В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти.
Глава XXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти. Глава XXIX. (старая орфография)

ГЛАВА XXIX.

Однажды утром, несколько недель спустя по приезде в Ловик, Доротея... Но почему-жь все одна Доротея? Разве нас должен интересовать только её взгляд на супружество? Я положительно протестую против общей нашей привычки обращать преимущественное внимание на одних молодых героев и героинь романа, которые до конца книги остаются столь-же цветущими, как и в начале, не смотря на перенесенные ими удары судьбы. Но ведь настанет-же время, что и они поблекнут и отцветут. По моему, м-р Казобон, вечно-моргавшие глаза и белые бородавки которого возбуждали такое отвращение в Целии; - м-р Казобон, не одаренный гибкостию мускулов и лишенный грации, чем так оскорблялось изящное чувство сэра Джемса - имеет точно такое-же право на наше внимание, как и его жена. В его женитьбе не было ничего исключительного. Он соблюл освященный общественным законом обряд, требующий, между прочим, поднесений новобрачным гирлянд и букетов. Задумав разстаться с холостой жизнию, Казобон разсудил, что каждый человек, с хорошим положением в свете, должен выбирать себе цветущую молодостью и красотой жену; чем моложе будет избранная им леди, тем лучше, потому-что ее легче в таком случае воспитать и подчинить себе. Она должна быть непременно равного с ним происхождения, должна отличаться религиозными правилами, различными добродетелями и способностию донимать вещи, как следует. Выбрав себе такую жену, м-р Казобон намеревался как можно лучше обезпечить ее и ничего не щадить для её счастия; взамен того, он надеялся вкусить через нее семейные радости, а главное, иметь от нея детей - живую копию самого себя. Поэты XVI столетия находили последнее условие необходимым для полного счастия мужчины. Конечно, с тех пор времена переменились и ни один из нас не посетует на м-ра Казобона, если он не оставит копии с самого себя, тем не менее, он, с своей стороны, считал долгом выполнить свое назначение и чувствуя, что года идут, что жизнь теряет для него прежнюю прелесть, и что он все более и более чувствует свое одиночество, он решился не терять времени и вкусить семейные радости, пока не прошла для них пора.

Встретив Доротею, он вообразил, что нашел то, чего искал; что такая жена избавит его от необходимости нанимать секретаря, - должность, которую при нем никто еще не занимал, так-как м-р Казобон пуще всего на свете боялся обнаружить слабые стороны своего ума пред посторонним человеком. Но теперь Провидение, по своему милосердию, послало ему именно такую жену, в какой он нуждался. Скромная молодая леди, не честолюбивая, съумеющая оценить его достоинства, конечно, будет верить в непогрешимость ума своего мужа. Неизвестно, был-ли уверен м-р Казобон в том, что Провидение, предназначив его в супруги мисс Брук, заботилось также и об её благе, а общество не имело права предложить ему вопроса: так-ли безпристрастно он взвесил свои собственные качества, необходимые для счастия прекрасной молодой девушки, как он взвесил её достоинства, думая о своем счастии. Притом нельзя требовать, чтобы человек отвечал как за свой выбор жены, так и за её выбор мужа, или, наконец, чтобы он заранее старался изукрасить себя всеми прелестными свойствами, с целию передать их своему потомству. Когда Доротея приняла предложение м-ра Казобона от искренняго сердца, то он нашел это очень естественным и начал твердо верить, что он положил основание своему счастию.

Смолоду м-р Казобон не знал этого чувства. Надо быть большим энтузиастом, чтобы уметь наслаждаться жизнию при недостатке физических сил; Казобон-же никогда не пользовался крепким здоровьем, а энтузиастом не мог быть по своей натуре. Его слабый организм не был способен и к страстным порывам. Но при всем том Казобон отличался большим самообладанием и действовал с решительностию, когда вопрос касался его чести. Вообще, он старался быть безукоризненным в своих поступках, по крайней мере, настолько, насколько требует закон; он стремился к тому, чтобы общественное мнение признавало его непогрешимым; он вел такую жизнь, что имел полное право считать, что достиг этой цели; трудность достижения подобной-же непогрешимости в труде почти целой его жизни, в "Ключе к мифологии," - камнем лежала на его душе. Прием в публике его "Памфлетов" или "Parerga", как он их называл, посредством которых он желал выведать её мнение о своем труде, помещая в них небольшие из него отрывки, далеко не оправдали его ожиданий. Он подозревал, что архидиакон совсем их не читал; сильно сомневался, заглянули-ли в них передовые люди из сословия ученых и, наконец, пришел к горькому убеждению, что его старый знакомый Карп был автором оскорбительной для него рецензии, которую м-р Казобон хранил под замком в одном из ящиков своего письменного стола, а также в самом потайном уголке своей памяти. Трудно было ему переносить столь тяжелые впечатления, поэтому не мудрено, что им овладела мрачная меланхолия, - естественное последствие неумеренных притязаний. Даже его религиозные убеждения отчасти поколебались вслед за поколебавшейся верой в свое творчество. Что до меня касается, то я от души жалею м-ра Казобона. Не сладка доля человека, получившого высшее образование и лишенного возможности наслаждаться плодами его; - иметь перед глазами великое зрелище жизни человечества и постоянно находиться под гнетом своего слабого, ничем неудовлетворенного я; не знать, что такое живая мысль, пыл страсти, энергическая деятельность; оставаться вечно сухим ученым без вдохновения, честолюбивым и в то-же время робким - такая доля, можно сказать, невыносима. Получение места декана или даже епископа едва-ли изменило-бы нравственное настроение м-ра Казобона.

К этому нравственному состоянию, которое установилось у него уже четверть столетия назад и превратило его в педанта, м-р Казобон вздумал присоединить любовь в прекрасной молодой женщине. Но, как мы знаем уже, м-р Казобон, еще в качестве жениха, пришел к тому заключению, что ожидаемое им впереди счастие далеко не вполне осуществится для него, и старая привычка к одинокой жизни потянула было его назад. Чем глубже он вникал в характер своей супружеской домашней жизни, тем более убеждался в необходимости примириться с нею в том виде, как она есть и не требовать от нея ничего лишняго. Казалось, что сама судьба предназначила, чтобы его супружеския отношения, подобно его священническим обязанностям и авторским трудам, превратились в один наружный обряд, и Эдуард Казобон дал себе слово безукоризненно выполнять его. Допущение Доротеи к участию в его трудах сделалось для него впоследствии так тягостно, что он порывался не раз изменить такой порядок, но не решался это исполнить, видя её настойчивость в желании быть ему полезной. С первых-же дней по приезде в Ловик, Доротея условилась с мужем, что она будет приходить рано утром в библиотеку читать ему вслух или переписывать, что он прикажет. М-р Казобон был сильно занят в последнее время составлением новой брошюры, заключавшей в себе чью-то монографию, с указаниями на древния египетския таинства. Брошюра эта имела назначением обнаружить и исправить некоторые ошибочные мнения на этот счет ученого Уэрбёртона. Эта небольшая брошюра, ничтожная по сравнению с огромным его "Ключом", при кропотливости Казобона, заняла очень много времени и стоила ему больших усилий. В особенности много он потрудился над предисловием, посвященным, как надо было полагать, исключительно коварному приятелю Карпу, что можно было, впрочем, заключить только из того, что здесь речь шла о рыбе карпе.

Составление этой монографии заняло все время м-ра Казобона и он почти не выходил из библиотеки.

Однажды утром Доротея пришла к нему туда, вскоре после того, как он окончил там без нея свой завтрак. Целия в это время гостила во второй раз в Ловике, незадолго перед своей свадьбой и сидела в гостиной в ожидании сэра Джемса.

Доротея так привыкла узнавать расположение духа своего мужа по выражению его лица, что войдя в комнату, тотчас догадалась, что он дуется на нее. Она молча подошла к своему письменному столу.

-- Доротея, вот письмо к вам; оно было вложено в конверт, адресованный на мое имя, произнес м-р Казобон тем сухим тоном, который обыкновенно слышался в его голосе, когда он говорил о предмете для него неприятном.

Письмо было написано на двух страницах; она быстро взглянула на подпись.

-- От Владислава! воскликнула она весело. - О чем он может писать ко мне? к вам, прибавила она, взглянув на мужа, - другое дело; я даже угадываю, что он к вам пишет.

-- Прочтите, если угодно, сказал м-р Казобон, с строгим видом, указывая на письмо концом пера и не глядя на жену. - Но я должен вас предупредить, что я отклоню предложение Виля приехать погостить к нам. Надеюсь, что с моей стороны извинительно желать, хоть не надолго, полной свободы после той разсеянной жизни, которую мы по необходимости вели в последнее время. Мне особенно неприятны те гости, излишняя живость которых утомляет меня.

Между Доротеей и её мужем не было ни одного столкновения после маленького супружеского взрыва в Риме, который оставил в ней такое сильное впечатление, что она с тех пор старалась укрощать в себе все порывы раздражения, лишь-бы только не давать повода в повторению бывшей сцены. Но сделанное сердитым тоном предупреждение, чтобы она не ждала к себе гостей, которые не нравились ему; этот несправедливый и эгоистический упрек в нарушении его свободы - слишком глубоко уязвил Доротею и она не в состоянии была сохранить хладнокровие. Она могла-бы перенести терпеливо такую выходку со стороны Мильтона, если-бы только он был способен на что-нибудь подобное; но Казобон в эту минуту показался ей непростительно недальновидным и возмутительно несправедливым. Она не чувствовала к нему ни малейшого сострадания; в взволнованном голосе её послышались такия ноты, что м-р Казобон невольно вздрогнул и, подняв голову, встретил её блестящий от гнева взгляд.

-- Доротея, вы слишком торопливы на заключения, отвечал раздраженно м-р Казобон. "Решительно, эта женщина еще недостаточно созрела для того, чтобы занимать важный пост жены; ее нужно приучить к покорности", мелькнуло в голове его.

-- Я нахожу, что вы сами были слишком торопливы, сделав ложные заключения о моих чувствах, возразила Доротея в том-же тоне. Буря еще не улеглась в её душе и она считала неблагородным со стороны мужа, что он не извиняется перед нею.

-- Я вас попрошу не касаться более этого предмета, Доротея; у меня нет ни времени, ни сил вступать в такого рода прения.

С этими словами м-р Казобон обмакнул перо в чернила и сделал вид, что хочет продолжать писать. Но его рука до того дрожала, что он не мог вывести ни одной правильной буквы.

и сознавала только одно - что она оскорблена. Она преспокойно принялась за работу; рука её нисколько не дрожала, когда она с особенным тщанием стала выписывать латинския цитаты, заданные ей накануне мужем и так увлеклась работой, что яснее, чем когда-нибудь понимала теперь смысл латинских фраз.

Полчаса прошли, таким образом, в совершенном спокойствии; Доротея не поднимала головы от своей работы, как вдруг раздался громкий стук от упавшей книги. Она быстро обернулась и увидела, что м-р Казобон уцепился руками за перила лестницы, приставленной в шкафу с книгами, с признаками страдания на лице. Доротея вскочила с места и в одно мгновение очутилась подле мужа, который видимо задыхался. Вспрыгнув на стул, она подхватила его под руку и с замирающим от волнения голосом, нежно спросила:

-- Друг мой, можете-ли вы опереться на меня?

Прошло две-три минуты ужасного молчания, показавшияся Доротее вечностью. М-р Казобон стоял неподвижно, жадно ловя ртом воздух. Спустившись с трудом с лестницы, он упал навзничь в широкое, покойное кресло, которое Доротея успела подкатить к шкафу и лишился чувств. Доротея позвонила изо всех сил и с помощью нескольких человек, сбежавшихся на звонок, перенесла мужа на диван. М-р Казобон мало-по-малу начал приходить в себя; в это время в комнату вошел сэр Джемс, только-что приехавший и узнавший в передней от дворецкого, что с м-ром Казобоном сделался припадок в библиотеке.

-- Боже мой! этого давно надо было ожидать, подумал добрый сэр Джемс.

При входе сэра Джемса, м-р Казобон узнал его и приветствовал глазами и слабой улыбкой. Доротея, после первой минуты испуга, бросилась на колени подле дивана и горько заплакала. Увидав гостя, она вскочила на ноги и просила послать верхового за каким-нибудь доктором.

-- Пошлите за Лейдгатом, сказал сэр Джемс, - он теперь постоянно лечит матушку и она находит, что он чрезвычайно искусен. После смерти отца она положительно не верила ни одному из докторов.

Доротея обратилась к мужу и тот кивнул ей головой в знак согласия. Таким образом, за Лейдгатом был отправлен грум сэра Джемса Читама, знавший его в лицо, и Лейдгат явился необыкновенно скоро, так-как грум встретил его на ловикской дороге в то время, когда он вел под уздцы лошадь, а под руку мисс Винци.

Целия, сидя в гостиной, ничего не подозревала, пока не пришел в ней сэр Джемс с известием о случившемся.

-- Бедная, милая Додо! ведь это ужасно! воскликнула Целия, настолько огорченная, насколько позволяло ей собственное счастие. Она всплеснула своими маленькими ручками, а сэр Джемс захватил их в свои большие, широкия руки, как захватывает чашка цветка неразвернувшиеся лепестки. - Как некстати занемог м-р Казобон! По правде сказать, я его никогда не любила; мне даже кажется, что он не умеет ценить Доротею. А ему следовало-бы носить ее на руках, он не должен забывать, что никакая другая женщина не выбрала-бы его себе в мужья. Не правда-ли?

-- Я всегда находил, что ваша сестра приносит огромную жертву, выходя за него, заметил сэр Джемс.

-- Да, но ведь Додо делала всегда все по своему, не так, как другие и никогда не переменится.

-- Ваша сестра благородное созданье, сказал честный и добрый сэр Джемс, находившийся еще под впечатлением той минуты, когда он увидел Доротею на коленях перед мужем, поддерживавшую рукой его голову, с выражением глубокого отчаяния на лице. Он не знал, сколько раскаяния заключалось в этой скорби.

"хорошо рассказывать это сэру Джемсу, а попробовал-бы он сам пожить с Додо!" - Как вы думаете, продолжала она, - идти мне к ней? Могу-ли я ей помочь чем-нибудь?

-- Я думаю, что вам следует туда сходить, пока не приехал еще Лейдгат, отвечал сэр Джемс. - Только не оставайтесь там долго.

Когда Целия ушла, он начал ходить взад и вперед по комнате, вспоминая, что он испытал при помолвке Доротеи, и в нем снова закипела досада на м-ра Брука, за его равнодушие к судьбе племянницы... "Если-бы он, Кадваладер, или кто-бы там ни был, отнеслись к этому делу так, как я в то время, разсуждал сам с собою сэр Джемс, - то свадьба не состоялась-бы. Со стороны дяди непростительно допустить неопытную молодую девушку распоряжаться собой по собственному произволу и не употребить никаких средств, чтобы спасти ее".

Что касается самого себя, то сэр Джемс давно ужь перестал горевать, что Доротея не досталась ему: сердце его вполне удовлетворилось помолвкой с Целией. Он был настоящий рыцарь по природе (древние рыцари, как нам известно, считали идеалом славы безукоризненное служение женщине); его отвергнутая любовь не превратилась в неприязненное чувство, напротив, он сохранил в прежней свежести свои воспоминания о Доротее. Он остался её другом и братом, и великодушно оправдывал её образ действий.