В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти.
Глава XXX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти. Глава XXX. (старая орфография)

ГЛАВА XXX.

У м-ра Казобона повторился припадок, но с меньшей силой, чем в первый раз, так что спустя несколько дней, он стал приходить в свое обычное состояние. Однако Лейдгат, повидимому, считал его болезнь заслуживающею особенного внимания; он не только выслушивал его посредством стетоскопа (способ, не признававшийся еще необходимостью в медицинской практике того времени), но даже сидел по целым дням около больного, следя за ним. На вопрос м-ра Казобона - что за причина его болезни? он отвечал, что все зло кроется в привычке, свойственной всем ученым, а именно, в излишнем напряжении умственных сил и в однообразии труда..

-- Единственное средство против вашей болезни, говорил он, - поменьше работать и побольше развлекаться.

М-р Брук, присутствовавший однажды при таком разговоре, уверял, что и-р Казобон должен заниматься уженьем рыбы, как Кадваладер, и завести себе товарный станок, чтобы точить игрушки, ножки к столам и разные другия мелкия вещи.

-- Короче сказать, вы советуете мне впасть прежде времени в детство, заметил бедный м-р Казобон с горечью. - Такого рода занятия, продолжал он, смотря на Лейдгата, - служили-бы для меня точно таким-же развлечением, как трепанье пакли для преступников исправительного дома.

-- Признаюсь, сказал улыбаясь Лейдгат, - предписывать больному развлечения все равно, что советывать ему стараться быть всегда в хорошем расположении духа. Мне следовало-бы лучше посоветовать вам не очень много трудиться и кротко переносить, когда другим вздумается вас развлекать.

-- Да, да, вмешался м-р Брук, - велите-ка Доротее играть с вами в трик-трак по вечерам, или хоть в волан... По моему, нет лучше игры, как волан... В мое время он был в большой моде. Может быть, это будет трудно для ваших глаз, Казобон? В таком случае почаще отдыхайте. Или займитесь какой-нибудь легкой наукой - конхологией {Наука о раковинах.}, например... Я полагаю, что это должно быть очень легкая наука... Или, наконец, заставьте Доротею читать вам вслух легкия "вещи - Смолетта "Roderick Random," или "Humphrey Clinker"... правда, они немножко скоромного содержания... но она ведь теперь замужем, может все читать, понимаете? Я помню, как я бывало хохотал до упаду над этими книгами! Там есть преуморительная сцена с панталонами почтальона... Да, у теперешних авторов уже нет такого юмору! Я перечитал всю эту литературу, но для вас ведь она будет новостью.

-- Это такая-же питательная пища, как репейник вместо хлеба, готов был ответить м-р Казобон, но из уважения к дяде своей жены промолчал и, наклонив голову в знак согласия, заметил несколько минут спустя, что такого рода книги могут удовлетворить только известного рода умы.

-- Видите-ли что, сказал проницательный судья Лейдгату, когда они оба вышли из комнаты больного, - Казобон в последнее время слишком усидчиво работал, и для него большое лишение, что вы запретили ему исключительно заниматься своим сочинением. Он пишет что-то чрезвычайно ученое... по части розыскания древностей, понимаете? Я не мог-бы следовать его примеру... я был всегда непостоянен в занятиях. Но ведь священники - дело другое, они более стеснены, чем мы... Не мешало-бы, если-бы Казобона сделали теперь епископом... он написал отличный памфлет за Пиля... Это место заставило-бы его вести более подвижную жизнь, чаще являться в публике... он от этой перемены пополнел-бы даже, я думаю. Советую вам переговорить об этом с м-с Казобон; она преловкая на все эти дела, моя племянница... Скажите, что её мужу необходимы развлечения, удовольствия... Наведите ее на эту мысль...

Лейдгат и без совета м-ра Брука имел намерение переговорить с Доротеей. Её не было в комнате в то время, когда дядя предлагал м-ру Казобону придуманные им способы разнообразить жизнь в Ловике; но кроме этого раза, она постоянно находилась при больном во время посещения его доктором. В её непритворно озабоченном лице и взволнованном голосе, когда она говорила о болезни мужа, Лейдгат угадывал какую-то драму и, весьма натурально, желал разгадать ее. Он был убежден, что обязан высказать ей всю правду на счет исхода болезни м-ра Казобона и не только по этому одному, но его вообще чрезвычайно интересовало предстоявшее конфиденциальное объяснение с Доротеей. Врачи, за редкими исключениями, большие охотники до психических наблюдений; они иногда так увлекаются ими, что делают ошибочные предсказания о состоянии больного, нередко разбиваемые в прах действительностию. В былые времена Лейдгат часто подтрунивал над подобной слабостию врачей и дал себе слово не впадать никогда в те-же ошибки. Узнав, что м-с Казобон ушла гулять, он собрался уехать домой, как вдруг обе сестры явились, разрумяненные от свежого мартовского воздуха. Когда Лейдгат попросил Доротею поговорить с ним наедине, она отворила дверь в библиотеку, как в ближайшую комнату, занятая единственно мыслию о том, что она от него услышит. Со времени болезни мужа она не входила в эту комнату, ставни которой, по небрежности прислуги, не раскрывались и свет проникал только чрез верхния части рам.

-- Вы извините, если мы останемся с вами в полумраке, сказала Доротея, остановись посреди комнаты. - С тех-пор, как вы запретили моему мужу читать, библиотека не отпиралась; но я надеюсь, что м-р Казобон вскоре по прежнему станет заниматься здесь. Он видимо поправляется.

-- Да, он поправляется гораздо быстрее, чем я ожидал; по моему, он теперь почти совсем здоров.

-- Не грозит-ли ему опасность снова занемочь? спросила Доротея, чуткий слух который уловил в голосе Лейдгата особенный оттенок.

-- Характер такого рода болезней определить чрезвычайно трудно, отвечал Лейдгат; - единственное условие спасения, на которое я разсчитываю, заключается в том, чтобы предохранить м-ра Казобона от всяких нервных потрясений.

-- Бога ради, говорите яснее! произнесла Доротея умоляющим голосом. - Для меня невыносима мысль, что вы что-то скрываете меня; а не зная всего, я не в состоянии буду действовать как следует.

Слова эти вырвались у нея как вопль души, потрясенной недавним горем.

-- Сядьте, пожалуста, продолжала она, опускаясь в ближайшее кресло и срывая с головы шляпку, а с рук перчатки; в ту минуту, когда решался вопрос о судьбе её мужа, не время было думать о соблюдении светских приличий.

-- Ваше требование совершенно согласно с моим личным убеждением на этот счет; но на каждом враче лежит обязанность ограждать до последней возможности спокойствие людей, близких больному. Я обращу ваше внимание на то обстоятельство, что болезнь м-ра Казобона такого рода, что верный исход её определить чрезвычайно трудно. Очень может быть, что он проживет пятнадцать лет и даже более, находясь в том полуболезненном состоянии, в каком он находится теперь...

Доротея страшно побледнела, и когда Лейдгат остановился, произнесла чуть слышно:

-- Вы хотите сказать, если мы сбережем его?..

-- Да, если вы устраните от него всевозможные нравственные потрясения и не допустите его до усиленных занятий.

-- Для него будет истинное несчастие, если вы не разрешите ему продолжать его сочинение, сказала Доротея, зная заранее, как это подействует на её мужа.

-- Я сам это понимаю, и однако вам следует употребит все меры, чтобы сокращать и разнообразить его занятия. При благоприятных условиях, болезнь сердца, которая, как я полагаю, явилась последствием последняго припадка, не грозит мгновенной смертью; но, с другой стороны, это такого рода недуг, при котором смерть иногда внезапно поражает больного. Поэтому не следует пренебрегать никакими мерами, которые могут предотвратить опасность.

Они оба замолчали на несколько минут. Доротея сидела неподвижно, как мраморная; между тем, никогда голова её не работала так сильно, как в это время; её воображение рисовало целый ряд сцен.

-- Какого вы мнения о небольшом заграничном путешествии? Вы, кажется, были недавно в Риме?

Доротея невольно вздрогнула от нахлынувших на нее при этом вопросе воспоминаний, и полная уверенности, что такое средство всего менее может принести пользы её мужу, с живостию воскликнула:

-- О, нет! путешествие не годится! Оно даже повредить ему, - и слезы хлынули у нея ручьем. - Ему не может быть полезно то, что ему не нравится.

-- Мне жаль, что я поневоле вас огорчил, сказал Лейдгат, тлубоко тронутый слезани Доротеи. Он не мот надивиться, как она решилась видти за Казобона; он в первой раз в жизни встретил такую женщину, инк Доротея.

-- Считаю нужным предупредить вас, чтобы вы ничего не передавали мужу о нашем разговоре, заметил Лейдгат. - Ему следует знать только две вещи: что он не должен утомлять себя работой и обязан соблюдать известные правила гигиены. Пугать его, каким-бы то ни было образом, весьма опасно.

Лейдгат поднялся с своего места; Доротея машинально последовала его примеру и в то-же время отстегнула застежку своего плаща и бросила его в сторону, точно он душил ее. Доктор поклонился ей и готов ужь был выйдти из комнаты, но, услышав громкое рыдание, вырвавшееся у Доротеи, остановился.

-- Послушайте, сказала она, - вы умный человек, в ваших руках жизнь и смерть человека... Посоветуйте, что мне делать? Ведь он всю жизнь свою трудился для одной цели... он только и думал об одном... а я думаю только...

Прошли годы, а Лейдгат все еще помнил впечатление, произведенное на него голосом Доротеи, в эту минуту; но он ничего не мог ей сказать кроме того, что завтра утром приедет проведать м-ра Казобона.

что не мешало-бы приказать слуге прибрать библиотеку, на случай, если-бы м-ру Казобону вздумалось сюда придти. На письменном столе мужа лежали нераспечатанные письма, полученные в то утро, когда он сделался болен и в том числе два письма Владислава: одно распечатанное, другое нераспечатанное на её имя. Вид этих писем произвел на нее тяжелое впечатление от мысли, что её вспыльчивость вызвала припадок мужа; ей не хотелось брать их со стола на том основании; что она успеет их прочесть и после; но тут-же сообразила, что их следует убрать с глаз мужа, так-как главной причиной его волнения было одно из них. Она пробежала глазами письмо Виля, адресованное на имя м-ра Казобона, для того, чтобы видеть, нужно или нет ему отвечать, чтобы отклонить его посещение, столь неприятное её мужу.

Виль писал из Рима. Он начинал с того, что он слишком глубоко чувствует благодеяния к нему м-ра Казобона и потому считает дерзостию благодарить его словами, из чего следовало, что если-бы он оказался неблагодарным к такому великодушному другу, то заслуживал-бы название тупоумного негодяя. За тем Виль говорил, что он убедился в своих недостатках, на которые м-р Казобон нередко ему указывал, и находил необходимым, для своего исправления, поближе познакомиться с нуждой, от которой он был до сих пор избавлен щедростию своего родственника. Он крепко надеялся употребить в пользу воспитание, полученное им по милости м-ра Казобона и иметь возможность обойтись без денежных вспомоществований, на которые другие, быть может, имеют более права, чем он. Далее он писал, что намеревается вернуться в Англию, чтобы попробовать счастия, подобно многим молодым людям, у которых вместо всякого капитала здоровые руки и дельная голова. "Приятель мой, Науман, писал он, поручил мне привезти с собой картину "Диспут", заказанную вами, которую, если вы и м-с Казобон позволите, я лично доставлю в Ловик. Но если мое посещение окажется лишним, то прошу вас прислать мне ответ втечении двух недель, в Париж, poste restante." В заключение Виль писал, что прилагает небольшое письмо к м-с Казобон, содержащее в себе продолжение прений об искустве, начатых ими в Риме.

Распечатав второе письмо, Доротея убедилась, что оно наполнено шутливыми предостережениями против её фанатических увлечений некоторыми предметами, и советом относиться к ним более спокойно, словом, оно представляло веселую юношескую болтовню, которую теперь было совсем не время читать. Доротея немедленно стала обдумывать, как ей поступить с первым письмом. "Может быть еще не поздно, разсуждала она, предупредить Виля, чтобы он не ездил в Ловик." Кончилось тем, что Доротея передала письмо дяде, который еще не уехал и попросила его дать знать Вилю о болезни м-ра Казобона и о том, что состояние его здоровья не позволяет им принимать посетителей.

Едва-ли можно было найти в соседстве человека, который-бы любил так переписываться, как м-р Брук; его затрудняли только короткия письма и потому в настоящем случае он распространился на четырех страницах большого формата, да сверх того, исписал кругом все поля. На просьбу Доротеи он отвечал коротко:

о Казобоне.

кончик пера выражал иногда соболезнование о каком нибудь горе, предлагал средства против какой нибудь болезни; все это, после прочтения написанного м-ром Бруком, оказывалось именно тем, что он хотел сдавать и часто производило такие результаты, на которые он никогда не разсчитывал. Теперь его перо выразило искреннее сожаление, что Владислав не может попасть в настоящее время в их края, чрез что м-р Брук лишен удовольствия познакомиться с ним поближе и вместе с ним пересмотреть заброшенные картины италиянской школы. Это перо почувствовало такой живой интерес к молодому человеку, вступающему в жизнь с запасом новых идей, что на конце второй страницы оно убедило и-ра Брука пригласить Владислава - так как его не могли принят в Ловике - приехать в Типтон-Грэнж. Почему-ж нет? Для них обоих найдется много дела; теперь наступил период необыкновенного брожения умов, политический горизонт разширяется, - короче сказать, перо м-ра Брука воспроизвело маленький спич, незадолго перед тем напечатанный в плохенькой газете: "Мидлмарчский Пионер".

Пока м-р Брук печатал письмо, его самолюбие раздувалось до страшных размеров от наплыва разных туманных проектов, толпившихся в его голове: явится молодой человек, способный облекать идеи в живое слово, думал он: газета "Пионер" начнет покупаться на расхват, пролагая путь для нового кандидата; известные документы можно будет употребить с пользою - кто знает, что из этого произойдет? Сверх того, так-как свадьба Целии должна совершиться очень скоро, то не мешает заручиться, хоть на время, молодым, веселым собеседником, чтобы не скучать за обедом.

М-р Брук уехал из Ловика домой, не сказав Доротее о содержании своего письма, на том основании, что она находилась при муже; притом, по мнению его, это дело не могло иметь никакой важности в её глазах.