В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга II. Старые и молодые. Глава XX. (старая орфография)

ГЛАВА XX.

Два часа спустя, Доротея сидела в одной из внутренних комнат, устроенной в виде будуара, в великолепнейшем отеле, на Сикстинской улице.

Мне очень грустно сознаться, что она в эту минуту горько плакала, и плакала с тем наслаждением, с каким плачут женщины гордые, привыкшия сдерживать свои чувства при других и позволяющия себе иногда давать волю сердцу, когда оне остаются одне, без свидетелей. М-р Казобон должен был еще не скоро возвратиться из Ватикана.

Доротея, однакож, не выяснила самой себе истинной причины, своего горя. Под влиянием разных мыслей и чувств, она рыдала неудержимо, укоряя себя в то-же время в непозволительной слабости духа. И в самом деле о чем ей было плакать? Замуж она вышла по собственному выбору; брак её имел то преимущество перед браками обыкновенных девушек, что она, смотрела на него не как на удовлетворение страсти, а как на начало новых обязанностей. В характере своего мужа она также не нашла ничего нового; с первых дней своего знакомства с ним, она убедилась, что он гораздо умнее и образованнее её, и что большую часть своего времени он станет посвящать таким научным занятиям, в которых она не в силах будет принимать участия. Кроме того, едва сойдя со школьной скамьи, она уже попала в Рим, в этот исторический город, где минувшие века проходят как погребальная процессия перед глазами зрителя, в форме неведомых нам образов и собранных из разных стран мира трофеев.

Эти изумительные развалины еще более придавали характер какого-то странного сновидения всей обстановке её новобрачной жизни. Втечении первых пяти недель своего пребывания в Риме, по утрам, в ясную погоду, когда осень и зима, подобно счастливой чете, идут дружно рука в руку, предчувствуя, что один из них должен вскоре умереть, оставя другого в грустном одиночестве, - в такие дни Доротея обыкновенно каталась, сначала с мужем, а впоследствии, почти всегда с Тантрип и с своим опытным курьером. Ее возили осматривать лучшия галлереи, знаменитейшия воды, величественные развалины и самые известные церкви; но все эти прелести и чудеса, наконец, перестали ее занимать и она охотнее стала ездить за город, в горы, где ей дышалось гораздо легче между небом и землей, вдали от тягостного зрелища мирового маскарада, в котором её собственная жизнь, в образе загадочной маски, казалось ей, принимала также деятельное участие.

Для тех, кто осматривал Рим под животворным влиянием науки, вдыхающей жизнь во все исторические памятники и открывающей следы связи прошедшого с настоящим, - для таких туристов Рим должен являться центром умственной жизни и представителем вселенной. Но представьте себе теперь молодую девушку, воспитывавшуюся в английской и швейцарской школах самого пуританского направления; вскормленную, так сказать, скудными руководствами учителей протестантов и изучившую искуство в самой тесной ребяческой рамке; - представьте себе эту девушку, страстную по натуре, которая каждую свою обязанность, каждую маленькую дозу своих знашй возводят на степень принципа и в действиях своих руководится им; которая по живости и впечатлительности своего характера, даже из мира отвлеченных идей выносит наслаждение или горе; - представьте себе девушку, только-что превратившуюся в женщину, мечтавшую с восторгом о предстоящих ей новых обязанностях, и вдруг попавшую в омут самых смутных тревог о своей личной доле; - представьте себе теперь, какое впечатление должны были произвести на нее историческия развалины древней императорской и впоследствии, папской столицы. Впечатления, производимые вечным городом, могут легко ложиться на нимфоподобных английских мисс, которые смотрят на посещение его развалин, как на приятный пикник в обществе знакомых иностранцев и соотечественников друзей. Но на Доротею пребывание в Риме произвело глубокое, потрясающее впечатление. Ее поражали все эти руины, базилики, дворцы, Колизей, возвышавшиеся среди пошлой будничной обстановки; вместо прежней энергии и страстности древних римлян, она встречала на каждом шагу одно суеверие и предразсудки; со стен и сводов великолепных зданий на нее смотрели отовсюду, точно живые, образы титанических героев и богов; длинные ряды изящных мраморных статуй в различных позах своими вечно открытыми глазами глядели как-то удивленно на двигавшийся кругом мелкий люд; весь этот фантастический мир картин и скульптурных произведений, изображавший идеалы славы, чувственности или духовного настроения, и носивший на себе теперь следы забвения и разрушения, - все это сначала охватило ее каким-то электрическим током восторга; но вслед затем она испытала болезненное чувство от наплыва подавляющих душу смутных представлений всего виденного ею. Туманные и яркие образы пробудили её молодые силы и запечатлелись в её памяти так резко, что много лет спустя, они воскресали в её воображении даже в такия минуты, когда она вовсе об них не думала. Воспоминания имеют то свойство, что оне на яву, как-будто во сне, проносятся пред мысленными очами человека, подобно длинному ряду картин волшебного фонаря. Часто, в минуты грустного одиночества, испытанные Доротеей втечении жизни, ей представлялся обширный храм св. Петра, громадный бронзовый балдахин над главным алтарем, мозаическия отображения пророков и евангелистов в куполе и красные драпировки, развешанные, по случаю рождественских праздников, во всем углах.

В припадке отчаяния Доротеи не было ничего исключительного. Кто из нас смолоду не смущался от мысли, что он оставлен на произвол судьбы и что старших до него как-будто дела нет. Поэтому в положении м-с Казобон, которую мы застали в горьких слезах шесть недель спустя после свадьбы, не было ничего трагического. Некоторое разочарование, упадок духа в ту минуту, когда действительность оказывается не тех, чем мы ее воображали, - вещь весьма обыкновенная.

Итак, Доротея плакала, и если-бы у нея потребовали отчета в её слезах, ей пришлось-бы отделаться общими фразами, потому что передать отчетливо причину своего горя ей было-бы также трудно, как выразить словами тонкие переливы света и тени в картине. Действительность, заменившая её девическия мечты, сложилась из таких неуловимых мелочей, что она сама не в состоянии была-бы определить, в чем именно заключалось изменение в её взгляде на м-ра Казобона и в её супружеских отношениях к нему. Для нея не настал еще час признать эту перемену, как совершившийся факт, и еще менее считать потрясенным то глубокое благоговение к мужу, которое составляло необходимое условие её существования, и потому теперь она была убеждена, что, рано или поздно, её прежнее чувство в мужу возродится в ней с новой силой. Притом, для Доротеи было немыслимо разорвать связь с прошлым и начать безпорядочную жизнь, не имея в виду какой-нибудь другой возвышенной привязанности; но она находилась теперь в таком периоде жизни, когда пробудившияся силы её натуры еще более увеличивали шаткость её стремлений. Первые месяцы брака бывают нередко критической эпохой для женщины, с тою только разницей, что в этом случае положение одной можно сравнить с волнением воды в луже, а положение другой - с бурей на море, - с бурей которая после мало-по-малу утихает, уступая место полному спокойствию.

Отчего-же у Доротеи изменился взгляд за м-ра Казобона?

Разве он не был таким-же ученым человеком как прежде? Разве его обращение с нею или его чувства стали не те, как были прежде? Не виновата-ли тут изменчивость женской натуры? Казобон все тот-же, он верен по старому своим хронологическим вычислениям, он изучает по прежнему не только теорию науки, но даже имена лиц следовавших этой теории; у него на каждый ученый вопрос, по обыкновению, всегда готов ответ; а Рим, более чем всякий другой город, представляет обширное поле для обогащения себя новыми сведениями. Давно-ли сама Доротея с таким восторгом мечтала о возможности облегчить тяжкое бремя труда, лежащее на плечах этого ученого изыскателя, предпринявшого издание важного археологического сочинения. Что бремя этой работы тяготило м-ра Казобона теперь, более чем когда либо, - это было ясно как день.

Впрочем, все эти разсуждения не поведут ни к чему. В жаркий полдень нечего искать свежей утренней росы. Факт несомненный, что мужчина, успевший понравиться молодой девушке после нескольких недель знакомства с нею или так называемого "ухаживанья", представлялся её воображению совсем в другом виде, чем каким он оказывается впоследствии, сделавшись её мужем; выигрывает-ли он или проигрывает от близкого знакомства с ним, это другой вопрос; но дело в том, что он никогда не остается прежним идеалом в глазах жены. За первым разочарованием в любви быстро последовало-бы охлаждение, если-бы на помощь сердцу не являлись иногда некоторые хорошия качества человека, незамеченные вначале.

Точно в такую-же ошибку впадают молодые девушки и женщины, выбирая себе в мужья какого-нибудь блестящого светского франта или государственного человека. В подобных случаях оне вступают в брак очарованные наружным блеском, не замечая недостатков; кончается-же это, большей частью, тем, что молодых женщин вдруг постигает полнейшее разочарование, и оне начинают отрицать в мужьях даже их хорошия качества.

Эти сравнения, конечно, нейдут к м-ру Казобону, потому что он менее чем кто-нибудь был способен пускать пыль в глаза; как человек серьезного направления, он никогда не употреблял никаких усилий для того, чтобы поддерживать в Доротее те иллюзии, сквозь призму которых она смотрела на него. Каким-же образом могло случиться, что по прошествии лишь нескольких недель после свадьбы, Доротея начала вдруг чувствовать, вместо простора и свободы, которых она так пламенно жаждала, - стеснение в присутствии мужа? Конечно, все это произошло вследствие увлечений её до замужества. Во время кратких своих свиданий с женихов, она подмечала все его хорошия свойства и, возводя их на степень добродетели, мечтала о том, сколько счастия оне придадут их супружеской жизни. Но, переступив через порог брака, она убедилась, что надежды её разлетались в прах. Безпредельное поле деятельности, широкий круг обязанностей - все это съузилось, опошлело, и Доротея, разсчитывавшая плыть на всех парусах по широкой реке жизни, увидела, что она плывет по мелкому ручейку.

Будучи еще женихом, м-р Казобон останавливался нередко на таких вопросах, смысл которых был совершенно темен для Дорога; но приписывая свою непонятливость отрывочности их бесед и твердо веря, что впоследствии муж разъяснит ей все это, молодая девушка продолжала слушать с каким-то лихорадочным вниманием м-ра Казобона, когда тот развивал совершенно новый взгляд на Дагона, бога филистимлян, и на других морских богов, и думала в тоже время, что ей необходимо будет впоследствии проникнуть в тайну этого вопроса и приучить себя смотреть с одинаковой точки зрения с мужем на все подобного рода научные предметы. Равнодушный тон жениха и видимое нетерпение, с которым он старался отделаться от Доротеи, когда та обращалась к нему за разрешением какой-нибудь заветной для нея идеи, она приписывала озабоченности и неестественному напряжению мыслей, лт которых и сама страдала в то время, когда была невестой. Но с тех пор, как они поселились в Риме, когда восприимчивая и страстная её натура проснулась от наплыва разнородных впечатлений, когда вследствие вторжений в её жизнь новых элементов, в её уме зародились и новые вопросы, Доротея с ужасом убедилась, что на нее все чаще и чаще нападают припадки гнева и отвращения к своему настоящему положению, что она все более и более падает духом, испытывая постоянно тоскливое одиночество. Утешать себя мыслию, что все архивные ученые похожи на м-ра Казобона, Доротея, конечно, не могла, так-как она ни одного из них не знала, а потому немудрено, что ее охватывало неприятное чувство в то время, когда её муж принимался излагать ей свои взгляды на окружающия их произведения искуства. Очень может быть, что м-р Казобон руководился при этом самыми лучшими намерениями, именно - желанием с достоинством выполнить свою роль наставника; но он объяснял как-будто нехотя, холодно, точно он старался отвязаться поскорее от лежащей на нем тяжелое обязанности. То, что для Доротеи было ново, уже давно потеряло свою прелесть для её мужа; если в былые времена юности он и обладал нежными чувствами, энергией, восприимчивостию, то теперь все это выдохлось, высохло под мертвящим влиянием науки. Когда муж говорил: "Это, кажется, интересует вас, Доротея? Хотите, мы здесь подольше останемся? Я готов подождать, если вы этого желаете," - то ей казалось, что и уйдти, и остаться будет одинаково скучно.

Так, однажды, Казобон обратился к жене с следующим вопросом:

-- Не желаете-ли вы, Доротея, ехать во дворец Фарнезе? Там есть фрески Рафаэля, которые, говорят, заслуживают особенного внимания.

-- А вас они разве интересуют? спросила Доротея.

-- Я слышал, что это замечательные вещи, отвечал м-р Казобон. - Некоторые из этих фресков изображают басню "Купидон и Психея," которую я считаю произведением романтической школы и отнюдь не причисляю к гениальным пифическим творениям. Но если вы любите стенную живопись, то мы можем отправиться в этот дворец. Там собраны лучшия создания кисти Рафаэля; жаль было-бы не видать их, находясь в Риме. Рафаэль такой художник, который съумел сочетать грацию формы с высшим совершенством экспрессии. Таково, покрайней мере, суждение о нем всех знатоков.

Подобные речи, произносимые официальным, однообразным тоном, напоминавшия скорее сухую проповедь священника, чем разговор молодого мужа, далеко не были способны возбудить в Доротее удивление к чудесам вечного города и породить в ней желание познакомиться с этими чудесами. Вообще, для молодой пылкой натуры нет ничего невыносимее, как находиться в постоянном соприкосновении с человеком, в котором долголетние ученые труды заглушили способность сочувствовать всему живому.

Однако были и такие предметы, которыми м-р Казобон занимался с усидчивостью и энергиею, близкими в энтузиазму. Увлеченная этим, Доротея старалась следить за направлением и развитием его мыслей, не принимая в соображение, что такой неуместной навязчивостию она мешает мужу. Впрочем, вскоре она убедилась, что ей не под силу следовать за мужем, да и сам бедный м-р Казобон нередко терялся в лабиринте мифологических и археологических изысканий. Вооруженный светочем науки, он не замечал мрака, его окружавшого, и, погрузясь в разбор рукописей, где разсуждалось о поклонении древних божеству солнца, стал относиться совершенно равнодушно к лучам настоящого солнца.

если-бы он ласково, с участием выслушивал исповедь её сердца, и взамен этого, с своей стороны, также дарил-бы ее откровенностию; если-бы он допускал ее выражать иногда свою любовь теми детскими, нежными ласками, которые составляют потребность для иных женщин, избирающих в детстве какую нибудь плешивую деревянную куклу предметом своих страстных излияний. Доротея-же, по природе своей, была необыкновенно ласкова к людям ей близким. Она была-бы готова целовать руки м-ра Казобона, стирать пыль с его башмаков, если-бы он выражал свое внимание в ней несколько иначе, чем простой вежливостию. Но даже и в этом случае, он, подавая, например, стул своей жене, говорил, что считает такого рода манифестации неуместными и слишком шумными. Совершив с особенным тщанием свой утренний туалет, м-р Казобон покорялся необходимости пользоваться теми удовольствиями, для которых требовался, в описываемую эпоху, изящно сплоенный и туго накрахмаленный галстук, стараясь показать вид, что он на время: отрешился от занимающих его ум серьезных мыслей.

В противуположность методической и сухой натуре м-ра Казобона, Доротея отличалась чрезвычайной мягкостию и впечатлительностью характера. От природы вспыльчивая, она быстро успокоивалась и роптала на себя за излишнюю горячность. Все свои нравственные силы она истрачивала на мелочные волнения, на безпрестанную борьбу с собой и на припадки отчаяния; но вслед затем увлекалась мечтами самоотвержения и возводила в принцип исполнение самых трудных условий жизни. Бедная Доротея! Она была нередко сама себе в тягость, а в то утро, о котором идет речь, она впервые оказалась бременем и для м-ра Казобона.

В это утро, наливая кофе мужу, молодая женщина внутренно решила не давать воли своему, как она называла, эгоизму, и с ласковой улыбкой повернулась в м-ру Казобону, когда тот заговорил с нею.

-- Милая Доротея, начал он, - нам нужно до отъезда из Рима окончить скорее осмотр тех достопримечательностей, которых мы еще не видали, потому что мне-бы очень хотелось вернуться в Ловик пораньше, чтобы встретить там праздник Рождества. Мои изыскания задержали нас здесь гораздо долее, чем я предполагал; впрочем, я надеюсь, что вы это время не скучали. Из всех городов Европы, Рим считается самым замечательным городом, как в научном отношении, так и по части искуств. Я помню очень хорошо, что первое мое помещение Рима казалось мне эпохой в моей жизни; это случилось вскоре после падения Наполеона, когда всем нашим туристам открылся свободный доступ на континент. Мне кажется, что к Риму, скорее чем ко всякому другому городу, можно применить известное выражение: "видеть его - и умереть;" а на вашем месте я бы перефразировал еще эту поговорку и сказал: "видеть Рим в положении новобрачной и потом зажить счастливой женой".

очаровательным, однако самого себя считал образцовым супругом, способным доставить полное счастие хорошенькой молодой супруге.

-- Надеюсь, что вы довольны нашим пребыванием здесь, т. е. результатами ваших научных изысканий? спросила Доротея, делая над собой усилие и желая показать, что она интересуется любимыми занятиями своего мужа.

-- Да-да, отвечал м-р Казобон, с такой интонацией в голосе, что это да можно было скорее принять за нет. - Вообще у меня здесь было много работы, даже несмотря на то, что мне добросовестно помогал секретарь, и только ваше общество, дорогая моя, услаждало мои свободные часы, не давая чувствовать того утомленияв мозгу, которое я испытывал во время своей холостой жизни.

-- Очень рада, что мое присутствие пригодилось вам хоть на что-нибудь, заметила Доротея, невольно вспоминавшая при этом те вечера, когда ей казалось, что м-р Казобон до того погружен в свои занятия, что ему вовсе не до нея.

В голосе её при этих словах послышалось легкое раздражение.

-- Надеюсь, когда мы вернемся в Ловик, продолжала она, - я буду там полезнее для вас, и вы, хотя отчасти, сделаете меня участницей в ваших трудах.

-- Без сомнения, дорогая моя, отвечал м-р Казобон, слегка поклонясь жене. - Собранные мною здесь заметки должны быть приведены в порядок, и если вам будет угодно, вы можете делать из них извлечения, под моим руководством.

приступить к составлению книги, посредством которой ваши обширные познания сделаются общим достоянием и принесут пользу всему миру? Я охотно буду писать под вашу диктовку, охотно буду переписывать все, что вы прикажете, стану делать выборки, - но скажите, - неужели я уж ни на что более не гожусь?

При этом Доротея, по безотчетной, свойственной всем женщинам слабости, слегка всхлипнула и глаза её наполнились слезами.

Такое внезапное проявление неуместной чувствительности чрезвычайно неприятно подействовало на м-ра Казобона; но его в особенности уязвило и раздражило замечание жены, что она для него безполезна. Доротея имела мало понятия о внутреннем мире своего мужа, точно также, как он о её стремлениях; она не догадывалась о его скрытых страданиях, не прислушивалась к биению его сердца и чувствовала только, что сильное волнение охватывает все её существо. М-ру Казобону, в свою очередь, казалось, что жена его чрезвычайно чувствительна и вырвавшийся вопль тайных скорбей её сердца он принял за каприз экзальтированной женщины, находя, что её укор и жесток, и несправедлив. Нам вообще неприятно, кода за нами наблюдают, когда подмечают наши слабости и время от времени делают на них намеки. Каково-же было м-ру Казобону встретить соглядатая в молодой жене, которая, вместо того, чтобы с благоговением смотреть на громадные его тетради, исписанные какими-то каракулями, и с невинностью изящной канарейки взирать в почтительном страхе на ученые занятия мужа, - вдруг является судьей его действий и осмеливается еще колоть его намеками на то, что он считает участие жены в своих трудах излишним! В этом отношении м-р Казобон был точно также щекотлив, как и Доротея, и точно также имел привычку преувеличивать в своем воображении каждый чрезмерно волнующий его факт. В начале своего знакомства с мисс Брук он любовался её способностью правильно относиться к каждому вопросу; но в настоящую минуту он с ужасом увидел, что эта способность быстрого понимания может превратиться в тщеславие, а прежнее благоговение к нему - в самую строгую критику, умеющую отдавать справедливость только успеху и неимеющую ни малейшого понятия о том, каких усилий стоит достижение цели.

Доротея в первый раз увидела, как бледное лицо её мужа вспыхнуло от негодования, когда она окончила свою речь.

-- Душа моя, произнес м-р Казобон, успевший обуздать несколько свое раздражение, - будьте уверены, что я сам очень хорошо знаю, сколько именно потребно времени для того, чтобы окончательно отделать сочинение, о котором не следует людям несведущим произносить поверхностное суждение. Для меня было-бы, конечно, гораздо удобнее произвести временной эфект блестящим миражем неосновательных мнений; но такова горькая участь каждого добросовестного изыскателя, что его преследует негодование нетерпеливой толпы, жаждущей увидеть хоть что-нибудь и неумеющей оценить совершенно законченное произведение. Полезно было-бы этим болтунам воздерживаться от слишком поспешных заключений, потому что им не под силу понять значение творчества при их поверхностном взгляде на умственный труд.

семена из поспевшого стручка в жаркий летний день. Его жена, Доротея, оказывалась теперь ничем иным, как представительницей пустого света, среди которого суждено жить непонятым, несчастным авторам трудов, на выполнение которых употреблена почти вся их жизнь.

Доротея, в свою очередь, вспыхнула от негодования при мысли, чем отплатил ей муж за то, что она заглушила в себе все стремления ради того только, чтобы сделаться участницей в его любимых трудах.

со мной говорили, повторяя, что их нужно привести в порядок; но вы ни разу не упомянули о том, что ваше сочинение должно выйдти в свет. Мне были известны лишь самые ничтожные подробности ваших планов, и на основании их составилось мое суждение. Я просила вас только позволить мне быть вам полезной.

С этими словами Доротея встала из-за стола и вышла из комнаты, а муж её взял со стола письмо и принялся его перечитывать. Обоим супругам было крайне неловко, именно потому, что они не выдержали, оба разгорячились и поссорились. Будь они дома, в тихом Ловике, среди соседей, домашняя стычка прошла-бы почти незаметно; но поссориться во время путешествия, на чужой стороне, когда муж и жена должны составлять, так сказать, целый мир друг для друга, это в высшей степени тяжело и даже глупо. Нет ничего невыносимее натянутых отношений. Сидеть вдвоем с глазу на глаз с мужем и делать вид, что не замечаешь его; подавать жене стакан воды, стараясь не глядеть ей в лицо - разве это естественное положение? Впечатлительной, неопытной Доротее супружеская ссора казалась каким-то страшным несчастием, крушением всей её жизни. Для м-ра же Казобона она служила источником неведомого до сих пор страдания. Он никогда не воображал, чтобы брак мог сделать его, в некотором, роде, невольником, и чтобы молодая жена не только требовала от него особенного в себе внимания, но еще обращалась-бы с ним жестоко, и именно в то время, когда он более всего нуждался в её нежном участии. Вместо того, чтобы служить ему спасением от прежней холодной, безотрадной холостой жизни, брак как-будто поверг его в еще более горькое одиночество.

Ни муж, ни жена не имели духа снова заговорить друг с. другом в это утро. Но отказаться от заранее назначенной прогулки по городу, Доротея не решились, потому что такая капризная выходка с её стороны могла-бы подать повод предположить, что она все еще сердится на мужа, тогда как в её душе уже зашевелилось тайное сознание, что она отчасти сама виновата в происшедшей ссоре. Как-бы ни было справедливоиея негодование, она всегда держалась правила - не требовать от других сознания в вине, а, напротив, самой показать пример снисходительности.

машинально стала ходить по музею, не обращая внимания на окружающие предметы.. У нея недостало на этот раз соображения повернуть назад и ехать, куда глаза глядят. Науман заметил Доротею в ту минуту, когда она оставила м-ра Казобона; молодой художник вошел в одно время с нею в бесконечную галлерею статуй, где и остановился, поджидая Владислава, с которин побился об заклад на бутылку шампанского по поводу какой-то средневековой статуи. Оба приятеля тщательно осмотрели статую и, поспорив еще несколько минут, разошлись. Владислав замешкался в первой галлерее, а Науман пошел вперед, в залу, и тут-то снова встретил Доротею, стоявшую в замечательной по эфекту, задумчивой позе. Молодая женщина не видела ни солнечной полосы, упавшей из окна на пол, ни статуи, перед которой остановилась; она мечтала в эту минуту о родной картине зеленых полей Англии с высокими вязами вокруг, о широких дорогах, окаймленных цветущими изгородями; ей вспомнились её девическия грезы о супружеском счастии, далеко неоправдавшияся в действительности. Но в душе Доротеи не переставал бить живой родник любви к истине, любви, которая, рано или поздно, должна была поглотить все другия её мысли и чувства. Стремиться к этому примиряющему благу, конечно, было гораздо отраднее, чем жить в постоянном раздражении и отчаянии.