В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VII. Два искушения.
Глава LXXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VII. Два искушения. Глава LXXI. (старая орфография)

ГЛАВА LXXI.

Через пять дней после смерти Рафля м-р Бэмбридж стоял под воротами двора "Зеленого Дракона". Он только-что вышел из гостинницы и знал, что, остановясь здесь, наверное соберет около себя публику. М-р Гопкинс, смиренный хозяин лавки с красным товаром напротив гостинницы, первый поддался искушению поговорить с мужчиной, что ему редко удавалось, так-как его покупателями были преимущественно женщины. М-р Бэмбридж заговорил с м-ром Гопкинсом нехотя: он понимал, что для Гопкинса, конечно, большая честь говорить с ним, но ему-то не под стать тратить свое красноречие перед каким-нибудь Гопкинсом. Скоро, однако, около него собрался кружок более почтенных личностей, и м-р Бэмбридж пустился рассказывать о своей поездке на север, откуда он только-что вернулся, о великолепных конских заводах, которые он там видел, и о драгоценных приобретениях по части лошадей, которые он там сделал.

Разговор шел самый оживленный, когда к кучке подошел Франк Гоули. Он, конечно, не стал-бы компрометировать своего достоинства посещением "Зеленого Дракона", но, проходя случайно по Гай-Стриту и заметив на противуположной стороне Бэмбриджа, подошел к нему, чтобы узнать, достал-ли он ему лошадь для одноколки. Бэмбридж попросил его осмотреть серую лошадь, которую он купил в Билькли. Если эта лошадь не придется по вкусу м-ру Гоули, то он, Бэмбридж, не понимает толку в лошадях, - предположение, очевидно, безсмысленное. М-р Гоули остановился в раздумье, какой ему день назначить для осмотра лошадей; в эту минуту мимо разговаривавших проехал какой-то господин верхом.

-- Бюльстрод! заметили несколько голосов таким-же равнодушным тоном, каким-бы они сказали: роверстонский дилижанс. М-р Гоули подарил Бюльстрода небрежным взглядом в спину, но на лице Бэмбриджа появилась, при виде банкира, саркастическая гримаса.

-- Вот кстати, сказал он, понижая голос. - Знаете-ли, что в Билькли мне удалось не только достать вам лошадь, м-р Гоули, но и узнать очень любопытную историю на счет Бюльстрода. Знаете-ли, каким образом он разбогател? Я могу даром сообщить об этом джентльменам, охотникам до курьезных историй. Если-бы всякому воздавалось по заслугам, Бюльстроду приходилось-бы теперь молиться Богу не здесь, а в Ботанибее.

-- Как так? спросил м-р Гоули, закладывая руки в карманы и подходя под самые ворота. Если Бюльстрод оказывается мазуриком, то он, м-р Гоули, может гордиться своим даром прозорливости.

-- Мне рассказал обо всем один старый приятель Бюльстрода. В первый раз я увидел его на аукционе у Ларчера, но тогда я не знал, кто это такой... он проскользнул у меня сквозь пальцы: вероятно, отправился к Бюльстроду. Он говорил мне тогда, что может содрать с Бюльстрода сколько угодно, что он знает все его тайны. В Билькли он разболтав мне все за стаканом водки. Одно только в нем неприятно, что он ужь черезчур хвастун; всему надо знать меру.

И м-р Бэмбридж скорчил презрительную гримасу.

-- Как зовут этого человека? Где он? спросил м-р Гоули.

-- Я оставил его в "Сарациновой Голове"; зовут его Рафль.

-- Рафль? вскричал м-р Гопкинс. - Я вчера поставлял траурные материи для его похорон. Его вчера похоронили в Ловике. М-р Бюльстрод шел за гробом. Похороны были очень приличные.

Это известие произвело сильное впечатление на публику. М-р Бэмбридж разразился ругательствами, а м-р Гоула, наморщив лоб, выдвинулся вперед и воскликнул:

-- Как? где он умер?

-- В Стон-Корте. Ключница говорила мне, что он с родни Бюльстроду. Он приехал в пятницу совсем больной.

-- В среду я пил вместе с ним, заметил м-р Бэмбридж.

-- Призывали к нему доктора? продолжал допрашивать м-р Гоули.

-- Да, м-ра Лейдгата. М-р Бюльстрод просидел над больным целую ночь. Он умер на третий день утром.

-- Ну, Бэмбридж, обратился Гоули к торговцу лошадьми, - разскажите нам, что говорил вам этот человек про Бюльстрода.

Публики набралось уже порядочно; присутствие клерка городского совета свидетельствовало, что речь идет о чем-то интересном; при всей этой публике м-р Бэмбридж рассказал именно то, разоблачения чего так боялся Бюльстрод и что считал уже погребенным вместе с Рафлем.

Скоро эта история стала известна всему Миддльмарчу. М-р Франк Гоули взял на себя обязанность следователя и отправил клерка в Стон-Корт под предлогом покупки сена, на самом-же деле за тем, чтобы повыспросить у м-с Абэль подробности о Рафле и его болезни. Он узнал этим путем, что м-р Гарт привез Рафля в Стон-Корт в своей одноколке. Воспользовавшись первым удобным случаем, м-р Гоули зашел в контору к Калэбу спросить его, не возьмет-ли он на себя роль третейского судьи по одному делу, и между прочим разговорился с ним о Рафле. Калэб не позволил себе сказать ни одного слова, которое могло-бы бросить тень на Бюльстрода, но вынужден был признаться, что не заведует более его делами. М-р Гоули вывел из этого факта то заключение, что Рафль рассказал все Гарту и Гарт после его рассказа отказался от заведывания делами Бюльстрода; догадку эту он высказал тогда-же м-ру Толлеру. Переходя из уст в уста, она скоро потеряла форму простой догадки и пошла в ход за известие, исходящее непосредственно от самого Гарта, так что самый добросовестный историк признал-бы Калеба за главного виновника разглашения позора Бюльстрода.

М-р Гоули скоро убедился, что ни в разоблачениях, сделанных Рафлем, ни в обстоятельствах, сопровождавших смерть его, не было ничего, что могло-бы подвергнуть Бюльстрода ответственности перед законом. Он съездил в Ловик посмотреть метрическую книгу и потолковать об этой истории с м-ром Фэрбротэром. Того также не мало удивило известие о разоблачении позорной для Бюльстрода тайны его прошлой жизни, хотя он никогда не позволял себе увлечься своей антипатией до построения каких-нибудь догадок. Но разговор с м-ром Гоули навел Фэрбротэра на очень грустные соображения. В уме его промелькнула мысль, что так-как Бюльстрод имел причины бояться Рафля, то этим страхом объясняется щедрость его к своему доктору. Не допуская мысли, чтобы Лейдгат сознательно поддался на подкуп, Фэрбротир тем не менее предчувствовал, что неожиданное сцепление обстоятельств может серьезно повредить его репутации. Гоули, очевидно, еще не знал о том, что Лейдгат расплатился со всеми своими долгами, и викарий тщательно избегал малейших намеков на этот предмет.

М-р Гоули уехал от него с убеждением, что приглашение Лейдгата лечить Рафля служило свидетельством в пользу Бюльстрода. Но слух о том, что Лейдгат не только избавился от описи, но и уплатил все свои долги, не замедлил распространиться в Миддльмарче. В толках и коментариях, во обыкновению, недостатка не было. Проницательные люди тотчас-же увидели знаменательную связь между этим фактом и желанием Бюльстрода обуздать язык Рафля. Догадаться, что Лейдгат получил деньги от Бюльстрода, было не хитро даже и при отсутствии всяких положительных доказательств. А тут были и положительные доказательства в лице банкового клерка и самой простодушной м-с Бюльстрод, рассказавшей о займе, сделанном Лейдгатом у её мужа, м-с Плаймдэль, которая, в свою очередь, передала об этом своей невестке, урожденной Толлер, а от той узнал об этом весь город. Дело показалось миддльмарчцам настолько серьезным, так близко затрогивающим их общественные интересы, что по поводу его стали устраиваться обеды; дамы чаще прежнего собирались с работами друг к другу на чай; во всех ресторанах, начиная с "Зеленого Дракона" и кончая "Долдоном", было заметно оживление, которого не в состоянии был возбудить вопрос о том, пройдет или не пройдет билль о реформе в палате лордов.

Все были убеждены, что щедрость Бюльстрода к Лейдгату исходила из мотивов самого неблаговидного свойства. М-р Гоули пригласил к себе избранное общество и между прочим докторов Толлера и Вренча, специально с целию изследовать вероятные причины смерти Рафля. Он сообщил докторам все подробности болезни, описанные м-с Абэль, и удостоверение Лейдгата в том, что больной умер от белой горячки. Оба доктора, державшиеся старой системы лечения этой болезни, не нашли в переданных им подробностях ничего, что могло бы подать фактический повод к подозрению. Но нравственный повод оставался: Бюльстрод, очевидно, имел самые серьезные основания желать избавления себя от Рафля и в эту критическую минуту он оказал Лейдгату пособие, в котором тот давно уже нуждался. Если даже деньги были даны только с целью завязать Лейдгату рот относительно скандального прошлого Бюльстрода, то и в таком случае этот факт бросал самый невыгодный свет на молодого доктора, которого и прежде уже упрекали в угодничестве перед банкиром с целью добиться влиятельного положения и подорвать кредит старших собратий своих по профессии.

"очень некрасивый вид".

Весь город толковал о деле Бюльстрода. Положительного никто ничего не знал, за то для догадок открывалось широкое поле.

Такое положение дела было особенно по сердцу м-с Доллоп, остроумной содержательницы трактира "Танкард" в Слаутер-Лэне. Она передавала своим посетителям за несомненную истину, будто Бюльстрод сказал раз, что его душа так черна, что если-бы волосы на голове его знали, какие мысли закрадываются ему в душу, он-бы вырвал их все до одного.

-- Странно, заметил м-р Лимп, задумчивый башмачник с подслеповатыми глазами и пискливым голосом, - я читал в "Трубе", что это сказал герцог Веллингтон.

-- Очень может быть, согласилась м-с Доллоп. - Если один негодяй выразился таким образом, то другому оно было тем естественнее.

-- Я слышал, заметил м-р Кробби, стекольщик, знавший всегда кучу новостей, - что Бюльстрод хотел убежать отсюда.

-- Волей-неволей он должен будет уехать, вмешался парикмахер Дилль. - Я брал сегодня Флечера, клерка Гоули, и он говорит, что они все решили прогнать м-ра Бюльстрода. Все джентльмены в один голос говорят, что они охотнее сядут за один стол с каторжником, чем с ним. И я вполне согласен с ними, говорил мне Флечер, может-ли перевариться пища, когда рядом с вами сидит человек, тычащий всем в нос своею набожностью, находящий, что для него мало десяти заповедей, тогда как на самом деле он хуже всякого галерника.

-- Для города будет невыгодно, если деньги Бюльстрода уйдут из него, заметил м-р Лимп робко.

-- Да ведь деньги-то не останутся у него, как я слышал, наговорил снова стекольщик. - Говорят, что кто-то может взять их у него, если дело дойдет до суда.

-- Пустяки! возразил парикмахер, - Флечер говорит, что это вздор, что если-бы даже было доказано, как дважды два четыре, чей сын молодой Владислав, то все-таки он не получил-бы ни пенни.

-- Превосходно! вознегодовала м-с Доллоп. - Если у нас такие законы, то мне остается только благодарить Господа за то, что он взял в себе моих детей. Значит, все равно, кто-бы ни был вашим отцом и вашей матерью. Но я удивляюсь, м-р Дилль, как вы, с вашим умом, поверили одному адвокату, не поговорив с другим. Известно, что закон всегда имеет две стороны, если не больше, иначе, ктоже-бы стал судиться! К чему-же законы, если все равно, чей вы сын. Флечер может говорить, что ему угодно, для меня его слова ровно ничего не значат.

М-р Дилл любезно усмехнулся; он очень снисходительно относился к трактирщице, которой был иного должен.

-- Если дойдет до суда, так тут дело будет посерьезнее денег. В доме у Бюльстрода умер этот несчастный; я слыхал, что было время, когда он был джентльменом почище Бюльстрода.

-- Еще-бы! поддакнула м-с Доллоп, - и гораздо более общительным человеком. Когда м-р Бальдвин, сборщик податей, пришел ко мне и говорит: "Бюльстрод разжился кражей и мошенничеством", я ему прямо отвечала: меня это нисколько не удивляет; я не могла глядеть на него равнодушно с того самого времени, когда он приезжал в Слоутер-Лэн купить дом около меня; когда у людей такой цвет лица, как у выходцев с того света, и они пялят на вас глаза, как будто хотят видеть вас насквозь, так это уже не спроста. М-р Бальдвин может засвидетельствовать, что я ему это говорила.

-- И говорила совершенно справедливо, заметил м-р Краббы. - Я слышал, этот Рафль был крепкий, краснощекий человек и превеселый собутыльник, а теперь он лежит уже на ловикском кладбище; я слыхал, что есть люди, которые знают о его смерти более, чем-бы следовало.

-- Еще-бы, подхватила м-с Доллоп с легким оттенком презрения к несообразительности м-ра Крабби. - Человека завлекают в уединенный дом; люди, которые могут содержать госпиталь и сиделок для половины округа, сидят над ним сами день и ночь; к нему никого не пускают, кроме доктора, который ровно ничего не смыслит и не имеет ни копейки за душой, и вдруг после этого у него оказывается столько денег, что он уплачивает весь свой долг сполна мяснику Бейльсу, у которого забирал без денег больше года; и после этого мне еще станут говорить, что, кажется, что-то не ладно. Я и сама могу сообразить, в чем дело.

М-с Доллоп обвела все общество гордым взглядом. Слова её встретили шумное одобрение со стороны более мужественних посетителей её трактира; но м-р Лимп, отпив глоток из своего стакана, сложил руки и сжал их между колен, уставившись неподвижно в одну точку, как будто сила красноречия м-с Доллоп изсушила его мозг, так что его нужно было поскорее смочить вином.

-- Отчего они не вырыли труп и не потребовали следователя? сказал красильщик. - Это часто делают. Если тут было что-нибудь не чисто, все-бы сейчас вышло на свежую воду.

-- Ну, нет, м-р Джонас! возразила м-с Доллоп с жаром. - Я знаю, каковы доктора; они так хитро устраивают дела, что ничего не разберешь. Не даром этот доктор Лейдгат резал людей, которые еще не успели остыть. Он знает такия снадобья, которых вы не различите ни глазами, ни носом. Я сама видела капли, прописанные нашим клубным доктором Гамбитом, - прекраснейший человек, - накапаешь их в стакан воды, все равно что их и нет, а на завтра вас и проймет. Так тут, значит, и толковать нечего. Я говорю только, слава Богу, что этого доктора Лейдгата не сделали нашим клубным доктором.

Подобного рода толки дошли и до ловикского пастората, и до Типтон-Грэнжа, и до семейства Винци; все друзья м-с Бюльстрод сожалели о бедной Гериэт, а Лейдгат и не подозревал, отчего все так странно поглядывают на него; Бюльстрод также был вполне уверен, что тайна его схоронена. Он никогда не был в особенно коротких отношениях с своими соседями и потому теперь не замечал в них никакой перемены. К тому-же он несколько раз уезжал из города по делам: он решился остаться в Миддльмарче.

-- Мы съездим недель на шесть в Чельтенгам, в нынешнем месяце или в будущем, говорил он жене. - Этот город представляет всевозможные удобства, как в религиозном отношении, так и в отношении климата. Поездка туда освежит нас.

Он продолжал заботиться о своем душевном спасении, решившись сделаться еще набожнее, чтобы загладить грех, в котором он, впрочем, признавал себя виновным чисто условно и, моля Бога о прощении, постоянно приговаривал: "Если я согрешил". О госпитале он более не говорил ни слова с Лейдгатом, боясь обнаружить слишком внезапную перемену в своих планах тотчас после смерти Рафля. Втайне он был убежден, что Лейдгат подозревал, что его предписания были умышленно нарушены, и догадывался отчасти почему. Но Лейдгат ничего не мог знать наверно, и потому Бюльстрод тщательно избегал всего, что могло дать новую пищу неопределенным подозрениям доктора. Относительно его он чувствовал себя совершенно безопасным.

Между тем представители избранного мидльмарчского общества задумали привести в исполнение весьма энергическую меру.

В городской ратуше должен был собраться митинг по одному санитарному вопросу, выступившему на первый план когда обнаружился в городе первый холерный случай. Со времени издания парламентского акта, разрешавшого установление новых налогов для проведения различных санитарных мер, в Мидльмарче был учрежден комитет для наблюдения за приведением этих мер в исполнение. В настоящую минуту стоял на очереди вопрос, на какие средства приобресть за городом землю под новое кладбище: путем-ли налога или частной подписки. Митинг был публичный и на него ожидали всех, кто пользовался каким-нибудь значением в городе.

от всякой общественной деятельности; в этот день ему предстояло снова занять положение человека деятельного и влиятельного в вопросах, касавшихся города, где он думал жить до самой смерти. По дороге он встретил Лейдгата, тоже идущого на митинг; они пошли вместе, разговоривая о предмете предстоящого митинга, и вместе вошли в залу.

Все влиятельные лица в городе были уже там. За столом, однакож, оставались незанятые места; Бюльстрод и Лейдгат направились к ним. М-р Фэрбротэр сидел неподалеку от м-ра Гоули, все доктора были на лицо, пастор, м-р Тезигер, занимал председательское место, м-р Брук сидел по правую руку от него.

Митинг открылся речью председателя, доказывавшого всю выгоду приобретения путем частной подписки участка земли таких размеров, чтобы впоследствии на нем можно было хоронить не только умерших от холеры, но и всяких других покойников. Затем Бюльстрод поднялся с своего места и попросил слова. Лейдгат снова заметил, что все переглянулись. В то-же время встал м-р Гоули и сказал громким голосом:

-- Г. председатель, я прошу позволения до начала прений сказать несколько слов по частному вопросу, который я и многие из присутствующих здесь джентльменов считаем вопросом первостепенной важности, так-как он затрогивает общественную совесть.

М-р Тезигер дал свое согласие оратору, м-р Бюльстрод сел, а м-р Гоули продолжал:

-- Я буду говорить, г. председатель, не только от своего имени, но от имени и по просьбе весьма многих из моих сограждан, сидящих тут-же за столом. Мы все желаем, чтобы м-ру Бюльстроду предложено было, - я теперь обращаюсь уже лично к нему, - отказаться от общественных должностей, которые он занимает не просто в качестве плательщика налогов, но и в качестве джентльмена. Есть известного рода поступки, известного рода деяния, не наказуемые по закону, хотя за самом деле они хуже многих из проступков, караемых им. Честные люди и джентльмены, не желающие иметь ничего общого с людьми, совершающими подобные деяния, должны обороняться от них собственными средствами; я и друзья мои или, вернее, клиенты мои по настоящему делу решились прибегнуть в подобного рода обороне. Я не говорю, чтобы м-р Бюльстрод совершил какое-нибудь преступление, но я приглашаю его публично опровергнуть скандальные сведения, сообщенные лицом уже умершим в его собственном доме, - сведения о том, что он втечении нескольких лет был участником одного грязного предприятия и приобрел себе богатство нечестными путями, или-же в случае, если он не может этого опровергнуть, сложить с себя должности, которые были предоставлены ему только как джентльмену среди джентльменов.

услугу, оказанную ему Бюльстродом, при взгляде на помертвелое лицо банкира, почувствовал, что прилив ненависти к этому человеку парализуется в нем заботливостью врача о больном.

И так все было кончено для Бюльстрода: он был опозорен, вынужден опустить глаза перед теми, кого до сих пор постоянно обличал; Бог отрекся от него перед лицом людей, оставил его беззащитным на жертву злорадного презрения людей, давно ненавидевших его; все сделки с совестью оказались напрасными: оне обращались теперь против него-же самого... все это промелькнуло в его голове, охватывая сердце ужасом. Но инстинкт самосохранения был силен в этом человеке. Еще м-р Гоули не успел окончить своей речи, как Бюльстрод решил, что ответит ему и что ответ его будет вызовом.

Мертвое молчание воцарилось в зале, когда Гоули сел на свое место; все смотрели на Бюльстрода. Он сидел неподвижно, отклонившись к спинке стула, он не рискнул встать и ухватился обеими руками за кресло, когда начал говорить. Но голос его был внятен, хотя несколько хрипл, и он отчетливо произносил каждое слово, хотя останавливался после каждой фразы, как будто у него не хватало воздуха. При начале своей речи он обратился к м-ру Тезигеру, а потом взгляд его устремился на м-ра Гоули.

-- Я обращаюсь к вам, сэр, как к христианскому священнику с протестом; вы не можете дать свое одобрение поступку, вызванному ядовитою ненавистью ко мне. Враги мои готовы верить всякому пасквилю, распущенному обо мне разнузданным языком. Их совесть возмущается против меня. Клевета, которой я сделался жертвою, обвиняет меня в нечестных поступках - (здесь Бюльстрод возвысил голос) - но кто-же является против меня обвинителем? Неужели люди, которые сами ведут жизнь нехристианскую, скандальную, - люди, употребляющие гнусные орудия для достижения своих целей, - люди, профессия которых состоит из крючкотворства, которые тратят свое состояние на чувственные наслаждения, тогда как я отдаю все, что я имею, на служение благороднейшим целям этой жизни и будущей!

Слово "крючкотворство" вызвало в зале ропот и свистки, которые не умолкали до конца речи банкира. М-р Гоули, ж-р Толлер, м-р Чичли и м-р Гакбют разом вскочили с своих мест, чтобы отвечать, но м-р Гоули успел заговорить первый.

что-же касается до способа, каким я трачу свое состояние, то я скажу одно: в принципы мои не входит поддерживать воров, отнимать у людей следующее им по нраву наследства, в видах служения религии, и розигривать роль аскета. Я не хвастаюсь особенным ригоризмом, у меня нет особенных мерок для оценки ваших поступков, сэр. Но я опять-таки приглашаю вас или дать удовлетворительное объяснение относительно ходящих про вас скандальных слухов, или-же сложить с себя должности, так как мы не намерены долее иметь вас своим товарищем. Повторяю, сэр, мы не хотим работать с человеком, репутация которого загрязнена не только ходящими о нем слухами, но и недавними его поступками.

-- Позвольте, м-р Гоули, вмешался председатель.

М-р Гоули, с пеною у рта, нетерпеливо поклонился и сел, засунув руки в карманы.

-- М-р Бюльстрод, я полагаю, неудобно продолжать здесь этот спор, сказал м-р Тезигер, обращаясь к бледному, дрожавшему банкиру. - В виду заявления, сделанного м-ром Гоули согласно общему желанию, я нахожу, что вы обязаны очистить себя, если возможно, от ходящих на ваш счет клевет. Я, с своей стороны, готов предоставить вам полную возможность объясниться. Но я вынужден сознаться, что ваше поведение в настоящую минуту несовместимо с принципами, которые вы старались отождествить с собою, - принципами, которые я обязан отстаивать. Приглашаю вас в настоящую минуту, как ваш священник, как человек, надеющийся, что вы возстановите себя во всеобщем уважении, оставить эту залу и не мешать очередным занятиям.

После минутного колебания Бюльстрод взял с полу шляпу и медленно поднялся с места, но тотчас-же ухватился дрожащею рукою за спину кресла. Лейдгат видел, что у него не достанет силы выйти без посторонней помощи. Что ему было делать? Мог-ли он оставить безпомощным человека в таком положении. Он встал, подал руку м-ру Бюльстроду и вывел его из залы. Страшно тяжело было ему выполнять этот долг простого сострадания. Он чувствовал, что этим он сам как будто свидетельствует о союзе своем с Бюльстродом, - союзе, все значение которого теперь в первый раз представилось ему в том свете, в каком другие смотрели на него. Он понял теперь, что этот человек, безпомощно опирающийея на его руку, дал ему 1000 фунтов, как взятку, что в лечении Рафля были умышленно сделаны какие-нибудь упущения, и что весь город знает о том, что он получил от Бюльстрода деньги, и знает, что эти деньги были взяткой.

Вопрос, по поводу которого собрался митинг, был разрешен весьма скоро и уступил место оживленным толкам по поводу Бюльстрода и Лейдгата. М-р Брук, слыхавший об этом деле только мельком и сильно встревоженный тем, что скомпрометировал себя, поддерживая Бюльстрода, разспросил обо всем досконально и нашел некоторое утешение в разговоре с Фэрбротэром о том печальном свете, которое это дело бросает на Лейдгата. М-р Фэрбротэр собирался обратно в Ловик пешком.

-- Садитесь ко мне в коляску, предложил м-р Брук. - Я еду к м-с Казобон. Она вчера вечером вернулась из Иоркшейра. Ей будет очень приятно повидаться с вами.

Они поехали; м-р Брук продолжал болтать без умолку; он высказывал надежду, что поведение Лейдгата не было так черно, как кажется; Лейдгат казался таким недюжинным человеком, когда приехал к ним в город с письмом от своего дядюшки, сэра Годвина. М-р Фэрбротэр не говорил почти ни слова, он был мрачен; хорошо зная человеческую слабость, он не был уверен, что Лейдгат не пал под гнетом тяжелой крайности.

Доротея вышла к ним на встречу.

-- А что, м-р Лейдгат был там? спросила Доротея. Лицо её дышало здоровьем и оживлением. - Мне нужно с ним повидаться по поводу госпиталя. Я обещалась м-ру Бюльстроду поговорить с ним.

Они пошли по дорожке, которая вела к пасторату, так как Фэрбротэру хотелось сейчас-же вернуться домой; Брук дорогой рассказал Доротее печальную историю, волновавшую теперь весь город.

Она слушала с самым живым участием и два раза заставила повторить себе все, что касалось Лейдгата. Дослушав до конца, она помолчала несколько минут, но когда они дошли до ворот пастората, она обернулась в м-ру Фэрбротэру и сказала с жаром: