Адам Бид.
Книга шестая.
Глава LIV. Встреча в горах.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга шестая. Глава LIV. Встреча в горах. (старая орфография)

ГЛАВА LIV.
ВСТРЕЧА В ГОРАХ.

Адам понял желание Дины поторопиться отъездом и видел в нем скорее луч надежды для себя, чем причину отчаиваться. Она боялась, чтобы сила её чувства к нему не помешала ей остаться верной себе до конца, не помешала-бы её решению руководствоваться только указанием свыше.

"Жаль только, что я не попросил ее написать мне", подумал Адам. "Хотя, может быть, даже и это было-бы ей помехой. Она хочет пожить на свободе одна, как жила прежде, и я не в праве приходить в нетерпение и нарушать её жизнь, заставляя ее сообразоваться с моими желаниями. Она сказала мне, на чем она порешила; а она не такая женщина, чтобы говорить одно, а думать другое. Я буду ждать терпеливо".

Таково было благоразумное решение Адама, которого он твердо держался в течение двух-трех недель, подкрепляемый воспоминанием о признании Дины. Удивительно, какая сила надежды заключена в первых словах любви. Но к половине октября благоразумное решение начало заметно ослабевать и обнаруживать опасные признаки истощения. Недели тянулись бесконечно долго: положительно у Дины было более, чем достаточно, времени, чтобы на чем-нибудь остановиться. Что бы женщина ни говорила мужчине после того, как она призналась, что любит его, он слишком опьянен этою первою каплею сладкого напитка любви, которая досталась ему, чтобы останавливаться на том, какого вкуса будет вторая. Он уходит от нея бодрым шагом, не слыша под собою земли, и не боится никаких препятствий в будущем. Но этого радужного настроения хватает не надолго: воспоминания перестают удовлетворять с течением времени; нужны новые доказательства любви для оживления надежды. Уверенность Адама начинала колебаться: теперь он боялся, что Дина может втянуться в прежнюю жизнь, что старые привязанности захватят ее в свою власть и возьмут верх над новым её чувством. Если бы это было не так, она, конечно, написала-бы ему, подала-бы ему хоть какую-нибудь надежду; но, повидимому, она находила нужным приготовить его к самому худшему. По мере того, как слабела уверенность Адама, терпение его истощалось, и наконец он решил сам написать Дине и просить ее не оставлять его в этой тягостной неизвестности дольше, чем это было необходимо. Он просидела, над письмом до глубокой ночи, но утром все разорвал, испугавшись последствий, какие могло вызвать его письмо. Получить отказ в письме было еще хуже, чем выслушать его из её собственных уст, потому-что уже одно её присутствие смягчило-бы для него тяжесть удара.

Вы, вероятно, догадываетесь, в чем тут дело: Адам стосковался по Дине; ему страстно хотелось видеть ее, а когда такого рода желание достигнет у влюбленного известной степени напряженности, он должен его удовлетворить, хотя-бы для этого ему пришлось поставить на карту всю свою будущность.

Чем, в сущности, могла ему повредить поездка в Сноуфильд? Дина не может на него разсердиться: она не запрещала ему приезжать и даже должна была предвидеть, что рано или поздно он явится к ней за ответом. Вероятность такой точки зрения сделалась для него до такой степени очевидной к концу второй недели октября, что в ближайшее воскресенье он уже был на дороге в Сноуфильд. На этот раз он ехал верхом: теперь время его было дорого, и он взял на этот случай доброго коня у Джонатана Бурджа.

Сколько живых воспоминаний будила в нем эта дорога! Он часто бывал в Окбурне со времени первой своей поездки в Сноуфильд; но за Окбурном эти серые каменные стены домов, эта угрюмая местность, эта изрытая расщелинами, каменистая почва и чахлая растительность как будто рассказывали ему съизнова всю историю его тяжелого прошлого, которую он знал наизуст. Но ни один рассказ не остается для нас одинаковым по мере того, как идет время, или вернее, меняемся мы, его толкователи, - и в это утро, когда Адам проезжал знакомою унылой дорогой, в душе его возникали новые чувства и мысли, придававшия совершенно иное значение всему его прошлому.

Только низкий, себялюбивый человек и безнадежный циник может радоваться чужому несчастью, - благодарить судьбу за прошедшее зло, обрушившееся главной своей тяжестью на другого, потому-что оно послужило источником непредвиденного благополучия для него самого. Адам не мог перестать оплакивать ту тайну человеческой скорби, которая так близко коснулась его; он никогда не мог-бы благодарить Бога за чужое несчастие. И еслиб даже я, в качестве автора, был способен выразить такую узкую радость за моего героя, я знаю, что Адам первый не одобрил-бы моего чувства. Он покачал-бы головой и сказалъбы: "зло всегда останется злом, и страдание - страданием, и какими-бы названиями вы их ни прикрывали, вы не измените их сущности. Не для меня одного создан мир, и я не могу вообразить, что все идет хорошо, только потому, что мне хорошо".

как невозможно человеку, пораженному катарактом, сожалеть о болезненной операции, благодаря которой его почти утраченное зрение, представлявшее, ему людей в виде каких-то движущихся смутных теней, превратило для него окружающее в яркую картину отчетливых контуров и света.

Развитие в нашей душе чувств более высокого порядка можно сравнять с развитием всякой способности, приносящей нам с собой сознание нашей силы: для человека так же невозможно вернуться к более узкой привязанности, как для живописца или музыканта - к прежней, более грубой манере исполнения, или для философа - к менее полной формуле, в которой он первоначально выразил свою мысль.

Нечто в роде такого сознания возросшей полноты жизни поднималось в душе Адама в это воскресное утро, в то время, как он подвигался вперед, углубившись в воспоминания прошлого. Его чувства к Дине, надежда прожить с нею всю жизнь, представлялась ему отдаленной невидимой целью, к которой его вело само Провидение тяжелою дорогой - ужасным путешествием в Сноуфильд, восемнадцать месяцев тому назад. Как ни глубока, как ни нежна была его любовь к Гетти (а она была так глубока, что корни её - он это знал, - навсегда останутся в его сердце), - то, что он чувствовал к Дине, было лучше и дороже для него, ибо это был рост, полный расцвет жизни, который принесло ему знакомство с тяжелым страданием. Так отрадно любить ее и знать, что она меня любит", говорил он себе. "Это сознание дает мне новую силу. в ней я найду поддержку на все доброе и честное: она научит меня думать и действовать справедливо, потому что она лучше меня; в ней меньше эгоизма и гордости. А такая уверенность в другом, близком существе дает человеку больше свободы; как-то смелее идешь вперед, когда надеешься на другого больше, чем на себя. У меня всегда было такое чувство, что я должен опекать тех, кого я любил, а какая уж это жизнь, когда не можешь сказать себе: у меня есть кому помочь мне советом, есть человек, который думает и чувствует лучше меня".

Было слишком два часа дня, когда Адам увидел вдали серый городок на склоне холма и стал отыскивать глазами в зеленой долине, внизу, ветхую крышу маленького домика, стоявшого пососедству с безобразным красным зданием фабрики/Общая картина была не так мрачна теперь, при мягком освещении октябрьского дня, как тогда, при ярком блеске ранней весны. Одною из главных красот этого пейзажа, как и всякой безлесной местности с широким горизонтом, был глубокий, бесконечный свод неба, наполнявший душу чувством безграничного простора, а в этот тихий, почти безоблачный день, в нем было что-то особенно успокоительное. Сомнения и страхи Адама разсеялись, как то легкое, пушистое облачко, которое только появилось на миг и растаяло в ясной синеве неба. Ему казалось, что он видит перед собой нежное лицо Дины, и взгляд её говорил ему все то, что он так жаждал услышать.

- деревушку за горой, мили за три от Сноуфильда; так ему сказала старуха хозяйка; она вышла сейчас-же после обедни, потому что собиралась говорить проповедь в одном доме, как всегда это делала по воскресеньям. В городе всякий встречный укажет ему дорогу в Сломанс-Энд. Адам сел снять на лошадь и направился в город. Здесь, остановившись в знакомом трактире, он наскоро пообедал в обществе болтливого трактирщика, от дружеских разспросов и воспоминании которого не чаял как-бы избавиться поскорее, и затем отправился пешком в Сломанс-Энд. Но как он ни торопился, было почти четыре часа, когда он вышел из города, и ему пришло в ^олову, что если Дина так рано ушла, она теперь, может быть, уже возвращается. Маленькая унылая деревушка, без единого деревца, открылась перед ним задолго до того, как он к ней подошел, и когда он уже был совсем близко, до него донеслось пение: пели какой-то гимн. "Может быть быть это последний", подумал Адам, и она сейчас выйдет. Лучше я вернусь немного назад, чтобы встретиться с ней не в самой деревне". Он повернул назад, и дошел почти до вершины холма. Тут он присел на большой камень у низенькой стенки и стал ждать, когда тоненькая фигурка в черном выйдет из деревни и станет подыматься на холм. Он выбрал это место почти на самой вершине потому, что его здесь никто не мог видеть: кругом не видно было ни жилья, ни стада, ни даже случайно забредшей овцы, - ничего, кроме солнца, легких теней и необъятного неба.

Ему пришлось ждать дольше, чем он предполагал; он сидел уже целый час, ожидая ее и думая о ней, между тем как вечерния тени становились длиннее, а свет солнца смягчался. Наконец он увидел ее: вот её стройная темная фигура отделилась от серых домов и постепенно приближается к подошве холма - слишком тихо, подумал Адам. Но на самом деле Дина шла своим обыкновенным, легким, размеренным шагом. Вот она начала подниматься по тропинке в гору, но Адам сидит неподвижно: он еще не хочет показаться ей; он решил, что им лучше встретиться здесь, наверху, где их никто не увидит. И вдруг он начал бояться, как-бы не слишком взволновать ее своим появлением. Впрочем, она не из тех людей, которые легко волнуются, подумал он тут-же, "она всегда такая сдержанная и спокойная, точно ко всему приготовлена".

О чем она думает в эту минуту, сейчас поднимаясь на холм? Может быть без него она нашла здесь полное удовлетворение и покой? Может быть она уже не нуждается больше в его любви? Мы все дрожим в решительную минуту: надежда замирает в нашей душе, складывая свои трепещущия крылья.,

Но вот наконец он совсем близко, Адам встал и отделился от низенькой стены. Но случилось, что как раз в этот момент Дина остановилась и обернулась назад взглянуть за деревню, движение весьма естественное, когда человек всходит на гору. Адам был рад, что она отвернулась: тонкий инстинкт любви ему подсказал, что будет лучше, если она услышит его голос раньше, чем увидит его. Он подошел к ней шага на три и тихонько окликнул: - Дина! - Она вздрогнула, но не обернулась, как будто послышавшийся ей голос не связывался в её сознании ни с каким определенным местом. - Дина! окликнул еще раз Адам. Он знал, о чем она думала в эту минуту. Она так привыкла принимать все свои впечатления за указания свыше, что даже не искала во внешнем мире объяснения послышавшихся ей звуков. Но теперь, когда он окликнул ее во второй раз, она обернулась. Каким горячим взглядом любви подарили её кроткие глаза этого сильного темноглазого человека! Увидев его, она не вздрогнула; она ничего не сказала, но подошла к нему так близко, что он мог обвить рукой её стан.

Так шли они некоторое время в молчании; в глазах обоих стояли блаженные слезы. Адам был слишком счастлив, чтобы говорить. Дина заговорила первая.

одною любовью, ко мне вернулась моя прежняя сила, которую я было утратила, - сила смущения и готовность творить волю Отца Нашего Небесного.

-- Значит мы больше никогда не разстанемся, Дина, пока нас не разлучит смерть!

И с глубокою радостью в сердце они поцеловали друг друга.

Есть-ли для двух любящих сердец большее счастье, как сознавать, что они соединены навеки, чтобы поддерживать друг друга во всяком труде, облегчать друг друга в страдании, опираться друг на друга во всех тяготах жизни, без слов, в невысказанных общих воспоминаниях, сливаться душою друг с другом в минуту последней разлуки?