В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VI. Вдова и жена.
Глава LVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VI. Вдова и жена. Глава LVI. (старая орфография)

ГЛАВА LVI.

Высокое мнение Доротеи о познаниях Калэба Гарта, зародившееся в ней с тех пор, как она услыхала, что он одобряет план её коттэджей, возрасло во время прогулок, которые она предпринимала с ним и с сэром Джемсом, когда гостила в Фрешите. Калэб в свою очередь восхищался ею и говорил жене, что у м-с Казобон такая деловая голова, что хоть-бы и не женщине в пору.

-- Чудо что такое! говорил он. - Она недавно высказала мысль, которая мне самому приходила в голову, когда я был молод. М-р Гарт, сказала она мне, мне было-бы приятно на старости лет вспоминать, что я улучшила известную часть почвы и выстроила много хороших коттэджей, потому что это дело само по себе полезное, да и люди от него делаются лучше. Это были её буквальные слова. Вот как она смотрит на вещи.

-- Надеюсь, что она не теряет при этом своей женственности, сказала м-с Гарт, подозревавшая, что м-с Казобон недостаточно проникнута принципом подчиненности женщины.

-- Как-же можно. Ты-бы заслушалась ее, Сузанна. Она говорит так просто и при этом таким музыкальным голосом.

Немудрено, что при таких дружелюбных отношениях между ними, Доротея предложила м-ру Гарту устроит какое-нибудь предприятие, пустив в ход её три фермы и многочисленные строения, принадлежавшия Ловик Менору. Он не заставил себя просить дважды. В это время только что начинали строиться железные дороги. Проектировалась линия железной дороги через ловикский приход и Калэб Гарт принял участие в борьбе за существование зарождающейся системы железно-дорожных путей, - борьбе, решившей судьбу двух дорогих ему лиц.

Постройка подводных железных дорог сопряжена с громадными трудностями, но представляет, по крайней мере, то важное удобство, что морское дно не разделено между тысячью землевладельцев, требующих удовлетворения за наносимый им матерьяльный и нравственный ущерб. В Мидльмарче железные дороги были таким-же животрепещущим вопросом, как биль о реформе и грозившая холера; самые решительные мнения по атому предмету высказывались женщинами и землевладельцами. Женщины, и молодые и старые, единодушно признавали езду посредством пара опасным и самонадеянным нововведением и заявляли, что ни за что в мире не сядут в вагон; землевладельцы-же, начиная от м-ра Соломона Фэтерстона и кончая лордом Меддликатом, несмотря на все разнообразие выставлявшихся ими аргументов, сходились в одном: что если уже продавать землю врагу рода человеческого или компании, поставленной в необходимость купить ее, то нужно с них брать как можно дороже за разрешение избить род человеческий.

Однако люди менее сообразительные, в роде м-ра Соломона и м-с Уоль, не скоро пришли к этому заключению; ум их был слишком поражен перспективою перерезки большого луга на части, а громадные барыши казались чем-то слишком далеким и невероятным.

-- Коровы станут выкидывать, братец, говорила м-с Уоль плачевным голосом, - если железная дорога пойдет мимо нас, да и кобылы также. Безчеловечно так губить вдовье имущество, а закон молчит. Кто им помешает резать на право и на лево? Ведь они очень хорошо знают, что я в драку не полезу.

-- Лучше всего ни слова не говорить, а подослать кого нибудь спровадить их хорошенько, когда они придут сюда распахивать, да вымерять, решил Соломон. - Около Брикмига их проучили. Если-бы вывести все на чистую воду так оказалось бы, что они врут, что им непременно надо прокладывать дорогу здесь. Пусть себе режут землю в другом приходе. И не поверю я никогда, чтобы стали вознаграждать за то, что толпа негодяев перемнет ваше поле. Где он - карман-то у компании?

-- Братец Питэр, прости ему Господи, нажил себе деньги от компании. Ну, да это была компания для добывания марганца, а не для постройки железных дорог, которые разрывают вашу землю в клочки.

-- Вот что, Джени, сказал м-р Соломон, понижая голос, - чем более препятствий мы им поставим поперек дороги, тем дороже они нам заплатят, если им непременно нужно проложить дорогу.

И м-р Соломон принялся действовать согласно высказанному им мнению, стараясь самым дипломатическим образом возбудить подозрение в окрестных жителях. Около него жило несколько крестьян в разбросанных коттэджах, и находилась деревушка, под названием Фрик, с водяной мельницей и каменоломнями.

Не имея ясного представления о том, что такое железные дороги, население Фрика относилось к ним враждебно; жители этого темного уголка не отличались привычкой восхищаться всякою новинкою, напротив, они относились недружелюбно ко всякому нововведению, заподозревая, что оно придумано ко вреду бедного люда. Даже слухи о реформе не возбудили никаких радужных надежд во Фрике, так как с ними не связывалось определенных обещаний, в роде того, что трактирщик "Гирь и Весов" станет раздавать пиво даром, или что трое соседних фермеров возвысят заработную плату на зиму. А без таких определенных посул осязательных благ, биль о реформе представлялся жителям Фрика чем-то в роде выкрикиваний разнощиков, не внушающих никому доверия. Вообще население Фрика отличалось не столько фанатизмом, сколько подозрительностью.

Такая почва представлялась как нельзя более благоприятною для замыслов м-ра Соломона Фетэрстона. Он был инспектором дорог и по должности своей часто заезжал на своей ленивой лошади во Фрик и устанавливался перед рабочими, разбивавшими камни, с таким глубокомысленным выражением лица, что никому и в ум-бы не пришло, что он остановился без всякой определенной цели, просто потому, что лошадь стала. Простояв долго на одном месте, он, наконец, приподнимал голову, устремлял глаза в даль, встряхивал уздечку, и ударял лошадь хлыстом, и она лениво начинала снова переступать с ноги на ногу. Часовая стрелка могла-бы похвастать быстротою в сравнении с ездою м-ра Соломона. Он безпрестанно останавливался поболтать, то с тем, то с другим рабочим, занятым каким-нибудь исправлением дороги, и с особенным удовольствием выслушивал по десяти раз одно и то-же. Но в один прекрасный день он завязал разговор с извощиком Гирамом Фордом с тем, чтобы самому сообщить ему новость. Он спросил у Гирама, не видал-ли тот людей с палками и различными инструментами, которые появились здесь в окрестности; они выдают себя за строителей железной дороги, но Бог их знает, кто они такие и зачем пришли. Они сами говорят, что изрежут на клочки ловикский приход.

-- Тогда и возить нечего будет, встревожился Гирам за свою фуру и лошадь.

-- Понятно, поддакнул и-р Солоюн. - И такая великолепная земля пропадет за даром! Я говорю, пусть себе отправляются в Типтон. Бог знает, что у них на уме. Они говорят, что хлопочут для торговли, но, на самом деле, просто хотят совсем раззорить бедный сельский люд.

-- Должно быть, они из Лондона, смекнул Гирам, которому Лондон смутно представлялся центром, от которого идет всякое зло на сельское население.

-- Разумеется, под Брассингом народ их проучил, как я слышал, переломал их инструменты и прогнал, так что они уже не сунут туда нос в другой раз.

-- Вот это хорошо, одобрил Гирам, видимо, озабоченный.

-- До меня это, конечно, не касается, продолжал м-р Соломон. - Но поговаривают, что здешний приход отжил свои красные дни, не даром его хотят исполосовать железными дорогами; крупная торговля поглотит мелкую; придется распродавать лошадей и припрятывать хлысты.

М-р Соломон встряхнул уздечку, и лошадь его поплелась далее.

Крапива принимается без всякого ухода. Толки о том, что железные дороги раззорят страну, поднялись не только в "Гирях и Весах", но и на сенокосе, где в эту пору собралось много рабочих рук.

Раз, вскоре после того, как Мэри Гарт призналась м-ру Фэрбротэру в своих чувствах к Фрэду Винци, отец её отправился на ферму Иодреля, по дороге в Джик, чтобы вымерять и произвести оценку одного пустопорожняго места, принадлежавшого к Ловик-Манору. Калэб намерен был продать эту землю весьма выгодно для Доротеи; он поставил себе за правило брать как можно более барышей с железнодорожных компаний. Оставив свою одноколку у Иодреля, он отправился с своим помощником и землемерною цепью вымерять землю; по дороге ему попались на встречу несколько агентов компании, устанавливавших свои инструменты. Он поболтал с ними, заметил, что они скоро дойдут до того места, где он будет мерять и прошел своей дорогой. День был серенький; с утра шел дождь, но к двенадцати часам начало проясняться, и воздух был наполнен благоуханиями.

Он доказался-бы еще благоуханнее Фрэду Винци, ехавшему вдоль полей верхом, если-бы ему не приходилось в эту минуту ломать себе голову в тщетных усилиях придумать, что ему делать с собою. С одной стороны отец был вполне уверен, что он поступит в духовное звание, с другой - Мэри грозила, что откажется от него, если он туда поступит; с третьей, наконец, деловой мир не чувствовал, повидимому, ни малейшей потребности в молодом джентельмене без капитала и подготовки к какому-бы то ни было труду. Положение Фрэда было тем тяжелее, что отец, довольный его покорностью, был с ним в отличных отношениях и в это самое утро послал его с приятным поручением осмотреть продававшихся борзых. Если-бы даже он и выбрал себе какое-нибудь занятие, то все-таки впереди ему предстояло тяжелое объяснение с отцом. Но дело в том, что он даже не мог выбрать себе никакого подходящого занятия. Да и в самом деле, условия были уже через-чур невыполнимы; нужно было занятие, которое было-бы и джентельменское, и прибыльное и, вдобавок, не требовало никаких специальных знаний. Чувствуя себя не в силах разрешить эту задачу, Фрэд стал раздумывать, не проехать-ли ему в Ловик к Мэри, но в эту минуту внимание его привлек какой-то шум. Он посмотрел в ту сторону, откуда слышался этот шум, и увидал влево на самом конце поля шесть или семь человек в блузах, которые наступали с вилами в руках на четырех железно-дорожных агентов; Калэб Гарт и помощник его спешили по полю на выручку их. Пока Фрэд нашел ворота и успел доскакать до места происшествия, блузники уже обратили в бегство железнодорожников, а помощник Калэба Гарта, семнадцатилетний мальчик, схвативший, по приказанию Калеба, инструменты, лежал сбитый с ног, повидимому, без чувств. Железно-дорожники оказались очень легки на ногу, и Фрэд прикрыл их отступление, перерезав дорогу блузникам.

-- Что вы делаете, негодяи, закричал он, преследуя рабочих, пустившихся в разсыпную, и размахивая направо и налево своим хлыстом. - Я на вас всех покажу в суде под присягой. Вы убили мальчика. Вас всех повесят.

Припомнив впоследствии свои слова, Фрэд хохотал от души.

Загнав рабочих на их покос, Фрэд приостановил лошадь.

Гирам Форд, почувствовав себя в безопасности, обернул голову и прокричал:

-- Ах, вы трусишка. Сойдите-ка с лошади, юный джентльмен, так я померюсь с вами. Вы боитесь сойти с лошади и бросить хлыст. Я-бы вас забил до полусмерти.

-- Подождите, я сейчас к вам приду и готов помериться силами с каждым из вас по-очереди, отвечал Фрэд, гордившийся своим искуством в боксе; но прежде он проехал в Калэбу, хлопотавшему около мальчика, который все еще лежал на земле.

У него оказалась вывихнутой нога, но никаких других повреждений не было. Фрэд посадил его на свою лошадь, чтобы он проехал к Иодрелю, где ему могло быть оказано пособие.

-- Как я рад, что подоспел так во время, м-р Гарт, сказал Фрэд, когда Том уехал. - Дело могло-бы розыграться, пожалуй, плохо, если-бы не подоспела кавалерия.

-- Да, да, счастливо, отвечал Калэб разсеянно, устремляя глаза на то место, где работал до свалки. - Чорт возьми, вот что значит иметь дело с болванами, я не могу работать сегодня, нужно, чтобы кто-нибудь помогал мне натягивать цепь. Впрочем....

Он шел в месту своей работы, раздосадованный и как будто позабыв о присутствии Фрэда, но вдруг обернулся и спросил с живостью:

-- Вы заняты чем-нибудь сегодня, молодой человек?

-- Ничем особенным, м-р Гарт. Я с удовольствием помогу вам, если съумею? поспешил объявить Фрэд, зная, что угодит этим Мэри.

-- Да ведь вам, пожалуй, жарко станет, вы устанете?

-- Нисколько. Я только схожу помериться силами вон с тем парнем, он вызывал меня на драку. Я его проучу. Это займет не более пяти минут.

-- Глупости! сказал Калэб повелительным тоном. - Я сам пойду, поговорю с ним. Это все от их невежества. Кто-нибудь наврал им Бог знает чего.

-- Я пойду с вами.

-- Нет, оставайтесь, где стоите, вы еще слишком горячи. Я обойдусь и без вас.

что обязан сделать над собою усилие и обратиться к рабочим с маленькою речью. В теории он держался очень строгих взглядов на обязанности рабочих, но на практике относился к ним крайне снисходительно. Рабочие стояли, сбившись в кучку, когда он подошел к ним с своим обыкновенным приветливым видом, и сердито взглянули на него.

-- Что это значит, братцы? начал он отрывисто, по своему обыкновению. - Что это вы выдумали? Кто-нибудь наврал вам чепухи. Вы думаете, что эти люди затевают что-нибудь недоброе.

-- Да, ответило несколько голосов неохотно.

-- Пустяки! Чистейший вздор! Они осматривают, где им проложить железную дорогу. Помешать постройке железной дороги вы не можете; хотите вы, не хотите, ее все-таки проведут. А станете вы мешать, себе-же только наделаете неприятностей. Закон дозволил им прокладывать дорогу здесь, землевладелец не имеет ничего против, а если вы задумаете воспротивиться, то вам придется познакомиться с констэблем, с судьею, с кандалами и с мидльмарчской тюрьмой. Вам и теперь, пожалуй, не миновать ее, если кто-нибудь донесет на вас. Калэб остановился да минуту; самый искусный оратор не мог-бы остановиться более кстати и нарисовать более удачную картину.

-- Вы, конечно, не думали, что поступаете дурно. Кто-нибудь насказал вам, что железная дорога вещь вредная. Это выдумка. Она может принести в некоторых случаях и вред, да ведь и солнце иногда бывает вредно; но вообще железные дороги вещь хорошая.

-- Да, для богачей, которые наживают ими деньги, перебил его старый Тимоти Купер, спокойно переворачивавший свое сено, в то время, как остальные рабочие нападали на агентов, - я много видел на своем веку, и войну, и мир, и каналы, и старого короля Георга, и регента, и нового короля Георга, и короля с новым именем, а все бедному люду живется по старому. На что ему каналы? Они не подвезут ему ни хлеба, ни мяса, ни денег. Напротив, с тех пор, как их прорыли, стало еще хуже. То-же будет и с железными дорогами. Но мешаться в это дело не следует, я им это уже объяснял. Свет принадлежит не нам. А вы тянете к важным барам, м-р Гарт, вот что.

Тимоти был рабочий старого закала: он носил накопленные им гроши в сапоге, жил в уединенном коттэдже и ни во что не верил. Калэб смутился, как смущается человек, когда невежественные слушатели возражают ему несомненною истиной, не сознанною, но прочувствованною ими, и разбивают в прах его красивые доводы относительно общей пользы, которая им лично не приносит ничего. У Калэба не было под рукой готового софизма, чтобы заставить замолчать своего опонента, и он ответил просто:

-- Как-бы вы дурно ни думали обо мне, Тимоти, это сюда не относится. Бедным людям, действительно, не сладко живется на свете; но зачем-же делать то, отчего им станет еще хуже. Положим, скотина тяжело навьючена, но легче-ли ей будет оттого, что она сбросит свою ношу в канаву, когда часть этой ноши должна была идти ей-же на пропитание.

-- Мы только хотели попугать их для шутки, стал оправдываться Гирам, сообразивший, что дело может розъиграться плохо. - Только всего и было.

-- Так обещайте мне, что вы не станете больше безпокоить их, и я похлопочу, чтобы они на вас не жаловались.

-- Я не безпокоил, мне нечего и обещать, сказал Тимоти.

-- Ну, а другие? Поскорее, мне некогда, говорите, оставите вы их в покое без констебля?

-- Оставим, пусть себе делают, что хотят, отвечали рабочие, и Калэб поспешил вернуться к Фрэду, ждавшему его у ворот.

Они принялись за работу; Фрэд помогал усердно. Ему было как-то особенно весело на душе, и он с удовольствием шагал по влажной земле, пачкавшей его изящные летние брюки. Весело ему было не столько потому, что он так удачно прекратил свалку и теперь помогал отцу Мэри, сколько потому, что эти внешния события натолкнули его на мысль о занятии, представлявшем много заманчивых сторон. Они работали молча, обмениваясь только самыми необходимыми фразами. Когда-же, наконец, работа была окончена и они воззращались домой, м-р Гарт заговорил:

-- Не нужно быть бакалавром, чтобы делать эту работу, Фрэд, не правда-ли?

-- Для меня было-бы лучше, если-бы я научился ей прежде, чем вздумал сделаться бакалавром, отвечал Фрэд, и затем, помолчав с минуту, спросил нерешительно:

-- Как вы думаете, м-р Гарт, я уже слишком стар, чтобы выучиться вашей профессии, или нет?

-- У меня профессия очень разнообразная, мой милый, отвечал м-р Гарт, улыбаясь. - Большей части того, что я знаю, я научился на практике: этому нельзя научиться в теории, по книжному. Но вы еще молоды, ваше время не ушло.

Последния слова Калэб произнес нерешительно. Он думал, что Фрэд решился поступить в духовное звание.

-- Так вы думаете, что из меня могло-бы выйти что-нибудь путное, если-бы я приложил все свои старания? спросил Фрэд с живостью.

-- Все зависит от обстоятельств, отвечал Калэб, склонив голову несколько на сторону и понижая голос, как человек, намеревающийся сообщить какую-нибудь религиозную истину. - Во-первых, вы должны любить вашу работу, а не думать только о том, как-бы поскорее сбыть ее с рук. Во-вторых, вы не должны стыдиться вашей работы, не должны думать, что для вас было-бы почетнее заниматься чем-нибудь другим. Вы должны гордиться вашею работою, стараться научиться исполнять ее как можно лучше, а не говорить постоянно: вот если-бы я мог делать то-то и то-то, работа у меня шла-бы успешно. Чем-бы человек ни занимался, будь он первым министром, мечи он скирды соломы, я не дам за него ни гроша, если он не исполняет добросовестно дела, за которое взялся.

-- Если я сделаюсь священником, я не буду в состоянии добросовестно исполнять своего дела.

-- Мери говорит почти то-же самое, сказал Фрэд, краснея: - вы, конечно, знаете, что я чувствую к Мэри, м-р Гарт, и надеюсь, что вы не сердитесь на меня за то, что я никогда никого так не любил и не люблю, как ее.

Выражение лица Калэба, видимо, смягчилось, но он покачал головою и отвечал:

-- Если вы хотите взять на свою ответственность счастье Мэри, Фрэд, то дело оказывается еще серьезнее.

-- Я знаю, м-р Гарт, заговорил Фрэд с жаром. - Для нея я готов на все. Она говорит, что ни за что не пойдет за меня замуж, если я сделаюсь священников, а без нея я буду самым несчастным человеком в мире. Если-бы я только мог найдти себе какое-нибудь занятие, какую нибудь работу, на которую я способен, я-бы стал работать, как вол, вы-бы остались мною довольны. Мне-бы очень хотелось найти себе какое-нибудь занятие по части сельского хозяйства, я кое-что смекаю в обработке земли и в скотоводстве. Вы знаете, я одно время надеялся, что у меня будет своя собственная земля. По этой части мне очень легко будет набраться необходимых сведений, особенно под вашим руководством.

-- Не увлекайтесь так, мой милый, остановил его Калэб, перед глазами которого проносился в эту минуту образ Сусанны. - Вы уже говорили об этом с отцом!

-- Нет еще; но я ему скажу. Мне только хочется прежде приискать себе какое-нибудь занятие. Мне очень неприятно, что я должен огорчить отца, но, мне кажется, что в двадцать четыре года человек имеет право жить своим умом. Не мог-же я предвидеть в пятнадцать лет, на что окажусь годным теперь, и что мне следует воспитываться иначе, чем меня воспитывали.

-- Но, послушайте, Фрэд, уверены-ли вы, что Мэри любит вас, что она согласится пойдти за вас замуж!

-- Я просил м-ра Фэрбротэра переговорить с ней об этом, - мне она запретила касаться этого предмета; - он мне передал, что я могу надеяться, если выберу себе какую-нибудь профессию, только не священническую. Я чувствую, м-р Гарт, что с моей стороны непростительно безпокоить вас и навязываться Мэри, не сделав ничего для своего обезпечения. Я не имею на это никакого права, я уже без того ваш неоплатный должник, моего долга вам мне не выплатить никакими деньгами.

-- Нет, мой друг, вы имеете право, отвечал Калэб с чувством. - Молодые люди иметь всегда право на помощь старых. Я сам был молод и принужден был работать без всякой помощи, а помощь была-бы мне тогда очень кстати. Я подумаю. Приходите ко мне завтра в контору в 9 часов. Не забудьте, в контору.

М-р Гарт никогда ничего серьезного не предпринимал, не посоветовавшись с женой, но, нужно сознаться, что на этот раз, он уже по дороге домой, решил, что ему делать.

-- Оно вышло так, как я думал, Сусанна, говорил Калэб жене, оставшись вечером вдвоем с нею. Он, только-что рассказал ей о том, как Фрэд помогал ему в работе, но умолчал о дальнейшем. - Дети полюбили друг друга, я говорю про Фрэда и Мэри.

М-с Гарт опустила работу на колени и устремила на мужа свои проницательные глаза с выражением живейшого безпокойства.

-- Когда мы окончили работу, Фрэд мне во всем сознался. Он ни за что не хочет идти в священники. Мэри говорит, что не выйдет за него замуж, если он сделается священником; он хочет работать под моим руководством. Я решился взять его в себе и сделать из него человека.

-- Калэб! вскричала м-с Гарт тоном покорного изумления.

-- Это будет хорошее дело. Мне придется повозиться с ним, но я уверен, что добьюсь своего. Он любит Мэри, а серьезная любовь к хорошей женщине великая вещь, она преобразовывает человека.

-- Мэри говорила с тобою об этом? спросила м-с Гарт, слегка обиженная тем, что ей приходится узнать о таком деле от мужа.

-- Ни слова. Раз только спрашивал я ее о Фрэде; она ответила мне, что ни за что не выйдет замуж за человека праздного, думающого только о самом себе. Никакого другого разговора о Фрэде у нас еще не было. Но Фрэд посылал в ней м-ра Фэрбротэра, так как ему самому она запретила говорить с ней о таких вещах, и м-р Фэрбротэр передал ему, что она его любит, но не желает, чтобы он сделался священником. Фрэд серьезно полюбил Мэри, я это вижу, и это заставляет меня смотреть на него совсем другими глазами. Впрочем, он всегда нам нравился, Сузанна.

-- Мне жалко Мэри.

-- Жалко?

-- Да, Калэб, она могла-бы выйти замуж за человека, который стоит двадцати Фрэдов Винци.

-- Как так? изумился Калэб.

Калэб помолчал с минуту, уставившись в пол, и потом сказал:

-- Это было-бы честью и счастьем для меня, Сусанна, и я-бы радовался за тебя. Я чувствую, что ты выше той среды, в которой живешь. Но ведь ты вышла-же за меня замуж, хотя я был простым работником.

-- Я вышла замуж за лучшого и умнейшого из людей, которых только знала.

-- Ну, и другим, может быть, казалось, что ты могла сделать лучшую партию. Но для меня это было-бы ужь очень скверно. Вот почему я так сочувствую Фрэду. В сущности он мальчик хороший и способный, нужно только направить его на настоящую дорогу. А главное, он любит Мэри, и, судя по его словам, она дала ему косвенное обещание. Я чувствую, что душа этого молодого человека в моих руках, и постараюсь сделать из него что-нибудь дельное. Это мой долг, Сусанна.

М-с Гарт была женщина не слезливая, но, по окончании речи мужа, крупная слеза покатилась по её щеке. Она быстро вытерла ее и сказала:

-- Многие-ли сочли-бы своим долгом навязывать себе на шею новые обузы, Калэб!

-- А что мне за дело до того, что сделали-бы другие. Я поступаю, как мне велит мой внутренний голос, и я надеюсь, Сусанна, что ты мне поможешь уладить все, как можно лучше для нашей дорогой Мэри.

Он устремил на жену взгляд, в котором выражалась тревожная просьба. Она встала и поцеловала его, говоря:

-- Господь да благословит тебя, Калэб, ты добрый отец.

С этими словами она вышла из комнаты, чтобы выплакаться на едине. Она была убеждена, что поведение её мужа будет перетолковано в дурную сторону и, как женщина практическая, не верила, чтобы из Фрэда могло выйти что-нибудь путное.

Когда на следующее утро Фрэд пришел в контору, его ждало испытание, к которому он никак не готовился.

-- Ну, Фрэд, сказал ему Калэб, - я вас пристрою по письменной части. Я сам много пишу, но не могу управиться со всем; вы научитесь сводить счеты и замените мне клэрка. Сильны вы в письме и в арифметике?

У Фрэда защемило сердце; такая работа ему и в ум не приходила, но он пришел с твердою решимостью работать и не захотел отступать назад.

-- Арифметика мне всегда легко давалась, м-р Гарт. А как я пишу вы, вероятно, знаете.

-- Посмотрим, сказал Калэб, взял перо, осмотрел его тщательно, помакнул в чернила и подал Фрэду вместе с листом разграфленной бумаги. - Перепишите-ка мне строки две этого счета.

В обществе существовало в то время мнение, что джентельмену унизительно писать четким почерком, как какому-нибудь клерку. Фрэд переписал таким джентльменским почерком, который-бы сделал честь любому виконту или епископу: гласные все были на один манер, согласные отличались только крючками вверх и вниз, штрихи расплывались, буквы прыгали во все стороны - словом, если-бы вы не знали ранее, о чем идет речь, вы ни за что-бы не разобрали написанного. Калэб хмурился все более и более, пока Фрэд писал, когда-же он кончил и протянул ему листок, м-р Гарт с сердцем ударил по бумаге кулаком. Дурно выполненная работа всегда выводила его из себя.

-- Чорт знает что такое! вскричал он. - Хороша страна, нечего сказать! образование человека стоит сотни и сотни фунтов и вот к чему оно приводит.

Он взглянул на несчастного переписчика.

-- Такой почерк мне решительно не годится, Фрэд.

-- Что-же мне делать, м-р Гарт? спросил Фрэд, сильно приунывший и от такого нелестного отзыва об его письме, и от мысли, что его ставят на одну доску с каким-нибудь клерком.

-- Что делать? Выучиться писать четко и прямо. К чему-же писать, если никто не состоянии разобрать, что мы пишем? горячился Калэб. - Мало, что-ли, дела у людей, что мы их станем затруднять нашими каракульками? Но наши школы об этом и не думают. Я потерял-бы бог знает сколько времени, разбирая письма, которые мне иногда присылают, еслибы Сусанна не брала на себя этот труд. Возмутительно!

и этим юношей с аристократическою наружностью, раскрасневшимся и кусавшим себе губы от обиды. М-р Гарт встретил Фрэда так ласково, что в душе его зародились самые радужные надежды, тем тяжелее было разочарование. Трудно сказать, чем-бы кончилось свидание, если-бы Фрэд не решил заранее, что отправится в Ловик к Мэри сказать ей, что нашел себе работу у её отца.

-- Мне очень прискорбно, пробормотал он, наконец, с усилием.

Но м-р Гарт уже уходился.

-- Ну что-же делать, Фрэд, заговорил он своим обыкновенным спокойным тоном. - Научиться писать всякий может. Я выучился самоучкой, вам стоит только присесть, работайте и день и ночь, если одного дня мало. Мы будем терпеливы, мой милый. Колум будет вести книги, пока вы выучитесь. А теперь мне нужно идти, закончил он, вставая. - Передайте вашему отцу, что мы договорились с вами. Когда вы будете уметь писать, мне не зачем будет держать Колума, я положу вам 80 фунтов на первый год, потом прибавлю.

Фрэд отправился прямо из конторы м-ра Гарта в товарный склад отца, чувствуя, что чем серьезнее он объяснится с отцом, тем скорее тот поймет, что его решение принято окончательно, а для серьезных объяснений самое удобное время было то, которое отец проводил в своем рабочем кабинете при товарном складе.

М-р Винци выслушал его с глубоким изумлением и молча, что служило у него признаком сильного душевного потрясения. Дела его в это утро шли дурно, и нахмуренное лицо его делалось все мрачнее и мрачнее, пока сын говорил. Когда Фрэд замолчал, м-р Винци положил свои книги в ящик и с шумом повернул ключ в замке, потом взглянул пристально на сына и сказал:

-- Так вы, наконец, избрали себе карьеру, сэр?

-- Да, отец.

-- Отлично, я вам не препятствую. Вы пренебрегли полученным вами образованием и опустились вниз, тогда как я дал вам средство подняться вверх. Я более не скажу ни слова.

Но я очень вам благодарен за все, что вы сделали для меня.

-- Отлично. Я не скажу более ни слова. Я умываю руки. Надеюсь только, что если у вас будет когда-нибудь сын, то он лучше заплатит вам за ваши заботы о нем.

Слова эти укололи Фрэда как ножем в сердце.

-- Надеюсь, что вы мне позволите жить у вас, сэр, сказал он, вставая. - Жалованья, которое я буду получать, хватит на то, чтобы платить за стол.

-- Убирайтесь к чорту, с вашим столом! вскричал м-р Винци, выходя из себя при мысли, что сын станет платить ему за кусок хлеба за его обедом. - Конечно, мать пожелает, чтобы вы остались жить с нами. Но я не стану держать для вас лошади, и вы будете одеваться на свой счет. Вероятно, вы износите в год меньше платья, когда вам самим придется платить за него.

-- Надеюсь, что вы позволите мне пожать вам руку, отец, и простите меня за огорчение, которое я вам причинил.

М-р Винци бросил, не вставая, быстрый взгляд на сына и протянул ему руку, пробормотав торопливо:

-- Да, да, ни слова более об этом.

Объяснение с матерью было гораздо длиннее; она была безутешна. Решение Фрэда доказывало ей несомненным образом то, о чем её муж, может быть, и не думал вовсе, что Фрэд женится на Мэри Гарт, что её жизнь будет отныне отравлена вторжением в её семейный круг этих Гартов с их плебейскими замашками, и что её любимец, красивою, аристократическою наружностью которого она так гордилась, усвоит себе их полное пренебрежение к внешности и к костюму. Ей казалось, что Гарты составили заговор с целью завлечь её неоцененного Фрэда, но она не решилась настаивать на этом мнении, потому что при первом намеке Фрэд так вспылил, что она испугалась. Она была женщина слишком мягкого характера, чтобы сердиться, но она чувствовала, что счастье её разбито, и в продолжении нескольких дней всплакивала всякий раз, как взглядывала на Фрэда. Ей тем труднее было вернуться к своему нормальному настроению, что Фред предупредил ее, чтобы она не касалась этого вопроса с отцем, который разрешил ему поступать так, как он желает, и простил ему. Если-бы муж её сердился на Фрэда, она-бы стала защищать своего любимца. Наконец, на четвертый день м-р Винци сказал ей:

-- Ничто меня никогда так не огорчало, Винци, отвечала жена, и подбородок её задрожал, а грудь заволновалась, - ничто, кроме его болезни.

-- Я не буду больше, отвечала м-с Винци, тронутая этою просьбою и встряхивая головой, как птица встряхивает свои помятые крылья.

-- И чего так убиваться из-за него, сказал м-р Винци полушутливом тоном, - или ты за Фрэдом забыла Розамунду?

-- Выкинула, это вздор! Но Лейдгат неглижирует практикой и входит в долги, как говорят. Я уверен, что Розамунда на этих днях придет во мне с какой-нибудь трогательной историей. Но они не получат от меня ни гроша. Пусть его родня помогает ему. Я всегда был против этого брака. Но об этом говорить, только слова даром терять. Позвони, чтобы подали лимонов, и не будь больше такой грустной, Люси. Завтра я свожу тебя и Луизу в Риверстон.