В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти.
Глава ХXXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга III. В ожидании смерти. Глава ХXXIII. (старая орфография)

ГЛАВА ХXXIII.

В эту ночь, после 12 часов, Мэри Гарт явилась по обыкновению на дежурство в спальню м-ра Фэтерстона с тем, чтобы просидеть там одной несколько часов сряду. Молодая девушка нередко сама напрашивалась на эту обязанность, несмотря на то, что старик сильно капризничал, когда ему приходилось пользоваться услугами Мэри. Но ей как-то особенно нравилось сидеть молча среди ночной тишины и полусвета. Тихо мерцавший огонь в камине представлял ей картину жизни человека спокойного, неволнуемого безумными страстями, нелепыми прихотями, стремлениями к суетным наслаждениям, словом, удаленного от всех будничных дрязг, которые ежедневно раздражали ее. Мэри очень любила мечтать и находила большое удовольствие сидеть одна в полусвете, со сложенными на коленях руками. Убедившись уже давно, что обстоятельства её жизни складываются далеко не так, как-бы ей хотелось, она съумела примириться с своей судьбой и никогда не роптала на нее. На жизнь вообще она стала смотреть, как на комедию, в которой, впрочем, она твердо решилась никогда не играть унизительной или фальшивой роли. Из Мэри мог-бы выйдти циник, если-бы у нея не было родителей, которых она уважала и если-бы её сердце не имело способности исполняться благодарностию за все хорошее, что ей давала жизнь, не требуя от нея ничего излишняго.

В эту ночь она размышляла по обыкновению о сценах, происходивших днем; легкая усмешка играла на её губах при воспоминании о странных выходках перебывавших в доме гостей. Все они казались ей так смешны своими иллюзиями. Все они, думала Мэри, не замечают на себе дурацкого колпака; каждый из них воображает, что видит насквозь всех прочих, а что его собственные мысли непроницаемы для других. Но иллюзии некоторых не имели ничего смешного в её глазах; так, например, она была внутренно убеждена, на основании своих личных наблюдений над характером м-ра Фэтерстона, что, несмотря на предпочтение, оказываемое им семье Винци, он точно также надует их, как и тех родственников, которых держит вдали от себя. Мэри сильно возмущалась тем безпокойством, которое обнаруживала м-с Винци каждый раз, когда ей случалось быть наедине с нею; а между тем Мэри не могла равнодушно подумать о том, как поражен будет Фрэд, если окажется впоследствии, что дядя оставил его не при чем. Она не щадила Фреда и подтрунивала над ним в глаза, но за-глаза она близко принимала к сердцу все его безразсудства.

Мэри не даром любила размышлять. Каждая сильная, молодая натура, неподчиненная чувствам, находит удовольствие в изучении других людей и самой себя; Мэри-же при этом относилась по всему с большим юмором.

Вид лежащого перед нею больного старика не в состоянии был настроить ее на торжественный лад или пробудить в ней какие-нибудь нежные чувства к нему. Да и можно-ли было питать такия чувства к дряхлому старику, жизнь которого в столкновениях с Мэри представляла лишь ряд невыносимых причуд и капризов? Мэри видела только одну неприятную сторону характера м-ра Фэтерстона; он никогда не был к ней ласков, а она старалась лишь о том, чтобы быть ему полезной. Чувствовать-же сердечное участие к существу, вечно брюзгливому, способны одне избранные души, а Мэри не принадлежала к их числу. Она никогда не отвечала на его брань, усердно ухаживала за ним, но дальше этого ужь не шла. О душе своей м-р Фэтерстон нимало не заботился и даже отказался принять священника, м-ра Тюкэра.

В эту ночь больной ни разу не огрызнулся на Мэри и с вечера, часа два сряду, лежал необыкновенно тихо; но вдруг Мэри услышала, что о жестяной ящик, постоянно находившийся при нем в постели, звякнула связка с ключами. Вслед затем, часа в три ночи, он произнес весьма явственно:

-- Мисси, подойдите сюда.

Мэри повиновалась. Она увидела, что старик сам вытащил жестяной ящик из под одеяла - тогда как прежде это делала всегда она - и вложил уже ключ в замочную скважину. Отворив ящик, м-р Фэтерстон вынул из него другой ключ и вперив в молодую девушку пристальный, острый взгляд, тихо спросил ее:

-- Много-ли их у нас в доме?

-- Вы говорите о ваших родственниках, сэр? сказала Мэри, привыкшая к своеобразной речи старика.

Он медленно кивнул головой и Мэри продолжала:

-- М-р Фэтерстон и молодой Крэнч ночуют здесь.

-- А! понимаю; эти пьявки не отваливаются, а прочие, вероятно, являются каждый день - и Соломон, и Джэн со всеми домочадцами? Приходят, конечно, подглядывать, усчитывать, распоряжаться у меня?

-- Они не все бывают каждый день, - м-р Соломон и м-с Уоль - те ходят ежедневно, а прочие - время от времени.

Старик слушал Мери молча, делая гримасы, и потом заметил:

-- Дураки они все. Слушайте, мисси; теперь три часа утра. Я в полном сознании, как человек совершенно здоровый. Я могу с точностию определить мое состояние, указать, где помещены мои деньги, словом, все. У меня все готово, чтобы изменить мои распоряжения; я до последней минуты моей жизни буду делать то, что хочу. Слушайте, мисси! Я в здравом уме и твердой памяти!

-- Что-жь дальше, сэр? произнесла очень спокойно Мэри.

Старик понизил голос и, нагнувшись немного в Мэри, многозначительно произнес:

-- Я сделал два духовные завещания и намерен сжечь одно из них. Теперь делайте, что я вам скажу. Вот ключ от моего железного ящика, который стоит в кладовой. Отодвиньте медную дощечку, что на крышке, - она устроена, как задвижка, - вложите ключ в замочную скважину и отоприте замок. Смотрите, делайте так, как я вам говорю... Из ящика выньте бумагу, которая лежит сверху; на ней крупными буквами напечатано: последняя моя воля и духовное завещание.

-- Нет, сэр, возразила с твердостию Мэри, - я не могу этого сделать.

-- Не можете этого сделать? А я вам говорю, что вы должны! прервал старик, дрожащим от волнения голосом.

-- Я не имею права дотронуться до вашего железного ящика и до вашего духовного завещания. Я обязана отказаться исполнить то, что может бросить на меня тень подозрения.

-- Нет, сэр, я не возьму, еще решительнее возразила Мэри. В душе её закипело отвращение в больному.

-- Помните, что время уходит.

-- Что-жь делать, сэр. Я все-таки не допущу, чтобы вы в последния минуты своей жизни положили пятно на всю мою будущность. Повторяю - я не дотронусь ни до вашего ящика, ни до вашего завещания.

С этим словом она отодвинулась от постели.

Старик умолк и, продев палец сквозь ручку ключа, задумался на мгновение; затем он стал торопливо вытаскивать костлявой левой рукой все, что заключалось в жестяном маленьком ящике, стоявшем перед ним.

-- Мисси, заговорил он снова, задыхаясь, - подойдите сюда... берите - вот банковые билеты, золото... - это все ваше, исполните только то, что я вам говорю...

Он с страшным усилием протянул к Мэри руку с ключом; но она отступила назад.

-- Я не дотронусь ни до вашего ключа, ни до ваших денег, сэр, сказала она. - Бога ради, не принуждайте меня! Если вы будете настаивать, я позову вашего брата.

Рука старика упала в изнеможении и Мэри первый раз в жизни увидела, что Питэр Фэтерстон зарыдал, как ребенок.

-- Сэр, спрячьте ваши деньги, прошу вас, произнесла она, как можно ласковее, и отошла в камину, желая показать ему тем, что продолжать разговор будет безполезно. Спустя несколько минут больной оправился и заговорил прерывисто:

-- Ну, послушайте... позовите хоть его... этого мальчишку... Фрэда Винци...

При этом имени сердце Мэри сильно забилось; в её голосе, как молния, пронеслась мысль - что может произойти, если другое завещание будет уничтожено?

-- Я позову его, ответила она, если вместе с ним вы позволите пригласить м-ра Иону и других.

-- Никого больше! я вам говорю! Мне нужен он один. Я так хочу.

-- Погодите, сэр, пока совсем разсветет, когда все в доме встанут, а не то, позвольте я позову Симмонса; он сбегает за нотариусом. Через два часа он будет здесь.

-- Нотариус? Зачем мне нотариус? Никто не должен знать... Слышите?... никто! я так хочу...

-- Позвольте мне все-таки кого-нибудь позвать, сэр, произнесла Мэри убедительным тоном. Ей вдруг сделалось страшно оставаться глаз-на-глаз с стариком, который находился в каком-то неестественном раздражении, говорил без умолку и ни разу не кашлянул. При этом она опасалась долее противоречить ему, чтобы не усилить волнения.

-- Откажитесь, я вам говорю... Берите деньги... другого такого случая не будет... ведь тут почти двести фунтов стерлингов, а в ящике еще есть... никто не знает, сколько там было... Берите, говорю вам, слушайтесь меня...

Стоя у камина, Мэри видела, как красное пламя освещало старика, окруженного подушками, с ключом в протянутой руке и с разсыпанными на одеяле деньгами. Образ этого упрямого человека, требовавшого до последней минуты жизни слепого повиновения своей воле, запечатлелся навсегда в её памяти. Но, возмущенная предложенным ей способом воспользоваться деньгами, она вооружилась твердостью и смело проговорила:

-- Нечего больше об этом толковать, сэр; я вас не послушаюсь; спрячьте ваши деньги, я до них не дотронусь. Требуйте от меня, что угодно для вашего спокойствия - я все сделаю, но до ключей ваших и до денег - не дотронусь!

-- Что мне угодно!... Что мне угодно!... повторил старик охрипнувшим от бешенства голосом. Он задыхался, точно под влиянием кошмара и едва шевелил коснеющим языком. - Мне одно угодно... чтобы вы подошли сюда... ближе... ближе...

на разсвирепевшую, дряхлую гиену. Мэри остановилась в нескольких шагах от постели.

Больной поднял палку, с намерением пустить ее в Мери; но обезсилевшая рука изменила ему и палка покатилась на пол, скользнув по ножке постели. Мэри не подняла ее и вернулась на свое место, к камину. Переждав несколько времени, она стала давать лекарство больному, неподвижно лежавшему теперь от утомления. Стало светать. Огонь в камине медленно потухал и, сквозь щель темных шерстяных занавесок, в комнату проник бледный утренний свет. Подложив дров в камин и завернувшись плотнее в шаль, Мэри с легкой дрожью в теле опустилась на стул, в надежде, что м-р Фэтерстон заснет. Она решилась не подходить более к нему, чтобы не раздражать его. После сцены с палкой старик не произнес ни слова; ключи он спрятал, а левую руку положил на деньги. Видя, что он лежит неподвижно, Мэри подумала, что он заснул.

Сухия дрова вдруг вспыхнули и осветили все углы комнаты. Мэри взглянула на кровать - старик лежал по-прежнему спокойно, свернув голову несколько на бок. Мэри тихо поднялась с места и на ципочках подошла к нему. В первую минуту ее поразила странная неподвижность лица больного; но вслед затем черты его, под влиянием отразившагося на них пламени, оживились. С сильно бьющимся сердцем, Мэри начала трогать его, прислушиваться к его дыханию, все еще не доверяя себе; наконец, она бросилась к окну, осторожно подняла занавеси и штору, а когда дневной свет озарил комнату, она опрометью кинулась к звонку и изо всех сил дернула шнуров. Теперь уже не оставалось никакого сомнения: Питэр Фэтерстон лежал мертвый, сжав в правой руке ключи, а левую опустив на груды банковых билетов и золота.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.