Адам Бид.
Книга пятая.
Глава XLV. В тюрьме.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. Глава XLV. В тюрьме. (старая орфография)

ГЛАВА XLV.
В ТЮРЬМЕ.

В тот-же вечер, перед самым закатом, у дверей Стонитонской тюрьмы, прислонившись к ним спиной, стоял пожилой джентльмен и что-то говорил выходившему из тюрьмы капеллану. Капеллан простился и ушел, а пожилой джентльмен остался стоять, равнодушно поглядывая на мостовую и задумчиво поглаживая свой подбородок, как вдруг внимание его было привлечено нежным и звучным женским голосом, обратившимся к нему со словами:

-- Позвольте вас спросить, сэр: можно мне войти в тюрьму?

Джентльмен обернулся, но прежде, чем ответить, с минуту пристально смотрел на говорившую.

-- Я видел вас раньше, - сказал он наконец. - Помните, как вы говорили проповедь на лужайке, в деревне Гейслоп, в Ломшире?

-- Да, сэр, я помню. Не вы-ли тогда проезжали верхом и остановились меня послушать?

-- Да, я. Зачем вам в тюрьму?

-- Мне хотелось бы повидать Гетти Соррель, молодую женщину, которую сегодня приговорили к смерти, и, если мне разрешат, остаться при ней. Можете вы мне разрешить это своею властью, сэр?

-- Да, я - судья и могу добыть вам пропуск. Но разве вы знаете заключенную?

-- Да, мы с ней родня: моя родная тетка замужем за её дядей, Мартином Пойзером. Меня здесь не было; я была в Лидсе, когда стряслась эта беда; я только сегодня приехала в Стонитон. Умоляю вас, сэр, ради Отца Нашего небесного, пропустите меня к ней и позвольте мне с нею остаться.

-- Как-же вы узнали о приговоре, если вы только-что вернулись из Лидса?

-- Я виделась с дядей после суда. Он уже уехал домой, и бедная грешница всеми покинута. Прошу у вас, как милости, сэр, достаньте мне разрешение остаться при ней.

-- Как!? Неужели вы намерены остаться здесь на ночь? Знаете-ли вы, что осужденная выказала страшную нераскаянность: она даже почти не отвечает, когда с ней говорят.

-- Ах, сэр, Господь еще может найти путь к её сердцу. Не надо медлить.

-- В таком случае, идите; я знаю, что у вас есть ключ к человеческим сердцам, - сказал пожилой джентльмен.

Он позвонил, и дверь отворилась. Очутившись в тюремном дворе, Дина сняла шаль и шляпу, - машинально, по привычке, которую она приобрела, когда проповедовала, молилась, или навещала больных. Когда они вошли в сторожку привратника, она так же машинально положила то и другое на стул. В ней не было заметно волнения, напротив, - лицо её дышало глубоким, сосредоточенным спокойствием, как будто она отрешилась от всего земного и положилась на помощь Того, Кто всюду невидимо между нами присутствует.

Сказав несколько слов привратнику, судья повернулся к ней и сказал:

-- Сторож проводит вас в камеру заключенной и, если вы пожелаете, оставит вас с нею на ночь; но вам не дадут свечи - это против тюремных правил. Мое имя полковник Тоунлей; если я чем-нибудь могу вам служить, спросите сторожа: он вам укажет, где я живу. Я тоже принимаю участие в Гетти Соррель ради этого славного парня, Адама Бида. В тот день, когда вы говорили проповедь в Гейслопе, я случайно встретил его и сегодня узнал на суде, хотя он очень изменился.

-- Ах, сэр, но можете-ли вы что-нибудь мне о нем рассказать? Не знаете-ли, где он живет? Горе совсем сломило моего бедного дядю: он потерял голову - не мог даже припомнить, где живет Адам Бид.

-- Близехонько отсюда, - я узнал от мистера Ирвайна. Он нанимает комнату над лавкой жестяника; первая улица направо, как выйдешь из тюрьмы. С ним вместе живет старик - школьный учитель. Однако, прощайте; желаю вам успеха.

-- Прощайте, сэр, благодарю вас.

В то время, как Дина, в сопровождении сторожа, проходила тюремным двором, последния торжественный отблеск заката, озарявший тюремные стены, делал их, казалось, еще мрачнее и выше, и на этом мрачном фоне нежное, бледное лицо под квакерским чепцем больше чем когда-либо, походило на белый цветок. Сторож все время поглядывал на нее искоса, но молчал, как будто чувствовал, что его грубый голос прозвучит в её присутствии слишком резким диссонансом. Когда они вошли в темный корридор, который вел в камеру осужденной, он высек огня и сказал самым вежливым тоном:

-- В камере теперь уже почти темно, но если хотите, я могу немного постоять и посветить вам.

-- Нет, друг, благодарю, - ответила Дина. Лучше я войду к ней одна.

тюфяке тюремной койки, сидела Гетти, обхватив руками колена и спрятав в них лицо. Казалось, она спала, хотя скрип отворившейся двери должен был бы ее разбудить.

Дверь опять затворилась, и в камере стало темно, только сверху, сквозь маленькое решетчатое окошко, проходил слабый свет догоравшого дня; впрочем, этого света было достаточно, чтобы различить очертания предметов. С минуту Дина стояла, не шевелясь и не решаясь заговорить (она думала, что Гетти, может быть, спит) и с глубокою жалостью смотрела на скорченную, неподвижную фигуру, которая была перед нею. Наконец, она тихо окликнула:

-- Гетти!

Тело Гетти едва заметно содрогнулось, как от слабого электрического толчка, но она не подняла головы. Дина опять заговорила, на этот раз громче, с едва сдерживаемый-!", глубоким волнением:

-- Гетти!.. это я, Дина!

Опять все тело Гетти слабо затрепетало; не открывая лица, она приподняла голову, как будто прислушиваясь.

-- Гетти!.. Это я, Дина, - пришла к тебе.

Прошла минута. Робко и медленно Гетти подняла голову и глаза. Два бледные лица смотрели одно на другое: одно - с выражением дикого отчаяния, другое - грустным взглядом, полным жалости и любви. Дина безсознательно протянула ей руки.

-- Разве ты не узнаешь меня, Гетти? Разве ты забыла меня? Неужели ты думала, что я не приду к тебе... что я брошу тебя в твоем горе?

Гетти, не отводя глаз, смотрела ей в лицо, как смотрит насторожившийся загнанный зверь.

-- Я останусь с тобой, Гетти, - я не уйду; я буду с тобой до конца.

Пока Дина говорила, Гетти медленно приподымалась, потом сделала шаг вперед и упала ей на грудь.

Долго простояли оне так - крепко обнявшись; ни та, ни другая не шевелилась. Гетти, без всякой определенной мысли, цеплялась за то, что как будто пришло ей на помощь в ту минуту, когда она, всеми покинутая, падала в черную бездну. Дина испытывала глубокую радость, потому-что видела, что любовь её будет принята с благодарностью бедною погибающей грешницей.

Между тем, в камере становилось все темней и темней, и когда наконец оне сели на койку, все еще держась за руки, оне уже не видели друг друга в лицо.

Оне не обменялись ни одним словом. Дина ждала, надеясь, что Гетти заговорит сама; но Гетти сидела, как и раньше, - в оцепенении безъисходного отчаяния, и только крепко стискивала руку Дины, да прижималась щекою к её лицу. Ей нужна была близость живого человеческого существа, но это не спасало ее; она все-таки падала в темную бездну греха.

Дина начинала уже сомневаться, сознает-ли Гетти, кто сидит рядом с ней. Ей пришло в голову, что, может быть страх и страдания помутили разсудок бедной грешницы. Но в то-же время внутренний голос говорил ей. как она сама рассказывала впоследствии, что не следует упреждать дела рук Божиих. Все мы всегда спешим говорить, как будто благость Господня не проявляет себя с такою же силой и в нашем молчании, как будто любовь Его не дает себя чувствовать через нашу любовь. ТИина не знала, долго-ли оне просидели таким образом. В камере все больше и больше темнело, и, наконец, все кругом погрузилось во мрак, и только окно выделялось светлым пятном на противуположной стене. Но Дина все сильнее, все глубже ощущала присутствие Божие; она чувствовала Бога в себе: не человеческая, - Божественная жалость билась в её сердце и жаждала спасения этой заблудшей души. Наконец, она решилась заговорить и удостовериться, насколько Гетти сознает её присутствие.

-- Гетти, - начала она мягко, - знаешь ты, кто сидит подле тебя?

-- Да, - ответила Гетти, - это ты, - Дина.

-- Помнишь ты то время, когда мы с тобой жили на Большой Ферме? Помнишь тот вечер, когда я сказала тебе, что если тебя посетит горе, ты можешь разсчитывать на меня, как на верного друга?

-- Помню, - ответила Гетти и прибавила, помолчав: - но ты ничего не можешь для меня сделать. Ты не можешь заставить их помиловать меня. Они повесят меня в понедельник, - сегодня пятница...

И, проговорив это, Гетти крепче прижалась к ней, содрогаясь всем телом.

-- Нет, Гетти, конечно я не могу спасти тебя от смерти на земле. Но разве не легче переносить страдание, когда знаешь, что подле тебя есть существо, которое жалеет и любит тебя, с которым ты можешь говорить, которому можешь открыть свое сердце?.. Да, Гетти, вот ты жмешься ко мне, ты рада, что я с тобой.

-- Ты не уйдешь, Дина?.. Ты не бросишь меня? Ты все время будешь со мной?

-- Да, Гетти, я буду с тобой. Я останусь с тобой до конца... Но, Гетти, кроме меня, здесь, подле тебя, есть еще кто-то.

-- Кто?--спросила Гетти испуганным голосом.

-- Тот, Кто был с тобой все эти долгие дни и часы, когда ты грешила и страдала, Кому была известна каждая твоя мысль, Кто видел, куда ты шла, где ты проводила ночи, и все, что ты делала и что пыталась скрыть от всех глаз. И в понедельник, когда меня уже не будет с тобой, когда мои протянутые руки уже не достанут до тебя, когда нас разлучит смерть, - Тот, Кто теперь невидимо здесь присутствует и Кому все известно, будет с тобой. Живыли мы, или умерли, - для Него это не делает разницы: мы всегда в присутствии Бога.

-- Бедная Гетти! Да, смерть пугает тебя. Я знаю, умирать страшно. Но еслиб у тебя был друг, который не покинул-бы тебя и после смерти, который был бы с тобой в другом, лучшем мире, - если бы с тобой был Тот, чья любовь неизмеримо больше моей, для Кого нет невозможного? Если бы другом твоим был Отец наш Небесный хотел бы спасти тебя от греха и страданий, - так, чтобы никогда ты не знала ни дурных мыслей, ни горя? Если 6ы ты могла поверить, что Он любит тебя и хочет придти тебе на помощь, как ты веришь, что я тебя люблю и хочу тебе помочь, - ведь тебя не так пугала-бы мысль о том, что ты должна умереть в понедельник?

-- Но я не могу этому верить, - сказала Гетти с мрачным отчаянием.

-- Оттого что ты закрыла для Него свое сердце, пытаясь скрыть правду. Любовь и милосердие Божие могут все разрешить и простить, - и наше невежество и нашу слабость, и бремя наших прежних грехов, - все, кроме нераскаянности - греха, от которого мы сами не хотим отрешиться. Гетти, ты веришь, что я люблю и жалею тебя, но если-бы ты не пустила меня к себе, если-бы ты не захотела ни смотреть на меня, ни говорить со мной, как-бы я могла тебе помочь? Как-бы я могла доказать тебе мою любовь и жалость? Не отталкивай-же от себя милосердия Божия, - отрешись от греха! Он не может простить тебя и благословить. пока в душе твоей живет ложь; Его всепрощающая любовь не достигнет до тебя, пока ты не откроешь Ему своего сердца и не скажешь: "прости мне, Господи, великий мой грех, - спаси меня и помилуй!" Если ты не сознаешься в твоей вине перед Богом, если не отрешишься от греха, грех приведет тебя к погибели на том свете, как уже привел к погибели здесь, на земле, моя бедная, бедная Гетти. Грех порождает тьму, страх и отчаяние. Отрешись от греха, и Бог благословит тебя, и тебя осияет свет небесный. Бог войдет в твою душу, научит тебя, даст тебе силу и ниспошлет мир твоей душе. Отрешись-же от зла, Гетти, исповедуйся в своем грехе перед Отцом твоим Небесным. Станем на колени, ибо здесь невидимо присутствует Бог.

-- Гетти невольно повторила движение Дины и опустилась рядом с ней на колени. Так, все еще держась за руки, простояли оне долго в глубоком молчании. Потом Дина сказала:

-- Гетти, мы в присутствии Бога: Он ждет, чтобы ты рассказала Ему всю правду.

Но Гетти молчала. Наконец, она заговорила голосом, полным мольбы:

-- Дина, помоги мне... Я не могу так чувствовать, как ты... Сердце мое ожесточилось.

Дина крепко сжала цеплявшуюся за нее руку, и вся её душа вылилась в молитве:

Иисус, Спаситель грешников, незримо присутствующий здесь! Ты изведал всю глубину человеческого страдания, Ты опускался во мрак ночи, где нет Бога, и из груди Твоей вырвался крик отчаяния, когда все покинули Тебя. Приди же, Господи, пожать плоды трудов Твоих, Твоего предстательства за нас пред Отцом Твоим. Простри десницу Твою, - Ты можешь спасти погибающого даже в последнюю минуту, - и спаси эту бедную грешницу. Душа её окутана тьмой; ее гнетут цепи греха, и она не может двинуться на встречу Тебе; она может только чувствовать, что сердце её ожесточено, и что Ты покинул ее. Она - Твое Создание, Господи, и в своей немощи она взывает к тебе. Спаситель! это крик слепца, - Тебя зовет этот крик! Услышь его! Разсей окружающий ее мрак. Взгляни на нее тем взглядом невыразимой любви и печали, который Ты некогда обратил на того, кто отрекся от Тебя, и сердце её смягчится!

-- Взгляни, Боже вечный! Я привожу ее к Тебе, как некогда к Тебе приводили недужных и бесноватых, и Ты исцелял их. Вот она здесь, перед Тобою. Ею овладели слабость и страх; но это только страх страданий и смерти телесной. Вдохни в нее Твой Животворные Дух и вложи ей в душу иной страх - страх перед содеянным ею грехом. Отверзи ей очи, дай ей почувствовать присутствие Бога Живого, Который все видит и знает, для Которого нет ничего сокровенного и Который ждет, чтобы она обратилась к Лему, чтобы она здесь, сейчас-же, исповедала Ему свой грех, моля Его о прощении, пока ое не настиг еще мрак смерти, - пока минута искупления не ушла навеки, как вчерашний день, который никогда не вернется.

-- Спаситель! есть еще время вырвать эту бедную душу из вечной тьмы. Я верю, верю в Твою бесконечную любовь! Что значат моя любовь и моя

-- Я вижу Тебя. Господи! Вот Ты идешь во тьме, - идешь, как ясное утро, и несешь с Собой искупление. Я вижу на Твоем теле знаки Твоих страданий, я знаю, знаю, - Ты можешь и хочешь ее спасти! Ты не дашь ей погибнуть навеки.

-- Приди-же, всемогущий Боже! Пусть мертвые услышат Твой голос! Пусть слепые прозрят! Пусть эта грешная душа почувствует присутствие Бога и поймет, что от Него ей никуда не уйти. Пусть она забудет всякий страх, кроме страха перед грехом, разлучающим ее с Тобой. Смягчи ожесточенное сердце, отверзи немые уста, заставь ее воззвать из глубины души: "Отец! я согрешила"!..

-- Дина! - воскликнула Гетти с рыданием, бросаясь ей на шею, - я буду говорить, - я все скажу, ничего не скрывая.

Но она так рыдала, что не могла говорить. Дина нежно подняла ее с колен, посадила на койку и сама села рядом. Много прошло времени прежде, чем стихли рыдания Гетти, и даже после того, как она успокоилась, оне долго еще просидели, не шевелясь и прижавшись друг к другу. Наконец, Гетти прошептала:

Она замолчала; потом вдруг заговорила громко и жалобно.

-- Я думала, что, может быть, он не умрет, что, может быть, кто-нибудь его найдет. Я не убивала его - я не могла убить сама, своими руками. Я положила его на землю и прикрыла, а когда я вернулась, его уже не было... Ах, Дина, я была так несчастна! Я не знала, куда мне идти... Я пробовала утопиться, но не могла... Я так хотела утопиться... я старалась заставить себя, и - не могла... Ты знаешь, я убежала из дому - пошла в Виндзор, к нему, чтобы он позаботился обо мне, но его там уже не было; тогда я не знала, что мне делать. Я не смела вернуться домой, я не могла решиться вернуться. Я не посмела бы взглянуть в глаза людям, - все стали бы меня презирать. Несколько раз я вспоминала тебя, хотела идти к тебе: мне казалось, что ты не станешь меня презирать и не будешь жестока ко мне. Мне казалось, что тебе я могла бы все рассказать. Но ведь тогда и другие-бы все узнали, а я не могла это перенести. Оттого я и пришла в Стонитон, что думала о тебе, и притом я так боялась, что мне придется просить милостыню, потому что денег у меня почти-что не осталось... А иногда мне думалось, что лучше уж вернуться на ферму... Ох, Дина, как все это было ужасно! Я была так несчастна! Сколько раз я думала, что лучше-бы мне не родиться на свет... Кажется, никогда больше я не захотела бы видеть зеленых полей, - я возненавидела их за это время.

Гетти опять замолчала; казалось, воспоминания прошлого осилили ее.

-- Когда я пришла в Стонитон, мне вдруг стало страшно, оттого, что я была так близко от дома. И в туже ночь родился ребенок, хотя я его еще и не ждала. Тут мне пришло в голову, что я могла бы избавиться от него и вернуться домой... Я чувствовала себя такой одинокой и так боялась, что мне придется побираться. Это мне придало силы: я оделась и встала. Я чувствовала, что должна это сделать, только не знала - как. И я подумала, что, может быть, ночью я найду где-нибудь на лугу глубокую лужу, в роде той... на Зеленой Пустоши. Когда хозяйка ушла, я почувствовала, что теперь у меня хватит силы это сделать. Я думала, что избавлюсь от всех моих мучений, вернусь домой, и никто никогда не узнает, отчего я убежала. Я надела шляпу и плащ и вышла на улицу. Было совсем темно; ребенка я несла под плащем. Я шла очень скоро и, отойдя подальше, зашла в одну таверну и поела горячого с хлебом. Я шла все дальше и дальше и не чувствовала земли под ногами. Ночь стала светлее, потому что взошел месяц. Ах, Дина, как я испугалась, когда он взглянул на меня из-за туч! Прежде он никогда на меня так не смотрел. Я свернула с дороги и пошла по полям, потому-что боялась с кем-нибудь встретиться. Потом я увидела копну сена и подумала, что мне будет здесь хорошо устроиться на ночь. В одном месте сено было примято; я его немного поправила и легла. Ребенок лежал подле меня, и ему было тепло. Должно-быть, я долго спала, потому что, когда я проснулась, уже светало, и ребенок кричал. В нескольких шагах от меня был лес, и я подумала, что верно, я найду в нем лужу или канаву с водой... Было еще очень рано, и я могла успеть бросить ребенка и далеко уйдти прежде, чем люди проснутся. Я думала о том, что вот, может-быть, скоро буду дома, что кто-нибудь подвезет меня по дороге, а там, дома, я им скажу, что я ушла искать места, но нигде не нашла. Мне так хотелось. Дина, так хотелось быть дома и ничего не бояться! Не знаю, что я чувствовала к ребенку. Мне казалось, что я его ненавижу, - он камнем висел у меня на шее, а между тем его крик разрывал мое сердце, и я не смела взглянуть на его личико и на ручки... Я вошла в лес, весь его обошла, но воды нигде не было...

-- Я пришла к одному месту, где была куча мху и щепок... Я села на пень и стала думать, что мне делать. Вдруг я увидела под орешником ямку и подумала: точно детская могилка. И в голове у меня блеснуло, как молния, положить туда ребенка и прикрыть его мхом и щепками; убить его иначе я не могла. В одну минуту все было сделано. Ах, Дина, как он кричал! я не могла совсем его зарыть... я думала: может быть, кто-нибудь пройдет мимо, возьмет его, и он не умрет. Я бегом побежала из лесу, но его крик все время раздавался в моих ушах, и когда я уже была на поле, я почувствовала, что ни шагу не сделала дальше, точно меня кто держал... Я хотела уйти и не могла... Я присела у копны и стала ждать, не пройдет-ли кто-нибудь мимо. Мне очень хотелось есть; у меня не было с собой ничего, кроме куска хлеба, но я все-таки не могла решиться уйти. Прошло очень много времени, я думаю несколько часов; наконец, на дороге показался человек в рабочей куртке; он так пристально на меня посмотрел, что я испугалась и поскорее пошла в другую сторону. Я подумала, что он, верно, пойдет в лес и найдет ребенка. Я шла прямо, пока не дошла до деревни, - очень далеко от леса; я была страшно измучена и голодна. Здесь я поела и купила хлеба, но останавливаться боялась. Я все слышала крик ребенка, - мне казалось, что все его слышат, и я пошла дальше. Но я была такая усталая, а на дворе темнело... Наконец, у самой дороги я увидела ригу, - кругом нигде не было видно жилья, - точно наша Гейслопская рига в барской усадьбе... и я подумала: войду я туда, спрячусь в солому, и никто меня не не найдет. Я вошла; в риге были снопы и много соломы, чуть не под самую крышу. Я забралась на солому как можно подальше и легла... Я была страшно измучена и думала - вот я сейчас засну, но я все слышала крик ребенка... Ах, этот ужасный крик! Он не давал мне забыться, и мне все казалось, что сейчас придет тот человек, который видел меня на дороге, и арестует меня. Но под-конец я, должно быть, уснула и долго проспала, потому что, когда я встала и вышла из риги, я не могла понять, вечер ли на дворе, или утро. Но было утро, потому что становилось все светлее, и я пошла назад, по дороге, по которой пришла. Меня точно что-то тянуло в ту сторону, Дина; в ушах у меня все звенел крик ребенка, и я шла, хотя боялась до смерти. Я была уверена, что человек в куртке опять увидит меня и догадается, кто закопала, ребенка. Но я все-таки шла. Я уже не думала возвратиться домой, - в голове у меня как будто помутилось. Я ничего не видела перед собой; я видела только то место в лесу, где закопала ребенка... Я вижу его теперь. О, Дина! неужели я его всегда буду видеть?!

Гетти вся вздрогнула и крепче прижалась к Дине. Долго длилось молчание; наконец, она заговорила опять:

еще жив... Не знаю, боялась-ли я этого, или была рада. Не знаю, что я чувствовала; знаю только, что я была в лесу и слышала его крик. Не знаю, что со мной было, пока я не увидела, что ребенка там уже нет. Когда я его туда положила, я думала, что буду рада, если его найдут, и он не умрет; но когда я увидела, что его нет, я до смерти испугалась. Мне даже в голову не пришло убежать; я не могла сдвинуться с места, такая на меня напала слабость... Я поняла, что мне никуда не уйти, и что всякий, кто увидит меня, узнает все про ребенка. Все во мне точно окаменело, в голове не было ни мысли, ни желания; мне казалось, что я буду вечно сидеть на этом месте и что ничто никогда не изменится. Но они пришли и взяли меня.

Гетти умолкла, но она вся дрожала, как будто хотела сказать еще что-то и не решалась. Дина ждала, да она и не могла еще говорить: сердце её было слишком полно, и слезы должны были придти прежде слов. Наконец, Гетти вскрикнула с рыданием:

-- Помолимся, бедная грешница! - станем на колени и помолимся милосердому Богу.