Адам Бид.
Книга третья.
Глава XXII. Пойзеры отправляются на праздник тридцатого июля.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга третья. Глава XXII. Пойзеры отправляются на праздник тридцатого июля. (старая орфография)

Книга третья.

ГЛАВА XXII.
ПОЙЗЕРЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ НА ПРАЗДНИК ТРИДЦАТОГО ИЮЛЯ.

Тридцатое июля наступило и оказалось одним из тех немногих ясных и теплых дней, какие иногда выпадают посреди дождливого английского лета. В последние три, четыре дня дождей совсем не было, и для этой поры лета погода была превосходная: на темной зелени живых изгородей и на цветах дикой ромашки, белевших вдоль дороги, пыли было меньше обыкновенного, но трава была настолько суха, что маленькия дети могли смело кататься по ней, и на всем небосклоне виднелась только одна небольшая полоска пушистого облачка, да и то где-то высоко, высоко, в далеком голубом небе. Чудесный июльский день для праздника на открытом воздухе, но далеко не лучше время для дня рождения. Природа как будто остановилась передохнуть после своих трудов: все лучшие цветы отцвели, радостная пора молодой зелени и неясных надежд отлетела, а время жатвы и уборки еще не пришло, и мы дрожим перед возможностью наступления ненастья, которое может уничтожить драгоценные плоды нашего труда, когда они уже созрели. Леса приняли один общий однообразный темнозеленый оттенок; тяжелые возы больше не ползут по проселкам, оставляя на кустах клочки пахучого сена; луга местами уже пожелтели, но хлебные нивы еще не оделись в свой последний великолепный золотой и пурпурный убор; телята и ягнята утратили всякие следы своей миловидной и резвой невинности и превратились в глупых молодых коров и овец. Но за то на фермах это самое приятное время - время отдыха, промежуток между уборкой сена и хлеба. Понятно после этого, почему все фермеры и их работники в Гейслопе и Брокстоне находили, что капитан очень хорошо сделал, родившись именно в эту пору лета, когда они могли безраздельно отдать свое внимание большой бочке пива, которое варилось осенью в тот год, когда родился "наследник" и должно было быть откупорено в двадцать первую годовщину его рождения. С ранняго утра воздух гудел от веселого звона колоколов, и все спешили покончить к полудню с необходимой работой, потому что с полдни пора было ужо думать и о сборах в замок.

Полуденное солнце заливало своим светом всю комнату Гетти и никакия шторы не умеряли теплоты его лучей, падавших на её головку в тот момент, когда она смотрелась в свое старое крапчатое зеркало. Но это было единственное зеркало, в котором она могла видеть свою шею и руки, потому что маленькое стенное зеркальце, принесенное ею из соседней комнаты - бывшей комнаты Дины, - отражало только её личико, не дальше подбородка да хорошенького кусочка белой шейки, оттененного шелковистыми темными кудрями. А сегодня она больше чем когда-нибудь заботилась о своей шее и руках, потому что вечером, когда начнутся танцы, она снимет свой шейный платочек, и вчера она очень много хлопотала над рукавами своего нового платья с розовым горошком по белому полю, чтоб их можно было снимать и надевать по желанию. Теперь она была в том виде, как должна была явиться вечером, - без платочка на шее, но в шемизетке из "настоящого" кружева, которую тетка дала ей на этот высокоторжественный случай. Кроме этой шемизетки на ней не было никаких украшений; она сняла даже маленькия круглые сережки, которые носила каждый день. Но, очевидно, прежде чем надеть шейный платочек и длинные рукава, в которых она должна была явиться в замок и оставаться до вечера, ей нужно было сделать еще что-то, потому что теперь она отомкнула ящичек, где хранились её тайные сокровища. Прошло больше месяца с того вечера, когда мы были свидетелями, как она отпирала этот ящичек. Теперь в нем есть новые сокровища, и очень ценные, настолько ценнее старых, что те засунуты в самый дальний угол. Теперь Гетти и не подумает надеть свои большие серьги из цветного стекла; у нея есть теперь хорошенькия золотые сережки с жемчугом и гранатами: взгляните, как уютно оне примостились в изящной коробочке, подбитой белым атласом. О, что за наслаждение открывать эту коробочку и смотреть на сережки!.. Только, пожалуйста, не вздумайте философствовать на эту тему, мой философ-читатель; не говорите, что Гетти, при её красоте, должна-бы знать, что ей не нужны украшения, и что любоваться серьгами, в которых она, по всей вероятности, не могла щеголять дальше порога своей комнаты, едва-ли могло служить удовлетворением для нея, так как сущность тщеславия заключается в сознании впечатления, которое мы производим на других. Не говорите этого: вы никогда не поймете женскую натуру, если будете так нестерпимо логичны. Постарайтесь лучше отбросить все ваши предвзятые логическия умозаключения, а самое лучшее - представьте себе, что вы изучаете психологию канарейки, и наблюдайте, не мудрствуя лукаво, за движениями этого прелестного существа. Смотрите, как мило она сгибает на бок голову, с безсознательной улыбкой любуясь серьгами в их гнездышке из белого атласа. Вы думаете, конечно, что эта улыбка относится к тому, кто подарил ей эти серьги, что все её мысли унеслись в прошлое, к тому моменту, когда она их получила? - Ничуть не бывало. Иначе отчего-бы ей так особенно дорожить именно серьгами? - а между тем я знаю, что из всех известных ей украшений она мечтала больше всего о серьгах.

"Хорошенькия маленькия ушки!" сказал Артур как-то вечером, когда Гетти, без шляпы, сидела возле него на траве, и сделал вид, что хочет ущипнуть ее за ухо. "Ах, если-б у меня были хорошенькия серьги!" сказала она вдруг, прежде чем успела подумать, что она говорит. Это желание так давно вертелось у нея на языке, что сорвалось само собой при малейшем поводе. И на другой-же день (это было только на прошлой неделе) Артур нарочно ездил в Россетер, чтоб купить эти сережки. Эта маленькая прихоть, так наивно выраженная, привела его в восторг своим милым ребячеством; ни разу не случалось ему слышать ничего подобного. И он завернул коробочку в несколько оберток, чтобы только иметь удовольствие видеть, как Гетти будет их разворачивать с возростающим любопытством, пока, наконец, глаза её не поднимутся на него, сияя радостью и восхищением.

Нет, не о том, кто подарил ей эти серьги, думала она, когда улыбалась, глядя на них. Вот она вынимает их из коробочки, но не затем, чтобы прижать к губам, а чтобы продеть себе в уши - на одну минутку - только взглянут, как она в них хороша. Вот она глядится в зеркало, поворачивая головку то направо, то налево, точно прислушивающаяся птичка. Невозможно читать ей мораль по поводу каких-то серег, когда глядишь на нее! Для чего-же и быть на свете драгоценным жемчужинам и самоцветным камням, как не для украшения таких ушек? Даже те маленькия круглые дырочки, что остаются в них, когда она снимает сережки, нисколько их не портят: быть может, у водяных нимф и у всех этих очаровательных воздушных существ, которые не имеют души, такия дырочки в ушках существуют от природы, чтобы они могли украшать их алмазами. А Гетти должна быть одним из этих существ: слишком больно думать, что она - женщина, и что женская доля ждет ее впереди, - что в своем юном неведении она ткет легкую паутину безумных мечтаний и напрасных надежд, и что может настать день, когда эта паутина опутает ее и сделается для нея отравленным одеянием, которое будет разъедать её тело, сожмет ее, как тисками, и разом превратит её ребяческия - мимолетные и мелкия - ощущения в глубокую человеческую скорбь.

Но ей нельзя долго любоваться серьгами, а то она заставит ждать дядю и тетку. И она поскорее кладет их в коробочку и прячет в ящик. Придет время, когда ей можно будет носить всякия серьги, какие она захочет; она уже и теперь живет в волшебном невидимом мире блестящих нарядов из прозрачного газа, из мягкого шелка и бархата, - таких, как она видела в гардеробных шкапах мисс Лидии в замке, которые показывала ей камеристка; она чувствует браслеты у себя на руках, ступает по мягким коврам и смотрится в большое, высокое зеркало. Но есть у нея в ящике одна вещица, которую она смело может надеть и сегодня: она подвесит ее на ожерелье из мелких темных бус, которое она всегда надевает по праздникам. Это ожерелье ей непременно надо надеть: оно так хорошо оттеняет её шею; только обыкновенно она носит на нем маленький плоский флакончик с духами, а сегодня наденет медальон. Он нравился Гетти гораздо меньше серег, хотя это был прекрасный большой медальон, с эмалью на задней стенке в виде букета цветов и с красивым золотым ободком вокруг стекла, за которым виднелась волнистая прядка светлорусых волос, и на ней два маленьких колечка других - темных кудрей. Она засунет медальон за пояс юбки, и никто его не увидит. Дело в том, что у Гетти была еще одна страсть - разве немногим слабее её страсти к нарядам, - и в силу этой-то другой её страсти ей было приятно надеть этот медальон, хотя-бы его и не было видно. Она носила-бы его постоянно, если-бы не боялась, что тетка станет приставать к ней, зачем она носит ленточку на шее. И вот, теперь она подвесила медальон к ожерелью, а ожерелье надела на шею. Оно было не особенно длинно, как раз такой длины, что медальон можно было засунуть за пояс. Теперь ей оставалось только надеть длинные рукава, новенький белый кисейный платочек и соломенную шляпу, к которой она приколола белую ленту вместо розовой, уже успевшей полинять от июльского солнца. Эта шляпа была для Гетти каплей горечи в чаше блаженства этого дня: шляпа была не совсем новая, - все заметят, что солома немного загрязнилась, особенно в сравнении с белой лентой; а у Мэри Бурдж сегодня наверное будет новая шляпа. Чтобы утешить себя, Гетти взглянула на свои белые бумажные чулочки: положительно они были прехорошенькие, Еще-бы! ведь она отдала за них почти все свои накопленные деньги. Грезы Гетти о будущем не могли сделать ее нечувствительной к триумфам в настоящем. Конечно, капитан Донниторн так ее любит, что ему дела нет до других, но ведь эти другие не знают, как горячо он ее любит, и ей было неприятно явиться перед ними дурно одетой и незаметной, хотя-бы на самое короткое время.

Когда Гетти сошла в кухню, вся семья была уже в сборе - разумеется, все в своих лучших праздничных платьях. Все это утро колокола так усердно звонили в честь двадцать первой годовщины дня рождения капитана, и всю домашнюю работу на ферме кончили так рано, что Марти и Томми страшно волновались, боясь, как-бы вместо замка их не повели в церковь, пока мать не успокоила их, сказав, что обедня не входит в число увеселений сегодняшняго дня. Мистер Пойзер заикнулся-было о том, чтобы запереть дом и оставить его на произвол судьбы. "Нет никакой опасности, чтобы к нам вломились сегодня", сказал он: - ни одного вора не останется, все уйдут в замок. А если дом запереть, тогда можно отпустить всех рабочих: такого дня им больше не придется увидеть". Но мистрис Пойзер отвечала с величайшей решимостью: "С тех пор, как я сделалась хозяйкой, я никогда не оставляла дом на произвол судьбы, и не оставлю. С последней недели здесь шатается столько подозрительного вида бродяг, что они могут растащить весь дом до последней ложки. Все бродяги всегда заодно. Счастье еще, что до сих пор не перетравили наших собак и не зарезали нас в постели: по пятницам, когда мы расплачиваемся с поденщиками, у нас в доме всегда лежат деньги, и наверно они это знают. Может быть, они знают даже, куда мы сегодня идем, потому что когда чорт захочет подстроить каверзу человеку, он всегда найдет для этого средства".

-- Пустяки! сказал мистер Пойзер. - С какой стати нас зарежут в постели! В моей комнате всегда висит ружье, а у тебя такия чуткия уши, что ты услышишь, если мышь заскребется в чулане. Впрочем, если ты так безпокоишься, пожалуй, пусть Алик остается дома до половины дня, а к пяти часам Тим его сменит. В случае чего они могут спустить с цепи Барбоску, да и Аликова - стоит ему свистнуть, - вцепится в горло первому бродяге, которому вздумается нас навестить.

Мистрис Пойзер приняла этот компромис, но сочла не лишним запереть на болты все окна и двери, и теперь, в последний момент перед отъездом, работница Нанси закрывала ставни кухонного окна, хотя оно выходило во двор и, находясь под непосредственным наблюдением Алика и двух псов, едва-ли могло представлять какие-либо удобства для осуществления разбойнических целей.

повозка полнее, тем лучше, потому что меньше трясет, а широкие бока и толстые руки Нанси могут служить превосходной подушкой. Но мистер Пойзер, во избежание тряски, все время ехал шагом, так-что сидевшим в повозке было достаточно времени обмениваться приветствиями и впечатлениями с пешеходами, направлявшимися в ту-же сторону. Их было так много, что все тропинки между зелеными лугами и золотыми нивами пестрели движущимися точками самых ярких цветов: тут мелькала красная жилетка, соперничая с маком, кивавшим из-за колосьев своими головками, там - синий шейный платок с развевающимися концами, ярко выделявшимися на фоне новенькой белой блузы, Весь Брокстон и весь Гейслоп шли в замок веселиться в честь "наследника", а старики и старухи, ни разу не бывавшие по сю сторону холма за последния двадцать лет, должны были приехать все вместе в повозке одного из фермеров (эту мысль подал мистер Ирвайн). Колокола опять зазвонили - в последний раз, так как звонарям тоже хотелось принять участие в празднестве, и не успели умолкнуть колокола, как грянула новая музыка, так-что даже старый Гнедко - смирная лошадка, тащившая повозку мистера Пойзера, - насторожила уши. Это подъезжал оркестр музыкантов Общества взаимопомощи, явившийся во всем своем великолепии - в голубых шарфах, с голубыми кокардами и со знаменем, на котором вокруг рисунка, изображавшого шахту, красовался девиз: "Братская любовь да будет жить вечно".

Повозки, разумеется, не въезжали во двор. Все должны были вылезать у сторожки, а экипажи отправлялись домой.

-- Да тут уже целая ярмарка, сказала мистрис Пойзер, выходя из своей повозки. И в самом деле, в парке была уже большая толпа: оживленные группы бродили под высокими дубами, а ребятишки бегали по припеку, разглядывая высокие шесты, увенчанные развевающимися по ветру различными частями одежды, которые должны были служить призом для самых ловких гимнастов. - Вот никогда бы не подумала, что в двух приходах живет столько народу... Господи помилуй, какая, однако, жара на солнце! Тотти, поди сюда, а то тебе опечет всю мордашку... Право, им, кажется, незачем было растапливать плиту: они могли-бы состряпать обед прямо на солнце... Я пойду посижу в комнате мистрис Бест.

ты всех их помнишь молодыми?

-- Еще-бы! проговорил старик Мартин, прохаживаясь в тени, под навесом сторожки, откуда он мог хорошо видеть, как старики будут вылезать из повозки. - Я помню, как Джекоб Тафт прошел пятьдесят миль в погоню за шотландскими мятежниками, когда они бежали из Стонитона.

Старик почувствовал себя почти юношей, у которого еще долгая жизнь впереди, когда увидел Гейслопского патриарха дедушку Тафта, который только-что вышел из повозки и направлялся к нему на двух костылях, в своем неизменном коричневом колпаке.

-- Здравствуйте, мистер Тафт! закричал Мартин вовсе горло, потому что хоть он и знал, что старик глух как тетеря, - он не мог поздороваться с ним. - Что, веселиться приехали?... Да вы еще совсем молодцом, даром что вам девяносто лет с хвостиком.

-- Мое почтенье, господа, мое почтенье, сказал дедушка Тафт, заметив, что ему кланяются.

высоких деревьев, стараясь, однако, не терять из вида замка, с цветником перед фасадом, покатой лужайкой и тремя хорошенькими полосатыми палатками в конце этой лужайки, разставленными покоем, под прямыми углами вокруг открытого зеленого пространства, где должны были происходить игры. Замок был самый обыкновенный квадратный дом времен королевы Анны и не представлял-бы ровно ничего замечательного, если-б не развалины старинного аббатства, к которому он примыкал одним боком. Так на какой-нибудь ферме видишь иногда высокий новый дом, гордо выступающий в конце длинного ряда низеньких старых строений. Красивые старинные развалины стояли немного отступя, в тени высоких буков, но весь фасад передняго, более высокого здания был залит солнцем, и большой дом со своими спущенными маркизами казался по груженным в дремоту. Когда Гетти взглянула на него, ей сделалось скучно: должно быть, Артур где-нибудь в задних комнатах со своими важными гостями; он даже не знает, что она здесь, и она долго, долго его не увидит, - пока не кончится обед, потому что тогда он, говорят, придет к ним и скажет им речь.

Но Гетти ошибалась, по крайней мере в той части своих догадок, которая касалась важных гостей. Никаких гостей в замке не было, кроме Ирвайнов, за которыми с утра послали коляску, и Артур был в эту минуту не в задних комнатах, а прохаживался с ректором по широким каменным корридорам старого аббатства, где были накрыты длинные столы для мелких арендаторов и работах. Веселый, улыбающийся, с открытым, чистосердечным взглядом, Артур смотрел типичным красавцем англичанином в своем светло-голубом фраке по последней моде и без черной перевязи на плече. Но и у чистосердечных людей бывают секреты, а на молодых лицах секреты не оставляют морщин.

-- Честное слово, я нахожу, что нашим мелким фермерам досталась лучшая часть в дележе, сказал Артур, когда они с мистером Ирвайном вошли под прохладные своды аббатства: эти каменные корридоры - восхитительная столовая для жаркого дня. Чудесную мысль вы подали, Ирвайн, когда посоветовали мне вместо общого угощения устроить форменный, чинный обед, и только для одних арендаторов, тем более, что сумма, которою я располагаю, весьма ограничена, потому что хотя мой дед и толковал про carte blanche, однако когда дошло до дела, он, по обыкновению, побоялся предоставить мне распорядиться, как я хочу.

-- Ничего, это даже лучше, сказал мистер Правайн: - вы увидите, что ваши гости останутся гораздо больше довольны, чем если бы вы затеяли угощение на широкую ногу. Слишком широкое гостеприимство легко приводит к безпорядку и буйству. Конечно, когда вы слышите, что подавались целые жареные быки и бараны, и все приходившие ели, кто сколько хотел, - это звучит очень красиво, но на поверку обыкновенно выходит, что никто не пообедал, как следует, между тем как, получив хороший обед среди дня и умеренное количество пива, люди будут в состоянии веселиться вечером и принимать участие в играх. Разумеется, несколько человек к вечеру непременно напьются - без этого нельзя; по в темноте пьянство сходит как-то незаметнее, чем при свете дня.

-- Я надеюсь, что большого пьянства не будет. Изътреддльстонцев никто не придет: я нарочно устроил для них обед в городе. А Кассон, Адам Бид и еще несколько человек надежных ребят обещали мне присмотреть за выдачей пива и позаботиться, чтобы не было безпорядка... Пойдемте наверх, посмотрим, как устроены столы для крупных фермеров.

и её фрейлин, генерал Монк с выбитым глазом, пророк Даниил в необыкновенно темной львиной пещере и Юлий Цезарь верхом на коне, с большим орлиным носом, в лавровом венке и со своими "Комментариями" в правой руке.

-- Как хорошо, что эти старые развалины уцелели, сказал Артур. - Если я когда-нибудь буду здесь хозяином, я непременно велю реставрировать эту галлерею и отделаю ее в самом изысканном вкусе. У нас во всем доме нет ни одной комнаты, которая составляла-бы хоть треть этой галлереи по размерам... Вон за тем вторым столом будут обедать женщины и дети; мистрис Бест говорит, что матерям будет удобнее сидеть отдельно с детьми. Я нарочно позвал всех с детьми; - я хочу, чтобы на моем празднике все было по семейному. Для всех этих мальчиков и девочек я буду со временем "старым сквайром", и они будут рассказывать своим детям, какой я был когда-то красавец, - гораздо лучше моего сына. Внизу есть тоже особый стол для женщин и детей. Впрочем, вы всех их увидите; - я надеюсь, вы придете сюда со мной после обеда.

-- Разумеется, отвечал мистер Ирвайн; - я непременно хочу слышать вашу первую речь.

-- Вы услышите еще одну вещь, которая вас порадует, сказал Артур. - Пойдем в библиотеку - я вам разскажу, пока дедушка занимает дам в гостиной... Вас это очень удивит, продолжал он, когда они уселись в библиотеке: - дедушка сдался-таки наконец.

-- Как! Относительно Адама?

мной, и - можете себе представить мое удивление, когда он мне объявил, что он уже покончил со всеми необходимыми распоряжениями, вызванными болезнью Сатчеля, и между прочим решил взять Адама лесничим на жалованье по гинее в неделю и с правом пользоваться одною из наших лошадей. Я подозреваю, что он с самого начала понимал, как выгоден для него этот план, но не мог преодолеть своей антипатии к Адаму, и кроме того, я предложил этот план, а для него довольно одного этого, чтобы не согласиться. Вообще в моем почтенном дедушке много самых курьезных противоречий: я знаю, например, что он намерен завещать мне все свое состояние, что он способен даже обидеть бедную тетю Лидию, которая всю свою жизнь была его рабой, ради того, чтоб мне досталось больше, а между тем подчас мне положительно начинает казаться, что он меня ненавидит за то, что я его наследник. Я убежден, что сломай я завтра шею, он будет считать это величайшим несчастьем, и в то-же время ему как-будто доставляет удовольствие отравлять мне жизнь всякими мелкими неприятностями.

-- Эх, друг мой, не одна только женская любовь - "ἀπέρωτος ἐρος", как говорит старик Эсхил. На свете довольно "не любящей любви" и между мужчинами. Но разскажите мне про Адама. Принял он это место? Я не нахожу, чтоб оно было для него выгоднее теперешней работы, хотя, конечно, у него будет оставаться достаточно свободного времени.

-- Признаться, я и сам сомневался, согласится-ли он, и когда я ему сказал, он, видимо, колебался. Главное его возражение было то, что он боится, съумеет-ли он угодить моему деду. Но я просил его, как о личном для меня одолжении, не смущаться никакими посторонними резонами и принять место, если только оно ему подходит и если, принимая его, он не лишает себя чего-нибудь другого, более выгодного. И он уверил меня, что место для него вполне подходящее, что оно будет для него большим шагом вперед и даст ему возможность сделать то, о чем он уже давно мечтает, - отказаться от работы у Бурджа. По его словам, у него останется довольно времени для наблюдения за собственной небольшой мастерской, которую они с Сетом собираются открыть и надеются постепенно расширить. Одним словом, он, наконец, согласился, и сегодня я распорядился, чтоб он обедал за одним столом с крупными арендаторами; я хочу объявить им после обеда о назначении его на эту должность и попросить их выпить за его здоровье. Выйдет маленькая сценка, которую я приготовил для моего друга Адама. Он славный малый, и мне хочется, чтобы все знали, какого я о нем мнения

- Моя роль, вы знаете, всегда одна и та-же, - роль старого брюзги, который всегда найдет, за что придраться к молодежи. Я не люблю сознаваться, что горжусь моим питомцем, когда он хорошо поступает. Но на этот раз я намерен разыграть снисходительного деда и поддержу ваш тост в честь Адама... А что, ваш дед сдался и по другому пункту? Согласился он нанять порядочного управляющого?

масло и молоко. Но я не разспрашиваю, - все это меня только сердит. Как видно, он намерен все делать сам и обходиться совсем без управляющого. Во всяком случае поразительно, как много у него энергии в его годы.

-- Да, это правда. Ну, а теперь пойдем к дамам, сказал мистер Ирвайн, тоже вставая. - Я хочу рассказать матушке, какой великолепный трон вы для нея воздвигли в палатке.

-- Идемте. Кстати, и завтракать пора. Два часа: сейчас фермеры сядут обедать; вон и колокол уже начинает звонить.