В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга I. Мисс Брук.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга I. Мисс Брук. Глава XII. (старая орфография)

ГЛАВА XII.

Дорога в Стон-Корт, по которой Фред и Розамунда на следующее утро ехали верхом, шла по прекрасной местности, покрытой лугами и тучными пастбищами; кругом зеленели густые живые изгороди, украшенные пурпуровыми ягодами, до которых так лакомы птицы. Каждое поле, каждый луг имели свои особенные отличительные признаки, столь дорогие для человека, привыкшого к этой картине с детства: тут в углу небольшая лужа, полузаросшая травой, и вокруг нея ивы, грустно наклонившия свои тонкия ветви; там, посреди луга, одинокий дуб, далеко раскинувший свои могучие сучья; вдали высокий берег реки, поросший густыми ясенями; ближе в дороге глубокая яма после заброшенной мергелевой копи, на красном дне которой свободно рос репейник; скученные крыши строений, верхушки стогов сена, без малейшого следа торной дороги к ним; серые сельские ворота, заборы у окраины леса, и наконец уединенная лачужка, попавшая точно нечаянно в аксесуар ландшафта; её ветхая соломенная крыша вся покрыта мшистыми буграми и впадинами, где играют прихотливые тени света, за которыми мы в зрелые годы гоняемся всюду, отыскивая их в произведениях живописи. Вот очерк картины, при взгляде на которую радостно бьется сердце человека, выросшого в глуши; здесь он бродил еще ребенком, на все эти предметы он любовался, стоя между ног отца, когда тот медленно объезжал в экипаже всю эту местность.

Большие и проселочные дороги были превосходны; Ловикский приход вообще, как мы сказали выше, отличался сухим грунтом и был населен зажиточными фермерами; Фред и Розамунда, проехав мили две от дома, очутились именно в этом приходе. До Стон-Корта оставалась всего одна миля; еще с полдороги можно было ясно различить фасад дома, к которому ехали наши путники. Архитектура этого дома была довольно странная; издали казалось, будто надворные строения с левой стороны помешали ему вырости и раскинуться, как следует красивому дому сквайра; в настоящем же положении он представлял прочное здание зажиточного фермера-джентльмена. За то глаз зрителя приятно поражался видом золотистых островерхих скирд хлеба, которые шли правильными рядами с левой стороны, между-тем, как с правой тянулась аллея каштановых деревьев.

Подъезжая в усадьбе, наши всадники еще издали заметили, как к главному входу в дом подкатил какой-то экипаж, похожий на одноколку.

-- Боже мой! воскликнула в отчаянии Розамунда; - неужели мы встретим здесь противных дядюшкиных родственников!

-- Как видно, встретим, отвечал с усмешкой Фред. - Это одноколка м-с Уоль, единственная желтая одноколка во всей Англии. Когда я вижу, как в ней сидит сама м-с Уоль, я начинаю понимать, почему желтый цвет у некоторых народов считается траурным цветом. Одноколка м-с Уоль смахивает больше на погребальные дроги, чем на экипаж. При этом сама м-с Уоль вечно облечена в черный креп. Что-бы это значило, Рози? Не могут же у нея постоянно умирать родственники!

-- Право, ничего не знаю; а что она не евангелического исповедания - это верно (Рози воображала, вероятно, что религия могла иметь влияние на туалет м-с Уоль). При том она далеко не бедна.

-- Еще-бы! Клянусь св. Георгием, что все эти Уоли и Фетерстоны богаты как жиды; те, точно также, как и они, трясутся над каждым грошем. А туда-же, точно коршуны, облепили дядю и дрожат от страха, чтобы из его дома не перепали кому-нибудь ничтожные крохи. Но мне сдается, что и дядя их ненавидит от всей души - всех до одного.

М-с Уоль, пользовавшаяся таким неблаговолением со стороны отдаленных своих родственников, в это-же самое утро объявила в свою очередь во всеуслышание (только не очень громко, а про себя, сквозь зубы, точно ей рот набили ватой), что она совсем не нуждается в хорошем их мнении. Это было сказано ею в то время, когда она сидела перед камином в комнате своего брата, старика Фетерстона.

-- Братец, говорила она, - ваш дом и ваш очаг мнеродные. Двадцать пять лет сряду я носила имя Джен Фетерстон, пока не сделалась Джен Уоль; все это уполномочивает меня заступиться за вас, когда вашим именем злоупотребляют люди, неимеющие на то права.

-- Вы с чем это подъезжаете ко мне? спросил м-р Фетерстон, поставив свою трость между колен и поправляя парик на голове. Проницательные глаза его мельком скользнула по лицу сестры, один вид которой подействовал, повидимому, на старика, как сквозной ветер. С ним сделался сильный припадок кашля.

М-с Уоль пришлось ждать несколько минут, пока брат её перевел дух; затем он принял ложку сиропа, поданного ему Мэри Гарт, и, поглаживая рукой золотой набалдашник своей трости, стал мрачно смотреть на огонь. Яркое пламя камина освещало холодные черты красноватого лица м-с Уоль, у которой вместо глаз были щелки, а вместо губ две тонкия полосы, едва шевелившияся в то время, когда она говорила.

-- Докторам не вылечить ваш кашель, братец, сказала она наконец. - Я страдаю им также с давних пор. Не мудрено: мы ведь брат и сестра, у нас сложение, натура - все одинаковое. А все-таки, я вам доложу, жаль, что семейство Винци так дурно себя держит.

-- Кхе! кхе! Это что еще за новости? проговорил откашливаясь м-р Фетерстон. - Ведь вы сейчас говорили, что моим именем кто-то злоупотребляет.

-- Я и теперь это подтверждаю; спросите кого угодно, все вам это скажут. Брат Солокон говорит, что во всем Мидльмарче только и толкуют о ток, как безпутничает молодой Вници; с тех пор, как он приехал домой, он с утра до ночи играет на бильярде.

-- Пустяки! Разве бильярд можно назвать игрой? сердито возразил старик. - Это настоящее джентльменское занятие; молодой Винци не простолюдин какой-нибудь. Вот если-бы ваш Джон вздумал играть на бильярде, он наверное продулся-бы.

-- Братец, ваш племянник Джон не знает ни бильярда, ни других игр, колко возразила м-с Уоль. - Он не проигрывает по сту фунтов стерлингов за-раз, как какой-нибудь Вници, за которого расплачиваются чьи-то денежки, да только не отцовския. Отец-то, говорят, давно ужь раззорился, хотя никто об этом не догадается, судя по тому, как он открыто живет и как часто является на скачках. А мать, по словам м-ра Бюльстрода, преветреная женщина и страшно балует детей.

-- Это все так, братец, но ведь м-с Бюльстрод родная сестра м-ру Винци; а вы послушайте только, что она рассказывает про м-ра Винци; она говорит, что он торгует на банковския, общественные деньги; а жена-то его, жена! Разве вы несогласны со мной, братец, что для женщины, которой за сорок лет, неприлично носить чепцы с развевающимися розовыми лентами и хохотать без умолку. Баловать детей позволительно, но непозволительно не запасать денег на то, чтобы платить их долги. В городе публично говорят, что молодой Винци сделал большой заем в надежде на будущее. Я вам, конечно, не скажу, на что он надеется. Мэри Гарт тут; она слышала мои слова и, пожалуй, передаст их кому следует. Очень буду рада.

-- Извините, м-с Уоль, заметила Мэри Гарт. - Я слишком ненавижу сплетни, чтобы передавать их других.

М-р Фетерстон снова потер набалдашник своей трости и глухо засмеялся. Смех этот напоминал сцену за карточным столом, когда опытный игрок изподтишка поднимает на смех плохого игрока. Он не спускал глаз с камина и наконец спросил:

-- А кто вам сказал, что Фреду Винци не на что надеяться? Такому красавцу и умному малому, как он, будущее может сулить много хорошого.

Настала пауза, после которой м-с Уоль начала свое возражение таких голосом, в котором слышались слезы, хотя глаза её были совершенно сухи.

-- Так или иначе, братец, сказала она, - но мне и Соломону все-таки не может быть приятно, когда вашим именем злоупотребляют, когда всюду распускают слухи, будто вы недолговечны, и когда есть люди, которые публично говорят, что ваше состояние перейдет к ним, а я, ваша родная сестра, Соломон, ваш родной брат - останемся не при чем! Если это действительно так случится, то зачем-же Творец Всемогущий создал семейные узы?

Тут слезы закапали из глаз м-с Уоль, впрочем очень умеренно.

-- Уж вы, Джен, договаривайте! сказал м-р Фетерстон, взглянув пристально на сестру. - Вам хочется передать мне, что Фред Винци занял у кого-нибудь деньги под тем предлогом, что ему известно содержание моего духовного завещания? Так, что-ли, а?

-- Я никогда этого, братец, не говорила (голос м-с Уоль скова окреп и понизился). Мне это Соломон сказал вчера вечером; он зашел ко мне после базара посоветоваться насчет старой пшеницы; он знает, что я бедная вдова, и что мой сын Джон еще ребенок - ему только двадцать три года, хотя он очень разсудителен по своим летам. А Соломон слышал это от верного человека, и не от одного, а от многих.

-- Вздор и пустяки! Не верю ничему. Это все ваши сплетни с братом. Друг мой, продолжал старик, обращаясь к Мэри Гарт, - посмотрите в окно. Мне показалось, что на дворе стучат подковы лошади. Не доктор-ли приехал?

-- Совсем, братец, это не мои сплетни с Соломоном, возразила обидчивым тоном м-с Уоль. - Я согласна, что у Соломона есть свои странности, но он все-таки духовную уже написал и разделил поровну свое состояние между теми родственниками, к которым он больше расположен. По моему мнению, конечно, родных нельзя подводить под одну категорию; но Соломон не делает секрета из своего завещания и откровенно говорить всех нам, как он намерен распорядиться.

-- Тем хуже ему, дураку! произнес через силу м-р Фетерстон и закашлялся до того, что Мэри Гарт принуждена была броситься к нему и поддержать его; таким образом она не успела разсмотреть, чьи лошади остановились у крыльца, стуча копытами о гравий. Еще не кончился припадок кашля старика, как Розамунда уже вошла в комнату, грациозно неся за руке шлейф своей амазонки. Она церемонно поклонилась м-с Уоль, сухо спросившей, как она поживает, затем с улыбкой кивнула головой Мэри и остановилась подле дяди, дожидая, когда он перестанет кашлять.

-- А-а, мисс, здравствуйте, проговорил, задыхаясь, старик. - Какая вы сегодня свеженькая. Где-же Фред?

-- Он пошел в конюшню, дядя, отвечала Рози, - сейчас сюда придет.

-- Садитесь, садитесь, радушно продолжал м-р Фетерстон. - М-с Уоль... а вы-бы лучше уехали, заключил он.

Питер Фетерстон отличался постоянно такой безцеремонностью в обращении, что соседи, давшие ему прозвище старой лисицы, на нее, как на ближайшую свою родственницу но крови. По её понятиям, главным основанием кровных уз было полнейшее отсутствие стеснения во взаимных отношениях. Она медленно поднялась с места, не выказывая ни малейшей тени неудовольствия и монотонно прошамкала сквозь зубы:

-- Надеюсь, братец, что новый доктор вам поможет. Соломон говорит, будто по городу носятся слухи, что это очень ученый и умный господин. От души желаю вам облегчения. Сохрани Бог, заболеете, тогда знайте, что вам стоит только сказать слово и к вам явятся сиделками: родная ваша сестра и родные племянницы - и Ребекка, и Жанна, и Элязабет - все.

-- Помню, помню всех, торопливо заговорил старик. - Сами увидите, что я их не забыл, - ведь оне все черные и безобразные. Денег им нужно, не так-ли? А? В нашей семье красавиц никогда не было; но у Фетерстонов всегда, деньги водились, и у Уолей также. Уоли люди денежные. Покойный Уоль был туг на руку. Да, да, да, деньги все равно что свежее яйцо; если у вас после смерти деньги останутся, м-с Уоль, припрячьте их в теплое гнездо. А теперь - прощайте!

С этими словами старик надернул парик себе на уши, точно ему хотелось заткнуть их, а сестра его удалилась, разжевывая мысленно пророческий спич брата. Не смотря на глубокое недоверие к семье Винци и к Мэри Гарт, на дне души м-с Уоль таилось твердое убеждение, что её брат, Питер Фетерстон, никогда не завещает своего родового имения дальним родственникам по жене. Иначе для чего-ж было Всемогущему Творцу отнять у него двух жен, неоставивших после себя потомства, особенно в то время, когда он нажился так неожиданно от продажи марганца и других продуктов? Зачем же были устроены в приходской ловикской церкви две ложи - одна для Уолей и Паудерельсов, а другая для Фетерстонов, где все три семьи просидели рядом втечении нескольких поколений? Зачем все это, если в первое-ж воскресеньи после смерти Питера, весь околодок узнает, что имение отдано в чужой род?

Человеческий ум как-то трудно мирится с нарушением нравственного порядка и потому м-с Уоль положительно не допускала возможности такого нелепого вывода; но между тем она сильно трусила, чтобы этот грустный факт действительно не совершился.

При входе Фреда в комнату, старик усиленно заморгал глазами и начал внимательно осматривать его с ног до головы. Фред обыкновенно гордился этим вниманием дяди, приписывая его своей красивой наружности.

-- Вы, девочки, удалитесь обе, сказал м-р Фетерстон. - Мне нужно поговорить с Фредом.

-- Розамунда, пойдем ко мне в комнату, там немного холодно, правда, но мы скоро вернемся назад, весело заметила.

Мэри, увлекая за собой подругу. Обе молодые девушки не только были знакомы с детства, но воспитывались даже в одной и той-же провинциальной школе (Мэри училась на чужой счет). У них было много общих воспоминаний и оне очень любили разговаривать с глазу на глаз. По правде сказать, Розамунда только для этого tête-à-tête и приехала в Стон-Корт. Старик Фетерстон не хотел начинать разговора, пока не затворилась дверь за молодыми девушками. Он не спускал глаз с Фреда, моргая по прежнему и делая уморительные гримасы ртом, то сжимая губы, то растягивая их. Он имел привычку говорить не иначе, как тихим голосом, напоминая скорее робкого просителя, чем строгого старика. Он никогда не выходил из себя, если ему говорили неприятности, и охотно уступал противнику верх на словах, зная, что тому не перехитрить его ни за что на деле.

-- Итак, сэр, начал старик, - вы платите десять процентов с суммы, занятой вами под залог имений, которые останутся после моей смерти? а? Вы даете мне сроку жить 12 месяцев? Но знаете-ли вы, что я еще могу переменить мое завещание?

Фреда бросило в жар. Он, конечно, никогда не занимал денег под залог дядиного имения, зная, что это вещь невозможная. Но он вспомнил, что говорил кому-то по секрету (и быть может сказал что-нибудь лишнее), что он разсчитывает современем выплатить все свои долги, получив наследство от дяди Фетерстона.

-- Я не понимаю, сэр, на что вы намекаете, возразил Фред. - Никаких займов под залог ваших имений я не делал. Прошу вас объясниться понятнее.

-- Нет, сэр, объясниться должны вы, а не я, сказал дядя. - Доложу вам, что завещание свое я могу десять раз изменить. У меня голова свежая, распределить свои капиталы я съумею и без посторонней помощи; могу вспомнить каждого дурака по имени, хотя-бы двадцать лет его не видил. Кой чорт! Да мне еще восьмидесяти лет нет! Повторяю вам снова, сэр, что вы обязаны представить мне дельное опровержение всей этой истории.

-- Сэр, я уже опровергнул ее, ответил Фред с легким. оттенком нетерпения, забывая, что для дяди мало было голословного опровержения факта, а что ему необходимы более точные доказательства невниности племянника. Старик Фетерстон сам нередко удивлялся, что есть на свете дураки, которые верят каждому его слову, принимая его за несомненный аргумент. - Я опроверг и снова опровергаю всю эту историю, повторил Фред. - Кто рассказал вам ее, тот передал вам безсовестную ложь...

-- Вздор! Я требую письменных документов, возразил старик. - Этот слух идет от человека, пользующагося большим авторитетом.

-- Скажите мне имя этого человека, и пуст он назовет при мне то лицо, у которого я занимал деньги; конечно, он не в состоянии будет этого сделать, что и послужит моим полным оправданием пред вами, воскликнул Фред.

-- Авторитет этого господина несомненен, этому человеку известно все, что делается в Мидльмарче, продолжал м-р Фетерстон. - Это никто ямой, как ваш умный, благочестивый, сострадательный дядюшка. Вот что-с!.. заключил лукавый старик и хихикнул очень выразительно.

-- М-р Бюльстрод?..

-- А кто-ж-бы вы думали? а?

-- Ну, теперь я понимаю. Вероятно, вся эта сплетня имела источником какой-нибудь разговор, в котором дядя отозвался обо мне не совсем похвально. Неужели в городе говорят даже и то, что он назвал лицо, которое дало мне денег взаймы?

деньги и вам отказали - Бюльстрод, без сомнения, знает и об этом. Словом, заключил старик, - я требую, чтобы вы доставили мне собственноручное письменное опровержение Бюльстрода, которым-бы он свидетельствовал, что не верит, будто вы обещали расплатиться с своими долгами моим имением. Вот что-с!..

Проговорив эту длинную речь, старик задергал губами, желая этим дерганием выразить свое внутреннее торжество, так-как он сознавал, что ловко провел племянника и показал ему, каких глубоким умом обладает он, старик Фетерстон. Фреду стало совсем неловко, он видел ясно, что попался в западню.

-- Сэр, вероятно вы шутите, сказал он старику. - М-р Бюльстрод, как случается со всеми, поверил, быть может, сплетне, и главное, он предубежден против меня. Как мне это ни тяжело, но я могу заставить его дать письменное свидетельство в том, что у него нет ясных доказательств в подтверждение городских слухов на мой счет. Но принудить его изложить на бумаге все факты, говорящие в мою пользу или против меня - на это я никогда не решусь.

Фред замолчал и минуту спустя, прибавил, разсчитывая, что он своими словами заденет светския понятия старика о чести:

-- Настоящий джентльмен никогда этого не сделает.

Результат вышел однако совершенно неожиданный.

-- Знаю, знаю, в чем дело. Ты готов скорее обидеть меня, чем Бюльстрода, заговорил старик. - Он что такое? Дрянь, спекулятор. У него за душой десятины земли нет на лицо. Не сегодня, так завтра он полетит в чорту с своими спекуляциями. У него разве есть религия? Он лицемер и только для вида всюду вмешивает имя Всемогущого Творца. Но его религиозность чистое притворство! Я всегда знал, чего просить у Бога; когда ходил в церковь, я просил земли, побольше земли. Господь - Всемогущий покровитель земледельца. Он обещал своему народу Ханаанскую землю, и теперь дает ее людям. У хороших людей и хлеба, и скота, и всего вдоволь. А ты видно в другую сторону тянешь. Тебе милее Бюльстрод с своими спекуляциями, чем Фетерстон с своими имениями и землями.

-- Извините, сэр, произнес Фред, становясь спиной к огню и сбивая хлыстом пыль с своего сапога. - Я не люблю ни Бюльстрода, и никаких спекуляций.

Голос у Фреда был очень сердитый, он чувствовал, что ему сделали пат.

-- Вижу, вижу, ты кажется намерен и без меня обойтись; это ясно теперь, проговорил старик, тайно досадуя, что Фред, повидимому, совсем выбивается из под его зависимости. - Ты не нуждаешься в земле и хочешь быть лучше голодным приходским священником, чем сквайром. Тебе и деньги ни почем. Что-ж? Мне все равно. Я включу новые пять пунктов в свое духовное завещание и положу все свои банковые билеты в теплое гнездо. Мне это все равно.

Фреда опять бросило в жар. Фетерстон редко дарил ему деньги, но в настоящую минуту оне были ему так нужны, что молодой племянник готов был скорее отказаться от будущих земель, лишь-бы ему перепало несколько банковых билетов.

-- Сэр, меня нельзя осудить в неблагодарности, произнес он кротко. - Я всегда ценил и уважал вас за ваши ласки и внимание во мне. Я никогда не был к вам непочтителен.

-- Отлично! Докажи это на деле. Привези мне письмо от Бюльстрода, в котором-бы он засвидетельствовал, что не верит слухам о том, будто ты запутался в долгах и обещал расплатиться моим имением. Если ты привезешь это письмо, я тебя выручу из какой-бы ни было беды. Слышишь? Вот мое условие. А теперь дай мне руку, я хочу пройдтись по комнате.

Фред, не смотря на негодование, вызванное в нем словами дяди, невольно почувствовал сострадание к этому всеми нелюбимому и неуважаемому старику, ноги которого, пораженные водяной болезнию, были крайне слабы и он с трудом мог ими двигать. Осторожно ведя дядю под руку, Фред подумал, как тяжело жить на свете старику с разрушающимся здоровьем. Фред терпеливо ждал, пока больной, остановившись у окна, в сотый раз повторил ему какое-то вечное свое замечание о цецарках и о флюгере; затем, он подвел его в шкапу, где на полках красовалось несколько старинных книг в телячьем переплете и с большой готовностью перечислил вслух все сочинения, находившияся на лицо; тут были и Джозефус, и Кульпепер, и Клопштока Мессиада, и несколько томов Gentleman's Magazine.

-- И на что моей Мэри еще книг? ворчал угрюмо старик. - Ты зачем ей постоянно таскаешь новые книги?

-- Затем, чтобы ее развлечь, сэр. Она очень любит чтение.

-- Скажи лучше, через-чур любит. Она бывало все читает, когда сидит со мной. Но я это запретил. Довольно и того, что она каждое утро прочитывает мне газету вслух. Этого чтения достаточно на целый день. Видеть не могу, когда она читает про себя. Смотри, не носи ей больше книг. Слышишь?

-- Да, сэр, слышу, отвечал Фред, которому давно уже было сделано это запрещение, но он не обратил на него внимания и дал себе слово не обращать и впредь.

-- Позвони, сказал м-р Фетерстон, - я хочу, чтобы девушки сошли вниз.

Розамунда и Мэри на верху вели гораздо более оживленный разговор, чем джентльмены внизу. Оне даже не присели, а стояли подле туалетного стола, у самого окна. Розамунда сняла с головы шляпу, поправила на ней вуаль и пригладила кончинами пальцев свои прекрасные волосы, цвет которых напоминал волоса ребенка: они были не то льняные, не то желтые. Мэри Гарт много проигрывала, стоя между двумя нимфами - одной настоящей, а другой отражающейся в зеркале. Нимфы эти смотрели друг на друга небесно-голубыми глазами, чрезвычайно выразительными, когда это было нужно для их обладательницы и в то-же время до того глубокими, что в их взгляде, так сказать, отражались все движения мысли и души красавицы нимфы. Цвет лица у Розамунды был так безукоризненно чист и свеж, что разве одни дети могли с ней равняться в этом отношении; вся её маленькая, стройная фитурка еще лучше обрисовывалась в длинной амазонке. Все мужчины в Мидльмарче, исключая братьев Розамунды, давно уже решили, что краше мисс Винци нет девушки на свете, и называли ее ангелом. Рядом с нею, Мэри Гарт смотрела очень обыкновенной смертной: она была брюнетка; её кудрявые, темные волосы отличались необыкновенной жесткостью и никогда не ложились гладко; росту она была маленького; и наконец, говоря об ней вообще, никак нельзя было сказать, что эта молодая девушка есть олицетворение всех добродетелей. Впрочем красавицы и некрасавицы подвергаются одинаковым соблазнам; как те, так и другия умеют быть притворно любезными и холодными, смотря по надобности; как те, так и несравненно скрытнее и молчаливее в обществе, чем её соперница. Имея двадцать два года от роду, Мэри не усвоила себе вполне тех правил благоразумия и благонравия, которые постоянно внушаются девушкам без состояния; она не умела надлежащим образом покоряться своей судьбе и не требовать от жизни ничего лишняго. Будучи от природы очень умна, она в то-же время была насмешлива: горькое чувство оскорбленного самолюбия постоянно поддерживалось в ней её зависимым положением; чувство искренней благодарности возбуждалось в её сердце не теми людьми, которые постоянно твердили ей, что она должна быть им благодарна, а теми, кто действительно доставлял ей минуты радости. С годами, Мари все более и более хорошела, и достигла того типа красоты, который отличает англичанок во всех частях света. Рембрандт охотно взял-бы её лицо за оригинал для изображения умной и честной физиономии; Мэри действительно, в отношении честности и правдивости, могла служить образцом. Она никогда не обманывала себя иллюзиями на. свой счет и под веселый час даже трунила сама над собой. Стоя перед зеркалом, рядом с Розамундой, она взглянула на свое изображение и расхохоталась.

-- Рози, сказала она, - я рядом с тобой, точно коричневое пятно. Подле тебя невыгодно стоять.

-- Полно! кто-ж станет обращать внимание на твое лицо, Мэри, когда ты такая умная и полезная для всех, возразила Розамунда, поворачивая голову к Мэри и в то-же время искоса оглядывая в зеркало красивый изгиб своей шеи. - Красота лица, по настоящему, имеет очень немного значения.

-- То-есть такого лица, как мое, насмешливо заметила Мэри.

-- Бедная Мэри, подумала Розамунда, - она каждую любезность за свой счет обращает в дурную сторону.

-- Ну, что ты поделывала в последнее время, произнесла она громко.

-- Что я делала? повторила Мэри: - хозяйничала, подавала сироп, старалась казаться любезной и всем довольной, приучала себя судить обо всех с худой стороны.

-- Какая ужасная жизнь! воскликнула Рози.

-- Совсем нет! резко возразила Мэри, откидывая назад голову. - Моя жизнь приятнее все-таки жизни вашей мисс Морган.

-- Конечно, но мисс Морган такая интересная, притом она ужь не молода.

-- Для себя самой она только интересна, сказала Мери. - Что она не молода, это еще не резон; под старость лет человеку становится еще труднее жить, чем в молодости.

-- Право, я иногда удивляюсь, как могут существовать люди без всякой надежды впереди, продолжала Роза. - Их верно поддерживает религия. Твоя судьба, Мари, совсем другое дело, прибавила она с улыбкой, причем у нея на щеках обнаружились ямочки. - Тебе могут сделать предложение.

-- А разве кто-нибудь выразил намерение на мне жениться? спросила Мири.

-- Я этого не говорю. Но я полагаю, что есть один джентльмен, который, видясь с тобой почти ежедневно, легко может полюбить тебя.

Мэри внутренно решила, что она не выкажет на лице никаких признакок волнения, потому-то, может быть, и вспыхнула до ушей.

-- Неужели можно влюбиться в кого-нибудь только потому, что видишься с ним ежедневно? спросила она самым наивным тоном. - Мне кажется, что это лучший способ для того, чтобы возненавидеть друг друга?

-- Едва-ли, если только этот человек умен и привлекателен, возразила Рози. - С таким человеком, как м-р Лейдгат, например.

-- А-а, Лейдгат! повторила очень равнодушно Мэри. - Тебе верно хочется узнать что-нибудь об нем? спросила она прямо, не прибегая к обинякам, как Роза.

-- То-есть, я-бы желала знать, нравится-ли он тебе? уклончиво сказала Роза.

-- Об этож и спрашивать нечего. Мне могут нравиться только люди, более или менее внимательные во мне. Я не дошла еще до такой степени великодушия, чтобы находить милыми тех людей, которые, говоря со мной, не удостоивают меня даже взглядом.

-- Ничего не знаю; он мне об этом не заявлял.

-- Мэри! какая ты странная! возразила хорошенькая нимфа, взяв свою подругу за руку. - Ну, скажи мне, какого рода у него наружность? Опиши мне ее.

-- Как я тебе стану описывать мужчину? отвечала Мэри с оттенком в голосе иронии. - Если непременно хочешь, вот тебе его приметы: густые брови, темные глаза, прямой нос; густые, темные волосы, большие, белые руки - что еще? ах, да, вспомнила - тончайший батистовый носовой платок. Но ведь ты его сама сейчас увидишь. Теперь как раз то время, когда он приезжает к нам с визитом.

Розамунда слегка покраснела и задумчиво заметила:

-- Я очень люблю некоторую надменность в обращении. Терпеть не могу мужчин трещоток.

-- Я тебе не говорила, что м-р Лейдгат надменен, возразила Мэри. - Впрочем, у каждого из нас свой вкус; тебе, например, нравятся люди с особенными причудами в характере, ну и прекрасно.

-- Надменность не есть причуда, сказала Рози. - Вот Фред, например, его я называю причудником.

-- Пусть-бы его называли только причудником, возразила Мэри, - а то его совсем очернили. М-с Уоль уверяла дядю, будто Фред чрезвычайно дурно себя ведет.

У Мэри против воли вырвались эти слова. Она надеялась, что Розамунда как-нибудь оправдает брата в взведенном на него обвинении. Однако она инстинктивно удержалась от подробностей и не передала Розамунде, в чем состоял главный донос м-с Уоль.

-- Ах! не говори мне о Фреде! воскликнула Розамунда. - Это ужасный человек?

Рози с умыслом употребила перед Мэри такое сильное выражение.

-- Что значит - ужасный человек? спросила Мэри.

-- Он такой ленивый, сердит все папеньку, не хочет поступать в священники.

-- Ну, чтож из этого? Я нахожу, что Фред прав.

-- Можно-ли так говорить, Мэри! Я право думала, что у тебя более религиозного чувства в душе.

-- Он должен его иметь!..

-- Чтож делать, если этого нет? Я знаю многих людей в точно таком-же положении, как Фред.

-- За то их все и осуждают. Я, например, не желала-бы никогда выйдти замуж за священника, но знаю, что они непременно должны существовать в обществе.

-- Из этого не следует, чтобы Фред во что-бы то ни стало должен поступить в духовное звание.

-- Я очень легко себе это воображаю, насмешливо сказала Мэри.

-- Удивляюсь, как ты можешь после этого защищать Фреда? отвечала Рози, желавшая заставить Мэри проговориться.

-- Я не одного его защищаю, смеясь заметила Мэри, - я беру под свою защиту все те приходы, где он мог-бы быть священником.

-- Но приняв этот сан, он вероятно сделался-бы другим человеком.

-- Впрочем, с тобой, Мэри, об этом толковать нельзя, возразила Рози. - Ты всегда берешь сторону Фреда.

-- Отчего-ж мне и не брать его сторону! воскликнула Мэри и глаза её весело заиграли. - Он также всегда защищает меня. Это единственный человек, который хлопочет о том, чтобы доставить мне иногда удовольствие.

-- А ты ведь меня сильно встревожила, сказала Рози каким-то особенно кротко-важным тоном. - Я ни за какие блага в мире не передам мама того, что ты мне сейчас сказала.

-- Чего ты ей не передашь? сердито спросила Мэри.

-- Если твоя матушка боится, чтобы Фред не сделал мне предложения, то скажи ей, что я-бы ему отказала, еслиб он вздумал посвататься на мне. Но я уверена, что ему и в мысль не приходило жениться на мне. У нас с ним никогда и разговора об этом не было.

-- Мэри, зачем ты так всегда горячишься?

-- А ты зачем меня всегда раздражаешь?

-- Я? Помилуй! Вот уж в этом-то меня никто не может обвинить!

-- Мэри, я не хочу с тобой ссориться, произнесла Розамунда, надевая шляпу.

-- Кто говорит о ссоре? Глупости какие! мы с тобой совсем не ссорились. Чтож за радость быть друзьями, если нельзя иногда немного погрызться между собою.

-- Следовательно, я могу пересказать мама твои слова.

-- Как хочешь, отвечала Мэри. - Я никогда не боюсь, чтобы мои слова повторяли. Однако пойдем теперь вниз, заключила она. - Пора к дяде.

пропев старинный романс "Отчизна, милая отчизна!" (который она ненавидела), была настолько любезна, что без просьбы дяди спела еще его любимую песню: "Несись, струись, сверкающая речка!" Старый, упрямый плут одобрял сентиментальный характер романсов, говоря, что девушкам только и можно петь такия вещи и что для песен и романсов необходимо чувство.

В ту минуту, как он аплодировал последней песне и уверял, что у Розы голос чище, чем у черного дрозда, м-р Лейдгат проехал верхом мимо окон залы.

Доктор отправлялся к своему пациенту в очень мрачном настроении духа; он заранее ожидал, что старик разворчится, зачем ему лекарство не помогает, что доктор не понимает его болезни и т. д. Мидльмарч вообще не представлял большой отрады для недавно поселившагося в нем Лейдгата, и потому немудрено, что доктор искренно обрадовался, встретив прелестное видение в образе Розамунды, которую м-р Фетерстон не замедлил рекомендовать ему как свою племянницу, тогда как об Мэри Гарт он на разу не упомянул, как о своей родственнице. Лейдгат не спускал глаз с Розамунды; от его внимания не ускользнула та деликатность, с которой она отклоняла какую-то грубую похвалу, сделанную на её счет стариком дядей; он заметил, как она тихо повернулась к Мэри и сказала ей несколько ласковых слов, улыбнувшись при этом чрезвычайно мило и обнаружив свои ямочки на щеках. Лейдгат быстро взглянул сначала на Мэри, потом на Розамунду и увидел, что последняя смотрит на Мэри с необыкновенной нежностью, но что Мэри, напротив, отвернулась, нахмурив брови.

-- Мисс Рози только-что спела мне романс, сказал старик Фетерстон, обращаясь в Лейдгату, - пение мне не повредит? как вы думаете, доктор? а? По моему, пение приносит мне больше пользы, чем все ваши лекарства.

-- Верю поэтому-то я и не заметила, как время прошло, произнесла Розамунда, вставая с тем, чтобы взять шляпку, которую она отложила в сторону; её красивая головка на тонкой, белой шее выдавалась из тонкого лифа амазонки точно цветок на своем стебельке. - Фред, как мы засиделись, промолвила она, - пора ехать.

-- Мисс Винци музыкантша, как я вижу, сказал доктор, провожая Розамунду глазами.

Каждый нерв, каждый мускул молодой девушки, в эту минуту, были настроены так, чтобы придать всей её фигуре надлежащую картинность. Она чувствовала, что на нее смотрят, и как она была от природы прекрасной актрисой, она тотчас-же вошла в свою роль. Рози постоянно играла как на сцене, и дошла до такого совершенства в притворстве, что сана не понимала, что она такое.

-- Я убежден, что во всем Мидльмарче другой такой артистки не найдется, заметил старик. - Так, что-ли, Фред? замолви хоть слово за сестру.

-- Сэр, мое дело тут сторона, отвечал Фред. - Меня нельзя ставить в свидетели.

сам за хлыстиком и подал его молодой девушке. Розамунда тихо наклонила голову и взглянула на доктора; глаза их встретились и они обменялись пристальным, жгучим взглядом, от которого Лейдгат побледнел еще более, а Розамунда вспыхнула до ушей, почувствовав при этом что-то странное. Вслед затем она начала торопливо сбираться, и пропустила мимо ушей какой-то вздор, сказанный ей дядей в то время, когда она подошла пожать ему руку на прощанье.

А между тем для Розамунды не было причины смущаться от внезапного впечатления, произведенного на нее доктором. Она еще прежде мечтала о том, что может влюбиться в молодого медика, недавно приехавшого в Мидльмарч и влюбит его в себя. В воображении её давно уже рисовалась сцена в роде той, которая произошла теперь между ними. На нетронутые сердца молодых девушек, остающихся совершенно равнодушными к ухаживанью туземной молодежи, производят всегда сильное впечатление незнакомцы, являющиеся внезапно из какого-нибудь дальняго путешествия, иногда даже со дна моря, после кораблекрушения, от которого они спасаются каким-нибудь чудом. Для романа, созданного воображением Розамунды, и всегда вертящагося на слове жених или влюбленный, необходим был герой-незнакомец, но отнюдь не житель Миддьмарча, который вращался-бы в другом кругу, чем тот, к которому она привыкла дома, и наконец, как непременное условие, чтобы у него в родстве был, по крайней мере, хоть один баронет. При встрече с доктором оказалось, что действительность превзошла все ожидания, и Розамунда уже не сомневалась, что настала великая эпоха в её жизни. Судя по некоторым симптомам, обнаружившимся внезапно в её чувствах, она догадалась, что полюбила м-ра Лейдгата и ей казалось очень естественном, что и он должен влюбиться в нее с первого взгляда. Ведь на бале случается же так, что молодые люди влюбляются сразу друг в друга; почему не допустит, что и при утреннем свидании может случиться то-же самое? При дневном свете такия блондинки, как мисс Винци, выигрывают еще более. Розамунда была почти одних лет с Мэри; она постоянно кружила головы всем мужчинам, и потому для нея было делом привычным иметь в городе кучу поклонников, хотя, с своей стороны, молодая девушка оставалась вполне равнодушной к мидльмарчским подросткам и обветшалым холостякам, которых она критиковала немилосердно. А тут вдруг явился доктор, совершеннейшее олицетворение её идеала: не мидльмарчский уроженец; человек, с наружностью чрезвычайно приличной, ясно подтверждающей его происхождение из хорошей фамилии; вращается он в кругу людей высшого полета - этого недосягаемого рая для людей средняго класса; притом человек с талантом. По всем этим причинам было-бы особенно приятно привязать его в своей колеснице. Одним словом, этот человек произвел на сердце Розамунды совершенно новое впечатление, внес в её жизнь струю живого интереса, изменил скучный, обыденный порядок её существования и олицетворил в себе действительный предмет любви, который всегда дороже, чем неосязаемый идеал.

Возвращаясь домой верхом, брат и сестра казались задумчивыми и ехали все время молча. Сердечные волнения Розамунды совершенно утихли и она предалась серьезным размышлениям о том, как устроится её будущая домашняя обстановка; не успев проехать и одной мили от усадьбы дяди, она ужь нарисовала в своем воображении картину своей сватьбы с доктором; заранее обдумала свой туалет в день венчания; живо представила себе, как она отделает свой дом в Мидльмарче; как будет делать визиты аристократическим родным своего мужа, изящные манеры которых она надеялась перенять очень скоро, что для нея не представляло никакой трудности, так-как еще в школе она резко отличалась от подруг своей грацией; "таким образом, думала тщеславная молодая девушка, я подготовлю себя в будущему высшему положению в обществе, которым вероятно я буду современем пользоваться". О денежных разсчетах Розамунда совсем не думала; ей нужны были наряды, богатая обстановка, но во что может обойтись вся эта роскошь, ей и в голову не приходило.

Голова Фреда, напротив, была наполнена другого рода заботами и обычная его безпечность не помогала уже в настоящем случае. Он был серьезно встревожен мыслию, что глупое требование дяди Фетерстона будет иметь очень много неприятных последствий для него. Отец ужь и без того был сердит на Фреда, а теперь, когда Фред сделается причиной холодных отношений между их семьей и семьей Бюльстродов, он еще больше разсердится. Притом, самому Фреду было в высшей степени неловко и тяжело идти объясняться с дядей Бюльстродом, по поводу глупостей, сказанных им, может быть, после дружеской попойки, на счет имения старика Фетерстона, - глупостей, из которых сплетня сделала неблаговидную историю.

Фред чувствовал, что он и без того сильно промахнулся, похвастав, под веселый час, своими надеждами на наследство от такого жалкого скряги, как старик Фетерстон, - а теперь вдруг его заставляют еще идти просить у дяди Бюльстрода свидетельства, что он никогда такого вздора не говорил. "Но ведь я имею полное право ждать этого наследства", разсуждал Фред. Он действительно надеялся, на будущее и ни за что не хотел разстаться с своей сладкой надеждой; к тому же в последнее время он сделал долг, сильно его тревоживший, а старик дядя обещал заплатить его только в том случае, если Фред исполнит в точности его условие. "Как тут быть!" разсуждал молодой Винци. Игра, по настоящему, не стоила свеч; долг, сделанный им, был ничтожен; наследство, ожидаемое после дяди, также было сравнительно ничтожно. Некоторым товарищам по училищу Фред по решился-бы даже признаться, до чего мелочны были все его заботы и безпокойства в настоящую минуту. Все эти размышления поневоле возбуждали в сердце Фреда чувство горькой мизантропии.

"Нужно же мне было родиться сыном мидльмарчского фабриканта, мысленно восклицал он в негодовании, - какая тут честь быт наследником старика когда все наследство-то почти не стоит мы гроша. Везет-же таким людям, как Менуэринг и Вейн, например!"

Невесело было жить на свете такому лххому юноше, жаждущему комфорта и довольства и невидевшему впереди ничего заманчивого.

Фред никак не мог догадаться, что вся история с Бюльстродом была выдумкой старика Фетерстона; впрочем, еслибы он даже и понял хитрость дяди, то это не изменило-бы его неприятного положения. Он ясно видел, что старику хочется поучить его, чтобы показать свою власть над ним, а главное, хочется поссорит племянника с Бюльстродом. Фред воображал, что он читает, как по книге, все то, что творится на дне души Фетерстона, а между тем он видел там только отражение своих собственных мыслей. Для молодых людей вообще не легко бывает читать чужия мысли, потому что они всегда увлекаются своими собственной воззрениями и желаниями.

Возвращаясь домой, Фред долго раздумывал - рассказать отцу всю историю, или разрешить вопрос без его ведома.

"Вероятно, м-с Уоль насплетничала на меня дядюшке, говорил он сам себе; - Мэри Гарт присутствовала при этом и передала Розамунде её слова, а Розамунда разскажет все отцу и тот непременно начнет меня допрашивать".

-- Да, конечно, отвечала сестра.

-- Что-ж такое она говорила ему?

-- Что ты дурно себя ведешь.

-- И только?

-- Ты убеждена, что кроме этого ничего не было сказано?

-- По крайней мере Мэри ничего больше мне не говорила. Право, Фред, тебе пора остепениться!

-- Без наставлений, мисс Рози. Скажите мне лучше, что об этом думает Мэри?

-- Я не обязана тебе все рассказывать. Ты через-чур дорожишь мнением Мэри, во-первых; а во-вторых, ты так груб, что с тобой нельзя разговаривать.

-- Вот ужь я никогда не воображала, чтобы в нее можно было влюбиться! воскликнула Рози.

-- Ты почем знаешь, в кого мы, мужчины, можем влюбляться, в кого нет? Разве девушки понимают это? спросил Фред.

-- Позволь мне, по крайней мере, тебе посоветывать, Фред, чтобы ты в нее не влюблялся, заметила колко Роза, - потому-что она сама мне призналась, что ни за что-бы не пошла за тебя замуж, если-бы ты к ней посватался.

-- Я была уверена, что это тебя раздражит, насмешливо заметила сестра.

-- Это меня нисколько не раздражило, возразил Фред. - Я убежден, что ты сама вызвала ее на этот ответ; сама она об этом наверное не заговорила-бы.

Входя в дом, Фред решил откровенно признаться во всем отцу, в надежде, что он возьмет на себя неприятную обязанность переговорить с дядей Бюльстродом.