В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые. Глава XIX. (старая орфография)

ГЛАВА XIX.

В то время, когда Георг IV еще царствовал в уединении Виндзора, когда герцог Веллингтон был первым министром, а м-р Винци мэром древней мидльмарчской корпорации - в это время, м-с Казобон, урожденная Доротея Брук, совершая свое брачное путешествие, прибыла в Рим. Тогда люди, были на 40 лет невежественнее и неопытнее против настоящого поколения. Путешественники нередко оказывались большими невеждами по части высших искуств и являлись в галлереи и музеи, не озаботившись запастись предварительными сведениями в своей голове, не имея даже гидов в кармане. Один из знаменитейших критиков той эпохи, описывая картину, на которой была изображена усыпанная цветами могила вознесшейся св. Девы, был настолько несведущ, что решился написать, что на этой картине в виде орнамента нарисована ваза с цветами. Романтизм, начинавший уже вторгаться в поэзию и науку, не успел еще дать своей закваски характеру всей эпохи и войдти в плоть и кровь всего цивилизованного человечества. Он начинает бродить пока только в пылких душах восторженных, длинноволосых германских артистов, наводнявших в ту пору Рим, да кое-кто из молодежи других наций, работая или просто вертясь около них, время от времени почти невольно попадал вместе с ними в водоворот возникавшого движения.

В одно прекрасное утро, молодой человек, волосы которого были приличной длины, хотя очень густы и кудрявы, а туалет чисто английского покроя, стоял в Бельведере Торсо, в Ватикане и, из окон круглых сеней, любовался великолепным видом на горы. Он до того был погружен в созерцание природы, что не заметил подошедшого к нему сзади черноглазого, оживленного немца, который, положив ему руку на плечо, произнес с сильным акцентом.

-- Иди сюда скорее, пока она еще не переменила позы!

Кудрявый юноша быстро повернулся и оба приятеля, пробежав мимо картины, изображающей Мелеагра, спустились вниз по лестнице в залу, где находится статуя отдыхающей Ариадны, известной в то время под именем Клеопатры. Мраморная нимфа лежит распростертая во всем сладострастии своей красоты и тонкая ткань покрова обвивает её тело с нежностью и прозрачностью цветочного лепестка. Художники поспели во время: около самой статуи, прислонившись к колонне, стояла девушка цветущей красоты, роскошное тело которой, нисколько нетерявшее от сравнения с фигурой Ариадны, было облечено в какую-то серую, квакерскую одежду. Длинный плащ, застегнутый у самого горла, был отброшен за плечи, прелестная ручка без перчатки подпирала свежую щеку; белая касторовая шляпа, обрамлявшая лицо девушки и темно-каштановые её волосы, заплетенные в две косы, движением руки были откинуты немного назад. Молодая красавица не смотрела на статую; повидимому, она даже не думала об ней: её большие глаза были устремлены на полосу солнечного луча, упавшую на пол. Но она тотчас-же очнулась, как только оба незнакомца подошли к Клеопатре и внезапно остановились, как-бы с намерением полюбоваться на мраморную нимфу; не взглянув даже в ту сторону, где находились оба художника, прелестная женщина направилась к горничной, бродившей по зале, недалеко от нея.

-- Что та скажешь об этих двух безподобных экземплярах? спросил немец, заглядывая в лицо приятелю, видима ища в нем сочувствия, но не дождавшись ответа, быстро продолжал: - Перед нами лежит древняя красавица, точно живая, не смотря на мрамор; она как-бы замерла в полном сознании своей чувственной прелести, а рядом с нею стояла другая красавица, не мертвая, но живая, олицетворение христианской чистоты и целомудрия. Ее следовало-бы нарядить монашенкой; мне показалось, что она одета в обычный костюм квакеров; но дали-бы мне волю - я-бы сейчас надел на нее рясу и покрывало и снял-бы с нея портрет. Знаешь-ли что? Она не девушка, а женщина. Я заметил обручальное кольцо на её безподобной левой руке. Иначе, я право-бы подумал, что желтолицый филистер отец её, а не муж. Я видел, как он с ней прощался задолго перед этим, и теперь я нечаянно застал ее одну в такой великолепной позе. Подумай только. Ну, если он богат и пожелает снять с нея портрет? Ах! лучше ужь на нее не смотреть, вон она уходит. Пойдем, проводим ее до дому.

-- Нет, нет, возразил его товарищ, слегка нахмурив брови.

-- Какой ты странный, Владислав! возразил пылкий германец. - Тебя она, видно, также поразила. Ты с ней знаком?

-- Я знаю, что она замужем за моим кузеном, отвечал Виль, пробираясь через залу с озабоченным лицом, между-тем, как приятель не отходил от него ни на шаг и с любопытством следил за каждым его движением.

-- Как? она замужем за этим филистером? воскликнул художник. - Да ведь он глядит скорее дядей, чем мужем - оно-бы и полезнее было, по правде сказать.

-- Он совсем мне не дядя, заметил с некоторым раздражением Владислав; - я тебе говорю, что он мне троюродный брат.

-- Schoen, schoen! Не брюжжи пожалуйста! Надеюсь, что ты не сердишься за то, что я нахожу мистрис кузину прелестнее всех мадонн на свете?

-- За что-жь тут сердиться? Пустяки какие! Я ее видел всего раз в жизни, минуты две не больше, в тот день, когда мой кузен представил меня ей перед моим отъездов из Англии. Они тогда еще не были женаты. Я даже не знал, что они поедут в Рим.

-- Да, но ведь ты верно отправишься теперь к ним с визитом, ты узнаешь их адрес, это легко сделать, так-как фамилия тебе известна. Хочешь, пойдем сейчас вместе на почту? А ты ужь поговори, пожалуйста, с мужем-то о портрете.

-- Отстань, Бога ради, Науман! воскликнул Видь. - Мне теперь не до тебя. Я совсем голову потерял. Ведь я не такой нахал, как ты.

-- Ба! это все от того, что ты дилетант в искустве, amateur. А если-бы ты был истинный артист, ты-бы сейчас почувствовал, что мистрисс кузина - это античная красотка, воодушевленная духом христианства, что это, в некотором роде христианская Антигона; что это чувственная страсть, порабощенная духовной силой.

-- Да, и что твоя кисть должна обезсмертить ее, не правда-ли? сказал Виль. - Что этому божественному образу придется только поклоняться, когда ты его передашь на полотно? Положим, что я amateur, по твоему, но я не думаю, чтобы вся вселенная могла отразиться в твоих, никому неизвестных произведениях.

-- А между-тем, она отражается в них, мой милый, - отражается чрез посредство мое, Адольфа Наумана, крепко стоящого за истинное искуство, отвечал добродушный художник, положив опять руку на плечо Владислава и ни мало не смущаясь тоном непонятного для него неудовольствия в голосе приятеля. - Посуди сам! Я, как человек, составляю звено вселенной - не правда-ли? Мое призвание живопись; - как живописец, я постиг (а это ужь признак гения), что твоя тетушка - во втором колене или бабушка в третьем - может служить моделью для картины. Из этого следует, что вселенная должна отразиться в будущем моем произведении, и для этого она изберем своим орудием мою грешную личность. Согласись, что это верно?

-- Ну, а если явится другое орудие, в форме моей личности, и оно станет тебе поперег дороги? Что ты на это скажет? Дело-то тогда не будет так легко, как оно теперь тебе кажется! возразил Виль.

-- Совсем нет, результат борьбы будет один и тот-же - быть или не быть картине - надеюсь, что это логично!

Виль не мог долее выдержать перед невозмутиным спокойствием товарища и разразился смехом.

-- Не могу, отвечал Виль. - Это все глупости, Науман! Английския леди не пойдут в модели в первому попавшемуся живописцу. Притом, ты слишком гоняешься за эфектами в своих картинах. А лучше-бы тебе рисовать простые портреты, доступные понятию каждого любителя живописи. Впрочем, что значат ваши женские портреты? Все ваши краски и законы пластики слишком слабы для выражения натуральной красоты. Оне затемняют и даже уничтожают именно то, что следовалобы изобразить рельефнее. Живое слово гораздо лучше умеет передать прекрасное.

-- Да, для тех, кто не умеет рисовать, сказал Науман. - В этом случае ты действительно прав. Впрочем, друг мой, я тебе давно советовал бросить живопись.

Любезный артист метко пустил стрелу; но Владислав сделал вид, что не почувствовал укола и продолжал, как ни в чем не бывало:

-- Живое слово воспроизводит живой образ, тем более очаровательный, что он носится перед очами зрителя, как в тумане, тогда как полотно резко выдает все его недостатки. Я особенно хорошо это понимаю, смотря на изображение женщин. Прелесть лица и тела женщины не состоит из одного сочетания теней и красок, - нет, тут необходимо подметить выражение, жизнь. Женщина ежеминутно меняется. Возьмем хоть ту красавицу, которую ни сейчас видели, ну как ты передашь на полотне её голос?? А между-тем, голос еще более божествен, чем вся её наружность.

тетушка! Племянник вместо дядюшки! трагедия!..

-- Науман, мы с тобой поссоримся, если ты еще раз осмелишься назвать эту леди моей теткой, сказал Виль.

-- Мистрисс Казобон.

-- Отлично! Но представь себе, что, вместо тебя, с ней познакомлюсь я, и что она сама пожелает иметь свой портрет?

у него лежал на сердце камень, точно дело это действительно до него касалось. Есть-же на свете такие характеры, постоянно создающие себе сомнения и столкновения в драмах, которых однакож никто с ними не собирается розигрывать. Их щекотливость безпрестанно задевает предметы, лежащие в невинно-спокойном состоянии.