В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VII. Два искушения.
Глава LXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VII. Два искушения. Глава LXV. (старая орфография)

ГЛАВА LXV.

Свойственная всем людям медлительность в переписке не поддается даже современному стремлению к быстроте во всех отправлениях общественной и индивидуальной жизни: что-же мудреного, что в 1832 году старый сэр Годвин Лейдгат не спешил ответом, который к тому-же имел значение не для него, а для других. С нового года прошло уже три недели, а Розамунда все еще не получала ответа на свое красноречивое послание. Ничего не подозревавший Лейдгат видел только, что долги его ростут и ростут, и предчувствовал, что Довер поспешит воспользоваться своим преимуществом над прочими кредиторами. Хотя он не говорил Розамунде о своем намерении съездить в Квалингхам, так как она могла принять это за уступку с его стороны, но тем не менее уже решился на это. Благодаря железной дороге оказывалась возможность съездить туда и обратно в четыре дня.

Но вот раз утром приносят на имя Лейдгата письмо; его самого не было дома. Розамунда узнала почерк сэра Годвина и сердце её забилось от надежды. Верояино, в письме вложена записочка и к ней; но, само-собою разумеется, что сэр Годвин счел за лучшее написать самому Лейдгату по денежному вопросу; самый тот факт, что он написал к нему и написал так нескоро после получения письма Розамунды, свидетельствовал, как ей казалось, в пользу того, что ответь должен быть самый благоприятный. Она находилась в таком возбужденном настроении, что почти не могла работать и с нетерпением ждала мужа. Наконец, в 12 часов раздались его шаги по корридору; она тотчас-же вскочила, отворила дверь и весело проговорила:

-- Тертий, иди-ка сюда, к тебе письмо.

-- А! произнес он равнодушно, подходя к столу, на котором лежало письмо.

-- От дядюшки Годвина! вскричал он с изумлением, взглянув на конверт.

Розамунда села и продолжала следить за мужем глазами, мере того, как Лейдгат пробегал письмо, лицо его становилось все бледнее и бледнее; ноздри его раздувались, губы дрожали; дочитав до конца, он швырнул письмо жене и произнес запальчиво:

-- Жить с вами станет для меня решительно невыносимо, если вы постоянно будете действовать изподтишка, постоянно идти наперекор мне и постоянно скрывать от меня ваши поступки.

И он повернулся к ней спиною, боясь сказать ей что-нибудь слишком резкое.

Розамунда тоже побледнела, прочтя письмо. Оно было следующого содержания:

"Любезный Тертий, пожалуйста, не заставляйте писать за себя жену, когда хотите просить меня о чем нибудь. Я до сих пор считал вас неспособным на подобные подходы. Вести с женщинами деловую переписку не в моем характере. Что касается до просьбы вашей прислать вам тысячу фунтов или хоть половину этой суммы, то я решительно не могу исполнить ее. Моя семья высасывает у меня все, до последняго пенни. Вспомните, что у меня на руках два сына и три дочери; с такой семьей, ссужать кого-нибудь деньгами я не в состоянии. Вы, однако, скоро прожили свои денежки! В Миддльмарче, как пишет ваша жена, вы потерпели полнейшее фиаско; вам следует как можно скорее выбраться оттуда. Но я не имею никаких близких сношений с людьми вашей профессии и потому не могу вам помочь в устройстве вашей карьеры. В качестве вашего опекуна, я делал для вас все, что мог. Вам непременно захотелось идти по медицинской части и я вам не препятствовал в этом. Но вы лучше-бы сделали, поступив в армию или в духовное звание. Капитала вашего хватило-бы для этого и карьера ваша была-бы более обезпечена. Дядюшка Чарльз был на вас в претензии за то, что вы не избрали его профессии; для меня это было совершенно безразлично. Я всегда желал вам всякого благополучия, но прошу вас помнить, что теперь вы стоите уже на собственных ногах.

Прочитав письмо, Розамунда не выразила ни малейшого огорчения, решившись выдержать с полною невозмутимостью семейную бурю. Лейдгат, ходивший взад и вперед по комнате, остановился перед нею и сказал строго:

-- Убедит-ли вас хоть этот урок в том, сколько вреда вы делаете вашим вмешательством изподтишка в дела, о которых вы имеете слишком мало понятия. Хватит-ли у вас смысла понять хоть теперь, что вы не в состоянии решать и действовать за меня, что вы черезчур глупы, чтобы совать свой нос в мои дела.

Розамунда не глядела на него и молчала.

-- Я почти уже решился ехать в Квалингхам. Как-бы тяжела ни была для меня эта поездка, она все-таки могла-бы принести кое-какую пользу. Но теперь все мои разсчеты оказываются совершенно напрасными. Вы постоянно идете мне наперекор изподтишка. Чтобы лучше обмануть меня, вы соглашаетесь со мной и затем я становлюсь жертвою ваших фантазий. Если вы намерены идти наперекор всякому моему желанию, так лучше говорите прямо, по крайней мере, я буду знать, что мне делать.

Несмотря на все самообладание Розамунды, из глаз её скатилась слеза. Но она упорно молчала. В эту минуту муж был ей противен, а сэра Годвина она ставила на одну доску с Довером и другими кредиторами, этими отвратительными людьми, которые думали только о самих себе. Она сердилась в эту минуту даже на отца за то, что он так мало сделал для нея. Вообще, она ругала всех и все за исключением самой себя.

Лейдгат замолчал, взглянув на нее, и почувствовал ту неловкость, которая всегда появляется у людей вспыльчивых, когда жертва их вспышки отвечает им кротким молчанием угнетенной невинности. Он испугался, что перехватил через край, и продолжал хотя серьезно, но уже без всякой горечи:

ты, повидимому, соглашалась с ним и потом потихоньку шла ему наперекор. Согласись, что если так пойдет дальше, я ни в чем не могу полагаться на тебя. Неужели-же я такая глупая, бешеная скотина что ты не можешь быть откровенна со мной?

Она молчала.

-- Сознайся, по крайней мере, что ты поступала не хорошо, и обещай мне, что с этих пор ты ничего не будешь делать потихоньку, настаивал Лейдгат, но в словах его уже звучала просьба. Розамунда подметила это и отвечала холодно:

-- Я не могу ни в чем сознаться и ничего обещать после того, что ты мне говорил. Я не привыкла, чтобы со мной обращались таким образом. Ты говорил, что я вмешиваюсь изподтишка, что я обманываю тебя, что я слишком глупа, чтобы совать свой нос в твои дела, я никогда не употребляю подобных выражений относительно тебя, и мне кажется, что дол-жен-бы был извиниться передо мной. Ты сказал, что жизнь со мной невыносима. Нельзя сказать, чтобы и моя жизнь с тобой была очень сладка. Я думаю, что я вправе была попробовать хотя отчасти устранить те тяжелые испытания, которые принесла мне моя замужняя жизнь.

Еще слеза скатилась с глаз её.

жизни. В ушах его звенели слова её: "нельзя сказать, чтобы и моя жизнь с тобой была очень сладка, и я вправе была попробовать хотя отчасти устранить те тяжелые испытания, которые принесла мне моя замужняя жизнь". Сердце у него сжималось от ужаса примысли, что ему придется не только отказаться от своих высоких стремлений, но жить с женщиной, которая его более не любит.

-- Розамунда, сказал он, глядя на нее с тоской, - ты должна иметь снисхождение к словам человека огорченного и разсерженного. Наши интересы не могут быть противуположны. Я не могу отделить своего счастия от твоего. Если я разсердился на тебя, то только потому, что ты как будто не хочешь понять, как отчуждает нас друг от друга твоя скрытность. Я не хотел тебя обидеть ни словом, ни делом. Обижая тебя, я обижаю часть самого себя. Я никогда-бы не сердился на тебя, если-бы ты была всегда совершенно откровенна со мной.

-- Я хотела только помешать тебе испортить всю нашу жизнь без всякой нужды, сказала Розамунда, и слезы задрожали на глазах её. - Ты не можешь не согласиться, что тяжело перенести такое унижение в глазах всех знакомых и зажить по нищенски. Ах, отчего я не умерла вместе с моим ребенком.

Она заплакала; любящее сердце Лейгата не вынесло этих слез, этого жалобного тона. Он пододвинулся к ней, приложил её голову в своей щеке и стал ласкать ее молча, потому что сказать ему было нечего. Он не мог обещать избавить ее от предстоящого горя, потому что не видел исхода из своего положения. Но, уходя из дому, он решил, что ей было вдесятеро тяжелее, чем ему, так как он почти не жил дома и был постоянно занят. Он старался совершенно извинить ее и уже невольно глядел на нее, как на существо низшее, более слабое. Тем не менее она одержала над ним верх.