В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга V. Мертвая рука.
Глава LI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга V. Мертвая рука. Глава LI. (старая орфография)

ГЛАВА LI.

Никакие слухи относительно завещания м-ра Казобона не доходили еще до Владислава; в воздухе чуялось приближение распущения парламента и новых выборов, поэтому никто не занимался частными сплетнями. Наступали знаменитые "сухие выборы", при которых мерилом высокой степени развития гражданственности служило малое количество потребленных спиртных напитков. Виль Владислав был по горло занят, и хотя мысль о вдовстве Доротеи постоянно приходила ему в голову, он не любил говорить об этом предмете, так что, когда Лейдгат зашел к нему, чтобы передать ему разговор свой с Доротеей по поводу ваканции на место священника в Ловике, он отвечал сердито:

-- Да мне-то до этого какое дело! Я не вижусь с м-с Казобон и, вероятно, не увижусь с нею пока она живет в Фрешите. Я там не бываю. Там торийская почва и на меня с "Пионером" смотрят, как на какого-нибудь браконьера с ружьем.

Но не поэтому избегал Виль встреч с м-с Казобон. Настоящий мотив был совершенно другой; он заметил, что Брук стал гораздо реже приглашать его в Грэнж. Это была уступка, которую сделал м-р Брук сэру Джемсу Читаму. Владислав понял, что его удаляют из Грэнжа ради Доротеи; следовательно, близкие её смотрят на него с недоверием. Опасения их совершенно напрасны. Они ошибаются, если принимают его за авантюриста, который станет употреблять все усилия, чтобы снискать себе расположение богатой вдовы.

Никогда до сих пор Виль не сознавал так ясно пропасти, отделявшей его от Доротеи. Он начал уже подумывать о том, что ему следует уехать из Мидльмарча, так как всякое проявление сочувствия в Доротее с его стороны может быть перетолковано самым оскорбительным для него образом.

"Мы навсегда разлучены, убеждал себя, - Виль если-бы я был в Риме, я бы не был дальше от нея". Но в то-же время ему приходили на ум тысячи оснований, по которым он не может уехать; основания эти были чисто гражданского свойства. Как ему оставить свой пост в критическую минуту, когда только что начиналась избирательная агитация. Удались он теперь, и любой кандидат правой стороны, как-бы жидки ни были его мозги, склонит на свою сторону большинство. Провести в парламент Брука и постоянно поддерживать его в мысли, что он должен обещать подать голос в пользу биля о реформе - было дело не легкое. Впрочем, пророчество Фэрбротера до сих пор еще не сбывалось, никакого четвертого кандидата не было выставлено, и борьба сосредоточивалась исключительно между Пинкертоном, старым членом тори, Багстером, новым членом вигом, и Бруком, будущим независимым членом. М-р Гоулей и его партия стояли всеми силами за вторичное избрание Пинкертона, и м-р Брук мог разсчитывать на успех только в случае, если ему удастся переманить сторонников Багстера или склонить избирателей торийцев на сторону биля о реформе. Последнее средство было предпочтительнее.

Но Вилю Владиславу было не мало хлопот с м-ром Бруком, державшимся того мнения, что людей с неустановившимися взглядами, перебегающих из одного лагеря в другой, можно склонить на свою сторону только при помощи неопределенных обещаний и умеренных взглядов.

-- Это своего рода тактика, утверждал м-р Брук. - Нужно сходиться с этими людьми на полпути, делать им некоторые уступки, говорить: "конечно, и та сторона отчасти права" и т. д. Я согласен с вами, что нынешний случай - случай исключительный... страна составила свое определенное мнение, устроиваются политические союзы и т. п... но мне кажется, что мы слишком нетерпимы, Владислав. Возьмем, напр., хоть вопрос о предоставлении права голоса лицам, платящим по 10 ф. ст. квартирного налога; почему именно по десяти? Я согласен, что нужно провести границу, но почему-же именно останавливаться на десяти. Согласитесь, что если разобрать хорошенько, то этот вопрос окажется затруднительным.

-- Без сомнения, возражал Виль нетерпеливо. - Но если вы намерены ждать, пока будет внесен разумный биль, то вам следует прямо провозгласить себя революционером, и тогда мидльмарчцы, ужь конечно, не выберут вас. А колебаться теперь не время.

В конце концов м-р Брук всегда соглашался с Владиславом, в котором он все еще видел Берка с закваской Шелли, но через несколько времени снова начинал твердить свое и применять в делу свой собственный способ вербовки себе избирателей. Он находился в самом блаженном настроении духа; ему до сих пор удавалось испробовать свои ораторския способности только на митинге, где он, в качестве председателя, рекомендовал собранию других ораторов, и в частном разговоре с одним мидльмарчским избирателем, - разговоре, из которого он вынес убеждение, что он политик от природы, и пожалел, что ранее не избрал себе такого рода деятельности. Но он потерпел довольно чувствительное поражение со стороны м-ра Момсея, главного представителя великой общественной силы - торговли, одного из самых сомнительных избирателей. Момсей с одинаковым удовольствием поставлял чай и сахар, как реформистам, так и анти-реформистам, и находил необходимость избирать членов в парламент - тяжелым бременем для города. Правда, до выборов можно было вполне безопасно подавать надежды всем партиям безразлично, но за то на самых выборах приходилось наносить тяжелый удар людям почтенным, с которыми у м-ра Момсея были большие счеты. Так, напр., Брук закупал у него товару на большие суммы, но многие из членов пинвертонского комитета доставляли ему точно также немалую выгоду. М-р Момсей разсчитал однако, что м-р Брук, как человек "слабоватый умом", скорее согласится простить торговцу, подавшему враждебный ему голос под давлением извне, и потому разговорился с ним откровенно.

-- Взгляните на этот вопрос о реформе с семейной точки зрения, сэр, говорил он, потряхивая мелким серебром в кармане и улыбаясь самым приветливым образом. - Может-ли м-с Момсей жить на него и воспитывать детей, когда меня не станет? Я ставлю фиктивный вопрос, уверенный заранее в ответе. Отлично. Теперь я спрашиваю вас, что делать мне, мужу и отцу, когда ко мне являются джентльмена и говорят: "Вы можете поступить, как вам угодно, Момсей; но если вы подадите голос против нас, я стану забирать овощные товары в другом магазине. Когда я кладу сахар в свой ликер, то мне приятно думать, что этим я приношу пользу своей стране, поддерживая торговца, который держится правильных политических взглядов." А мне это говорили, сэр, с того самого стула, на котором вы теперь сидите, конечно, говорили не вы, м-р Брук.

-- Нет, нет, нет, это слишком пошло, понимаете. Пока мой буфетчик не пожалуется на поставляемый вами товар, м-р Момсей, заговорил м-р Брук успокоительным тоном, - пока я не услышу, что вы присылаете скверный сахар, дурные прянности и т. п., я не переменю вашей лавки.

-- Сэр, я вам очень признателен и готов служить, чем могу. Приятно подать голос за джентльмена, у которого такой благородный образ мыслей.

-- Еще-бы, м-р Момсей, вам не придется раскаяться, если вы подадите голос за нас. Эта реформа затронет своим чередом всех и каждого, это вполне народная мера, это род азбуки, понимаете, без которой ничего нельзя сделать. Я вполне согласен с вами, что вы вправе разсматривать этот вопрос с семейной точки зрения, но ведь в вас есть и гражданское чувство. Мы все составляем одну семью, понимаете. Такая вещь, как подача голоса, она, знаете, может иногда обогатить человека; нельзя и предвидеть, какие последствия может иметь подача голоса, заключил м-р Брук, чувствуя, что мысли его несколько путаются, но тем не менее наслаждаясь своим красноречием.

Но м-р Момсей положительно срезал его своим ответом:

-- Извините, сэр, я этого не понимаю. Когда я подаю голос, я хочу знать, что я делаю, я хочу видеть, как эта подача отзовется на моем кармане, с позволения вашего сказать. Что касается до того, что мы все одна семья, то надеюсь, что это не изменяет отношений между должниками и кредиторами. Если ваша реформа намерена уничтожить эти отношения, то я подам голос за сохранение настоящого положения вещей. Мне лично не нужно никаких перемен ни для себя, ни для семьи. Я не из числа тех, которым нечего терять, моя репутация, кажется, достаточно установлена, и вы сами изволили сказать, что не лишите меня своей практики, за кого-бы я ни подал голос, пока я поставляю вам хороший товар.

После этого разговора м-р Момсей заявил жене, что м-р Брук слабоватее умом, чем он предполагал, и что теперь выборы нисколько его не смущают.

М-р Брук не похвастался в этот раз своей тактикой Владиславу, который тешил себя мыслью, что стоит выше избирательных дрязг и действует исключительно на умы благородным орудием убеждения. У м-ра Брука были свои агенты, хорошо понимавшие свойства природы мидльмарчских избирателей и знавшие, какими средствами можно склонить невежество на сторону билля; по замечательному совпадению обстоятельств средства эти походили, как две капли воды, на те, которыми склоняли невежество на сторону, враждебную биллю. Виль и знать ничего не хотел об этих маневрах. Для грязных дел всегда найдется достаточно людей с грязными руками, и Виль убеждал себя, что его доля участия в проведении м-ра Брука в парламент вполне безупречна.

Впрочем, он начинал сильно сомневаться в том, чтобы его старания увенчались успехом. Он написал множество речей и конспектов речей, но оказывалось, что ум м-ра Брука не в состоянии был удержать последовательной нити мыслей, он постоянно терял эту нить, бросался отыскивать и окончательно путался.

Накануне выборов м-ру Бруку предстояло произнести речь к достойным мидльмарчским избирателям с балкона Белого Оленя, выходившого на площадь, к которой примыкали две улицы. Было прекрасное майское утро, счастие, повидимому, улыбалось м-ру Бруку: предвиделась возможность соглашения между комитетом Багстера и его комитетом, которому м-р Бюльстрод, м-р Стэндиш, как либеральный адвокат, и такие фабриканты, как м-р Плеймдаль и м-р Винци, придавали значение, почти перевешивавшее значение комитета м-ра Гоулэя, стоявшого за Пинкертона и заседавшого с своими сторонниками в Зеленом Драконе. У м-ра Брука было необыкновенно легко на душе; улучшениями, сделанными им в своем имении за последние полгода, он заставил "Трубу" понизить тон, и когда он въезжал в город, то его встретили приветственные клики его сторонников.

-- Вид недурной, а? говорил м-р Брук, смотря на собравшуюся толпу. - У меня наберется довольно слушателей. Ужасно я люблю такого рода публику, состоящую из ваших-же собственных соседей.

Мидльмарчские ткачи и кожевенники однакож не считали вовсе м-ра Брука своим соседом и чувствовали к нему столько-же симпатии, как если-бы им прислали его в ящике из Лондона. Но они довольно спокойно выслушали ораторов, представлявших им кандидата, хотя один из этих ораторов - политическая знаменитость Брассинга - произнес такую пространную речь, что трудно было придумать, что мог еще сказать кандидат после него. Народу набиралось все больше и больше, и к тому времени, как политическая знаменитость дошла до заключения своей речи, м-р Брук почувствовал себя как-то неловко.

-- Дайте-ка мне еще стакан шерри, Владислав, сказал он стараясь сохранить непринужденный вид и разсчитывая на подкрепляющее действие вина. Разсчет оказался не верен: м-р Брук был обыкновенно человек воздержный и потому два стакана вина, выпитые почти один вслед за другим, вместо того, чтобы привести в ясность его мысли, только больше спутали их.

М-ра Брука смущало не начало речи, он знал, что в начале все пойдет гладко, как по маслу, его смущало самое изложение его принципов. Вдруг кому-нибудь вздумается задать ему какой-нибудь вопрос? И он принимался прилежно читать свой конспект. Когда м-р Брук вышел на балкон, его встретили приветственные крики, совершенно заглушившие ропот, свистки и крики враждебной партии. Вообще свистков и враждебных криков было так мало, что м-р Стэндиш (человек опытный в этих делах) шепнул на ухо соседу: "Однако, это опасно! Гоулэй задумал что-то по-серьезнее. "

конспектом лежала у него в боковом кармане, и он начал с некоторою уверенностью:

Вступление было вполне прилично, и последовавшее затем небольшое молчание показалось совершенно естественно.

-- Я необыкновенно рад, что нахожусь здесь, никогда не был я так горд и счастлив во всю мою жизнь... никогда не был так счастлив, понимаете.

Это был смелый оборот речи, хотя и не совсем тот, который значился в конспекте. К сожалению, даже введение ускользнуло из памяти оратора под влиянием винных паров.

"Ну, все пропало", подумал Владислав, стоявший у окна, позади оратора.

Между-тем м-р Брук, потеряв все нити речи, счел за лучшее обратиться к себе самому и своим достоинствам, как, самому подходящему предмету для кандидата.

-- Я близкий сосед вам, добрые друзья мои - вы меня знали еще на скамье... я всегда занимался общественными вопросами.... машинами и ломкой машин... многие из вас имеют дело с машинами, и я занимался этим вопросом за последнее время. Ломать машины ни к чему не ведет, понимаете, все должно идти своим чередом... ремесла, фабрики, торговля, обмен продуктов... и тому подобное... со времени Адама Смита все это должно идти своим чередом. Мы должны обозревать весь земной шар. "Широкое наблюдение должно охватывать все от Китая до Перу", как кто-то выразился, кажется Джонсон. Я это делал до известной степени... на до самого Перу; но я не постоянно жил дома... я понимал, что это не годится. Я был в Леванте, куда отправляются и ваши мидльмарчские продукты, был в Балтийском море. Понимаете, в Балтийском...

Погруженный в свои воспоминания м-р Брук мог-бы еще долго проговорить и благополучно вернуться из далеких морей, если-бы его враги не выкинули в эту минуту дьявольской штуки. Над головами толпы, шагах в десяти от м-ра Брука вдруг появилось его собственное изображение в виде тряпичной куклы в его светло-желтом пальто, с его одноглазкой и с его ничего не выражавшей физиономией. В то-же время где-то в воздухе раздалось крикливое эхо, повторявшее его слова. Все глаза обернулись к открытым окнам угловых домов, выходивших на площадь, но в этих окнах или никого не было или стояли смеющиеся слушатели.

Когда эхо, самое невинное, упорно повторяет за вами ваши слова, всегда кажется, что оно издевается над вами, а это эхо было далеко не невинное; оно не передавало каждого слова с точностью природного эхо, оно подхватывало слова с самым ядовитым выбором. Когда оно повторило "в Балтийском" толпа, тихонько посмеивавшаяся, разразилась единодушным неистовым хохотом, и этот хохот, вероятно, заразил-бы самый комитет, если-бы его не удерживало сознание достоинства партии и серьезности великого общественного дела, связанного с "Типтонским Бруком". М-р Бюльстрод негодовал на бездействие новой полиции: но невозможно было заарестовать голос, а заарестовать изображение кандидата было-бы уже через-чур двусмысленно.

только смех, но приписывал его сторонникам противной партии и потому не смущался им, тем более, что был исключительно нанят мыслью, как ему выбраться из Балтийского моря.

-- Кстати, продолжал он, закладывая руку в карман с самым непринужденным видом, - если-бы мне нужен был прецедент, понимаете, но нам не нужно прецедентов для того, чтобы поступать, как следует... так если-бы мне нужен был прецедент, так вот Чатам: я не говорю, что я стал-бы поддерживать Чатама, или Питта, Питта младшого... он был человек без идей, а нам нужны идеи, понимаете.

-- К чорту ваши идеи! нам нужен билль, закричал кто-то из толпы.

Невидимый полишинель, повторявший до сих пор только слова м-ра Брука, тотчас подхватил: "к чорту ваши идеи! вам нужен билль."

В первый раз м-р Брук разслушал эхо, так как сам молчал. Но эхо, повидимому, поднимало на смех того, кто прервал его, и это его ободрило, так-что он отвечал самым любезным тоном:

билль вы получите... Тут м-р Брук остановился на минуту, чтобы надеть свою одноглазку и вынуть из кармана листок с заметками, он намеревался вступить на практическую почву и перейдти к подробностям. Невидимый полишинель тотчас-же продолжал: "а вы, м-р Брук, получите место за дверями парламента, которое вам обошлось в пять тысяч фунтов, семь шиллингов и четыре пенса."

Раздался оглушительный хохот, м-р Брук покраснел, одноглазка спала у него с глазу, он поднял глаза и увидал прямо перед собою своего двойника. Но в эту-же минуту в этого двойника полетели яйца. Это придало м-ру Бруку новое мужество и он продолжал, возвышая голос:

-- Паясничество, неприличные выходки, глумление над истиной, все это превосходно... В эту минуту дерзкое яйцо попало ему в плечо и эхо повторило: "Это превосходно". Вслед за этим яйцом посыпался целый град яиц; они предназначались, повидимому, для двойника, но как-будто нечаянно задевали и оригинал. Новая волна народа нахлынула на толпу, раздались свистки, лай, рев, мычанье; гвалт усиливался от попыток заглушить эти неприятные звуки. Никакой голос не в состоянии был-бы перекричат этот гам, и м-р Брук принужден был обратиться в бегство.

Он вернулся в комнату, где заседал его комитет, и заметил, стараясь говорить как можно спокойнее:

-- Это уже через-чур скверно, понимаете. Я-бы мало-по-малу заставил себя слушать, но мне не дали времени. Я постепенно перешел-бы в биллю, понимаете, прибавил он, бросая искоса взгляд на Владислава. - Впрочем, это пустяки, на выборах все пойдет отлично.

-- Это штука Байера, заговорил Стэндиш, - я в этом уверен, он чревовещатель и необыкновенно искусный. Гоулэй приглашал его на днях в себе обедать: этот Байер преталантливый малый.

-- Что-же вы мне никогда ничего не говорили о нем, Стэндиш, я-бы также пригласил его в себе на обед, сказал бедный м-р Брук, ради блага страны, угостивший обедами множество людей.

-- Байер самая жалкая личность во всем Мидльмарче, вскричал Владислав с негодованием, - но, кажется, только такие люди и могут иметь успех.

Виль был страшно недоволен собою и своим " принципалом" и ушел к себе, почти решившись бросить "Пионера" и м-ра Брука. Чего ему оставаться в Мидльмарче. Ведь засыпать пропасть между собою и Доротеею он может, только уехав из Мидльмарча и заняв положение более почетное, чем положение подчиненного Брука. И в голове его снова зародились молодые мечты о чудесах, которые он может совершить в какие-нибудь пять лет. Теперь, когда общественная жизнь принимала более широкий, более народный характер, ему, с его даром говорить и писать, не трудно будет составить себе имя. Если-бы только он мог быть уверенным, что Доротея чувствует к нему более симпатии, чем к кому-нибудь другому; если-бы он мог только дать ей понять, что удаляется от нея до тех пор, пока будет в состоянии объяснить ей, как он ее любит, не унижая себя, - о, тогда он тотчас-бы уехал, чтобы начат новую жизнь, которая-бы покрыла его славой. У него есть способности, есть дар слова, он всегда будет стоить на стороне разума и справедливости, будет бороться во имя их, почему-же ему и не подняться головой выше толпы? Да, он чувствует, что может подняться, и потому уедет из Мидльмарча, уедет в Лондон.

от своего места и будет еще некоторое время сносить терпеливо м-ра Брука.

Однако, вскоре ему пришлось убедиться, что м-р Брук предвосхитил его желание разорвать с ним всякия сношения. Депутации извне и внутренний голос побудили нашего филантропа принять самую крайнюю меру для блага человечества, а именно отказаться в пользу другого кандидата, которому он предоставил пожать плоды его избирательной махинации. Он сам называл это крайнею мерою, но объяснял слабостью своего здоровья, которое оказалось решительно не в состоянии выносить никаких волнений.

но за то я прорыл канал. Тяжелая работа эти выборы, Владислав, не правда-ли? Я думаю, и вы уже утомились. Ну, все-таки мы вырыли канал нашим "Пионером", мы дали движению толчек. Теперь и более дюжинный человек, чем вы, может руководить им, более дюжинный, понимаете.

-- Вы желаете, чтоб я отказался от редакторства? сказал Виль, вставая, и краска бросилась ему в лицо. - Извольте, когда вам угодно.

-- Мой милый Владислав, вы знаете, что я держусь самого высокого мнения о ваших способностях. Но по поводу "Пионера" я говорил с несколькими лицами нашей партии, они желают взять его в свои руки, вознаградив меня до известной степени. При таких условиях вы, может быть, найдете более удобным для себя отказаться от редакторства, вы можете найдти себе лучшее поле для деятельности. Эти господа, может быть, не отнесутся к вам так, как я; ведь вы были моим alter ego, моею правою рукою, хотя я всегда разсчитывал найдти для вас более подходящую деятельность. Я думаю отправиться на некоторое время во Францию. Но я могу снабдить вас письмами, понимаете, к Альторну и к тому подобным лицам. Я знаком с Альторном.

"Пионера", то я не стану обременять вас хлопотами о себе. Может быть, я еще останусь здесь.

"Ея родные убедили его спровадить меня отсюда, и он не прочь от этого, потому-что я ему теперь не нужен", подумал Виль, когда м-р Брук ушел. "Но я останусь, я уеду только по собственному побуждению, а не потому, что они меня боятся."