Адам Бид.
Книга пятая.
Глава XXXVI. Странствие с надеждой

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. Глава XXXVI. Странствие с надеждой (старая орфография)

Книга пятая.

ГЛАВА XXXVI.
СТРАНСТВИЕ С НАДЕЖДОЙ

Долгий, безотрадный путь с тоскою на сердце, от знакомого и привычного к неизвестному, - ужасная это вещь даже для образованных, богатых и сильных, - тяжелая даже тогда, когда нас зовет вперед сознание долга, а не гонит страх.

Что-же это было для Гетти, с её жалкими, узкими мыслями, не расплывавшимися более в туманных надеждах, но сосредоточенными на определенном ожидании, леденившем ей кровь? - для Гетти, вертевшейся все в том-же маленьком кругу воспоминаний, рисовавшей себе вновь и вновь все те-же ребяческия, неясные картины того, что ее ожидало, не видевшей в широком Божьем мире ничего, кроме ничтожной истории собственных наслаждений и страданий, - для Гетти, с её несколькими гинеями в кармане и такой длинной и трудной дорогой впереди? У нея не хватит денег, чтобы сделать весь путь в дилижансах, - она это наверное знала: дорога до Стонитона обошлась ей дороже, чем она разсчитывала, - значит ей придется довольствоваться простыми повозками, и пройдет Бог знает сколько времени, прежде чем она доберется до цели своего пути. Старик кондуктор Окбурнского дилижанса веселый толстяк, заметив в числе наружных пассажиров такую хорошенькую молодую женщину, пригласил ее сесть рядом с ним и, чувствуя, что в качестве кучера и мужчины, ему не мешало-бы открыть беседу какою-нибудь соответствующей обстоятельствам шуткой, он приступил к делу, как только дилижанс съехал с мостовой на мягкую дорогу. Пощелкав предварительно бичем и бросив на Гетти искоса несколько лукавых взглядов, он высвободил свои губы из-под шарфа и сказал:

-- А что, он у вас молодец собой? футов шести ростом, я думаю?

-- Кто? спросила Гетти, немного удивленная.

-- Да милый дружок, с которым вы распрощались. Или, может быть, вы едете к нему? - а?

Гетти почувствовала, как все лицо её вспыхнуло, а потом побледнело. Наверное этот кучер что-нибудь знает о ней... Может быть, он знает Адама и скажет ему, куда она поехала. Деревенскому жителю трудно поверить, чтобы человек, играющий роль в его собственном приходе, был где-нибудь неизвестен, и еще труднее было для Гетти представить себе, чтобы слова, так близко её касавшияся, могли быть сказаны случайно. Она так испугалась, что не могла говорить.

-- Ну, полно, сказал кучер, заметив, что его шутка подействовала далеко не так приятно, как он ожидал; - не принимайте этого слишком серьезно: если он вас обидел, возьмите другого. Такой хорошенькой девушке не долго обзавестись сердечным дружком.

Когда Гетти увидела, что кучер не делает больше никаких личных намеков, её страх понемногу улегся, но все-таки она не посмела спросить его, на какие города идет дорога в Виндзор. Она сказала ему, что едет в одно место сейчас за Стонитоном, и когда дилижанс остановился у ворот гостиницы, она поскорее взяла свою корзину, сошла и отправилась в другую часть города. Придумывая свой план поездки в Виндзор, она не предвидела никаких затруднений, кроме трудности выбраться из дому, и когда эта трудность была устранена, мысли её перенеслись к ожидавшей ее встрече с Артуром: она старалась представить себе, как-то он ее примет и будет-ли ласков с ней, не останавливаясь на том, какие приключения могли ей встретиться в пути. Она не представляла себе подробностей своего путешествия, потому что не имела никакого понятия о путешествиях вообще, воображала, что ей за глаза хватит трех гиней, бывших у нея в кармане. Только в Стонитоне, увидев, как дорого обошелся этот первый конец, она начала пугаться за дальнейший путь и тут только в первый раз вспомнила, что она даже не знает, через какие места ей придется проезжать. Под гнетом этой новой тревоги она ходила по мрачным улицам Стонитона, отыскивая приюта, и, наконец, вошла в какую-то маленькую гостиницу, очень невзрачную на вид, надеясь, что здесь с нея недорого возьмут за ночлег. Она спросила хозяина гостиницы, не знает-ли он, через какие города надо ехать, чтобы попасть в Виндзор.

-- Право, не могу вам сказать, был ответ. - Виндзор - это где-нибудь близко от Лондона, потому что там живет король. Во всяком случае, прежде всего вам надо ехать в Ашби - это к югу от нас. Но отсюда до Лондона, я думаю, столько-же городов, сколько домов у нас в Стонитоне. Сам-то я впрочем, никогда не путешествовал.... Но как это вы, такая молоденькая, пустились одна в такой далекий путь?

-- Я еду к брату; он служит солдатом в Виндзоре, отвечала Гетти, пугаясь пытливого взгляда хозяина. - Мне не по средствам путешествовать в дилижансах; я хотела-бы нанять повозку. Не знаете-ли, не будет-ли завтра случая в Ашби? - не едет-ли туда кто-нибудь?

Каждое его слово ложилось свинцом на душу Гетти, отнимая у нея последнюю бодрость. Долгий путь развертывался перед нею конец за концом; даже до Ашби добраться оказывалось совсем не так просто: может быть, это займет целый день - почем она знает? - а дорога до Ашби - только ничтожная часть остального пути. Но этот путь должен быть сделан, - ей необходимо видеть Артура. Ах, чего-бы она не дала теперь, чтобы иметь подле себя кого-нибудь, кто бы заботился о ней! Эта хорошенькая кошечка Гетти, никогда не встававшая поутру без уверенности, что она увидит знакомые лица тех, на кого она имела признанные права, - она, для которой поездка в Россетер верхом, за спиной у дяди, была далеким путешествием, - которая жила среди вечного праздника, в мечтах об удовольствиях, потому что все её житейския дела делались за нее, - она, которая еще несколько месяцев тому назад не знала других огорчений, кроме какой-нибудь новой ленточки Мэри Бурдж, наполнявшей ее завистью, или головомойки, полученной от тетки за то, что она плохо присмотрела за Тотти, - должна теперь совершать свой трудный путь одна... Родной, мирный дом оставлен навсегда и впереди - ничего, кроме трепетной надежды на пристанище, до которого так еще далеко.... Только теперь в первый раз, лежа ночью без сна на чужой жесткой постели, она поняла, что её дом был для нея счастливым домом, что дядя её был ей добрым родным, что её тихая жизнь в Гейслопе, среди знакомых людей и предметов, когда парадное платье и шляпка составляли всю её гордость, и когда нечего и не от кого было прятать, - была счастливая жизнь. О, как она рада была-бы проснуться и увидеть, что то была действительность, а лихорадочный бред, в котором она жила последнее время, - только короткий, страшный сон. С тоской и горьким сожалением вспоминала она о том, что оставила за собой. Она жалела себя: её сердце было слишком переполнено^ своей собственной мукой, - в нем не было места для чужих страданий.... А между тем, до этого жестокого письма Артур был такой нежный и любящий! Воспоминание об этом все еще имело для нея обаяние, хотя теперь это была лишь капля воды, уже не утолявшая её жажды. Ибо Гетти не могла представить себя в будущем иначе, как скрывающеюся от всех, ее знавших, а такая жизнь - хотя-бы даже с любовью - не имела для нея никакой прелести, тем менее жизнь, покрытая стыдом. Она не читала романов, и чувства служащия основой романам, были доступны ей лишь в слабой степени, так что начитанные дамы с тонкими чувствами едва-ли поймут состояние её души. Все, выходившее за пределы её простых понятий и привычек, в которых она выросла, было ей до такой степени чуждо, что, загадывая о будущем, она не могла придавать ему какую-бьгго ни было определенную форму: она могла только надеяться, что Артур так или иначе позаботится о ней и укроет от гнева и презрения. Он не женится на ней и не сделает ее знатной дамой, а помимо этого он не мог дать ей ничего, что было-бы достойно её честолюбия и желаний.

На другое утро она поднялась очень рано и, захватив с собой немного молока и хлеба, пошла по дороге в Ашби под свинцовым небом с узенькой желтой полоской на краю горизонта, - унылой и бледной, как убегающая надежда. В своем унынии перед длиной и трудностью предстоящого пути она больше всего боялась истратить свои деньги и быть поставленной в необходимость просить милостыню, ибо у Гетти была гордость не только гордой натуры, но и гордого класса, - того класса, который платит большую часть налогов в пользу бедных и содрогается при одной мысли о возможности когда-нибудь воспользоваться ими. Ей еще не приходило в голову, что она может получить деньги на свои серьги и медальон, бывшие с нею, и теперь она пускала в ход все свои слабые познания в арифметике, высчитывая по известным ей и предполагаемым ценам, сколько обедов и сколько повозок можно выкроить из её двух гиней и нескольких шиллингов, остававшихся от третьей.

цель была достигнута. Но когда она дошла до четвертого милевого столба - первого, случайно обратившого на себя её внимание. - и, прочтя на нем цифру, узнала, что она отошла от Стонитона только четыре мили, - мужество начало ей изменять. Пройдено всего четыре мили, а она уже устала и почти-что проголодалась опять на свежем утреннем воздухе. Правда, Гетти много работала дома и привыкла быть на ногах, но она не привыкла к долгой ходьбе, вызывающей усталость совсем иного рода. Пока она стояла и уныло глядела на столб, она почувствовала, что на лицо ей упало несколько капель. Начинался дождь, - новое затруднение, которого она не предвидела, - и, окончательно придавленная этой неожиданной прибавкой к тяжелому бремени, которое ей приходилось нести, опустилась на ступеньку у изгороди и истерически зарыдала. Начало житейских невзгод - то-же самое, что первый кусок невкусной пищи: вам кажется, что вы не в состоянии этого есть, но голод не терпит, и если больше нечем его утолить, вы откусываете еще курок и находите возможным есть дальше. Оправившись от первого приступа слез, Гетти собрала свое ослабевшее мужество: шел дождь - надо было добраться до какого- нибудь жилья, укрыться и отдохнуть. Она с усилием поднялась на ноги и пошла дальше. Вдруг она услыхала за собой грохот тяжелых колес: ее нагоняла крытая повозка. Повозка медленно ползла по дороге; йодле лошадей шел погонщик и щелкал бичем. Гетти остановилась и стала ждать, говоря себе, что если у этого человека не очень злое лицо, она попросит его взять ее собой. Когда повозка подъехала ближе, погонщик отстал, так-что она не могла его видеть, но за то на повозке было нечто, ободрившее ее Во всякую другую минуту она не обратила-бы внимания на этот предмете, но теперь страдание пробудило в ней впечатлительность, и то, что она увидела, сильно взволновало ее. Это была просто на просто собаченка - белая болонка с большими испуганными глазами она сидела на передней скамейке повозки и дрожала всем телом, непрерывной дрожью, как, вероятно, вам случалось это видеть у маленьких собак. Гетти, как вам известно, не любила животных, но в судьбе этого безпомощного, робкого существа ей почуялось что-то общее с её собственной судьбой, и, сама не зная отчего, она как-то разом перестала колебаться и решилась заговорить с погонщиком, который теперь поровнялся с ней. Это был рослый, румяный детина с мешком на плечах, заменявший ему плащ или плед.

-- Не возьмете-ли вы меня с собой, в вашу повозку, если вы едете в Ашби? сказала Гетти. - Я вам заплачу.

-- Зачем платить! отозвался детина с тою, как-будто с трудом проступающей, вялой улыбкой, которая составляет отличительную черту топорных, грубых лиц. - Я вас и даром подвезу, если вы не побоитесь тесноты, потому что вам придется лежать под самой крышей, на мешках с шерстью... Откуда вы идете? И зачем вам в Ашби?

-- Нет, я к брату, он там служит в солдатах.

-- Ну, а я только до Лейчестера, да и то путь не близкий; но до Лейчестера я вас охотно подвезу, если вам ничего, что мы немножко долго пробудем в дороге. А тяжести вашей лошадь и не почувствуют: какой в вас вес? - все равно, что в этой маленькой собачонке, которую я подобрал на дороге. Должно быть, она заблудилась; вот уже вторая неделя, как я ее нашел, и с тех пор она все дрожит - вон, как видите... Ну, идите давайте вашу корзину. Заходите сзади, я вас подсажу.

Лежать на мягких мешках, под парусинным навесом, в котором ей оставили щелочку для воздуха, было теперь роскошью для Гетти. Она проспала почти всю дорогу и проснулась только тогда, когда её спутник подошел спросить ее, не хочет-ли она выйти "перекусить" в таверне, подле которой он остановился, чтобы пообедать. Поздно вечером они приехали в Лейчестер; таким образом прошел второй день её путешествия. Из своих денег она истратила очень немного - только на еду, но путешествовать дальше таким медленным способом казалось ей невыносимо, и поутру она отправилась в контору дилижансов разспросить о дороге в Виндзор, в надежде, что, может быть, хоть часть пути ей можно будет сделать в дилижансах. Нет, разстояние было слишком велико, дилижансы слишком дороги для нея, - приходилось отказаться от этой мысли. Но за то старик конторщик, тронутый выражением тревоги на её хорошеньком личике, выписал ей названия всех главных мест, через которые ей надо будет проезжать. Это было единственным утешением, какое она вынесла из Лейчестера, где все было ей дико и страшно, где мужчины пялили на нее глаза, когда она проходила по улицам, так-что ей в первый раз в жизни хотелось, чтобы никто на нее не смотрел. Опять она вышла пешком, но в этот день ей повезло: вскоре ее нагнал легковой извозчик, с которым она доехала до Гинкли, а оттуда обратная почтовая тележка с пьяным почтарем (который гнал лошадей, как помешанный, и всю дорогу пугал ее до полусмерти, поминутно перегибаясь к ней со своего седла и отпуская шуточки на её счет) доставила ее к вечеру в самое сердце лесистого Варвикшира. Но до Виндзора, как ей сказали, оставалось все-таки около ста миль. О, как огромен мир и как трудно находить в нем дорогу! Прочтя в своем списке городов название Стратфорда, она ошибкой попала в Стратфорд-на-Авоне, и там ей сказали, что она сделала большой крюк Только на пятый день она добралась до Стони-Стратфорда. Этот путь кажется совсем небольшим, когда вы смотрите на карту или вспоминаете ваши приятные прогулки на зеленые берега Авона и обратно; но каким томительно-долгим показался он Гетти! Все эти плоския поля и длинные плетни, эти безпорядочно разбросанные домики, деревушки и городки были так похожи между собой для её безучастного взгляда! Ей казалось, что им не будет конца, и что она осуждена весь век бродить между ними, поджидать на дороге, изнемогая от усталости, не проедет-ли какая-нибудь повозка и не подберут-ли ее, и затем узнавать, что её попутчик едет недалеко, очень недалеко, на какую-нибудь мельницу, за милю разстояния... как противно ей было заходить в таверны, где всегда толклось столько мужчин, и все они глазели на нее и грубо с нею шутили. А заходить было все-таки надо, чтобы поесть и разспросить о дороге. Она и физически измучилась от непривычной ходьбы и тревоги: в эти последние дни она похудела и побледнела больше, чем за все время мучительного тайного страха, которое она пережила дома. Когда, наконец, она добралась до Стони-Стратфорда, нетерпение и усталость заставили ее забыть все её экономические разсчеты: она решила проехать остальной путь в дилижансах, хотя-бы на это ушли все её деньги. В Виндзоре ей ничего не понадобится - только-бы разыскать Артура. Она заплатила за место в последнем дилижансе, и у нея остался один шиллинг, и когда, приехав в Виндзор, в полдень, на седьмой день своего путешествия, она сошла, голодная и слабая, у гостиницы под вывеской "Зеленый Человек", к ней подошел кондуктор и попросил "на чай". Она опустила руку в карман, достала свой шиллинг, и чуть не заплакала от усталости и от мысли, что она отдает свои последния деньги и должна оставаться без пищи, в которой она так сильно нуждалась, чтобы быть в состоянии пуститься на розыски Артура. Протягивая кучеру шиллинг, она подняла на него свои темные, налитые слезами глаза и сказала:

-- Не можете-ли вы дать мне сдачи - шесть пенсов?

Хозяин "Зеленого Человека" стоял близко и видел эту сцену, а он был из тех людей, которым обильное питание идет в прок вдвойне, способствуя процветанию их здоровья и добродушия в равной мере. Впрочем, большинство мужчин на его месте было-бы тронуто прелестным личиком Гетти и этими глазами, полными слез.

-- Входите, милая, входите, сказал он ей; - выпейте чего-нибудь, вам надо подкрепиться: я вижу, вы совсем измучились.

Он привел ее в буфет и сказал жене: "Хозяйка, сведи-ка эту молодую женщину в столовую, она немножко устала". У Гетти между тем градом катились слезы. Это были просто нервные слезы: она знала, что теперь ей не о чем плакать, и досадовала на себя за эту слабость: ведь она в Виндзоре, наконец, и скоро увидит Артура.

Голодными, жадными глазами смотрела она на хлеб, говядину и пиво, которые хозяйка поставила перед ней, и на несколько минут забыла обо всем, поглощенная восхитительным ощущением отдыха и утоления голода. Хозяйка сидела против нея и внимательно ее разглядывала. И неудивительно: Гетти сняла шляпку, и кудри её разсыпались по плечам; красота её и юность казались тем трогательнее, что у нея был такой измученный вид. Но вот глаза доброй женщины скользнули по её фигуре, которую, в своих торопливых сборах во время пути, она не старалась скрывать; к тому-же глаз посторонняго человека всегда скорее подметит то, что ускользает от взгляда близких, ничего не подозревающих людей.

-- Да, отвечала Гетти, которую это замечание заставило насторожиться и овладеть собой; впрочем, она и так чувствовала себе крепче после еды. - Я долго шла пешком и очень устала. Но теперь мне лучше... Не можете-ли вы мне сказать, как мне найти вот этот дом.

Она достала из кармана клочек бумаги: это был конец письма Артура, где он поставил свой адрес.

Пока она говорила, вошел хозяин и принялся разглядывать ее так-же внимательно, как и его жена. Он взял бумажку, которую Гетти протягивала через стол, и прочел адрес.

-- Что вам нужно в этом доме? спросил он. У всех трактирщиков, как и вообще у людей, имеющих много досуга, такое уж свойство сперва засыпать человека вопросами, а потом уже ответить на его вопрос.

-- Да там никто не живет, сказал хозяин. - Дом заперт; вот уж вторая неделя, как он стоит пустой. Да какого джентльмена вам надо? Может быть, я могу вам сказать, где его найти.

-- Мне надо капитана Донниторна, проговорила Гетти трепетным голосом. Надежда скоро разыскать Артура обманула ее, и сердце её билось тягостным предчувствием.

-- Капитана Донниторна?.. Постойте... протянул хозяин. - Не служит-ли он в Ломширской милиции? Такой высокий молодой офицер, блондин, с русыми бакенбардами... Еще у него есть лакей, - зовут Пимом...

-- Да, да, вы значит знаете его? Где-же он?

-- Боже мой, ей дурно! вскрикнула хозяйка, бросаясь к Гетти, лишившейся чувств и имевшей вид прекрасной умершей.

Муж и жена перенесли ее на диван и распустили на ней платье.

-- Не трудно догадаться, какого сорта это дело, отозвалась хозяйка. - Она не потаскушка какая-нибудь - это видно с одного взгляда, - а честная деревенская девушка из почтенной семьи. И идет издалека, судя по её говору. Она говорит, как тот конюх, что служил у нас в третьем году. Он был родом с севера, - честный парень, каких поискать. Все эти северяне честный народ.

-- Будь у нея поменьше красоты да побольше разсудительности, было бы во сто j)аз для нея лучше, заметила хозяйка, за которой, но самой снисходительной оценке, приходилось признать во всяком случае больше разсудительности, чем красоты. А, вот она приходит в себя... Принеси-ка еще воды.