В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VII. Два искушения.
Глава LXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VII. Два искушения. Глава LXIV. (старая орфография)

ГЛАВА LXIV.

Лейдгат очень хорошо знал, что если-бы даже он совершенно откровенно рассказал м-ру Фэрбротеру, в каком положении он находится, викарий не в состоянии был-бы помочь ему. Лейдгату нужно было не менее 1,000 ф. ст., чтобы удовлетворить своих кредиторов и, как он выражался.

С приближением нового года требования кредиторов становились все назойливее и назойливее, так-что Лейдгат был решительно не в состоянии думать ни о чем, кроме своего текущого положения.

Характер у него был вовсе не тяжелый: постоянная умственная деятельность, искренняя доброта и крепкое сложение предохраняли его при мало-мальски сносных условиях от той мелочной раздражительности, которая делает человека нестерпимым для окружающих. Но в настоящее время он находился под влиянием постоянного раздражения, вызванного не столько критическим положением, сколько сознанием, что он тратит всю свою энергию, все свои умственные силы на мелочную борьбу с житейскими невзгодами.

Мрачное настроение духа, в которое он впал под влиянием этой безплодной борьбы, все более и более отчуждало от него Розамунду. После того вечера, когда он сообщил ей о разстройстве их дел, он не раз пытался убедить ее в необходимости сократить расходы, и с приближением праздников убеждения эти становились все настоятельнее и настоятельнее.

-- Мы можем обходиться с одной прислугой и жить гораздо скромнее, чем живем, говорил он ей однажды. - Я думаю оставить себе только одну лошадь.

-- Делай, как хочешь, отвечала Розамунда, - но мне кажется, что, переменив образ жизни, ты только повредишь себе; у тебя будет еще менее практики.

-- Милая Розамунда, теперь уже поздно разсуждать об этом. Мы устроились слишком на широкую ногу. Пикок, как тебе известно, жил гораздо скромнее. Я кругом виноват; меня следовало-бы побить за то, что я поставил тебя в необходимость жить беднее, чем ты привыкла у родителей. Но ведь мы женились, потому что любили друг друга, и эта любовь поможет нам пережить тяжелое время. Брось свою работу, моя дорогая, приди во мне.

Розамунда подошла к нему, он посадил ее к себе на колени, обнял одною рукою, а другую положил на её руки и заговорил мягким голосом:

-- Знаешь, Роза, я решительно постичь не могу, куда у нас уходит столько денег. Прислуга наша уже черезчур неэкономна и живем мы слишком открыто. Я уверен, что можно издерживать гораздо меньше и это нисколько не повредит моей практике; вот Вренч, например, как он скромно живет, а какая у него огромная практика.

-- Так ты хочешь жить так, как Вренч! А ведь ты сам, кажется, находил когда-то, что противно смотреть, как они скаредно живут.

-- Да, у них нет ни малейшого вкуса, их бережливость действительно смахивает на безобразие. Мы никогда не дойдем до этого. Я говорю только, что, несмотря на скромный образ жизни Вренча, у него великолепная практика.

-- Отчего-же у тебя нет порядочной практики, Тертий? Ведь у Пикока была-же. Тебе следует быть несколько пообходительнее и самому доставлять лекарства, как делают другие доктора. Ведь сначала дела твои пошли очень хорошо, тебя приглашали в лучшие дома. С эксцентричностию далеко не уедешь; ты должен подлаживаться под мнения окружающих, закончила Розамунда наставительным тоном.

Лейдгата взорвало.

-- Как я должен вести себя относительно своих пациентов - это уже мое дело, Роза. У нас теперь не об этом речь, а о том, что нам придется, может быть, несколько лет к ряду жить на какие-нибудь 400 ф. ст. в год; нам нужно сообразовать нашу жизнь с этими средствами.

Розамунда просидела несколько минут молча.

-- Дядюшка Бюльстрод, заговорила она, наконец, - должен-бы назначить тебе жалованье за твои занятия в госпитале: с какой стати тебе работать даром.

-- Еще до открытия госпиталя мы решили, что я стану лечить там даром. Это опять-таки не относится к нашему разговору. Мы теперь говорим о том, как устроиться с нашими наличными средствами. Я вижу только один исход из нашего теперешняго положения. Нэд Плаймдэдь женится, как я слышал, на мисс Софи Толлер. Они люди с состоянием, найти себе подходящий дом в Миддльмарче им будет трудно. Я уверен, что они с радостью возьмут наш дом с большею частью мебели и не постоят за ценою. Можно попросить Трембеля переговорить об этом с Плаймдэлем.

Розамунда встала с колен мужа и прошлась по комнате; когда она повернулась лицом к нему, на глазах её дрожали слезы и она закусывала нижнюю губу, чтобы не расплакаться. Лайдгат взбесился, но он чувствовал, что сорвать на ней свое сердце в настоящую минуту было-бы слишком жестоко. Он скрепился и сказал только:

-- Согласившись отослать обратно часть серебра и позволив описать вашу движимость, я надеялась, что этим, по крайней мере, все кончится.

-- Я тебе объяснял тогда, мой друг, что движимость закладывается в обезпечение долга. Но долг все-таки должен быть уплачен, в противном случае движимость будет продана. Если Плаймдэль возьмет наш дом и большую часть мебели, мы в состоянии будем уплатить и этот долг и еще несколько других и избавимся от черезчур роскошной обстановки. Мы можем нанять дом поскромнее: Тренбель сдает очень приличный дом за тридцать фунтов в год, а за этот мы платим девяносто.

Слезы текли по щекам Розамунды. Первый раз в жизни приходилось ей переживать такую горькую минуту.

-- Я никак не думала, сказала она, наконец, медленно и с ударением, - чтобы тебе когда-нибудь могла придти охота поступать таким образом.

-- Охота? вскричал Лейдгат, вскакивая со стула и принимаясь ходить по комнате. - Тут дело не в охоте. Понятно, что и мне не весело решиться на это, но я не могу поступить иначе.

-- Мне кажется, можно найдти другия средства. Распродадим все с аукциона и уедем из Миддльмарча.

-- С какой стати мне уезжать из Миддльмарча, где у меня все-таки есть кое-какая работа, а там, куда мы переедем, придется отыскивать ее. Куда-бы мы ни переехали, мы все-таки на разбогатеем.

-- Ты сам виноват, Тертий, что мы в таком положении. Как ты себя держишь с своими родными?! Ты оскорбил капитана Лейдгата. Когда мы были в Квалигхаме, сэр Гадвик был очень ласков ко мне и я уверена, что он-бы все сделал для тебя, если-бы ты держал себя с ним как должно и откровенно рассказал ему о своем положении. Но тебе лучше хочется уступить свой дом и свою мебель м-ру Нэду Плаймдэлю.

-- Ну, если так, я тебе отвечу: да, мне этого хочется, вспылил Лейдгат. - Я согласен всего лишиться, по попрошайничать не стану.

Розамунда молча вышла из комнаты; но она твердо решилась не допустить Лейдгата поставить на своем.

Лейдгат ушел из дому, но, когда вспышка прошла, он сам испугался своей горячности и решил, что подобные сцены между ним и женою не должны более повторяться. Что-же будет, если вдобавок ко всему они еще разлюбят друг друга? Он уже давно помирился с её недостатком чувствительности и перестал видеть в ней идеал жены. Но все-таки он еще любил ее и берег эту любовь, как сокровище. Обсудив дело несколько хладнокровнее, он нашел, что она ни в чем не виновата, что всему виною их критическое положение, которое он создал отчасти сам. Вечером он был с ней особенно нежен, чтобы загладить утреннюю сцену; Розамунда с удовольствием принимала его ласки, оне служили ей доказательством, что муж любит ее, что она не потеряла над ним влияния, но сама она уже не любила его. Лейдгат решил не заговаривать с нею более о сдаче дома, но при первом удобном случае привести свое намерение в исполнение. Однако, на следующее утро за завтраком Розамунда первая заговорила об этом:

-- Говорил ты с Трембелем? спросила она кротко.

-- Нет. Я зайду к нему сегодня утром. Нечего терять времени.

Из этого вопроса Розамунды Лейдгат заключил, что она покорилась необходимости, и, уходя, нежно поцеловал ее в лоб.

Вскоре после его ухода Розамунда также ушла из дому. Она отправилась к матери м-ра Нэда, м-с Плаймдэль, поздравить ее с предстоящей женитьбой сына. М-с Плаймдэль была вполне убеждена, что Розамунда горько раскаявается теперь в том, что не пошла за Нэда, и потому приняла ее весьма любезно.

-- Да, заговорила она в ответ на её поздравления, - Нэд вполне счастлив. Да я я не могла-бы пожелать себе лучшей невестки, чем Софи Толлер. Отец, конечно, даст за ней хорошее приданое; все семейство вообще очень почтенное. Но я не гонюсь за приданым или связями. Дело в том, что сама она такая славная девушка, без всяких претензий, несмотря на то, что могла-бы составить украшение любого общества. Конечно, она не гоняется за аристократией, да я, по правде сказать, и не люблю людей, которые норовят выйти из своей сферы. Софи не уступит никому в городе.

-- Мне она всегда нравилась, заметила Розамунда.

-- Я говорю Нэду, что Бог ему послал такое счастие в награду за то, что он никогда не задирал носа. Толлеры люди такие разборчивые, я думала, что они не согласятся на этот брак, потому что мы водим дружбу с людьми, от которых они сторонятся. Всем известно, что мы с вашей тетушкой Бюльстрод старинные друзья; м-р Плаймдэль также всегда стоял на стороне м-ра Бюльстрода. Я сама предпочитаю людей серьезного образа мыслей. Но Толлеры, несмотря на это, с удовольствием приняли предложение Нэда.

-- Ваш сын очень хороший, очень нравственный молодой человек, заметила Розамунда покровительственным тоном, в отместку за шпильки м-с Плаймдэль.

ни в этой жизни, ни в будущей.

-- Конечно. Они, вероятно, будут очень счастливы. Приискали они себе дом?

-- Ну, приискивать-то нечего, что найдут, то и ладно. Они присмотрели дом на площади св. Петра, рядом с домом Гакбюта; это тоже его дом и он отделывает его заново. Лучшого им не удастся найти. Нед, вероятно, сегодня-же даст задаток.

-- Место отличное, мне очень нравится эта площадь.

-- Да, близко к церкви, и вообще место недурное. Только окна немножко малы. Не слыхали-ли вы о каком-нибудь другом доме? спросила м-с Плаймдэль, пораженная внезапною мыслью.

-- О нет; я никогда не слышу о подобных вещах.

Розамунда не предвидела этого вопроса, когда решилась отправиться к м-с Плаймдэль; ей просто хотелось собрать справки, которые дали-бы ей возможность предотвратить сдачу дома. Она находила себя вправе действовать таким образом, и была убеждена, что если ей удастся привести в исполнение её план, то Лейдгат увидит сам, какую непростительную глупость он сделал-бы своим последним распоряжением.

На возвратном пути она решилась зайти в контору к м-ру Трембелю. В первый раз в жизни ей приходилось самой хлопотать но делам, но это ее ни мало не смущало.

М-р Трембель принял ее чрезвычайно любезно: она ему всегда нравилась, но теперь он чувствовал к ней особенную симпатию, потому что знал, в каком стесненном положении находится Лейдгат. Он предложил ей стул, а сам стоял перед нею, не зная, чем ей лучше подслужиться. Розамунда спросила, заходил-ли к м-ру Трембелю её муж переговорить на счет дома.

-- Да, сударыня, заходил, отвечал Трембель самым мягким голосом. - Я сегодня-же постараюсь исполнить его поручение, он просил меня не затягивать дела в долгий ящик.

-- Я пришла к вам, м-р Трембель, сказать, чтобы вы не хлопотали об этом деле и никому не передавали о нем. Могу я надеяться, что вы исполните мою просьбу?

-- Без сомнения, м-с Лейдгат, без сомнения. Я никогда не разглашаю чужих тайн. Так вы не желаете, чтобы я хлопотал по этому делу? отвечал м-р Трембель, расправляя концы своего синяго галстука и глядя с почтением на Розамунду.

-- Нет. М-р Нэд Плаймдэль уже приискал себе дом на площади св. Петра рядом с домом Гакбюта. М-ру Лейдгату было-бы очень неприятно получить от него отказ. Да к тому-же, в виду некоторых обстоятельств, самое предложение оказывается совершенно излишним.

-- Очень хорошо, м-с Лейдгат, очень хорошо. Я всегда готов к вашим услугам, сказал м-р Трембель, искренно радуясь тому, что Лейдгаты нашли какой-то выход из своего стесненного положения. - Вы можете быть совершенно спокойны. Дело это здесь и умрет.

Вернувшись домой, Лейдгат с удовольствием заметил, что Розамунда гораздо оживленнее, чем была за последнее время, и старалась предупредить все его желания. "Если она будет счастлива, думал он, и я выбьюсь из этого адского положения, мы заживем опять по старому."

Он чувствовал себя настолько спокойнее, что принялся читать статью о каких-то новых опытах, которую давно намеревался проглядеть, но совсем забросил за мелочными дрязгами. С наслаждением углубился он в любимое чтение, а Розамунда наигрывала на фортепиано тихия мелодии, которые ласкали его слух, как шум весла, разсекающого воду. Было уже поздно; Лейдгат отодвинул книги и, заложив руки за голову, задумался над изобретением нового проверочного опыта, как вдруг Розамунда, уже переставшая играть и молча глядевшая на него, сказала:

-- М-р Нэд Плаймдэль уже нашел себе дом.

Лейдгат вздрогнул, как будто с просонья, взглянул на жену с видом человека, непонимающого, о чем ему говорят, но, наконец, сообразив в чем дело, спросил:

-- А ты почем знаешь?

-- Я была сегодня у м-с Плаймдэль и она сказала мне, что Нэд нанял дом на площади св. Петра, рядом с домом Гакбюта.

и увидевшого, что эта дверь заложена снаружи кирпичами. Но вместе с тем он сознавал, что Розамунда радуется именно тому, что приводит его в отчаяние. Когда он, наконец, поднял голову и откинул волосы это лба, в глазах его отражалась тоскливая уверенность, что он не встретит в ней сочувствия.

-- Ну что-ж, сказал он холодно, - может быть, кому-нибудь другому понадобится дом. Я просил Трембеля приискивать других нанимателей, если дело с Плаймдэлем не сладится.

Розамунда ничего не отвечала. Она надеялась, что муж её не станет более говорить об этом деле с аукционистом, а тем временем может подвернуться какая-нибудь счастливая случайность, которая оправдает её вмешательство; во всяком случае, она предотвратила ближайшую опасность. Помолчав несколько времени, она спросила:

-- Сколько денег нужно этим жидам?

-- Каким жидам?

-- Да тому, что делал опись, и другим. Сколько нужно денег, чтобы их удовлетворить настолько, чтобы они тебя оставили в покое.

Лейдгат с удивлением взглянул на нее.

-- Если-бы Плаймдэль заплатил мне 600 ф. за мебель и за наем дома, я-бы кое-как устроился: разсчитался-бы с Довером, а остальным-бы уплатил на-столько, что они согласились-бы ждать терпеливо остальное.

-- Нет, сколько-бы нужно было для того, чтобы мы могли остаться в этом доме?

-- Более, чем я могу получить откуда-бы то ни было, отвечал Лейдгат резко.

-- Но отчего-же ты не хочешь сказать мне, сколько именно тебе нужно? настаивала Розамунда с кротким упреком в голосе.

-- Да по крайней мере тысячу. Но теперь вопрос не в том, как достать эту тысячу, а как обойтись без нея.

Розамунда промолчала.

Но на следующий-же день она села писать к сэру Гадвику Лейдгату. После отъезда капитана она получила одно письмо от него и одно от замужней сестры его м-с Менган; в этих письмах выражалось соболезнование по случаю её несчастных родов и высказывалась в самых неопределенных выражениях надежда, что Розамунда когда-нибудь снова соберется в Квалингхам. Лейдгат объяснял ей, что это не более как простая вежливость; но она была убеждена, что некоторая натянутость в отношениях родственников Лейдгата к нему была вызвана его холодным, презрительным обращением с ними, и ответила на их письма самым любезным образом, разсчитывая получить взамен приглашение немедленно приехать к ним. Но время шло, а приглашения все не было. Розамунда утешала себя мыслью, что капитан не любит писать письма, а сестра его, может быть, за-границей; но что во всяком случае сэр Гадвик, трепавший ее по подбородку и находивший, что она похожа на знаменитую красавицу м-с Кроли, которая покорила его сердце в 1790 г., будет тронут её обращением к нему и ради нея почтет за удовольствие помочь своему племяннику. Она написала ему очень убедительное, по её мнению, письмо, в котором представляла, как было-бы хорошо, если-бы Тертий переехал из Миддльмарча куда-нибудь, где-бы дарования его нашли себе более широкое применение, и объясняла, что вследствие враждебного к нему настроения миддлъмарчского общества он почти не имел никакой практики, почему запутался в денежных делах, так что теперь ему нужно 1,000 фунтов, чтобы выйти из крайне затруднительного положения. О том, что Тертий ничего не знает об этом письме, она, конечно, не сказала ни слова, так как это противоречило-бы уверениям её, что он глубоко уважает своего дядюшку Годвина и считает его своим лучшим другом.

Письмо свое она отправила до нового года, но не получала еще ответа. Между тем утром в новый год Лейдгат узнал, что она отменила поручение, данное им Трембелю. Чувствуя, что необходимо приучить ее к мысли о сдаче дома, Лейдгат сделал над собою усилие и за завтраком в новый год сказал ей:

-- Я увижусь сегодня с Трембелем и попрошу его опубликовать в "Пионере" и "Трубе", что мы сдаем свои дом. Когда появятся объявления, может быть, люди, и не думавшие вовсе менять квартиру, соблазнятся мыслию о возможности нанять такой прекрасный дом, как наш. В провинцияльных городках люди часто остаются на старых квартирах, несмотря на то, что оне им сделались уже малы, единственно потому, что не могут найти другого, более подходящого помещения.

Розамунда почувствовала, что решительная минута наступила.

-- Я сказала Трембелю, чтобы он не хлопотал по этому делу, произнесла она с искуственным спокойствием.

Лейдгат остолбенел. Не прошло и полчаса, как он, прикалывая жене косы, нашептывал ей слова любви, и она если не отвечала на его ласки, то во всяком случае принимала их с видимым удовольствием. Впечатление этой сцены еще не успело изгладиться в нем и потому он почувствовал в первую минуту не столько гнев, сколько огорчение. Он положил нож и вилку, откинулся на спинку стула и спросил холодным, ироническим тоном:

-- Могу я спросить, когда и почему вы это сделали?

в городе, что ты сдаешь этот дом со всею мебелью, то это может повредить тебе во мнении общества, да я вовсе и не желала этой сдачи. Кажется, что это достаточно основательные причины.

-- И вас не остановили те настоятельные соображения, которые я вам приводил, не остановило и то, что я пришел к совершенно противуположному решению и сделал соответствующия распоряжения?

Лейдгат начинал горячиться.

Стоило кому-нибудь в разговоре с Розамундой выйти из себя, как она тотчас-же принимала самый, холодный и сдержанный вид, ясно говоривший, что как-бы другие ни держали себя относительно её, она никогда не позволит себе забыться.

-- Я думаю, отвечала она, - что я имела полное право говорить о деле, которое касается меня так-же близко, как и тебя.

-- В состоянии-ли вы, наконец, понять какие это может повлечь за собою последствия? Должен-ли я снова повторять вам, почему мы должны сдать этот дом в наем?

-- Но трудись, пожалуйста, повторять. Я очень хорошо помню, что ты говорил. Ты также мало стеснялся в выражениях, как и теперь. Но я тем не менее остаюсь при том убеждении, что прежде, чем решиться на такую тяжелую для меня меру, ты должен испробовать все другия средства. Печатать-же подобные объявления в газетах значит совершенно уронить себя в глазах общества.

-- Ну, а если я так-же мало уважу твое мнение, как ты мое.

-- Ты можешь поступить, как тебе угодно. Но тебе следовало сказать мне до свадьбы, что ты скорее сделаешь меня несчастною, чем в чем нибудь мне уступишь.

-- Когда я выходила за тебя замуж, продолжала она, - все считали твое положение блестящим. Я никак не думала, что тебе придется продать всю нашу движимость и переселиться в Брайд-стрит, где в домах вместо комнат клетушки. Если уже мы принуждены жить таким образом, так уедем, по крайней мере, из Миддльмарча.

-- Ваши слова были-бы весьма убедительны, отвечал Лейдгат полунасмешливым тоном, - если-бы я не был кругом в долгу.

-- Люди сплошь и рядом делают долги, но если они мало-мальски пользуются уважением, то им всегда верят в кредит. Папа говорит, что у Торбитов множество долгов, однакож они живут прекрасно. Никогда не следует поступать слишком опрометчиво, заключила Розамунда наставительных тоном.

В душе Лейдгата боролись самые противоположные чувства. Видя, что Розамунду невозможно пронять никакими доводами, он ощущал потребность сорвать свое сердце на каком-нибудь неодушевленном предмете, сломать, разбить что нибудь или прикрикнуть на жену, грубо объявить ей, что она обязана повиноваться ему. Но Розамунда затронула в нем самую чувствительную струну, намекнув, что, выходя за него замуж, она мечтала о счастии, которого он не в состоянии был ей дать. К тому-же он вовсе не был уверен, что Розамунда обратит более внимания на его приказания, чем на его убеждения.

-- Я прошу тебя не ходить в Трембелю, по крайней мере, до тех пор, пока мы не убедимся, что не остается другого исхода, сказала Розамунда. Хотя она была вовсе не трусливого десятка, но в настоящую минуту не решалась сказать мужу, что писала к сэру Годвину. - Обещай мне, что ты подождешь несколько недель и скажешь мне, когда тебе снова придет охота печатать объявление.

Лейдгат отрывисто засмеялся.

-- Кажется, мне-бы следовало взять с вас обещание, что вы не будете ничего делать, не сказав мне, сказал он, бросив на нее строгий взгляд, и взялся за ручку двери.

-- Ты помнишь, что мы сегодня обедаем у папа, заговорила опять Розамунда, желая как-нибудь удержать его и добиться более определенной уступки. Но он только ответил нетерпеливо: "Помню", - и вышел.

его провинностей перед нею. Уже несколько месяцев мысль о муже соединялась в уме Розамунды с представлением о неприятностях всякого рода. Профессия Лейдгата, его научные занятия, его взгляды на различные предметы, о которых у них и речи не заходило в период его ухаживания, - все это постепенно отчуждало ее от него; печальное матерьяльное положение их только ускорило охлаждение, до которого и без того-бы она дошла в конце концов. Уже вскоре после свадьбы Розамунда увлеклась Вилем Владиславом, хотя, после его отъезда, она едва-ли сознавала, какую пустоту он оставил в её душе.

Вот в каком положении были дела Лейдгатов в новый год, когда они явились на родственный обед, она - спокойная и невозмутимая, он - мучимый внутреннею борьбой с самим собою.

Что ему было делать! Он сознавал, может быть, яснее Розамунды, как ужасно будет перевезти ее в скромный домик на Бранд-стрите. Жизнь с Розамундой и жизнь среди лишений казались ему вещами несовместимыми.

Несмотря на то, что он ничего не отвечал на её просьбу, он не пошел в этот день к Трембелю. Он даже уже начинал подумывать, не съездить-ли ему к сэру Годвину. Была время, когда он думал, что ничто в мире не заставит его обратиться к дяде с просьбой о деньгах, но теперь он начинал понимать, что есть вещи тяжелее подобной просьбы. Писать он считал совершенно безполезным. Только при личном свидании он мог-бы объяснить как следует свое положение и убедиться, насколько действительны родственные узы. Но едва, эта мысль мелькнула в его голове, как он почувствовал припадок бешенства против самого себя. Он всегда стоял выше пошлых разсчетов на кошельки людей, с которыми не имел ничего общого, и весьма гордился этим. И вдруг теперь он не только поставит себя в уровень с этими людьми, но даже унизится до выпрашивания у них подаяния.