовь к вам ниспослана мне Богом, как знамение для обоих нас, но, очевидно, она должна послужить мне испытанием. Быть может, я люблю вас больше, чем дозволено человеку любить какое-бы то ни было живое существо, кроме Бога, ибо очень часто я невольно думаю о вас словами гимна:

поселиться в Сноуфильде?

-- Нет. Сет, но я советую вам быть терпеливым: не годится легкомысленно покидать свою родину и близких людей. Не предпринимайте ничего, пока Господь не выразит вам своей воли. Сноуфильд - пустынное, унылое место, ни капли не похожее на эту благодатную землю, к которой вы привыкли. Никогда не следует спешить в выборе своей судьбы: надо ждать указания свыше.

-- А вы разрешите мне, Дина, написать вам, еслибы случилось что-нибудь такое, чем бы мне захотелось с вами поделиться?

-- Конечно. Пишите, если у вас будет горе. Я всегда буду молиться о вас.

Теперь они дошли до ворот, и Сет сказал:

Она подала ему руку. Он помолчал и после минутного колебания прибавил:

-- Как знать? Быть может, со временем вы посмотрите на это дело иначе. Вы можете получить новое указание.

-- Оставим это, Сет. Следует переживать только один миг зараз, как я читала в одной из книжек мистера Узсли. Не нам с вами загадывать вперед; наше дело - повиноваться и верить. Прощайте.

Она пожала ему руку с печальным выражением в своих любящих глазах и прошла в калитку, а он повернулся и медленно побрел домой. Но вместо того, чтобы взять напрямик, он повернул назад и пошел по полям, тою-же дорогой, которою они шли вместе с Диной, и я подозреваю, что его синий полотнянный платок насквозь вымок от слез задолго до того, как он сказал себе, наконец, что пора ему повернуть к дому. Ему было всего двадцать три года, и он теперь только понял, что значит любить, - любить с тем обожанием, каким окружает юноша женщину, - которую он считает выше и лучше себя. Такого рода любовь граничит с религиозным чувством. Да и о какой глубокой и чистой любви нельзя сказать того-же, будь это любовь к женщине или ребенку, к живописи или музыке? Наши ласки, наши нежные слова, наш немой восторг перед осенним закатом, перед изящной колоннадой, величественной статуей или симфонией Бетховена, все эти выражения сильного чувства приносят с собой сознание, что они - не более, как волны, мелкая рябь на бездонном океане любви и красоты. Наше чувство в сильнейшие свои моменты может выражаться только молчанием; наша любовь, в своем высшем приливе, выходит за пределы личного ощущения и теряется в сознании Божественной тайны. И с тех пор, как стоит мир, этот благословенный дар обоготворяющей любви доставался в удел слишком многим из числа смиренных его тружеников, чтобы мы могли удивляться, что такая любовь жила в сердце плотника - методиста полстолетия тому назад, в эпоху, на которой лежал еще прощальный отблеск тех времен, когда Уэсли и его сотрудник, простой пахарь, питались ягодами шиповника и боярышника с Корнваллийских изгородей и не щадили ни ног своих, ни легких, разнося слово Божие между тамошними бедняками.

простодушных людей, истомившихся сердцем женщин и мужчин, пьет из источника веры, - веры грубой, первобытной, обращающей мысли к далекому прошлому, возвышающей фантазию над пошлой обстановкой узкого, серенького существования, и наполняющей душу сознанием бесконечного, любящого, всепрощающого присутствия Божества, сладкого для бездомного горемыки, как дыхание лета. Весьма возможно, что в уме некоторых из моих читателей слово "методизм" не вызывает ничего, кроме представления о сборищах всякого сброда в грязных переулках, о пройдохах-краснобаях, о проповедниках-паразитах и их лицемерном жаргоне - элементы, исчерпывающие все содержание методизма, но мнению очень многих людей высшого круга.

Если так, - я очень об этом жалею, ибо я не могу не повторить, что Сет и Дина были методисты, и притом самой чистой воды, - хотя, правда, не того современного типа, который читает еженедельные обозрения и собирается в часовнях с колоннадами, а самого старо дальняго, отставшого от моды. Они верили в чудеса, - в то, что они совершаются и в наше время, верили в мгновенные обращения, в откровения через посредство снов и видений; они гадали, раскрывая Библию наугад и ища в ней божественных указаний. Святое Писание они понимали буквально, что совершенно не одобряется признанными авторитетами в этой области, и при всем моем желании я не могу сказать, чтоб они изъяснялись правильным языком или получили-бы либеральное воспитание. Но суть не в этом. Если я хорошо поняла историю церкви, то вера, надежда и милосердие не всегда оказываются в прямом отношении к уменью обращаться с грамматикой, и самые ошибочные теории могут - благодарение Богу - уживаться с самыми высокими чувствами. Кусок сырого сала, который неуклюжая Молли урезывает от своего скудного запаса, чтобы снести соседскому сынишке "от родимчика", - быть может и недействительное, и весьма жалкое средство; но великодушное движение сердца, побудившее ее на этот поступок, сияет благотворным светом, который никогда не умрет.

Принимая во внимание вышесказанное, мы едвали сможем придти к заключению, что Дина и Сет не заслуживают нашего сочувствия, как-бы мы ни привыкли проливать слезы над возвышенными горестями героинь в атласных сапожках и кринолинах, и героев, скачущих во весь опор на бешеных конях и раздираемых еще более бешеными страстями.

Бедняга Сет! - он ездил верхом только раз в жизни, маленьким мальчиком, когда мистер Джонатан Бурдж посадил его на лошадь у себя за спиной, приказав ему "держаться покрепче". И теперь, вместо того, чтобы разразиться неизвестными обличениями по адресу Бога и рока, он тихонько плетется домой и, при торжественном сиянии звезд, дает себе слово побороть свое горе, поменьше поддаваться присущей человеку наклонности творить свою волю и побольше жить для других, как делает Дина.