В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые. Глава XVII. (старая орфография)

ГЛАВА XVII.

Почтенный Кэмден Фэрбротер, с которым Лейдгат виделся накануне вечером, жил в старом приходском доме, выстроенном из камня; это было здание такой почтенной наружности, что оно как раз подходило под стать церкви, против которой стояло. Меблировка всего дома была также старинная, но более позднейшей эпохи; ее завели отец и дед м-ра Фэрбротера. Тут были крашеные белые стулья с позолоченными венками на спинках и с полинялой обивкой из красного, шелкового штофа, треснувшого во многих местах; тут были и гравированные портреты лордов-канцлеров, равно как и других знаменитых законодателей последняго столетия; и высокия зеркала в простенках, и маленькие лакированные столики и, наконец, диваны, походившие своим неудобством на сдвинутые стулья - вся эта мебель рельефно выдавалась на темных обшивках стен. Таков был характер гостиной, куда ввели Лейдгата и где его встретили три пожилые леди с поблекшими, но радушно-почтенными физиономиями. М-с Фэрбротер, седовласая мать викария, была женщина лет под 70, прямая и быстроглазая; её чепчик с оборками и платочек на шее отличались поразительной белизною. Мисс Нобль, её сестра, была худощавая старушка, более смиренной наружности; оборки и платочек её были несколько помяты и даже заштопаны в некоторых местах; наконец, третья леди, мисс Винифред Фэрбротер, старшая сестра викария, такая-же красивая, как брат, выглядела каким-то общипанным, подавленным существом, настоящей старой девушкой, привыкшей жить всю свою жизни в полном повиновении у старших членов семьи. Лейдгат никак не ожидал встретить такую чопорную группу. Зная, что м-р Фэрбротер холостяк, он думал попасть вместо гостиной в уютный уголок ученого, где книги и коллекции насекомых составляют главное украшение комнаты. Сам викарий показался Лейдгату другим человеком; Фэрбротер в этом отношении смахивал на большую часть мужчин, которые вне дома производят совершенно другое впечатление на новых своих знакомых, чем у себя в семье. Некоторые из них напоминают иногда комического актера., принявшого на себя драматическую роль в новой пьесе; но у м-ра Фэрбротера не было заметно такой резкой перемены; он казался только немного смирнее и молчаливее, предоставлял матери главную роль в разговоре и только время от времени вставлял скромное добродушно-веселое замечание в её речь. Старая леди, повидимому, привыкла читать наставления всем своим собеседникам и вмешивалась непременно в каждый разговор. Ей тем удобнее было это делать, что мисс Винифред исполняла за нее все мелкия обязанности по хозяйству в доме и прислуживала матери, как девочка. Худощавая мисс Нобль в это время втихомолку таскала кусочки сахара, которые она сначала роняла как-бы нечаянно к себе на блюдечко и затем быстро совала их в ридикюль, висевший у нея на руке. Наивная старушка робко озиралась каждый раз после такого маневра и принималась пить чай, чавкая потихоньку, точно напуганная собаченка. Пожалуйста не осуждайте мисс Нобль! В этом ридикюле заключались остатки всевозможных лакомств, которые она назначала детям своих бедных друзей, которых она посещала по утрам; она чувствовала такую потребность баловать и прикармливать каждое нуждающееся существо, что воровство было для нея приятным пороком, чем-то в роде наслаждения. Быть может, она сознательно крала у богатых, чтобы иметь удовольствие наделить бедных. Надо самому испытать бедность, чтобы понять наслаждение делать добро!

М-с Фарбротер поздоровалась с гостем очень весело, но несколько формально и решительно. Во-первых, она объявила Лейдгату, что у них в доме очень редко нуждаются в медицинской помощи, потому-что она с детства приучала своих детей носить фланель и никогда не объедаться, а последнюю привычку она считала главной причиной, почему люди так часто прибегают к помощи докторов. Лейдгат заступился за всех детей вообще, говоря, что они часто страдают не от своей невоздержанности, а от невоздержанности родителей. Но м-с Фэрбротер нашла такой взгляд на вещи весьма опасным.

-- Природа справедливее людей, возразила она, - иначе каждый злодей имел-бы право ссылаться на своих предков и говорить, что их-бы следовало вешать, а не его. Зачем обращаться к тому, что уже прошло, и чего мы не можем проверить^?

-- Матушка в одном отношении очень похожа на Георга III, тонко заметил викарий: - она не любит метафизики.

-- Я не люблю неправды, Кэмден, гордо возразила мать. - Я всегда говорю: держитесь крепко нескольких истин и отражайте ими все нападения. Когда я была молода, м-р Лейдгат, никто не разсуждал о добре и зле. Мы знали свой катехизис, и этого было достаточно; нас учили читать наизусть "Верую" и исполнять наш долг. Все почтенные представители церкви держались одних и тех-же мнений. А теперь что делается? самые благочестивые книги - и те подвергаются критике!

-- Отчего-же и не поспорить, заметил Лейдгат, - это очень приятное развлечение для людей, любящих отстаивать свои убеждения.

-- Да, но ведь матушка всегда уступает в споре, лукаво ввернул викарий.

-- Нет, нет, Камден, тебе не следует вводить м-ра Лейдгата в заблуждение насчет меня. Я никогда не оскорблю памяти своих родителей, отказываясь от тех правил, в которых они меня воспитали. Каждому из нас известны последствия перемены убеждений. Стоит только раз изменить своим принципам, а там уж и 20 раз изменишь. А я нахожу, что человек может очень свободно раз переменить убеждение, если он встретит такие аргументы, которые ему докажут, что он до сих пор ошибался.

-- Но из этого еще не следует, что вслед затем он постоянно будет иметь свой взгляд, отвечал Лейдгат, которого очень забавлял решительный тон старой леди.

-- Извините, сэр. Для человека с твердым умом нет надобности ни в каких аргументах. Отец мой никогда не менял своих убеждений и говорил простые нравственные проповеди без всяких аргументов, а это был такой отличный человек, каких мало на свете. Назвать хорошим человека, руководящагося одними аргументами, все равно, что похвалить обед, прочитав его описание в поварской книге. Таково мое мнение, и я уверена, что меня поддержат в этом случае все те, кого вздумали бы угостить таким обедом.

-- Еще-бы, матушка! воскликнул м-р Фэрбротер. - Описанием обеда по книге сыт не будешь.

-- По моему, между таким человеком и таким обедом разницы никакой не существует, продолжала леди. - Мне ужь под 70 лет, м-р Лейдгат, - и я человек опытный. Я не охотница до нововведений, хотя их теперь расплодилось множество и здесь, и повсюду. Оне прокрались к нам вместе с гнилыми материями, которых ни мыть, ли носить невозможно. Не так бывало в моей молодости. Духовное лицо всегда глядело духовным лицом, а священник, вы могли заранее быть в том уверены, был непременно джентльмен, если еще не выше по происхождению. А теперь является вдруг какой-нибудь диссидент, и, на основании каких-то доктрин, намеревается столкнуть Ммоего сына с места. Кто-бы он там ни был, этот пришлец, м-р Лейдгат, но я с гордостью могу сказать, что мой сын, как проповедник, может стоять на ряду с первыми проповедниками во всем королевстве, не только в этом городишке, который не имеет никакого значения, так, по крайней мере, это кажется мне, - уроженке Эсчестера.

-- Матери никогда не бывают пристрастны, заметил улыбаясь м-р Фэрбротер. - Что-то говорит о Тэйке его мать, как вы думаете?

-- Ах, бедная! в самом деле, что-то она говорит? сказала м-с Фэрбротер, резкость которой тотчас-же смягчилась от сочувствия к материнским слабостям. - Я убеждена, впрочем, что внутренно она говорит сама себе правду.

-- Любопытно было-бы знать, в чем состоит эта правда? спросил Лейдгат.

-- Я вам сейчас разскажу, отвечал викарий. - Дурного тут ничего нет. Вероятно она говорит, что у Тэйка много усердия к делу; но что он человек не совсем ученый, не совсем умный, потому что я с ним не схожусь во взглядах...

-- Ах, Камден! восклинула мисс Винифред. - Разве ты не знаешь, что Грифин и его жена сказали мне сегодня, что м-р Тэйк говорил, что им не станут давать угольев, если они по прежнему будут ходить слушать твои проповеди.

"Слышишь? каково?"

-- Бедняки, бедняки! промолвила вслух мисс Нобль, соболезнуя, вероятно, о двойном лишении - проповеди брата и угольев. Но викарий быстро возразил сестре.

-- Ничего нет мудреного, сказал он; - они не моего прихода. Притом, я не думаю, чтобы мои проповеди, в их глазах, стоили охабки угольев.

-- М-р Лейдгат, провозгласила старуха мать, не будучи в силах пропустить этого замечания без внимания. - Вы не знаете моего сына, он всегда ценит себя ниже, чем следует. Я не даром твержу ему постоянно, что, унижая себя, он унижает дар божий, сделавший его превосходным проповедником.

-- Ну, матушка, это вероятно намек, чтобы я уводил поскорее м-ра Лейдгата к себе в кабинет, сказал смеясь викарий. - Доктор, заключил он, обращаясь к Лейдгату: - я ведь обещал показать вам свою коллекцию, не пойдти-ли нам посмотреть се?

Все три леди горячо возстали против этого. М-ра Лейдгата нельзя уводить, настаивали оне, пока он не выпьет другую чашку чаю. У Винифред много еще чая в чайнике. Что за спех Кэдмону тащить дорогого гостя в свою берлогу, наполненную разными гадами в спирту и насекомыми в ящиках, где даже на полу и ковра нет. Пусть м-р Лейдгат извинит это. Не лучше-ли-бы в карточки поиграть? Весь этот поток слов доказал, что хотя викарий и служил для всего женского пола своей семьи образцом человека и проповедника, его все-таки порядком водили на уздечке. Лейдгат, со свойственной каждому холостяку ветренностью, пожалел, зачем м-р Фэрбротер не воспитал своих дам, как следует.

-- Матушка не привыкла, чтобы я принимал гостей, интересующихся моими коллекциями, сказал викарий, отворяя дверь своего кабинета, который действительно щеголял отсутствием всякой мебели. Единственными украшениями его были - короткая фарфоровая трубка и табачница.

-- Ваши братья, доктора, не все кажется курят, продолжал он, указывая Лейдгату на трубку (причем тот улыбнулся и отрицательно покачал головой), - а нам священникам, оно-бы даже и не подобало. Зато ведь и достается-же мне от Бюльстрода и компании за нее! А они сами того не знают, что если-бы я бросил трубку, то чорту был-бы праздник.

-- Понимаю, отвечал Лейдгат. - Вы верно человек раздражительного характера, вам необходимы успокоительные средства. Я тяжелее вас на подъем. Трубка сделала-бы меня лентяем. Я непременно превратился-бы в сидня и не мог-бы от нея оторваться.

-- А вы разве все свое время намерены посвятить трудам? спросил викарий. - Я старше вас 10-ю или 12-ю годами, а уже устроил себе полюбовную сделку с жизнью, завелся своим коньком и стараюсь только, чтобы он не очень меня увлекал. Посмотрите, прибавил он, открывая несколько выдвижных ящиков. - Мне сдается, что я собрал здесь всевозможные энтомологическия редкости нашей местности. Я занимаюсь и фауной, и флорой одинаково; но собрание насекомых у меня замечательно хорошо. Здешний край необыкновенно богат прямокрылыми, не знаю только которые... А-а! вы изволите разсматривать стеклянную банку, вместо того, чтобы меня слушать, заключил викарий. - Видно вас насекомые совсем не интересуют?

-- Напротив, я положительно увлекся этим громадным аненцефалом, отвечал Лейдгат, внимательно разсматривая банку со спиртом. - У меня никогда по было времени заниматься натуральной историей. Более всего меня интересовала конструкция тел животных; этот вопрос прямо касается моей медицинской профессии. Других коньков у меня нет. Передо мной целое море науки, нужно уметь только плавать по нем.

-- Да, вы счастливый человек, заметил со вздохом м-р Фэрбротер, повернувшись на каблуке и начиная набивать себе трубку. - Перед вами живой труд, вам не нужно, подобно мне, рыться в сухих старинных книгах и вникать в темный смысл еврейских изречений. Извините, если я вас закурил, прибавил он, затягиваясь своей трубкой.

Лейдгата очень удивила такая откровенность со стороны викария; теперь он еще более убедился, что м-р Фэрбротер выбрал себе карьеру совсем несоответствующую его наклонностям и характеру. Посмотрев на красивый ряд полок и ящиков с коллекциями цветов и насекомых, равно как на шкап, наполненный дорогими иллюстрированными изданиями натуральной истории, Лейдгат понял, куда викарий употребляет свой выигрыш в карты, и мысленно пожелал, чтобы деньги эти шли на более полезное дело, чем прихоть.

Неуместная, повидимому, откровенность м-ра Фэрбротера, не имела в себе ничего отталкивающого, он не забегал вперед, чтобы извиниться в своей слабости перед собеседником, а просто желал высказать ему то, что лежало у него на душе. Вероятно, он сам почувствовал, что было что-то неловкое в его преждевременной короткости с гостем, потому что покурив немного, он сказал:

-- Я вас еще не предупредил, м-р Лейцгат, что ваша личность знакома мне гораздо более, чем моя вам. Помните-ли вы Троулэя, жившого с вами как-то в Париже на одной квартире? Мы с ним вели переписку и он часто мне об вас говорил. Когда вы сюда приехали, я не был уверен, что вы именно тот Лейдгат, о котором я так много слышал; но потом чрезвычайно обрадовался, узнав, что это вы. Виноват в одном: я забыл, что обо мне-то вам никто еще ничего не говорил.

Лейдгат понял деликатность викария.

-- Кстати, сказал он, - что сталось с Троулэем? Я совсем потерял его из вида. Он был жаркий последователь французских социальных систем и все собирался в какие-то леса отыскивать Пифагорову общину. Что он пошел туда или нет?

-- Куда ему идти! Он доктором в Германии на водах и женился на богатой пациентке.

что виною всему сами люди, прибегающие ко лжи и шарлатанству и советовал ему вместо того, чтобы идти ратовать против лжи за тридевять земель, заняться искоренением шарлатанства у себя дома.

-- А знаете-ли, что ваше предложение было труднее выполнить, чем основать Пифагорову общину, сказал викарий. - Вы не только возстановите против себя ветхого Адама, взявшись изменить обычаи докторов, но наживете еще кучу врагов. Вы видите, что я не даром прожил лишних 12 лет против вас. Однако - тут викарий умолк и через минуту заметил - однако вы опять в банку заглядываете? Не хотите-ли выменят ее у меня на что нибудь? Я дешево не отдам свой товар.

-- Не возьмете-ли вы на промен двух морских мышей в спирту? спросил Лейдгат. - Отличные экземпляры! А в придачу к ним я вам дам новое сочинение Роберта Брауна: "Микроскопическия наблюдения над цветочной пылью", если только этой книги нет еще у вас.

-- Вижу, что вам сильно хочется иметь моего урода, сказал с улыбкой м-р Фзрбротер, - нужно-бы подороже назначить цену. Что, если я вам предложу следующее условие: осмотреть все мои ящики и сказать свое мнение насчет новых моих экземпляров? - Говоря это викарий расхаживал с трубкой во рту по комнате и с любовью останавливался то перед одним, то перед другим ящиком. - Это будет первым уроком дисциплины для вас, как для молодого доктора, обязанного угождать своим пациентам в Мидльмарче. Помните, что вам нужно приучать себя к терпению. Ну, ужь так и быть, позволяю вам взять себе урода на ваших условиях.

-- Не находите-ли вы, что люди иногда пересаливают, желая угодить всем и каждому и доводят себя до того, что ими начинают пренебрегать теже дураки, которым они угождают? заметил Лейдгат, подходя к м-ру Фэрбротеру и разсеянно осматривая насекомых, расположенных по классам и их названия, написанные изящнейшим почерком над каждым ящиком. - Самый верный путь к достижению своей цели, это - уменье дать почувствовать другим, что вы знаете себе цену, тогда люди будут соглашаться с вами непременно - льстите вы им или нет - все равно.

Нам предстоит одно из двух, или лишиться места и остаться без куска хлеба, или надеть хомут и идти туда, куда нас толкают вожаки. Однако, взгляните на этих изящных жуков, заключил добродушно викарий.

Лейгдат по неволе должен был сделать обзор каждому ящику, потому-что м-р Фэрбротер, смеясь сам над собой, настаивал все-таки, чтобы он это сделал.

-- Кстати о хомуте, начал снова Лейдгат, когда они уселись рядом. - Я давно уже порешил отнюдь не подставлять под него шеи. Вот почему я и в Лондоне не остался практиковать. Будучи еще студентом, я ужь получил отвращение от того, что там видел; сколько там демократического пустословия, обманов, крючкотворства. В провинции у людей меньше претензий на знание, меньше общественной жизни, за то и самолюбие не так часто задевается; можно жить спокойно, крови себе не портить и заниматься делом.

-- Да, вам хорошо так разсуждать, вы стоите на выгодном месте, медицина ваше призвание, вы выбрали себе профессию до вкусу, сказал викарий, - а вед не всем это удается; приходится раскаиваться - да поздно. Но я вам все-таки советую не очень разсчитывать на свою независимость, как раз попадетесь в плен.

-- То есть попаду в семейные оковы, хотите вы сказать? спросил Лейдгат, подозревая, что м-ра Фэрбротера несколько гнетут эти оковы.

У меня есть знакомый прихожанин, очень умный человек, который едва-ли-бы съумел устроить свою карьеру так, как он ее устроил теперь, еслибы у него не было жены. Вы знаете Гартов? Мне кажется, что они не лечатся у Пикока.

-- Нет, не знаю; но в Ловике, при старике Фетерстоне, постоянно находится какая-то мисс Гарт.

-- Это их дочь, отличная девушка.

-- Она чрезвычайно спокойного характера, я почти не заметил её присутствия в доме.

-- За то она обратила на вас большое внимание, сказал викарий.

"еще-бы!").

-- Впрочем, она не пропускает никого без внимания. Я ее готовил к конфирмации - прекрасная девушка, большая моя фаворитка.

М-р Фэрбротер несколько минут сряду курил молча, видя, что его гость не очень интересуется подробностями о Гартах. Наконец, викарий положил трубку на стол, вытянул ноги и, подняв с улыбкой свои ясные глаза на Лейдгата, заметил:

-- А ведь мы, жители Мидльмарча, не такие ручные, какими кажемся с первого раза. У нас есть свои интриги и свои партии. Я, например, принадлежу к одной партии, а Бюльстрод к другой. Если вы подадите голос за меня, то очень обидите Бюльстрода.

-- А что там такое затевается против Бюльстрода? спросил Лейдгат с особенным выражением в голосе.

-- До этого мне положительно нет никакого дела, сказал несколько надменно Лейдгат. - Но у него, кажется, есть отличный план для устройства больницы и он, как я слышал, жертвует огромные суммы на полезные, общественные учреждения. Мне он может пригодиться во многих случаях, и потому я не стану обращать никакого внимания на его религиозные мнения.

-- Очень хорошо, сказал викарий, - но из этого не следует еще, чтобы вы меня обижали. Я ведь не навязываю никому своих убеждений, но с Бюльстродом мы не сходимся во многих взглядах. Я не люблю той секты, к которой он принадлежит. Секта эта состоит из невежд, которые своими благодеяниями делают больше неприятностей, чем добра своим ближним. Их система есть что то такое в роде светско-духовного вербования; они, право, смотрят на все человечество, как на пищу для себя, чтобы при помощи её, им легче было попасть на небо. Со всем тем, прибавил он улыбаясь, - я никогда не скажу, чтобы больница Бюльстрода была вещью нехорошей; чтож касается его намерения оттереть меня от старой больницы, на том основании, что я зловредный человек, то мы с ним квиты в этом отношении: я его считаю таким-же зловредным. На себя самого я вовсе не смотрю, как за образцового священника, - я приличное орудие - и более ничего.

Лейдгату что-то не верилось, чтобы викарий искренно сам в себя бросал камнем. Образцовый священник, точно также как образцовый доктор, должны считать свою профессю лучшей изо всех и принимать всякое знание, как пищу для нравственной патологии и терапевтики.

-- Какую-же причину представляет Бюльстрод для того, чтобы посадить другого на ваше место? спросил он у викария.

найдти для больницы несколько свободных часов, а 40 фунтов были-бы мне очень кстати. Вот вам вся суть дела. Перестанем, однако, говорить об этом, заключил викарий. - Я хотел только предупредить вас, что если вы подадите голос за другого, то, по крайней мере, не подставляйте мне ногу. Обойтись без вас я не могу. Вы для меня, в некотором роде, кругосветный плаватель, поселившийся среди нас. Поддержите мою веру в антиподов и потому разскажите мне, как они там живут в Париже.