В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VI. Вдова и жена.
Глава LVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VI. Вдова и жена. Глава LVIII. (старая орфография)

ГЛАВА LVIII.

В то время, когда м-р Винци высказывал предположение, что скоро Розамунда придет просить у него денег, самой Розамунде и в ум не приходило ничего подобного. До сих пор ей ни разу еще не приходилось терпеть нужду в деньгах, несмотря на то, что они жили на широкую ногу. Вышитые рубашечки и чепчики, которые она наготовила для своего ребенка, оказались пока ненужными, потому что она выкинула. Несчастные роды произошли оттого, что ей непременно захотелось покататься верхом, и она поставила на своем, несмотря на все убеждения мужа.

Желание покататься верхом возбудил в ней приезд капитана Лейдгата, третьяго сына баронета, которого Тертий терпеть не мог, как пустого фата, неумевшого сказать ни одного дельного слова. Лейдгат проклинал себя внутренно за то, что навлек на себя это посещение, согласившись сделать после свадьбы визит дяде, и не скрывал своей досады от Розамунды, которой это было крайне неприятно, так как для нея посещение капитана Лейдгата служило источником живейшого наслаждения. Она гордилась присутствием в своем доме сына баронета, воображая, что все окружающие проникнуты величием этого факта; представляя своим гостям капитана Лейдгата, она была уверена, что звание его производит на них такое-же впечатление, как аромат какого-нибудь душистого цветка.

Непривлекательные стороны положения жены доктора, даже и хорошей фамилии, сгладились в её представлении теперь, когда её брак возвышал ее не только нравственно, но и материально над уровнем мидльмарчского общества; будущее, сулившее постоянные сношения с Квалингхамом и в отдаленной перспективе блестящую карьеру для Тертия, рисовалось ей самыми радужными красками. К довершению её благополучия, замужняя сестра капитана, м-с Менган, вероятно, по настояниям брата, по дороге в Лондон заехала к ней с своей горничной и прогостила два дня.

У капитана Лейдгата был низкий лоб и орлиный нос, наклоненный несколько на сторону; более плебейскую физиононию такия черты лица безобразили-бы; но в капитане оне соединялись с воинственной осанкой и усами, придававшими ему вид вполне аристократический. Как представитель высшого круга, он презирал мещанския приличия и относился весьма критически к женской красоте. Розамунда восхищалась им, и он любезно снисходил до ухаживанья за ней. Пребывание в доме доктора ему, повидимому, очень нравилось, может быть, отчасти потому, что он заподозривал, что его кузену сильно хочется избавиться от его присутствия. Лейдгат, впрочем, тщательно скрывал свою антипатию, - он скорее согласился-бы лишить себя жизни, говоря гиперболически, чем нарушить правила гостеприимства. Но он постоянно делал вид, что не слышит того, что говорит его гость, и предоставлял Розамунде поддерживать разговор. Чуждый всякой ревности, он предпочитал оставлять молодого вертопраха наедине с своей женой, чтобы только избавиться от необходимости занимать его.

-- Тебе-бы следовало побольше разговаривать с капитаном за обедом, Тертий, сказала ему Розамунда раз вечером, когда аристократический гость отправился в Ломфорд навестить своих знакомых офицеров. - Ты так разсеян при нем, всегда глядишь ему через голову, никогда не смотришь на него прямо.

-- Милая Рози, надеюсь, что ты не потребуешь, чтобы я занимал такого глупого фата, отвечал Лейдгат резко. - Если он проломит себе голову, мне будет интересно посмотреть ее, но глядеть на нее так я не намерен.

-- Не понимаю, почему ты с таким презрением отзываешься постоянно о своем кузене, заметила Розамунда серьезным, слегка презрительным тоном, не оставляя работы.

-- Спроси у Владислава, как он смотрит на твоего капитана. Он совсем почти перестал бывать у нас с тех пор, как к нам приехал этот гость.

Розамунда совершенно иначе объясняла себе нерасположение Владислава к капитану. Она думала, что в нем говорит ревность, и это льстило её самолюбию.

-- Мало-ли, что не нравится людям эксцентрическим, отвечала она; - на мой взгляд, капитан Лейдгат истинный джентльмен, и мне кажется, что уже из уважения к сэру Годвину, тебе не следовало-бы обращаться с ним пренебрежительно.

-- Да чем-же пренебрежительно я с ним обращаюсь; для него всегда накрыт прибор за нашим столом; его ни в чем не стесняют, а в моем обществе он вовсе и не нуждается.

-- Все-же тебе следовало-бы быть повнимательнее к нему. Может быть, он не феникс ума, в том смысле, какой ты придаешь этому слову; но ведь у него и профессия другая; во всяком случае, тебе не мешало-бы говорить с ним иногда о предметах, его интересующих. Мне бывает очень приятно разговаривать с ним; он очень хороший человек.

-- Говоря проще, Рози, ты-бы хотела, чтобы я немножко походил на него, спросил Лейдгат с горькою улыбкою.

Вопрос этот показывал, как далек был Лейдгат от той поры, когда он видел в Розамунде Винци идеал женщины, способной искренно увлекаться умом и дарованиями. Он понял, что есть женщины, которым дарования в мужчине нравятся чисто с внешней стороны, как орден в петличке или громкий титул перед именем.

Розамунда с своей стороны поняла, что есть глупость невыносимая, как глупость Нэда Плаймдэля, и есть глупость привлекательная, когда она является надушеная, с аристократическим лоском в образе какого-нибудь капитана Лейдгата. Розамунде глупость последняго сорта так нравилась, что она даже усвоила себе некоторые из оборотов речи своего изящного кузена.

Розамунда была всегда охотница до верховой езды, тем более захотелось ей кататься теперь, когда капитан Лейдгат, привезший с собой двух лошадей, предложил ей свою серую лошадь, ручаясь за то, что она смирна и привыкла ходить под дамским седлом, так как он купил ее для своей сестры. Розамунда поехала кататься, в первый раз не сказавшись мужу, и вернулась домой ранее его. Но катанье сошло так благополучно и она чувствовала себя после него так хорошо, что сообщила мужу о том, что ездила, вполне уверенная, что он ничего не будет иметь против этого удовольствия.

Но Лейдгат был не только оскорблен, он был поражен тем, что она рискнула поехать на незнакомой лошади, не посоветовавшись даже с ним. Выразив свое изумление громкими восклицаниями, он помолчал с минуту и потом сказал решительным тоном.

-- Слава Богу, что ты вернулась цела и невредима. Но ты не поедешь больше, Рози. Если-бы даже ты поехала на самой смирной, самой послушной лошади, все-таки может случиться несчастие. Ты очень хорошо знаешь, почему я настоял, чтобы ты не ездила на нашей рыжей.

-- От несчастного случая не убережешься и в комнатах, Тертий.

-- Не говори глупостей, мой друг. Я полагаю, что в таком деле, я могу быть лучшим судьею. Достаточно, что я сказал, и ты не поедешь более.

Розамунда поправляла свою прическу перед обедом; лицо её, отражавшееся в зеркале, не изменило своего миловидного выражения. Лейдгат ходил взад и вперед по комнате и теперь остановился перед нею, как будто ожидая её ответа.

-- Пожалуйста, подколи мне косы, попросила его Розамунда. Лейдгат часто подкалывал их и прежде, он был необыкновенно ловок на эти вещи. Подобрав мягкия косы под гребенку, он естественно должен был поцеловать белоснежную шею, открывшуюся перед ним во всей своей изящной прелести. Но он это делал так часто, что поцелуй на этот раз вышел совершенно машинальный. Он все еще сердился.

-- Пожалуйста, не делай этого, Тертий. Ты этим выставишь меня совершенным ребенком. Предоставь мне объясниться с ним по этому поводу самой.

В словах её была своя доля правды.

-- Хорошо, отвечал Лейдгат сердито и вышел из комнаты, не добившись от Розамунды обещания не ездить более верхом. Она твердо решилась не давать этого обещания. Розамунда отличалась непобедимым упорством, но не любила тратить сил на безполезную борьбу. Стоило ей захотеть чего-нибудь и она тотчас-же пускала в ход всю свою изобретательность. Ей хотелось снова покататься на серой лошади и в первый-же раз, как муж ушел из дому, она воспользовалась его отсутствием, чтобы снова поехать с капитаном.

Но лошадь её испугалась треска дерева, которое рубили у самой опушки леса, и, в свою очередь, так сильно напугала Розамунду, что, приехав домой, она выкинула... Лейдгат не мог, конечно, в это время сердиться на нее, он перенес весь свой гнев на капитана, который поспешил убраться домой.

Всякий раз, как заходила речь об этой несчастной поездке, Розамунда очень кротко, но очень решительно заявляла, что катанье верхом совершенно не причем в её болезни, что если-бы она сидела дома, с ней-бы случилось то-же самое, что она уже и ранее чувствовала боли. Лейдгат восклицал только: "Бедняжечка моя, бедняжечка!" но втайне дивился изумительному упорству этого кроткого создания. Он убеждался все более и более в своем безсилии над Розамундой. Никогда ни в каком практическом деле она не обращалась за советами к нему. Во всякой безделице, точно так-же, как и в вещах более серьезных, она поступала, как ей хотелось, никогда не сообразуясь с его желаниями. Но тем не менее он был убежден, что она любит его; ему и в ум не приходило, чтобы у нея могло охладиться её чувство к нему. Сам он говорил себе, что любит ее все так-же, как любил прежде, что может помириться с её недостатками. Но он сознавал, что в жизнь его входят какие-то новые, неприятные элементы; в душу его закрадывалось смутное чувство недовольства.

Розамунда скоро поправилась и, казалось, еще более похорошела. Она ездила всякий день кататься в отцовском фаэтоне и тешила себя надеждою, что ее пригласят погостить в Квалингхам. Она знала, что составит лучшее украшение квалингхамской гостиной, но не принимала во внимание того, что как-бы ясно не сознавала мужская половина семьи этот факт, женская ни за что не позволит ей затмить себя.

Успокоенный на счет её здоровья, Лейдгат снова впал в то мрачное настроение, которое Розамунда называла дурным расположением духа. Это настроение было вызвано причиною, которую он до сих пор тщательно скрывал от Розамунды, из опасения разстроить ее. Он вошел в долги и чувствовал, что с каждым днем затягивается все глубже и глубже в это болото, которое манит к себе неосторожных прохожих заманчивою зеленью и цветами. Человек быстро погружается в него по самое горло, и тогда какие-бы широкие планы ни были у него в голове, он вынужден на время разстаться с ними и употребить все свои усилия на то, чтобы выкарабкаться.

Полтора года тому назад Лейдгат был беден, но никогда не нуждался е займах для покрытия своих скромных расходов. Теперь-же не только в его кармане был дефицит, но он сам находился в неприятном положении человека, накупившого массу совершенно безполезных вещей, за которые он не в состоянии заплатить, а платежа настойчиво требуют.

Как это случилось - угадать не трудно. Когда человек, обзаводясь своим хозяйством и собираясь жениться, тратит на свое обзаведение 400 или 500 фунтов более, чем у него имеется наличного капитала, когда к концу года оказывается что издержки по хозяйству простираются до 1000 ф., а дохода с практики, приносившие в прежние годы фунтов до 800, упали до 500 ф. и то еще не заплаченных, а только имеющихся в виду, то, волей или не волей, этот человек запутывается в долги. Правда, жизнь в то время, особенно в провинции, стоила дешево. Но Разамунда, привыкшая с детства к жизни на широкую ногу, воображала, что хозяйничать значит просто приказывать, чтобы все закупалось самое лучшее, а Лейдгат держался того мнения, что уж если делать что-нибудь, так нужно делать прилично. Розамунда любила принимать гостей и Лейдгат не препятствовал ей в этом, так как жизнь на открытую ногу могла способствовать увеличению практики, а принимая гостей, нужно было делать им и приличное угощение. Лейдгат воображал, что он нисколько не занимается своим туалетом; но ему казалось необходимым иметь несколько пар платья.

Лейдгат, как мы уже сказали, не знал до сих пор, что такое долг, и новость его положения бесила его. Он выходил из себя при мысли, что обстоятельства, идущия так грубо в разрез со всеии его планами и стремлениями, осмеливаются становится ему поперег дороги, и стремятся захватить его в свои тиски. Его тревожили не одни только сделанные уже им долги. Он видел, что в его настоящем положении ему придется постоянно делать новые и новые долги. Два брассингские купца, у которых он набрал в кредит вещей для своего обзаведения, безпрестанно присылали ему письма с неприятными напоминаниями. Легко себе представить, как это действовало на Лейдгата, гордость которого не выносила мысли обратиться к кому-нибудь с просьбою о помощи. Он никогда не разсчитывал получить что-нибудь от м-ра Винци и только самая настоятельная крайность могла заставить его обратиться к нему за пособием, тем более, что до него доходили слухи, что дела самого м-ра Винци далеко не в цветущем положении. Обратиться за помощью в своей родне казалось для Лейдгата пыткой. А между тем у него не было ни денег, ни надежд на какие-нибудь получения. Практика приносила ему с каждым днем все менее и менее.

Понятно поэтому, что Лейдгат становился все мрачнее и мрачнее и теперь, когда Розамунда совершенно оправилась, он решился не откладывать долее неизбежного объяснения тем более, что скрывать от нея долее их положение сделалось невозможным. Для успокоения своих кредиторов он решился заложить свою движимость золотых и серебрянных дел мастеру, которому был должен до 400 ф. ст. М-р Довер, так звали этого мастера, соглашался за это принять на себя уплату долга обойщику за известные проценты и кроме того в видах сокращения долга ему лично, взять обратно часть серебра и те из вещей, которые не попортились от употребления. Под этими вещами он деликатно подразумевал драгоценные камни и в особенности великолепные аметисты, стоявшие 30 ф., которые Лейдват подарил своей невесте в день свадьбы.

В ту минуту, когда Лейдгат делал этот подарок прибавить какие-нибудь лишние 30 ф. к счету, который и без того был велик, прибавят за украшение, которое так шло к Розамунде, казалось ему совершенно безразлично. Ведь это, это была такая безделица! Но в настоящую критическую минуту Лейдгату невольно приходило на мысль, как хорошо было-бы возвратить эти аметисты м-ру Доверу обратно, хотя-бы он ни за что не решился предложить этого Розамунде. Тем не менее, уяснив себе свое положение, он пришел в убеждению, что действовать необходимо, и, на возвратном пути из Брассинга, запасался необходимою твердостью, чтобы приступить к объяснениям с Розамундой.

Он вернулся домой вечером совершенно несчастным человеком. Он не хотел сознаться даже самому себе, что сделал страшную ошибку, женившись на Розамунде, но это сознание невольно закрадывалась в его душу. Проходя по коридору в гостиную, он услыхал игру на фортепьяно и пение. Вероятно, у них сидел Владислав. Прошло уже несколько недель с тех пор, как Владислав простился с Доротеей, но все еще оставался в Мидльмарче. Лейдгат не имел ничего против посещений Владислава вообще, но в настоящую минуту его разсердило, что у них гости. Когда он отворил дверь, играющие подняли на него глаза, но продолжали петь. Это еще более раздосадовало Лейдгата; у него на душе было так невыносимо тяжело, а его встречают пением. Он нахмурился и сердито опустился в кресло.

В оправдание Вилю и Розамунде следует смазать, что они допевали последние такты и, кончив, тотчас-же обратились к нему.

-- Как поживаешь, Лейдгат? спросил Виль, протягивая ему руку.

Лейдгат отвечал молчаливым пожатием.

-- Обедал ты, Тертий? Я тебя ждала гораздо раньше, сказала Розамунда, уже заметившая, что муж её страшно не в духе, и села на свое обыкновенное место.

-- Обедал. Я-бы попросил чаю, ответил Лейдгат отрывисто, пристально глядя себе на ноги.

Виль был очень сообразителен. Он сейчас-же взялся за шляпу со словами: "я ухожу."

-- Сейчас подадут чай, куда вы, оставайтесь, просила Розамунда.

-- Нет, Лейдгату что-то не по себе, отвечал Виль, понимавший Лейдгата гораздо лучше, чем Розамунда, и нисколько не обидевшийся его обращением: мало-ли какие у него могли быть неприятности.

-- Тем более вы должны остаться, настаивала Розамунда с живым тоном. - Он весь вечер не скажет со мною ни слова.

-- Ошибаешься, Розамунда, вдруг вмешался в разговор Лейдгат. - Мне нужно поговорить с тобою об очень серьезном деле.

-- Видите! сказал Виль. - Да мне к тому-же нужно идти на митинг по поводу устройства школы для механиков. Прощайте.

И он быстро вышел из комнаты.

Розамунда, не глядя на мужа, встала и села к чайному столу. Она находила, что Лейдгат просто нестерпим. Лейдгат следил за нею глазами в то время, как она заваривала чай. Она пристально глядела на чайник, ни одна черта в лице её не изменилась, но фигура выражала безмолвный протест против людей с неприятными манерами. Он забыл на минуту о предстоящем объяснении, его крайне удивляла её безчувственность. Ему припомнилась Лора и он подумал: Убила-ли-бы меня за то, что я ей надоел - да, решил он, - все женщины на один покрой. Но в эту минуту в памяти его возник образ Доротеи, какой он видел ее у изголовья мужа. В ушах его зазвучала её страстная мольба, указать ей, что делать, чтобы облегчить положение человека, ради которого она подавляла в себе все чувства, все стремления под влиянием живого сострадания: Посоветуйте мне, скажите, что делать, он всю жизнь свою работал и положил за эту работу все свои силы. Его ни что другое не интересует и меня также, слышалось ему. Его пробудил из этого полузабытья серебристый голосок Розамунды.

-- Вот тебе чай, Тертий, сказала она, ставя стакан на маленький столик перед ним, и вернулась на свое прежнее место, не подарив его ни одним взглядом. Лейдгат через чур опрометчиво обвинил ее в безчувственности; напротив, она была очень чувствительна на свой лад и обладала способностью очень долго сохранять известные впечатления. В настоящую минуту она была обижена и раздосадована. Но она никогда не хмурилась и не возвышала голоса; по её глубокому убеждению она всегда держала себя вполне безукоризненно. Никогда муж и жена не были так далеки друг от друга, как в настоящую минуту. Но тем настоятельнее чувствовал Лейдгат необходимость немедленного объяснения. Однако он подождал, пока прислуга убрала чай, зажгла свечи и удалилась. Досада его тем временем успела уже улечься и в сердце заговорила любовь к жене, которой он должен был причинить такое жестокое огорчение.

-- Милая Рози, брось свою работу и сядь возле меня, заговорил он ласково, отталкивая столик и подвигая ей стул.

Розамунда тотчас-же подошла к нему. Светлое кисейное платье грациозно обрисовало её маленькую, полненькую фигуру; она села возле него, положив руку на ручку кресла, и в первый раз взглянула на него. Она была так хороша в эту минуту, что Лейдгату невольно вспомнилось прошлое, первое время их любви.

-- Дорогая моя! сказал он голосом, звучавшим любовью, ласково кладя свою руку на её руку.

Розамунда также находилась еще под влиянием итого недавняго прошлого; муж был для нея еще отчасти тем Лейдгатом, любви которого она так добивалась. Она тихонько отвела ему волосы это лба и положила свою руку в его руку, она мысленно простила ему.

-- Я должен сказать тебе очень неприятную вещь, Рози; она касается нас обоих. Ты, вероятно, уже заметила, что я сильно стеснен в денежном отношении.

Лейдгат остановился; Розамунда отвернула голову и разглядывала какую-то вазу на камине.

-- Я не мог заплатить за все наше обзаведение наличными деньгами, многое пришлось покупать в кредит, и после того было много расходов. Так, что теперь у меня образовался в Брассинге долг в 350 ф., по которому необходимо произвести уплату. Кроме того ни с каждым днем все более и более запутываемся в долгах, потому что мне платят очень не акуратно. Я скрывал это от тебя пока ты была больна, но теперь нам нужно вместе обсудить, что делать; ты должна помочь мне.

-- Чем-же я-то могу помочь, Тертий! спросила Розамунда таким безучастным тоном, что Лейдгата обдало холодом. Сердце его сжалось глубокою тоскою и он отвечал тоном человека, принуждающого себя выполнить тяжелую обязанность.

-- Я должен был сказать тебе об этом, потому что мне приходится заложить нашу движимость и лицо, которому я ее закладываю, придет составить ей опись.

Яркая краска покрыла щеки Розамунды.

-- Ты не просил денег у папа? спросила она после минутного молчания.

-- Нет.

-- Так я попрошу! вскричала она, освобождая свои руки из рук Лейдгата и вставая.

-- Нет, Рози, заговорил Лейдгат решительныс тоном. - Уже поздно. Завтра-же будет произведена опись. Это только простая закладная, в обезпечение долга, сделка, чисто временная. Я запрещаю тебе говорить об этом твоему отцу, прибавил он повелительным тоном. - Я сам скажу, когда найду нужным.

Он чувствовал, что говорит грубо, но ему пришло на память упорство Розамунды. Его тон окончательно сразил ее; она не любила плакать, но тут губы её задрожали и слезы выступили на глаза. Лейдгат был слишком разстроен в эту минуту, чтобы понять, как тяжело было вынести постигшее неожиданное испытание молодой женщине, которую до сих пор и жизнь и все окружающие сильно баловали; но её слезы поразили его в самое сердце. Розамунда однако скоро овладела собой и вытерла слезы, продолжая по прежнему глядеть на камин.

-- Не огорчайся так, голубчик, сказал Лейдгат, глядя на нее. Она отошла от него и потому объяснение становилось еще тяжелее, но он чувствовал, что должен высказать все..

-- Мы должны покориться необходимости, продолжал он. - Я один виноват во всем; я должен был подумать ранее что не могу жить на такую ногу. Но против меня сильно предубеждены и потому моя практика идет плохо. Я надеюсь, что со временем приобрету в себе доверие, но пока мы должны переменить образ жизни. Заложив движимость, я выгадаю время, чтобы оглядеться; а ты у меня такая умница, что если только примешься экономничать, так меня-же будешь учить бережливости. Я был через чур легкомыслен, но, дорогая моя, приди, сядь во мне и прости меня...

Последния слова он произнес умоляющим тоном. Розамунда подошла и села опять возле него. Упреки, которыми он осыпал себя самого, подали ей надежду, что он послушает её советов.

-- Разве нельзя отложить описи? спросила она.

-- Если мы уедем из Мидльмарча, то нам придется распродать свою движимость, ведь это-же все равно.

-- Да, но мы не уезжаем из Мидльмарча.

-- Мы никуда не можем уехать без денег, Розамунда.

-- Твои родные неоставят тебя в такой крайности. Ты можешь объяснить это противным купцам и они, конечно, согласятся подождать.

-- Ты, тратишь совершенно по напрасну слова, Розамунда. В делах, в которых ты ничего не смыслишь, ты должна подчиняться моему взгляду. Я принял известное решение и оно должно быть приведено в исполнение. У родных я никогда ничего не намерен просить.

Розамунда упорно молчала. Она думала в эту минуту, что если-бы знала, как Лейдгат станет поступать с нею, то никогда не вышла-бы за него замуж.

и драгоценных вещей. Право, он еще очень порядочный человек.

-- Так что-же, у нас теперь не будет ни вилок, ни ложек.

-- Избави Бог! Но видишь-ли, вот счет Довера. Он вынул счет и развернул его. - Я отметил в нем несколько вещей; если мы их возвратим, то долг наш сократится на 30 ф. ст. и даже более. Драгоценных вещей я не касался.

Лейдгату было очень тяжело затронуть этот предмет; он не в силах был предложить Розамунде возвратить назад его-же подарки, но считал своею обязанностью сообщить ей о предложении Довера, разсчитывая, что её внутренний инстинкт подскажет ей, что делать.

-- Мне совершенно незачем просматривать этот счет, Тертий, ответила Розамунда спокойно. - Ты можешь возвратить, что тебе угодно.

вернется? Повидимому, она вовсе не желала отожествлять себя с ним, смотрела на него, как на существо совершенно особой породы, интересы которого были противоположны её интересам. Он злобно покачал головой и засунул руки в карманы. Ну что-же, у него еще остается наука, остаются великия цели, для которых стоит жить. Но в эту минуту дверь отворилась и Розамунда вошла снова в комнату. Она принесла сафьяный футляр со аметистами и изящную корзиночку, наполненную футлярами различных форматов и, положив их на стул возле Лейдгата, сказала:

-- Вот все драгоценные вещи, которые я получила от тебя в подарок. Возврати те из них, которые найдешь нужным, и серебро также. Ты, конечно, не потребуешь, чтобы я осталась завтра дома. Я поеду к папа.

-- Когда-же вы вернетесь? спросил он с горечью.

-- Да завтра-же вечером. Я ничего не скажу маме.

Розамунда была убеждена, что поступала совершенно безукоризненно, и села за свой рабочий столик. Лейдгат посидел молча несколько минут и, наконец, произнес взволнованным голосом:

-- Нет, разумеется. Я сделаю все, что обязана сделать.

-- Неудобно оставить опись на прислугу. А мне нужно завтра рано выйти. Я понимаю, что ты находишь унизительным для себя принимать участие в этой денежной сделке. Но, Розамунда, мне кажется, что уже из одной гордости лучше, чтобы мы устроили это дело сами, чтобы прислуга знала о нем как можно менее; как моя жена, ты должна принять на себя долю моего унижения, если только это унижение.

Розамунда не сразу ответила, но, наконец, сказала:

-- Хорошо, я останусь дома.

-- Ну, что-же делать, нужно покориться печальной необходимости. - Где это чернила?

Розамунда подала чернильницу и хотела отойти прочь, но Лейдгат обнял ее и привлек в себе.

-- Постараемся быть бодры, голубчик. Я надеюсь, что нам не долго придется разсчитывать каждую копейку. Поцелуй меня.

за собою необходимость сократить расходы и совершенно изменить образ жизни.