В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые.
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые. Глава XVI. (старая орфография)

ГЛАВА XVI.

Вопрос о том, будет-ли назначен м-р Тэйк капелланом при больнице с жалованьем, взволновал всех мидльмарчских жителей. Лейдгат, слушая толки об этом деле, в первый раз понял, какой огромный вес в городе имел м-р Бюльстрод. Банкир видимо был сила, однако, против него составилась большая оппозиционная партия; что-жь касается его приверженцев, то многие из них держали себя так, что со стороны можно было легко догадаться, что они привлечены на его сторону выгодной сделкой с ним, но в тоже время сами убеждены, что Бюльстрод ведет свои дела, особенно коммерческия, в таком направлении, что служить ему, все равно, что ставить свечку чорту. Власть м-ра Бюльстрода зависела не столько от того, что он был местный банкир, наизусть знавший все тайны городских торговцев и имевший возможность по произволу натягивать и разрывать струны кредита, сколько от его щедрости в отношении к каждому нуждающемуся лицу. Он с готовностью ссужал деньгами всякого, кто к нему обращался за помощью, но при этом строго наблюдал за тем, куда и как употреблялись эти деньги. Находясь в главе промышленности своего города, м-р Бюльстрод брал на свой счет главную долю городских расходов, по части благотворительных пожертвований, и кроме того чрезвычайно усердно занимался частной филантропией. Так, напр., он сильно хлопотал, чтобы поместить в школу Тэгга, сына башмачника и взялся сам присматривать, часто-ли Тэгг посещает церковь; он вмешался в ссору прачки м-с Страйп со Стюббом и защищал ее против несправедливых притеснений Стюбба, при разсчоте за наем сушильни для белья; наконец, он даже счел за нужное лично изследовать какую-то клевету, распущенную насчет м-с Страйп.

Мелкия денежные ссуды раздавал он безпрестанно, но всегда тщательно справлялся, на что именно требовался заем и точно-ли он расходовался на эти потребности. Таким образом, банкир нравственно овладевал, так сказать, облагодетельствованным им человеком, и власть его, посредством этой системы, захватила, как сеть, всех живущих в городе бедных людей. Впрочем, м-р Бюльстрод руководствовался в этом случае тем принципом, чтобы, захватив как можно более власти, действовать посредством её для славы божией! Ему приходилось иногда выдерживать сильную нравственную борьбу и ухищряться в отыскании аргументов для оправдания своих побуждений и для уяснения себе, чего именно требовало прославление имени божия. Но эти побуждения не всегда были оценены по справедливости. В Мидльмарче встречались тупые головы, неспособные входить в тонкости при разборе достоинств человека; эти глупые люди сильно подозревали, что м-р Бюльстрод, лишая себя наслаждений жизнью, моря себя постом и утомляя себя разными дрязгами общественной жизни, вознаграждает себя за все это тем, что подобно вампиру высасывает кровь из каждого живого человека.

Вопрос о капелланстве был поднят за обедом в доме у м-ра Винци, куда был также приглашен и Лейдгат. Лейдгат заметил, что сам хозяин, несмотря на свои родственные отношения с м-ром Бюльстродом, делал довольно свободные замечания по этому поводу, хотя его доводы против назначения жалования новому капеллану основывались единственно на том, что м-р Тэйк говорит сухия проповеди, тогда как м-р Фэрбротер был проповедник совсем в другом роде.

-- Пусть-бы Фэрбротеру назначили жалованье, говорил Винци, - я не прочь от этого, он отличнейший малый, лучший проповедник, какого я только знаю, и человек преприятный для общества,

-- За кого-жь из двух вы подадите голос^? спросил м-р Чичли, следователь по уголовным делам и большой приятель м-ра Винци по части скачек.

-- О, я от души рад, что не служу уже более директором, отвечал м-р Винци. - Я подам голос за то, что-бы это дело было передано на обсуждение директорам и медицинскому управлению. Часть своей ответственности я взвалю на плечи господ докторов, заключил он, взглянув прежде на Спрэга, главного городского врача, и затем на Лейдгата, который сидел напротив. - Вы, представители медицины, должны хорошенько посоветываться между собой, которую из двух чорных микстур нам нужно прописать. Лейдгат, слышите^?

-- Я ни того, ни другого в глаза не видел, отвечал Лейдгат, - но мне кажется, что в назначениях такого рода вообще не нужно слишком много руководствоваться личным пристрастием. Самые способные люди на службе не всегда бывают людьми приятными для общества и на оборот. При введении же какой-бы то ни было реформы приходится иногда отказывать от мест всем, так называемым, добрым малым, общим любимцам, или отстранить их от участия в делах.

Доктор Спрэг, считавшийся в городе врачом с "положительным" взглядом, точно так как д-р Минчан - врачом с "проницательным" взглядом на вещи, сохранял на своем лице совершенное отсутствие всякого выражения и все время, пока Лейдгат говорил, он не спускал глаз со стоявшей перед ним рюмки вина. Все, что было подозрительного или сомнительного в характере молодого доктора - так, напр., его желание блеснуть заграничными идеями или наклонность разрушать настоящие порядки - все это сильно не нравилось старому медику, общественное положение которого упрочилось в Мидльмарче, покрайней мере, лет за 30 перед тем, вследствие появления в свет его трактата о "мозговых оболочках," один экземпляр которого, с надписью собственность автора, был переплетен в телячью кожу и красовался всегда на виду в его кабинете. Я с одной стороны, вполне сочувствую неудовольствию доктора Спрэга. Личное самолюбие есть такая не отъемлемая собственность каждого из нас, что очень естественно обижаться, когда его задевают. Замечание Лейдгата невстретило большого сочувствия в обедающем обществе. М-р Винци сказал только, что еслибы ему дали полную волю действовать по благоусмотрению, то он не стал-бы раздавать хороших мест неприятным личностям.

-- Провались все ваши реформы! воскликнул м-р Чичли. - По моему, все реформы - сумбур. Каждая из них затевается не для чего иного, как только для того, чтобы было куда пристроить новых людей! Надеюсь м-р Лейдгат, что вы не принадлежите к числу тех хирургов, которые настаивают, чтобы звание уголовных следователей мертвых тел перешло к ним в профессию; а ваши слова, повидимому, клонятся именно к этому.

-- Я не одобряю Иокли, заговорил, наконец, доктор Спрэг, - и сильно его не одобряю. Это человек очень неблагонамеренный, готовый пожертвовать честью своего звания - зависящого, как всем известно, от лондонской коллегии - ради того только, чтобы выставить самого себя. Есть же такие люди на свете, которым все щелчки ни-почем, лишь-бы о них говорили по-больше. А между тем, заключил внушительным тоном доктор, - есть один или два пункта в его проекте, в которых он совершенно прав.

-- Положим, что так, сказал м-р Чичли. - Я не могу осуждать человека, который хлопочет о себе, потому что своя рубашка ближе к телу, но любопытно было-бы узнать, как может уголовный следователь ясно определить очевидность факта, если он не сделает сам законного осмотра мертвого тела.

-- По моему мнению, заметил Лейдгат, - законный осмотр тела поставит человека, не компетентного в медицине, в весьма затруднительное положение в то время, когда ему будут предложены на суде такие вопросы, которые потребуют специальных сведений. Люди толкуют об очевидности доказательств, точно оне могут быть взвешены на весах слепого правосудия. Человек до тех пор не может назвать очевидным какое бы то ни было доказательство, пока он со всех сторон не ознакомится с делом. Юрист есть ничто иное, как старая баба в исследовании мертвых тел. Как ему, напр., узнать действие яда? Вы после этого, пожалуй, скажете, что выучившись кропать стихи, выучишься через это крошить картофель.

-- Но вам, я полагаю, должно быть известно, возразил с некоторой запальчивостью, м-р Чичли, - что на обязанности уголовного следователя не лежит личный осмотр тела, и что он почерпает свои доказательства из свидетельства врача.

-- Да, врача, который подчас такой-же невежда, как сам уголовный следователь, сказал Лейдгат. - Вопросы медицинской юриспруденции не могут быть предоставлены произволу человека, нахватавшагося известной доли знания во врачебной науке. Уголовным следователем, напр., не должен быть человек, который потому только знает, что стрихнин разрушает покровы желудка, что какой нибудь невежда доктор сказал это. - Лейдгат совершенно выпустил из виду тот факт, что м-р Чичли был сам уголовный королевский следователь, и закончил свою речь весьма наивным вопросом: - Вы согласны со мной, доктор Спрэг, неправда-ли?

-- До известной степени - да, то-есть в отношении к многолюдным уездам и к столице, отвечал доктор. - Но я смею надеяться, что наш край еще долго будет пользоваться служебной деятельностью моего друга Чичли, хотя-бы его должность и могла быть занята лучшим представителем из нашей профессии. Я убежден, что Винци одного со мной мнения, заключил он, посмотрев на хозяина дома.

-- Да, да, конечно, весело воскликнул Винци. - Мне подавайте непременно такого уголовного следователя, который был-бы охотник до скачек. Притом, на мой взгляд, вернее, когда это место юрист занимает. А знать все каждому человеку - невозможно. Есть некоторые вещи, до которых доходят познанием, а, так сказать, откровением божием. Что-жь касается случаев отравления, то тут необходимо только изучить хорошенько законы: там сказано все, что нужно на этот счет. Однако, господа, нам пора по домам, пойдемте, объявил хозяин, вставая с места.

обществе трудно было вообще вращаться новичку; но еще труднее и опаснее было проводить мысль, что знание необходимо для человека получающого жалованье за свою службу. Фред Винци назвал Лейдгата фатом, а м-ру Чичли, в настоящее время, очень хотелось ругнуть его самохвалом, особенно в ту минуту, когда явившись в гостиную, молодой доктор видимо принялся любезничать с Розамундой, с которой ему удалось очень легко устроить себе tête à tête, когда м-с Винци уселась разливать чай. Нежная мать не возлагала на дочь никаких обязанностей по хозяйству; добродушное, цветущее здоровьем лицо этой кроткой матроны, с разлетающимися во все стороны розовыми завязками чепчика, ласковое её обращение с мужем и с детьми - все вместе привлекало чрезвычайно много гостей в дом Винци, а непринужденная свобода матери еще более способствовала тому, что вся молодежь влюблялась в дочь. Безцеремонное, чтобы не сказать, вульгарное обращение м-с Винци с своими посетителями еще резче выдавало изящные манеры Розамунды. Лейдгат положительно не ожидал встретить в провинции такое грациозное создание.

Правда маленькия ножки и великолепные плечи очень помогают впечатлению, производимому изящными манерами, так что, даже каждый пустяк, произнесенный хорошенькими губками и сопровождаемый выразительным взглядом, сойдет за очень умную вещь. Розамунда-же производила именно такое впечатление. Её ум обладал всевозможными свойствами, кроме юмора. По счастию она никогда не старалась щегольнуть остроумием; и это-то именно и служило доказательством, что она действительно была умна. Между ею и Лейдгатом очень скоро завязался разговор. Он выразил сожаление, что не слыхал её пения, в последний раз, в Стон-Карте, прибавив, что единственным его развлечением в Париже была музыка.

-- Вы, вероятно, изучали музыку? спросила Розамунда.

-- Нет. Для меня доступно пение несен, есть несколько легких мелодий, которые я знаю по слуху; но серьезной музыки я не изучал, а между тем, она волнует меня и приводит в восторг. Как глупы люди, что не умеют пользоваться удовольствием, которое всегда у них под рукой!

-- Это правда. Наш Мидльмарч, в этом отношении, совершенно немузыкальный город. Вы здесь едвали найдете истинных артистов. Я, покрайней мере, знаю только двух джентльмепов, которые порядочно поют.

-- Здесь, повидимому, в моде петь комическия песни с особенным ритмом, так что при небольшом усилия воображения, вам может показаться, будто их выбивают на барабане, сказал Лейдгат.

-- А-а! вы верно слышали, как поет м-р Боуэр, воскликнула Розамунда, даря своего собеседника одной из своих редких улыбок. - А ведь это не хорошо - мы с вами злословим наших ближних.

Лейдгат совсем забыл о предмете своего разговора, залюбовавшись на прелестное существо в небесно-голубом платье, как-бы сотканном из воздуха. Белокурая красавица, казалось, только-что вылетела из какого-то волшебного исполинского цветка, и несмотря на детскую свежесть и нежность кожи, она глядела грациозной, вполне развившейся женщиной. После знакомства своего с Лаурой, Лейдгат потерял вкус к волооким молчаливым красавицам. Розамунда понравилась ему именно потому, что её красота была совершенно противоположна типу Юноны. Лейдгат, наконец, опомнился.

-- Надеюсь, что вы угостите меня музыкой сегодня вечером, произнес он.

-- Извольте, я заставлю вас слушать мое школьническое пение, сказала Розамунда. - Папа настаивает, чтобы я пела. Но мне будет очень страшно петь при вас, зная что вы слушали лучших артисток в Париже. Я с своей стороны никаких знаменитостей не слыхала; в Лондоне была всего один раз. Но наш органист в церкви св. Петра отличный музыкант и я у него беру уроки.

-- Разскажите, что вы успели осмотреть в Лондоне! спросил Лейдгат.

-- Почти ни чего, отвечала Розамунда (более наивная молодая девушка сказала-бы непременно: "О! да я все видела", но Розамунда была себе на уме). - Меня возили в те места, куда обыкновенно возят всех неотесанных провинциалов.

-- Как? И вы это себя-то называете неотесанной провинциалкой? воскликнул Лейдгат, смотря с невольным восторгом на Розамунду, которая вследствие этого вспыхнула до ушей от удовольствия. Но она не улыбнулась, а только, нагнув лебединую свою шею, начала поправлять рукой великолепную косу на затылке. Это движение было у нее также грациозно, как движение котенка, играющого своей лапкой. Из этого, впрочем, не следует заключать, чтобы Роза действительно напоминала котенка. О, нет! это была сильфида, получившая высшее образование в пансионе м-с Лемон.

-- Уверяю вас, что у меня ум неотесанный, быстро ответила она. - Для мидльмарчского крута я еще гожусь. Мне не страшно разговаривать с нашими старыми соседями. Но вас - я положительно боюсь.

-- Женщина с законченным воспитанием всегда почти более развита, чем все мы, мужчины, возразил Лейдгат, - хотя образование её иное, чем наше. Я убежден, что вы могли-бы научить меня тысяче предметам точно также, как райская птичка могла-бы учить медведя, еслибы между ними установился общий язык. К счастью, между женщинами и мужчинами существует эта общность языка, и потому нас, медведей, вам легко учить.

-- Ах! Боже мой! вон ужь Фред начинает брянчать, мне нужно пойдти остановить его, чтобы он не раздражал ваших нервов, сказала Розамунда, направляясь в другой конец комнаты, где Фред, по желанию отца, раскрыл рояль и, в ожидании сестры, одной рукой наигрывал песню "Cherry Ripe!" Молодые люди, выдержавшие свой экзамен, нередко наигрывают эту песню точно тем-же способом, как и провалившийся на экзамене Фред.

-- Фред, нельзя-ли тебе отложить до завтра свои музыкальные упражнения, сказала Розамунда. - Ты заставишь заболеть м-ра Лейдгата. Ведь у него есть слух.

Фред засмеялся и продолжал наигрывать.

-- Вы видите, произнесла Роза, оборачиваясь с ласковой улыбкой к Лейдгату, - медведи не всегда повинуются.

-- Ну, Роза, теперь твоя очередь, сказал Фред, покачивая со стула и проворно подкатывая его сестре. - Сыграй что-нибудь веселенькое.

Розамунда играла прекрасно. Её учителем в школе м-с Лемон (школа эта находилась близ одного провинциального города, где существуют до сих пор исторический собор и замок) был один из тех превосходнейших музыкантов, которые обретаются там и сям в глуши провинции и которых можно поставить на ряду со многими известными капельмейстерами, прославившимися по части музыкального искуства. Розамунда с инстинктом понятливой ученицы схватила манеру игры своего учителя и, подобно верному эху, передавала точно также благородно, как и он, высокия произведения музыки. Она поражала слушателя своей игрой. Из под пальцев её изливалась, так-сказать, её душа, и оно действительно было так, потому что ничто лучше звука не может выразить отголоска души. Лейдгат совершенно поддался очарованию игры Розамунды и начал смотреть на молодую девушку, как на какое-то исключительное существо. - "Чтожь тут удивительного, разсуждал он, - если такое необыкновенное создание природы явилось среди неблагоприятной обстановки^? Мы никогда не съумеем себе объяснить условий, при которых может произойдти подобное явление". Молодой доктор не спускал глаз с Розы и сидел, как прикованный к стулу в то время, когда по окончании игры все бросились благодарить ее; он был слишком возбужден для того, чтобы говорить.

Пение Розамунды было ниже её игры; но метода была так правильна, что слушать ее нельзя было иначе, как с удовольствием. Правда, что старинные вещи, в роде: "Приди ко мне в лунную ночь!" или "Я бродил", давно ужь вышли из моды, но Розамунда могла петь с одинаковым эфектом и "Черноглазую Сусанну", канцоннеты Гайдна и арии: "Voi che sapete" или "Batti batti", смотря по желанию публики.

Отец её самодовольно осматривался кругом и торжествовал, видя общее увлечение. Мать, как древняя Ниобея (до семейного несчастия), с блаженной улыбкой на лице сидела в креслах, держа на коленях младшую дочку и тихо отбивая такт ручешкой девочки. Фред, забив о своем скептицизме в отношении к сестре, с истинным удовольствием слушал её музыку, жалея об одном, что ему ни разу неудалось исполнить все эти вещи также хорошо на флейте. По мнению Лейдгата, это был приятнейший семейный вечер из всех тех, какие ему удавалось проводить в Мидльмарче. Семья Винци умела наслаждаться жизнью, забывая о всех её скорбях и заботах. Веселый характер этого дома делал его исключением из прочих провинциальных собраний, куда успел уже прокрасться строгий тон последователей евангелической церкви, подвергших проклятию все невинные развлечения, которым удалось еще удержаться в отдаленных от Лондона городах. У Винци всегда можно было найдти партию в вист и карточные столы стояли уже приготовленные к игре, почему очень многие из гостей не совсем терпеливо ожидали окончания концерта. Розамунда еще пела, когда м-р Фэрбротер вошел в гостиную. Это был красивый, широкоплечий, хотя небольшого роста, мужчина, лет 40 от роду, с редкими чорными волосами на голове и с блестящими, живыми, серыми глазами. Его появление подействовало как-то благоприятно на всех; он на пороге гостиной ласково нагнулся к малютке Луизе, удалявшейся спать вместе с мисс Мортон, и сказал ей какую-то шутку, затем поздоровался с гостями, кинув каждому по веселому приветствию, словом, он в 10 минут наговорил больше, чем все гости в целый вечер. С Лейдгата он взял слово посетить его.

нас есть.

Вслед за тем он направился к карточному столу и, потирая руки, заметил: - Ну-с, теперь пора приступить к делу серьезному. М-р Лейдгат, вы - наша партия что-ли? Как? Не играете совсем? А, а, понимаю, вы слишком молоды для карт, они вам надоедают!

впрочем, было и понятно отчасти: веселый нрав и радушие хозяев, красота дочери, возможность проводить приятно вечера - все это поневоле притягивало в дом Винци всех тех людей, которые не знали, куда и как употребить свои свободные часы.

Все присутствующие в гостиной в этот вечер имели какой-то веселый, праздничный вид, все, исключая одной мисс Мортон, черноватой, меланхолической девушки, носившей на всей своей фигуре выражение покорности; м-с Винци часто говаривала, что настоящей гувернантке следует обладать именно такой наружностью. Лейдгат мысленно решил, что часто ездить на вечера к Винци он не станет. - "Это страшная потеря времени, разсуждал он, - я поговорю еще немного с Розамундой и, откланявшись, уеду под каким-нибудь предлогом домой".

-- Я уверена, доктор, что вы не полюбите нас, мидльмарчских жителей, сказала Розамунда, когда игроки в вист уселись по местам. - Мы люди глупые, а вы привыкли совсем к другому кругу.

-- Мне кажется, что все провинциальные города похожи один на другой, отвечал Лейдгат. - Но я заметил, что живя в одном из них, всегда считаешь его жителей глупее жителей других городов. Я ужь приучал себя к мысли примириться с Мидльмарчем, каков-бы он ни был, и чрезвычайно буду обязан местным обывателям, если и они отнесутся ко мне с тем-же снисхождением. Притом я успел найдти здесь в городе такия наслаждения, которых совсем не ожидал встретить.

-- Вы хотите сказать о прогулках в Типтон и Ловик? произнесла самым простодушнейшим тоном Розамунда. - Да, действительно, оне и ен доставляют большое удовольствие.

Розамунда встала, подошла к столу, где лежала её филейная работа, и опять заговорила. - Кстати, любите-ли вы танцевать? спросила она Лейдгата. - Мне кажется, что умные люди никогда не танцуют.

-- Я-бы пошел танцовать с вами, если-мы вы позволили, отвечал молодой доктор.

-- О! зачем, же! воскликнула Роза, с какой-то мольбой в голосе и с тихим смехом. - Я хотела только сказать, что у нас в доме иногда танцуют, вы не оскорбитесь, если вас пригласят на один из таких вечеров?..

-- Нисколько, отвечал Лейдгат, - если только вы обещаете со мной танцовать.

часов подан был ужин (таковы были мидльмарчские обычаи) и затем началось питье пунша; но м-р Фэрбротер удовольствовался стаканом воды. Он был в большом выигрыше, но все-таки настаивал, чтобы после ужина составилась новая партия виста. Лейдгат, наконец, уехал.

Так-как не было еще 11-ти часов, то ему вздумалось идти пешком по направлению к башне С.-Ботольфа, возвышавшейся подле приходской церкви м-ра Фэрбротера. Ночь была свежая, и при виде ярких звезд, темная, четыреугольная башня казалась величественным и массивным зданием. Эта церковь была одной из самых древних в Мидльмарче; однако местный её викарий получал чистых 400 ф. дохода в год. Лейдгат знал это и вот почему его так удивило, что м-р Фэрбротер, повидимому, очень дорожит карточным выигрышем.

-- Он славный малый, как кажется, разсуждал Лейдгат дорогой, - но у Бюльстрода вероятно было основание осуждать его.

Молодому доктору гораздо было-бы удобнее начать свой план действия в Мидльмарче, если-бы он мог быть уверен, что мнения м-ра Бюльстрода всегда безошибочны.

-- Я-бы не обратил внимания на его религиозные убеждения, говорил сам себе Лейдгат, - лишь-бы мне знать, что у него хорошая цель. Надо пользоваться умными людьми, каковы-бы они ни были.

в начале пути, стояли Бюльстрод и Фэрбротер и их временные отношения, об Розамунде-же он вспомнил впоследствии и то без всякого волнения, без всякого трепета, неизбежного при сильных увлечениях. Жениться Лейдгат еще не мог, да и не желал, и потому ему не хотелось даже разжигать в своем сердце чувство страсти к девушке, которая только поразила его своей красотой. Он искренно восхищался Розамундой, но безумствовать с какой-бы то ни было женщиной, как он безумствовал бывало с Лаурой, ему казалось уже положительно невозможным. Конечно, если-бы непременно нужно было влюбиться, то мисс Винци была-бы самая подходящая для того девушка; она обладала именно теми качествами, какие он желал найдти в своей жене: в ней было много светского лоску, изящества, покорности, она обладала всевозможными светскими талантами и кроме того имела наружность совершенно соответствующую своим достоинствам. Лейдгат был убежден, что еслибы он когда-нибудь женился, то его будущая подруга отличалась-бы той женственной прелестью, той нежностью и гармонией, которую мы находим в цветах или музыке, словом, той чистой, целомудренной красотой, которая создана для одних высоких наслаждений.

Но не имея никакого желания вступить в брак ранее как через пять лет, Лейдгат не давал ходу своему воображению и, забыв о Розамунде, тотчас-же мысленно перенесся к содержанию нового сочинения доктора Луи о горячках, книге чрезвычайно его интересовавшей, тем более, что он знал Луи в Париже и вместе с ним делал некоторые анатомическия исследования для подробного определения разницы, существующей между тифом и тифозными горячками. Возвратившись домой, молодой врач уселся за чтение и увлекся патологическими подробностями, с гораздо большей страстью и с большим вниманием, чем сколько он их употребил на размышление о любви и женитьбе - предметах давно уже исчерпанных им до дна в произведениях литературы и в холостых беседах товарищей-мужчин. История горячки с её причинами и последствиями представляла обширное поле для его научных исследований. Тут требовались и энергия, и верный глаз, и истинное знание законов медицины; вместе с тем, необходимо было близкое знакомство с натурой больного, всегда готовой помочь врачу в его новых опытах.

Опустив, наконец, книгу, Лейдгат протянул ноги к камину, закинул обе руки за голову и с наслаждением просидел так несколько времени, переваривая в мозгу все им прочитанное. Он был в том приятно-возбужденном состоянии духа, когда мысль человека, после усиленной работы, отдыхает, как могучий пловец, повернувшийся на спину и отдавший себя силе течения потока. Лейдгат во время подобных занятий чувствовал внутреннее довольство собой и смотрел с некоторого рода состраданием на тех несчастных людей, которые не избрали, подобно ему, карьеры медика.

Меня не могла-бы удовлетворить ни одна из тех профессий, где по требовалось-бы напряжения умственных сил и но предстояло-бы необходимости находиться в близких сношениях с людьми. В этом-то и состоит преимущество медицинской профессии: врач может жить в отвлеченном мире научных знаний и в тоже время ладить с старыми дураками своего прихода. Какому-нибудь священнику труднее в этом отношении, чем врачу. Фэрбротер представляет аномалию.

Это последняя мысль навела Лейдгата снова на воспоминание о семействе Винци и на впечатления прошедшого вечера. Вызванные им картины вероятно были приятны, потому что, в то время, как он взял свечку и пошел спать, на губах его играла какая-то особенная улыбка. У Лейдгата была пламенная натура; но в эту пору весь его ныл был поглощен любовью к труду и честолюбивой мечтою прославить свое имя, как благодетеля человечества, - подобно другим избранником науки, начавшим, как и он, свое поприще, в скромном звании сельских врачей.

неимевшей никаких причин удалить от себя мысль о замужестве, и никаких патологических знаний, которые-бы отвлекали её ум от привычки, свойственной всем молодым девушкам, ежеминутно воскрешать в своей памяти каждый взгляд, каждое слово, каждое движение интересующого их мужчины. У Лейдгата, например, во время разговора с Розамундой, на лице и в глазах выражалось очень естественное чувство восторга, которое испытывает каждый мужчина в присутствии красавицы девушки; он молчал, когда она кончила петь и играть, потому только, что боялся показаться певежливым, высказав прямо свое удивление. Розамунда-же истолковала по своему каждый взгляд и каждое слово Лейдгата, и увидела в них неопровержимые доказательства зарождавшагося романа. Такия доказательства обыкновенно выводятся из предшествующих обстоятельств и из постепенного развития признаков. Но по ходу романа созданного Розамундой, не оказывалось надобности заглядывать во внутреннюю жизнь героя и принимать во внимание его серьезные занятия. Но подлежало сомнению, что Лейдгат имел обезпеченное место, что он был человек умный и достаточно красивый; самая-же привлекательная сторона его состояла в том, что он был хорошого происхождения; это очень возвышало его перед прочими её мидлыиарчскими поклонниками; вот почему на брак с Лейдгатом Розамунда глядела, как на первую ступень лестницы, ведущей к неведомому заманчивому миру высшей сферы общественного положения, - сферы, где ужь она не стала-бы водиться с людьми вульгарными, а прямо-бы присоединилась к кругу тех родственников своего будущого мужа, которые по происхождению равны местной аристократии, смотрящей свысока на мидльмарчских обывателей. Отличительной чертой ума Розамунды была способность ипстипктивно угадать самый слабый аромат высшого круга, вот почему, встретив, однажды, молодых мисс Брук, которые приехали с дядей на местные выборы и поместились среди аристократических семейств, она от души позавидовала им, несмотря на то, что обе сестры были одеты очень просто.

Если вам покажется невероятным, что к чувству любви Розамунды к Лейдгату примешивалось приятное впечатление картины будущого её положения, когда молодой доктор сделается её мужем, то я попрошу вас вспомнить, не производит-ли вид красного мундира и эполет точно такого-же влияния на других девушек. Любовь вообще не может довольствоваться мечтами о жизни, глаз на глаз с любимым человеком. Воображение невольно рисует перед нами картину нашей общественной жизни во время брака и мы, смотря по своим наклонностям, надеемся удовлетворять себя тем или другим наслаждением.

В сущности Розамунду интересовала не столько личность Тертия Лейдгата, сколько его отношения к ней. Молодой девушке, привыкшей слышать, что все молодые люди были, есть или могут быть влюблены в нее, очень простительно вообразит, что Лейдгат не составляет в этом случае исключения. Она придавала его взглядам и словам большее значение потому, что более дорожила ими; она постоянно думала о нем и постоянно старалась совершенствовать свои манеры, свою речь, свои чувства и взгляды, зная, что Лейдгат лучше способен оценить ее, чем все окружающие ее люди.

усердно занималась музыкой и с утра до ночи училась розыгривать роль настоящей леди, ни на минуту не забывающей чувства своего достоинства; время от времени ей, впрочем, все-таки приходилось давать аудиенции безчисленным посетителям, которые не переставали являться к ним в дом. У нее доставало однако времени на чтение первокласных романов и даже книг второго разряда, да кроме того она учила наизусть стихи. Её любимой поэмой была Лалла-Рук.

-- Великолепнейшая девушка! Счастлив будет тот, кто получит её руку! восклицали старички, посещавшие дом Винци, а молодые люди, получившие уже отказ, подумывали снова рискнуть сделать предложение, как это обыкновенно водится в провинции, где соперники не часто встречаются. Но м-с Шаймдаль находила, что воспитание, данное Розамунде, очень смешно, потому-что все её таланты продадут даром, как только она выйдет замуж. Тетушка-же Бюльстрод, нежно преданная семье брата, желала с своей стороны Розамунде двух вещей: чтобы она получила более серьезное направление и чтобы судьба послала ей в мужья человека, состояние которого могло-бы удовлетворить всем её привычкам.