Адам Бид.
Книга первая.
Глава VII. Молочная.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга первая. Глава VII. Молочная. (старая орфография)

ГЛАВА VII.
МОЛОЧНАЯ.

Молочную действительно стоило посмотреть. Это было одно из тех мест, по которым так страстно томишься среда раскаленных, пыльных улиц, - столько здесь было прохлады, чистоты, - такой свежий запах поднимался от только-что спрессованного сыра, от твердого масла, от деревянной посуды, которую безпрестанно перемывали в чистой воде, - такое мягкое сочетание цветов ласкало ваш глаз, - так приятно было смотреть на желтоватую поверхность сливок в красных глиняных горшках, на темное дерево пополам с полированной жестью. на серый камень и ярко оранжевый оттенок ржавчины на железных гирях, на крюках и петлях. Но все эти мелочи ускользают от нас, оставляя по себе лишь смешанное, смутное впечатление, когда оне служат рамкой обворожительно хорошенькой семнадцатилетней девушке, стоящей с деловым видом подле весов в своих маленьких деревянных башмачках и вынимающей из чашки отвешенный фунт масла пухленькой ручкой с ямочкой на локте.

Гетти покраснела, как роза, когда капитан Донниторп вошел в молочную и заговорил с ней. Но это не был румянец испуга, ибо он сопровождался улыбками, ямочками и искристым взглядом из под длинных, темных, загнутых кверху ресниц, и пока тетка распространялась перед гостем о том, как мало остается молока на масло и сыр, оттого-что еще не все телята переведены на траву, и какое плохое молоко ("что толку, что его много!") дает камолый скот, недавно купленный в виде опыта, и еще о многом другом, что должно интересовать молодого джентльмена, который со временем будет помещиком, - племянница перебрасывала свой фунт масла из руки в руку и похлопывала его весьма кокетливо и с полным самообладанием, прекрасно сознавая, что ни один поворот её головки не пропадает даром.

Существует много родов красоты, заставляющих мужчин терять голову и проявлять всевозможные виды безумия - от отчаяния до идиотизма включительно. Но есть один род красоты, как будто нарочно созданный, чтобы кружить головы не только мужчинам, но всем разумным млекопитающим, - даже женщинам. Это красота котенка или маленького, только-что вылупившагося утенка, покрытого пушком и издающого нежные, щебечущие звука своим мягеньким клювом, или еще лучше - ребенка, который только-что начал ходить, но уже пускается на хитрости и так и норовит нашалить, как только от него отвернутся. На такую красоту невозможно сердиться, но иной раз ее хочется раздавить, уничтожить за её полнейшую неспособность понять душевное состояние, в которое она вас повергает.

Красота Гетти Соррель именно этого рода. Тетка её, мистрис Пойзер, трубившая всем и каждому о своем презрении к преимуществам внешности и воображавшая себя самым строгим из менторов, любовалась исподтишка красотою Гетти, невольно поддаваясь её очарованию, и зачастую, задав ей хорошую головомойку, вытекавшую, обыкновенно, как естественное последствие, из её искренняго желания добра племяннице мужа ("Бедняжка! Ведь у нея нет матери: кто же научит ее уму-разуму!"), - она сознавалась мужу потом, когда никто другой не мог ее слышать, что "веришь ли, - чем больше эта плутовка капризничает, тем она становится милее".

Зачем я стану говорить вам, что щечки Гетти были свежее лепестков только-что распустившейся розы, что ямки играли вокруг её пухленьких губок, что в её больших темных глазах под длинными ресницами таились лукавство и нежность, что её вьющиеся волосы, которые она откидывала назад и прятала под чепчик во время работы, упрямо выбивались наружу, падали ей на лоб и обвивались изящными кольцами вокруг её прозрачных беленьких ушек? Зачем я стану описывать, как красиво облегал её шейку розовый с белым платочек, подвернутый концами под темно-лиловый корсаж? Зачем стану уверять вас, что полотняный рабочий передник с нагрудником казался на ней венцом изящного вкуса, который не постыдилась бы взять за образец герцогиня, или что её коричневые чулки и открытые башмаки на толстых подошвах совсем не смотрели неуклюжими на её хорошеньких ножках? - Все мои слова будут напрасны, если вы никогда не встречали женщины, которая действовала бы на вас так, как действовала Гетти на тех, кто ее видел. Самый очаровательный женский образ, какой только вы сможете вызвать в своем воображении, не даст вам и самого слабого понятия об этой обворожительной девушке. Я могу с каким угодно красноречием распространяться о божественной прелести ясного весенняго дня, но если вам никогда не случалось следить за полетом жаворонка в вышине или бродить по безмолвным лугам, когда только-что распустившиеся весенние цветы разливают кругом свою святую, таинственную красу, и забывать при этом и себя, и весь мир, - к чему послужит мое красноречивое описание. Мне все равно не удастся вам передать мое впечатление от ясного весенняго дня. Гетти была хороша именно такою красотой, - красотой ясного весенняго дня, или юного, полного жизни, существа, которое шалит и резвится и вводит вас в обман ложным видом невинности, - невинности молоденькой телочки с белой звездочкой во лбу, которая, пожелав прогуляться за пределы своей загородки, устраивает вам изрядную гонку, заставляя вас скакать за собой через плетни и канавы, пока в конце-концов не заведет вас на середину болота.

Ни при одном занятии хорошенькая девушка не принимает таких красивых поз и не делает таких грациозных движений, как тогда, когда она возится с маслом. Как очаровательно округляются руки, и как изящно изгибается белая шейка, когда масло выкладывается из формы! А все эти похлопыванья, перебрасыванья, все эти последния, заканчивающия операцию движения, - разве они могут обойтись без самого деятельного участия пухленьких губок и живой игры темных глаз? И потом, самый вид масла придает красавице новое очарование, - такое оно чистое, душистое, выходит из формы таким твердым и крепким, точно мрамор при желтоватом свете свечи. Впрочем, и то надо сказать: Гетти была большая искусница в обращении с маслом; масло было единственным из возложенных на нее дел, не подвергавшимся строгой критике её тетки; - неудивительно, что она исполняла его со всею грацией, присущей артисту.

-- Надеюсь, мистрис Пойзер, что вы будете одною из участниц великого торжества 30-го июля, сказал капитан Донниторн, достаточно налюбовавшись молочной и высказав несколько импровизированных мнений о шведской репе и камолом скоте. - Вам ведь известно, какое событие мы празднуем, и я разсчитываю, что вы и ваше семейство будете из числа тех гостей, которые придут первыми и распрощаются последними... Мисс Гетти, вы должны обещать мне два танца. Если я не заручусь заранее вашим обещанием, я буду лишен удовольствия танцовать с вами: я знаю, что вся наша лучшая молодежь будет приглашать вас на перебой.

Гетти улыбнулась и покраснела, но прежде чем она успела ответить, мистрис Пойзер, скандализованная одним намеком на возможность того, что какие-то мелкие фермеры могут перебить дорогу молодому помещику, сказала:

-- Право, сэр, вы слишком добры, оказывая ей такое внимание. Она должна гордится этим, как честью, и я уверена, что когда бы вам ни вздумалось протанцовать с нею, она с радостью пойдет, хотя бы из-за этого ей пришлось просидеть весь остальной вечер.

-- Нет, нет, это было бы слишком жестоко относительно других кавалеров. Но два танца вы мне обещаете, не правда ли? продолжал капитан, твердо решив, что он заставит Гетти взглянуть на него и ответить.

Гетти сделала очаровательный книксен и, бросив на него изподлобья полу-застенчивый, полу-кокетливый взгляд, отвечала:

-- Да, сэр, благодарю нас.

-- Я думаю, мистрис Пойзер, мне нет надобности говорить - это само собою разумеется, - что вы должны привести с собой всех ваших детей - и мальчиков, и маленькую Тотти. Я хочу, чтобы на моем празднике присутствовали все, даже самые маленькия дети, которые будут здоровыми, рослыми юношами и молодыми девушками, когда я превращусь в скверного старикашку.

-- О, сэр, вам еще долго этого дожидаться, сказала мистрис Пойзер, совершенно очарованная простотой и небрежностью тона, каким молодой помещик говорил о своей особе, и представляя себе, с каким интересом будет слушать ее муж, когда она разскажет ему об этом замечательном образчике шутливости высшого тона. Капитан пользовался по всему поместью репутацией "веселого барина, шутника", и был общим любимцем благодаря своим простым манерам. Все арендаторы были уверены, что все пойдет иначе, когда бразды правления перейдут в его руки, что это будет блаженная пора изобилия новых изгородей, неограниченного отпуска извести и десятипроцентных доходов. - А куда девалась ваша Тотти! продолжал капитан. - Мне бы хотелось ее видеть.

-- Где девочка, Гетти? спросила мистрис Пойзер. - Она только-что ушла из кухни сюда.

-- Не знаю. Должно, быть побежала к Нанси, на черную кухню.

какой-нибудь несчастной случайности, благодаря которой девочка и наряд её могли оказаться не вполне приличными для приема гостей.

-- Вы сами носите масло на рынок, когда оно готово? спросил капитан у Гетти, когда мистрис Пойзер ушла.

-- О, нет, сэр, когда его много, я не ношу, - это было-бы мне не под силу; тогда Алик возит на лошади.

-- Ну, еще-бы! Ваши хорошенькия ручки меньше всего созданы для того, чтобы носить тяжести. Но вы гуляете когда-нибудь? Теперь такие прелестные вечера! Отчего вы никогда не ходите в наш парк? Там очень хорошо, - такая чудесная зелень! Вас, кажется, только и можно видеть, что у вас она да в церкви.

-- Тетя не любит, чтобы я гуляла без цели, отвечала Гетти. - Но я иногда прохожу через парк?

-- Нет, у мистрис Бест я не бываю; я хожу к мистрис Помфрет, горничной милэди. Она учит меня стегать и штопать кружева. Завтра после обеда я приглашена к ней на чай.

Чтобы понять, каким образом это tête-à-tête могло так затянуться, надо заглянуть в черную кухню, где Тотти была поймана на месте преступления в тот самый момент, когда, подцепив где-то мешечек с синькой, она терлась о него носом, и синяя жидкость обильно поливала её чистый передник. Но теперь она появилась в молочной вместе с матерью, которая вела ее за руку, при чем на кончике её круглого носика были видны несомненные следы недавней спешной полировки, при помощи воды и мыла.

-- Вот она! закричал капитан, подхватив девочку на руки и сажая ее на низенькую каменную лавку. - Вот она - Тотти!.. А кстати: как её настоящее имя? Не может быть, чтоб священник так и окрестил ее Тотти.

-- Конечно, нет, сэр, это уж мы перековеркали её имя. Ее зовут Шарлоттой. В родне мистера Пойзера это семейное имя: его бабушку звали Шарлоттой. Сначала мы называли ее Лотти, а там как-то переделали в Тотти. Оно правда, что это имя больше пристало собаке, чем крещеному ребенку.

Тотти с величайшей торжественностью приподняла свою юбочку и показала ему маленький розовый кармашек на шнурке, сплюснутый в лепешку.

-- Там ничего нет, сказала она очень серьезно, поглядев на карман.

-- Ничего нет? Какая жалость! Такой хорошенький кармашек, и ничего в нем нет! Ну, постойка-ка: кажется в моем найдется несколько штучек, - мы их переложим к тебе... Так и есть: целых пять кругленьких серебряных штучек. Ну-ка послушаем, как оне зазвенят в розовом кармашке Тотти.

с лавки и побежала к Нанси похвастаться своей удачей, позвякивая монетами в кармане и не обращая ни малейшого внимания на то, что мать кричала ей вслед: "Ах ты, гадкая девчонка! Как тебе не стыдно! Даже не поблагодарила за подарок... Благодарю вас, сэр, вы очень добры, но мне, право, так совестно... Совсем избаловалась девчонка, - отец не позволяет противоречив ей, никакого сладу с ней нет. Она у нас ведь младшая и единственная девочка в семье".

Однако, мне пора уходить;я думаю, ректор меня дожидается.

Коротенькое: "Проищите", сияющий взгляд, поклон в сторону Гетти, - и Артур вышел из молочной. Но он ошибался, воображая, что его дожидаются. Ректор так заинтересовался своей беседой с Диной, что и не думал ее прекращать. Сейчас вы услышите, о чем они говорили.