Адам Бид.
Книга шестая.
Глава LII. Адам и Дина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга шестая. Глава LII. Адам и Дина. (старая орфография)

ГЛАВА LII.
АДАМ И ДИНА.

Было около трех часов пополудни, когда Адам вошел на двор Большой Фермы и разбудил Алика и собак, наслаждавшихся воскресным отдыхом. Алик сказал Адаму, что все ушли в церковь, кроме "молодой хозяйки", как он называл Дину. Нельзя сказать, чтобы это известие огорчило Адама, не смотря на то, что под словом "все" подразумевалась даже Нанси, молочница, чьи обязанности оказывались не всегда совместимыми с посещением церкви.

На ферме царила полная тишина; все двери были заперты, и даже камни и водосточные трубы казались безмолвнее обыкновенного. Вода тихонько капала из насоса, - это был единственный звук, который слышал Адам, - и он тихонько постучался в дверь, точно боясь нарушить общую тишину.

Дверь отворилась, и на пороге показалась Дина. Она вся вспыхнула, увидев Адама в это неурочное время, когда, как ей было известно, он обыкновенно бывал в церкви. Еще вчера он сказал-бы ей без всякого смущения: "Я пришел посидеть с вами, Дина: я знал, что никого нет дома и вы одна". Но сегодня что-то мешало ему это сказать, и он молча подал ей руку. Оба молчали, хотя и тот, и другая дорого дали-бы за возможность заговорить. Адам вошел, и они сели. - Дина на стул, с которого только-что встала, у окна, перед столом (На столе лежала книга, но она была закрыта; Дина перед тем не читала, а сидела, не шевелясь, и смотрела в огонь, догоравший за решеткой камина). Адам сел насупротив, на трехногий табурет мистера Пойзера.

-- Надеюсь, все у вас благополучно, Адам? сказала, наконец, Дина, немного оправившись. - Сет говорил мне поутру, что ваша мать совершенно здорова.

-- Да, сегодня она молодцом, ответил Адам, счастливый сознанием, что Дина взволновалась при виде его, но робея.

-- Дома никого нет, как видите, сказала Дина; - но, вы, конечно, их подождете. Верно вам что-нибудь помешало быть в церкви?

-- Да, отвечал Адам. Он помолчал и прибавил. - Я не пошел в церковь, потому что думал о вас.

Признание вышло неловкое и внезапное - Адам это чувствовал, но он думал, что Дина его поймет. Однако, именно прямота его слова заставила ее объяснить их себе, как новое доказательство его братского участия к ней, и она ответила совершенно спокойно.

-- Пожалуйста, Адам, не тревожьтесь обо мне понапрасну. У меня в Сноуфильде есть все, что мне надо, и теперь я совсем успокоилась, потому что, уезжая отсюда, я не свою волю творю, а повинуюсь Высшей Воле.

-- Но еслибы дело стояло иначе, проговорил Адам нерешительно, - еслибы вы знали нечто, чего теперь, быть может, не знаете...

Дина смотрела на него с видом спокойного ожидания; но вместо того, чтобы продолжать, он взял стул и придвинулся к столу, ближе к ней. Это ее удивило и испугало, потому что в тот же миг мысли её вернулись к прошлому: не собирается-ли он рассказать ей что-нибудь о тех двух несчастных изгнанниках, чего она еще не знает?

Адам смотрел на нее: так радостно было смотреть в её глаза, обращенные на него с безмолвным вопросом, - в эти кроткие глаза, в которых не было и тени помысла о себе... На минуту он забыл, что хотел ей сказать, и что она ждет ответа.

-- Дина, заговорил он вдруг, захватив в свои руки обе её руки, - я вас люблю всем сердцем, всей душой. Я люблю вас больше всех на свете после Бога, создавшого меня.

Вся кровь сбежала с лица Дины, так-что даже губы совсем побелели, и она задрожала всем телом под наплывом мучительной радости. Руки её похолодели в руках Адама, как у мертвой. Она не могла их вырвать, потому-что он их крепко держал.

-- Не говорите, что вы не можете любить меня, Дина. Не говорите, что мы должны разстаться и жить вдали друг от друга.

Слезы дрожали у нея на ресницах и полились из глаз прежде, чем она успела ответить; но голос звучал совершенно спокойно, когда она сказала:

-- Да, дорогой Адам, мы должны покориться воле Божией, - мы должны разстаться.

Дина слишком привыкла полагаться на Бога, как на руководителя всех её поступков, чтобы пытаться достигнуть какой-бы то ни было цели обманом. Она уже начинала приходить в себя после первой минуты волнения, и теперь, взглянув на Адама, сказала просто и искренно:

-- Да, Адам, сердце мое рвется к вам, и еслибы я не получила совершенно ясного указания и дала-бы себе волю, для меня не было-бы большого счастья, как постоянно быть с вами, служить вам, заботиться о вас. Боюсь, что я забыла-бы радоваться чужою радостью и печалиться чужою печалью, - боюсь, что я забыла-бы о присутствии Бога и не искала-бы иной любви, кроме вашей.

Адам заговорил не сразу. Они сидели и в упоении, молча, смотрели друг на друга, ибо первое сознание взаимной любви всецело поглощает душу, заставляя забывать обо всем.

-- Но если вы меня любите, Дина, - сказал наконец, Адам, - что-же может мешать нам соединиться и всю жизнь прожить вместе? Кто вложил в нас эту любовь? И может-ли быть что-нибудь более святое? Мы не забудем о присутствии Бога, - Он всегда будет с нами, потому-что мы будем помогать друг другу во всем, что справедливо и хорошо. Я никогда не встану между вами и вашею совестью, никогда не скажу вам: не делай того-то или то-то; вы и тогда, как теперь, будете идти избранным вами путем.

-- Да, Адам, я знаю, что брак есть святая и великая вещь для тех, кто к нему призван и не имеет иного призвания. Но меня с детства влекло на другую дорогу; душевный мир и все мои радости я почерпала именно в том, что у меня не было своей личной жизни, своих нужд и желаний: я жила в Боге и только для ближних, которых Он мне посылал, чтобы я делила с ними их горе и радости. То были для меня счастливые годы, и я чувствую, что если я послушаюсь голоса, который побуждает меня сойти с предначертанного пути, я навек отвернусь от света, сиявшого мне, и душу мою охватят мрак и сомнение. Мы не дадим друг другу счастья, Адам, если сомнение зародится в моей душе, и если я пожалею, когда уже будет поздно, о той лучшей доле, которая мне была дана и которую я отвергла.

-- Но, Дина, если теперь в вашей душе живет новое чувство, если вы любите меня настолько, что вам хочется быть со мною больше, чем с кем-бы то ни было из близких людей, - разве это не указание, что вы должны измените вашу жизнь? Разве ваша любовь не убеждает вас в этом, если уж не может убедить ничто другое?

-- Адам, в моей душе борятся сомнения: с той минуты, как вы мне сказали про вашу любовь, то, что было мне ясно, стало опять темно и непонятно. Прежде я чувствовала, что я вас слишком сильно люблю (я ведь думала, что в вашем сердце нет отклика на мое чувство), и мысль о вас до такой степени меня поглощала, что душа моя утратила свободу: ее поработила земная привязанность; меня мучил страх за себя, - я думала о том, что будет со мной. Прежде, в других моих привязанностях, я никогда не разсчитывала на взаимность; теперь-же сердце мое жаждет вашей любви. И тогда я ни на минуту не сомневалась, что я должна бороться против этого чувства, как против великого искушения; тогда для меня было ясно, что Бог повелевает мне уехать отсюда.

-- Но, теперь, Дина, дорогая моя, - теперь, когда вы знаете, что я люблю вас даже больше, чем вы меня, - теперь совсем другое. Вы не уедете, вы останетесь, будете моей женой, и я буду благодарить Бога, как еще никогда не благодарил, за то, что Он дал мне жизнь.

счастливую жизнь, к которой и самоё меня тянет, а Иисус, наш Искупитель, стоит подле, смотрит на меня и указывает мне грешников, больных и несчастных. Я постоянно вижу то, когда сижу одна, и кругом темно и тихо, и ужас охватывает меня, когда я подумаю, что сердце мое может зачерстветь, что я могу стать эгоисткой и отказаться смирению нести крест Искупителя.

Дина закрыла глаза, и слабая дрожь прошла по её телу. - Адам, продолжала она, - вы сами не захотите такого счастья, которое приобретается изменой свету и правде, живущим ъ нашей душе; вы даже не назовете этого счастьем, - на этот счет мы с вами одного мнения.

-- Да, Дина, - печально ответил Адам, - меньше всего я желал-бы убеждать вас поступить против совести; но я но югу отказаться от надежды, что со временем вы перемените ваш взгляд на этот вопрос. Я не верю, чтобы ваша лююбовь ко мне могла ожесточить ваше сердце. Любовь ничего у вас не отнимет, - она сделает вас только богаче, потому-что, мне кажется, любовь и счастье, как и горе, делают человека лучше. Чем больше мы узнаем то и другое, тем лучше начинаем понимать жизнь, тем живее представляем себе, какою она могла-бы быть и для других людей, и тем нежнее относимся к ним, тем более у нас желания им помочь. Чем больше у человека знаний, тем лучше он работает, а чувство ведь тоже своего рода знание.

Дина молчала; глаза её задумчиво глядели вперед в созерцании чего-то, видимого только ей одной. Адам продолжал защищать свое дело.

-- Вы будете почти так-же свободны, как и теперь. Я не стану требовать, чтобы вы ходили со мной в церковь по воскресеньям; вы будете ходить, куда захотите, - проповедовать, учить людей, потому-что хоть сам я и верующий черковник, но я не ставлю себя выше вас и не считаю, что вы должны поступать согласно с моею, а не с вашей собтвенной совестью. Вы будете точно так-же, как и теперь, посещать больных и несчастных, только у вас будет больше средств придти им на помощь; будете жить в кругу близких друзей, которые вас любят, и будете иметь возможность помогать им и быть для них благословением Божиим до их последняго дня. Уверяю вас, Дина, что вы будете так-же близки к Богу, как если останетесь одинокой и проживете всю жизнь вдали от меня.

-- Адам, в ваших словах есть доля правды. Между братьями и сестрами нашей общины я знаю многих, кто был угоднее Богу, чем я, и у кого было достаточно широкое сердце, чтобы совместить любовь к людям с любовью к мужу и семье. Но я не уверена, что так будет со мной, потому что с тех пор, как я отдала вам мою любовь, я утратила мир душевный и радость и не так глубоко ощущаю присутствие Бога; я чувствую, что душа моя разделилась. Подумайте обо мне и пожалейте меня, Адам. Та жизнь, которую я веду с детства, была для меня обетованной страной, где я жила, не зная, что такое душевный разлад. Понятно, что теперь, прислушиваясь к сладкому голосу, зовущему меня в иную, неизвестную мне страну, я не могу не бояться, что придет время, когда душа моя станет томиться по утраченном счастии; а где сомнение, там нет совершенной любви. Я должна ждать более ясного указания: нам надо разстаться и беззаветно положиться на волю Божию. Бывают случаи, когда человек должен при носить в жертву самые свои естественные и сильные привязанности.

Адам не смел настаивать дальше, ибо слова Дины были сама искренность: в них не было и тени каприза. Но ему было очень тяжело; глаза его, глядевшие на нее, потускнели от слез.

-- Но, может быть, вы еще убедитесь... почувствуете, что можете вернуться ко мне, и мы больше никогда не разстанемся, Дина?

-- Мы должны покориться, Адам. Со временем папы долг станет нам ясен. Быть может, когда я вернусь к прежней жизни, все мои теперешния новые мысли и желания исчезнут, как будто их никогда и не было. Тогда я буду знать, что я не призвана к браку. Во всяком случае, мы должны ждать.

любить самое совершенное из Божьих созданий, какое мне дано было узнать.

-- Нет, Адам, мне кажется, что любовь моя к вам не слаба: сердце мое рвется к вам; я жажду вас видеть и слышать, почти как малый ребенок, ожидающий нежности и поддержки от тех, кому указано печься о нем. Если-бы я вас мало любила, я не боялась-бы сотворить себе кумира из этой любви. Но вы не будете больше мучить меня, - вы мне поможете попытаться нести мой креста до конца.

-- Выйдем, Дина, на солнышко и пройдемся немного Больше я не скажу ни одного слова, которое могло-бы вас взволновать.

Они вышли и пошли полем в ту сторону, откуда вся семья должна была вернуться домой. Адам сказал: "обопритесь на мою руку, Дина", и Дина взяла его под руку. Это была единственная перемена в их обращении друг с другом, со времени их последней прогулки. Но ни близость разлуки, ни неизвестность будущого не могли погасить в душе Адама радостного чувства, отнять у него сладкого сознания, что Дина любит его. Он решил остаться на ферме на весь вечер: ему хотелось как можно дольше побыть с ней.

-- Смотри-ка! Вон идет Адам с Диной, сказал мистер Пойзер, отворяя первые воротца в изгороди ближняго поля. - А я-то в толк не мог взять, отчего его не было в церкви. Послушай, добавил добродушный Мартин после минутного молчания, - как ты думаешь, что мне сейчас пришло в голову?

-- А разве ты уже догадывалась об этом и раньше?

-- Конечно, догадывалась, отвечала мистрис Пойзер, не допускавшая мысли, что ее могут захватить врасплох. - Я не из тех людей, которые видят кошку в молочной и не могут понять, зачем она туда забралась.

-- Но ты никогда ни словом об этом не заикалась!

-- Я не прогорелое решето, в котором ничто не удержится. Могу и помолчать, когда не вижу надобности болтать языком.

-- Я думаю, что нет, отвечала мистрис Пойзер, - на этот раз не совсем осторожно, потому что она была далека от мысли о возможности сюрприза с этой стороны. - Если она когда и выйдет замуж, так только за методиста, да и то за калеку.

-- А как было-бы хорошо, если-бы они поженились, заменил Мартин, склонив голову на бок в приятном созерцании своей новой идеи, - Я думаю, и тебя-бы это порадовало, а?

-- Еще-бы! По крайней мере, я тогда, была-бы уверена, что она не уедет от нас за тридцать миль в этот свой Сноуфильд, когда у меня здесь живой души нет, с кем перемолвиться словом, - только соседки, все мне чужия, и притом, по большей части такия неряхи, что будь у меня псуда в молочной в таком виде, как у них, мне стыдно было-бы показаться в люди. Еще-бы на рынке не было прогорклого масла! А уж как-бы я была рада видеть ее, бедняжку, пристроенной по человечески! Был-бы у нея хоть свой угол, а уж бельем и пухом на подушки мы-бы ее не обидели: ведь после моих родных детей она мне ближе всех. Когда она в доме, чувствуешь себя как-то безопаснее; она точно снежинка чистая, упавшая с неба; имея ее за спиной, можно грешить за двоих.

-- Дина! закричал Томми, пускаясь бегом ей на встречу, - мама говорит, что ты выйдешь замуж за методиста, да еще за калеку. Какая, должно быть, ты глупая!

-- Знаете, Адам, нам очень недоставало вас во время пения, сказал мистер Пойзер. - Как это случилось, что нас не было в церкви?

-- Мне хотелось повидать Дину, сказал Адам; - она скоро от нас уезжает.

-- Эх, парень, кабы ты убедил се остаться! Найди-ка ей хорошого мужа в нашем приходе; если найдешь, мы, так и быть, простим тебя за то, что ты сегодня не был в церкви... Во всяком случае, надеюсь, она не уедет от нас до пожинок. Ты, конечно, придешь к нам ужинать в среду. Будут Бартль Масси и, может быть, Крег. Смотри-же, приходи ровно в семь; моя хозяйка терпеть не может, когда опаздывают.

-- Непременно приду, если будет можно, сказал Адам. - Но наверное не могу обещать, потому что часто случается, что работа задержит... Значит, вы остаетесь до конца недели, Дина?

-- Ей не зачем торопиться, добавила мистер Пойзер. - В пустой печи и без нея навряд-ли что переварится или сбежит. Успеет еще наголодаться в этом голодном краю.

Дина улыбнулась, но не обещала остаться, и разговор перешел на другое. Так шли они по солнышку, не спеша, болтая о разных разностях, то останавливаясь взглянуть, как паслось большое стадо гусей, то оглядывая вновь поставленные копны, то дивясь изобилию плодов, которые в этот год принесло старое грушевое дерево. Нанси и Молли давно уже ушли вперед, рядышком, причем у каждой был в руках тщательно завернутый в носовой платок молитвенник, в котором ни та, ни другая ничего не могли разобрать, кроме заглавных букв, да слова "Аминь".

Да, всякий досуг покажется суетливой деятельностью, в сравнении с прогулкой по полям в солнечный день, после вечерней воскресной службы, - с прогулкой, какие бывали в то доброе, досужее время, когда парусное суденышко, скользящее по сонной поверхности канала, бы; о самоновейшим способом передвижения, когда все молитвенники были в старых коричневых кожаных переплетах и с замечательною аккуратностью открывались всегда на одном и том-же месте. Теперь досуга нет более: он ушел туда, куда ушли самопрялки, почтовые дилижансы и коробейники, раскладывавшие свой товар прямо на солнышке у дверей вашего дома. Глубокомысленные философы, может быть, скажут вам, что главная цель паровых машин - доставить досуг человечеству. Не верьте им: пар создал только пустоту, которую безпокойная мысль человеческая стремится заполнить. Даже праздность в наше время жаждет деятельности, жаждет развлечений: ей нужны увеселительные поездки, музеи, картинные галлереи, периодическая литература и сенсационные романы. Она не прочь даже окунуться в науку и мимоходом заглянуть в микроскоп. Совсем другим человеком был досуг доброго, старого времени: он читал одну "свою" газету, девственно свободную от всяких передовиц, и не знал тех периодических волнений, какие мы переживаем теперь каждый день, с приближением часа прибытия почты. Старый досуг был господин созерцательного склада ума, спокойного мировоззрения, дородный и крепкий, с превосходным пищеварением, не нарушаемым никакими "вопросами", счастливый своею неспособностью заглядывать в корень вещей и предпочитавший самые вещи. Жил он по большей части в деревне, среди живописных усадеб и иных приятных сельских убежищ; любил бродить где-нибудь под стеной фруктового сада, вдыхая аромат абрикосов, пригретых теплым полуденным солнышком, или уединяться в тени, под грушевым деревом, и подбирать падающия спелые груши; знать не хотел церковных служб в будние дни и был ничуть не худшого мнения о воскресной проповеди, когда она давала ему возможность вздремнуть и даже проспать ее всю, начиная с вступительного текста и вплоть до самого отпуска. Он предпочитал вечернюю службу, потому-что она короче, и не стыдился в этом сознаться, ибо совесть у него была спокойная, покладистая, широкая, как он сам, выносившая огромное количество портвейна и пива, незнакомая ни с сомнениями, ни с угрызениями, ни с возвышенными стремлениями к идеалу. Жизнь была для него не долгом, а синекурой. Он побрякивал гинеями в своих карманах, съедал свой обед и спал сном праведника, потому-что разве он не исполнил положенного, отбыв в воскресенье вечернюю службу в церкви?

Милый досуг доброго, старого времени! Не будьте к нему слишком строги и не судите его по нашим современным законам: ведь он не бывал в Эксетер-Голле, не слушал популярных проповедников и не читал философских трактатов о злобах дня.