В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти.
Глава XXVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти. Глава XXVIII. (старая орфография)

ГЛАВА XXVIII.

М-р и м-с Казобон, возвратясь из своего путешествия, прибыли в Ловик-Манор в середине января. Снег легкими хлопьями падал на землю, когда они подъехали к крыльцу дома. На следующее утро Доротея, перейдя из уборной в столь известный нам зелено-голубой будуар, увидела, что черные стволы лип длинной аллеи перед домом окружены снежной пеленой и что их могучия ветви, покрытые инеем, резко выделяются на сером, сумрачном небе. Эта бесконечная снежная равнина и низко висевшия облака представляли весьма безотрадную картину; самая мебель комнаты, куда вошла Доротея, будто полиняла и обветшала после того, как она ее видела в последний раз. Олень на стенном ковре казался каким-то привидением на грязно-зелено-голубом фоне; даже книги в библиотеке глядели какими-то окаменелостями, а не книгами, только яркий огонь в камине, где пылали сухие дубовые сучья, напоминал о жизни и страсти, олицетворением которых явилась фигура Доротеи, вошедшей в комнату с красными футлярами в руках. В них лежали камеи, купленные для Целии.

Молодая женщина, в свежем утреннем туалете, дышала жизнию и здоровьем; её великолепные волосы, изящно свернутые узлом, карие глаза, горевшие, как звезды, пунцовые губы и белая шея, сливавшаяся с пухом её серо-голубой шубки - все вместе представляло очаровательную картину. Положив футляры с камеями на стол в глубоком алькове окна, Доротея безсознательно накрыла их руками и, взглянув в окно, глубоко задумалась.

М-р Казобон, который поднялся очень рано, жалуясь на сильное биение сердца, давал в библиотеке аудиенцию своему викарному священнику, м-ру Тюкеру. Целия, в качестве сестры, должна была вскоре навестить молодых, а Доротее с мужем предстояло втечении нескольких недель делать визиты и принимать посетителей; словом, впереди Доротею ожидала прежняя, будничная, праздная жизнь, похожая более на сон, чем на действительность. Куда девались мечты о важности супружеских обязанностей? Оне как-будто поблекли вместе с мебелью и замерли вместе с окружающей природой. Где тот светлый путь, по которому она надеялась следовать об руку с мужем? Он сделался недоступен. Её надежды на упоительный мир душевного спокойствия были потрясены в самом основании и омрачены тяжким предчувствием. Когда-же настанут, наконец, дни деятельности для нея, как для жены, готовой на всякое самоотвержение, чтобы поддержать твердость мужа? Нет, эти дни никогда не настанут, по-крайней мере, в том виде, как она об них мечтала! Но, кто знает? Может быть, ей предстоит исполнение каких-нибудь новых обязанностей, которые оживят ее и дадут иное направление её супружеской любви?

Снова посмотрела она в окно: снег покрыл всю землю и густой туман стоял в воздухе. Еще сильнее почувствовала она теперь, что над нею тяготел подавляющий гнет светского общества, которое требует, чтобы женщине доставляли все, не спрашивая от нея ничего взамен; тяготение той среды, живя в которой приходится сдерживать свои порывы - стать в гармонию с деятельностию прочих людей, потому-что на эти порывы смотрят, как на болезненную фантазию; - той среды, где все сжато в узкия рамки условных приличий. Весь характер её домашней жизни, с тех пор, как она прекратила свои детския классные занятия и несносные упражнения на фортепиано, мог быть определен двумя фразами - её вопросом: "что мне делать?" и ответом мужа: "все что угодно, душа моя". Брак, который должен был открыть ей путь к серьезным занятиям, не избавил ее от подавляющей свободы ничего не делать - этой привиллегии женщин достаточных; брак даже не скрасил её праздную жизнь нежными ласками мужа. Вся её цветущая, пылкая молодость должна быть проведена в нравственной темнице, среди грустной местности, в угрюмом, старинном доме с полинялой мебелью, с привидением оленя на стене и с рядами полок, уставленных книгами, которых никто теперь не читал.

В первую минуту, когда Доротея взглянула в окно, она почувствовала тяжесть на сердце; но затем, когда в её голове проснулись воспоминания прошлого, она отошла от окна и стала ходить по комнате. Ей вспомнились мечты и надежды, с какими она, три месяца тому назад, переступила порог этого будуара; ей показалось, что она вызывает их теперь из могилы. Ей показалось, что все эти помыслы и надежды как-бы застыли, что самая её религиозность стала теперь похожа на крик в безириютной пустыне, на борьбу с кошмаром во время сна. Везде и во всем вокруг нея замечалось теперь полное отсутствие жизненности. Она обвела глазами всю эту мертвенную обстановку комнаты и остановилась на миниатюрном портрете тетки м-ра Казобона, Джулии, приходившейся бабушкой Вилю, которая, как она знала, была очень несчастлива в своем замужестве. Перед Доротеей как-бы ожил образ молодой женщины с тонкими чертами и с особенным, неуловимым выражением упорства в. лице. Родные-ли считали её брак несчастным, или она сама убедилась в своей ошибке и глотала горькия слезы в тиши ночной? Доротея много испытала с тех пор, когда она в первый раз взглянула на этот портрет и теперь чувствовала, что между оригиналом и ею есть что-то общее. Всматриваясь в изображение женщины, понявшей, что такое супружеское горе, Доротее вдруг показалось, что черты этого изображения оживляются, губы и подбородок делаются шире, все лицо принимает мужской склад, глаза блестят и смотрят на нее пристально. Доротея покраснела от удовольствия, невольно улыбнулась и, отвернувшись от портрета, опустилась на стул, глядя в даль и, точно разговаривая с кем-то; мало-по-малу улыбка исчезла с её губ и она воскликнула:

-- Как жестоки ваши слова! Зачем вы мне это сказали? Ужасно!..

Она быстро вскочила с места и побежала из комнаты по коридору, с неодолимым желанием увидеть мужа и спросить, не может ли она сделать что-нибудь для него? М-р Тюкер, вероятно, уже ушел и Казобон сидит один в библиотеке. Доротее казалось, что её сомнения разсеются в одну минуту, если муж выкажет радость при её появлении.

Подойдя к темной дубовой лестнице, ведущей в сени, она увидела бежавшую вверх Целию, а сзади её м-ра Брука, который здоровался с м-ром Казобоном. Доротея приняла сестру в свои объятия, а та вскрикнула: "Додо"! и бросилась ее целовать. Обе оне поплакали украдкой, затем Доротея сбегала вниз, чтобы поздороваться с дядей.

вы вернулись. Воображаю, какие вы теперь оба знатоки в искуствах. А? Только Казобон что-то бледен; я ужь говорил ему об этом... Бледен он что-то, понимаешь?.. Видно, он ужь слишком заработался там. В былые времена и со мной тоже случалось: - м-р Брук держал Доротею за руку и смотрел на Казобона: - я описывал местности, развалины, храмы, думал составить полезное руководство, но вскоре убедился, что это может завести меня слишком далеко и что из этого ничего не ведет. Вот и с вашим трудом может случиться тоже самое, понимаете?

Доротея тревожно посмотрела на своего мужа и подумала, что, вероятно, в нем есть какая-нибудь резкая перемена, если люди, давно невидавшие его, толкуют о бледности и нездоровья.

-- Ты, душа моя, не безпокойся, продолжал м-р Брук, заметив выражение лица Доротеи; - давай мужу побольше хорошей говядины и баранины, и он тотчас-же поправится. Ему следовало быть бледным, когда с него писали Фому Аквитанского, понимаешь? Ведь вы нас уведомляли об этом. Фома Аквитанский писал ужь через-чур замысловато, вряд-ли кто его и читает.

-- Он, действительно, автор, недоступный для поверхностных умов, возразил с достоинством м-р Казобон на такое неуместное замечание.

-- Дядя, вы прикажете подать кофе в вашу комнату? спросила Доротея, поспешив прервать этот разговор.

Зелено-голубой будуар принял совершенно другой характер, когда Целия, в такой-же шубке, как и сестра, уселась возле камина и принялась с видимым удовольствием разсматривать камеи, разговаривая совсем о других предметах.

-- А что, приятно съездить в Рим тотчас после свадьбы? спросила Целия, причем щеки её по обыкновению вспыхнули. Доротея давно уже знала привычку сестры краснеть при всяком удобном случае.

-- Ничего нет приятного... то-есть, тебе, душа моя, это не понравилось-бы, отвечала очень спокойно Доротея. (Никому в мире не решилась-бы она поведать, что она думала о своем брачном путешествии в Рим).

-- М-с Кадваладер говорит, что это ужасная глупость пускаться в дальнее путешествие тотчас после свадьбы; она уверяет, будто можно до-смерти надоесть друг другу, а ссориться с комфортом неудобно, потому-что не дома. Вот леди Читам, та ездила в Бат.

Как посланник резвый сердца,

Он выдает тайну его любви.

Другими словами, Целия на этот раз краснела более обыкновенного.

-- Целия! не случилось-ли чего? спросила Доротея, с выражением особенной нежности. - Нет-ли у тебя, в самом деле, какой нибудь новости, которую-бы ты желала сообщить мне?

-- А! понимаю! Исполнилось то, на что я надеялась и на что разсчитывала, произнесла Доротея, взяв лицо Целии обеими руками и всматриваясь в него с невольной тревогой. Вопрос о браке сестры казался ей в эту минуту гораздо серьезнее, чем прежде.

-- Это случилось только три дня тому назад, сказала Целия. - Леди Читам так добра во мне.

-- А ты очень счастлива?

-- Очень! Мы еще не сейчас женимся; нужно многое приготовить. Притом мне самой не хочется спешить свадьбой. Так весело быть невестой! Венчание-же соединит нас на всю жизнь.

-- Он, Додо, все продолжает строить котэджи. Он тебе об их все сам разскажет, когда приедет. Ты будешь рада его увидеть?

-- Еще-бы! Как ты можешь об этом спрашивать!

-- Я очень боялась, чтобы ты не сделалась слишком ученой, заключила Целия, считавшая, повидимому, ученость м-ра Казобона чем-то в роде плесени, которая должна была непременно распространиться на всех тех, кто находится с ним в близких сношениях.