В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VIII. Солнце закатилось и снова взошло.
Глава LXXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга VIII. Солнце закатилось и снова взошло. Глава LXXV. (старая орфография)

ГЛАВА LXXV.

Розамунда немного ожила, когда дом их освободился от грозных физиономий кредиторов, после уплаты всех долгов. Но её прежняя веселость уже не возвращалась; её мечты о супружеской жизни не сбылись. В последнее время Лейдгат, как-бы желая заставят свою жену забыть неприятности, которые он иногда делал ей в минуты дурного расположения духа, старался быть с нею нежнее; но характер его видимо изменился. Он стал необыкновенно бережлив, старался приучать и ее к экономии, некогда она начинала выражать желание переселиться в Лондон, он едва сдерживал свое нетерпение. Когда муж говорил, Розамунда томно выслушивала его и в то же время думала: стоит-ли жить при такой обстановке. Суровые, иногда даже грубые выражения, срывавшияся с языка мужа в минуты гнева, сильно задевали её самолюбие и внушали ей иногда тайное отвращение к нему, последствием чего было то, что она стала принимать очень равнодушно его ласки. С соседями они не сходились; из Квалиингхама приглашений к ним не присылалось, так что единственным развлечением Розамунды были получаемые ею изредка письма от Виля Владислава. Намерение Виля уехать из Миддльмарча привело в сильное недоумение м-с Лейдгат. Зная, что Виль в восторге от Доротеи, она все-таки ласкала себя надеждой, что он, рано или поздно, отдаст ей предпочтение пред м-с Казобон. Розамунда принадлежала к числу тех женщин, которые воображают, что в них должен непременно влюбиться каждый мужчина, если только оне подадут ему маленькую надежду на взаимность. Правда, Виль был влюблен в м-с Казобон; но ведь он полюбил ее прежде, чем узнал м-с Лейдгат. Тон, употребляемый Вилем в разговорах с Розамундой, - полушуточный и вместе с тем преувеличенно-любезный, принимался ею за уловку, чтобы скрыть пламенную страсть, и по этой причине она, в присутствии Виля, ощущала какое-то приятное, романическое настроение, уже не пробуждаемое в ней присутствием Лейдгата. Подчас она даже находила, что Виль был-бы ей больше под пару, чем Лейдгат. Силясь как нибудь разнообразить свою монотонную жизнь, она составила в своем воображении следующий план: Виль никогда не женится, будет постоянно жить около нея, исполнять все её прихоти и, никогда не высказывая прямо своей любви, станет, время от времени, разнообразить их взаимные отношения нежными сценами. Уехав из Миддльмарча, Виль присылал шутливые письма на имя мужа и жены; Розамунда отвечала ему, утешая себя надеждой, что их разлука только временная. Вскоре после того в ней родилось страстное желание, чтобы Лейдгат переселился в Лондон; ей казалось, что в Лондоне во всех отношениях будет веселее; она стала стремиться к этой цели с твердым намерением достигнуть желаемаего результата; приятный сюрприз вдруг явился к ней на помощь.

Сюрприз этот заключался в письме Виля к Лейдгату, в котором он сообщал, что ему необходимо в скором времени приехать в Миддльмарч. "Я смотрю на эту необходимость, как школьник на приближающийся праздник, писал он. - Надеюсь, что мое место у вашего камина не занято и что меня ожидают у вас новые музыкальные наслаждения. Срок приезда назначить не могу".

В то время, когда Лейдгат читал это письмо Розамунде, она разцвела как роза и еще более похорошела. Взгляд её на жизнь вдруг переменился. Долги были заплачены, Виль скоро приедет и поможет ей убедить Лейдгата покинуть Миддльмарч и перебраться в Лондон.

Но радость Розамунды была непродолжительна. Над головой её уже собиралась грозная туча. Муж её сделался мрачен, как ночь, и по своему обыкновению ни одним словом не высказал, что у него происходило на душе. Увлеченная воздушными замками, Розамунда не обращала внимания на то, что Лейдгат едва отвечает на её вопросы и видимо старается взбегать её присутствия; она объясняла все это дурным расположением его духа и, чрез несколько дней после митинга, не сказав мужу ни слова, она разослала к своим знакомым записки с приглашением на вечер, имея в виду, что в последнее время общество как-то отшатнулась от них и что ей следует непременно возстановить прежния отношения с ним. "Если приглашения будут приняты, разсуждала она, то я скажу об этом Лейдгату и дам ему хороший урок, как должен доктор держать себя с своими знакомыми." - Розамунда очень строго смотрела на светския обязанности.

Но на все приглашения последовал отказ и последняя записка с таким ответом попала в руки Лейдгату.

-- Это маранье Чичли? О чем он тебе пишет? спросил с удивлением Лейдгат, подавая жене маленькую записку.

Розамунда принуждена была прочитать ему содержание записки. Лейдгат строго посмотрел на нее.

-- Что это тебе вздумалось разсылать приглашения, Розамунда, не предупредив меня? сказал он с сердцем. - Я прошу, я требую, наконец, чтобы ты не смела никого звать к нам в дом. Сознайся, ты назвала много гостей и все тебе отказали?

Розамунда молчала.

-- Ты слышишь, что я говорю? крикнул во все горло Лейдгат.

-- Конечно, слышу, отвечала Розамунда, отворачивая от него голову грациозным движением своей лебединой шеи.

Лейдгат нетерпеливо пожал плечами и, чувствуя, что готов вспылить, вышел вон из комнаты. Розамунда нашла, что муж становится невыносим; ей и в голову не приходило, что он имел основательные причины разсердиться. Зная, что жена очень равнодушно относится во всем серьезным вопросам, Лейдгат ничего не сказал ей о том, что произошло по поводу занятых им тысячи фунтов стерлингов; ей известно было только, что он получил их от дяди Бюльстрода. Дурное расположение духа Лейдгата и отказ знакомых приехать на вечер очень разстроили Розамунду. Отец и мать не были у нея уже несколько дней, она решилась тотчас-же идти к ним и справиться, что с ними случилось. Ей вдруг показалось, что против нея составлен общий заговор, с целию оставить ее глаз-на-глаз с сердитым мужем. Это было вскоре после обеда; она застала отца и мать сидящих вдвоем в гостиной. Они встретили ее с самым грустным выражением в лице, и первые слова отца были:

-- Что скажешь, милая моя?

Розамунде показалось, что она никогда не видала отца таким убитым, как в эту минуту. Она тихо села рядом с ним и спросила:

-- Не случилось-ли чего с вами, папа?

Отец молчал, но мать не выдержала и воскликнула:

-- Душа моя, разве ты ничего не знаешь? До тебя верно скоро дойдут эти слухи!

-- Ужь не до Тертия-ли это касается? спросила Розамунда, вся побледнев. Сердце её почуяло что-то недоброе.

-- Не горячись, не горячись, Люси! остановил жену м-р Винци. - Розамунда, ты ничего не слыхала о дяде Бюльстроде! спросил он.

-- Ничего, папа, отвечала бедная молодая женщина, для которой неведомое горе представлялось в виде какого-то чудовища, готового вонзить в нее свои когти. Она от ужаса чуть не упала в обморок.

Отец рассказал ей все, без утайки, заметив при этом:

-- Я нахожу, мой друг, что тебе следует все знать и что Лейдгату необходимо уехать из Миддльмарча. Все обстоятельства против него. Я не смею, конечно, безусловно обвинять его; очень может быть, что он не преднамеренно поступил дурно, заключил м-р Винци, обыкновенно строго относившийся прежде в Лейдгату.

Это был ужасный удар для Розамунды; она сочла себя несчастнейшей женщиной при мысли, что она замужем за человеком, на которого пало такое позорное обвинение, и вернулась домой с чувством искренняго отвращения к мужу.

-- Что он такое сделал? Неужели он в самом деле виноват? И почему он мне ничего не сказал? разсуждала она.

Лейдгат и после того ничего не говорил ей, а она не решилась первая затронуть щекотливый вопрос. Однажды Розамунде пришло в голову попросить отца взять ее в себе обратно; но мысль, что она, замужняя женщина, поселится снова в родительском доме, была для нея невыносима, и она отложила свое намерение.

Два дня спустя, Лейдгат заметил в своей жене какую-то особенную перемену и догадался, что она все знает.

-- Заговорит она со мной, или будет молчать, считая меня виноватым? думал он.

Нервы его были до того раздражены, что он боялся малейшого прикосновения в своей нравственной ране. Розамунда имела полное право жаловаться на недостаток доверия в себе со стороны мужа; но осуждать его в этом случае также было трудно. У него недоставало духу заговорить первому, а Розамунда молчала, хотя знала, в чем дело.

-- Дурак я, дурак! разсуждал Лейдгат: - чего я жду от нея? Женитьба прибавила мне только забот, но не дала помощницу в жене.

В тот-же вечер, сидя вдвоем с Розамундой, он спросил ее:

-- Розамунда, вероятно, до тебя дошли какие-нибудь неприятные слухи?

-- Да, отвечала она, опуская на колени работу, до которой, против своего обыкновения, она не дотрогивалась почти во весь день.

-- Что-ж ты слышала?

-- Полагаю, что все. Папа мне рассказал.

-- Что-ж он тебе говорил? Что люди считают меня обезчещенным?

-- Да, слабо ответила Розамунда, начиная шить машинально.

В комнате водворилось молчание.

Но Розамунда продолжала томно молчать и шить.

-- Пусть Тертий сам начнет объяснение, думала она в свою очередь. - Почем я знаю, в чем дело? Виноват он, или невиновен, - зачем он ничего не делает, чтобы оправдаться?

Молчание жены вызвало новый припадок желчного раздражения в Лейдгате. Он все более и более убеждался, что никто не верит в его невинность; даже Фэрбротэр - и тот не пришел его проведать. С Розамундой он заговорил для того, чтобы разсеять возникшее между ними облако; но она не выказала ни малейшого желания объясниться. Даже в этом случае она отказалась разделить с мужем горе. В порыве негодования он вскочил с места, засунул руки в карманы и начал ходить по комнате. Под влиянием удручавших его мыслей он не заметил, сколько времени ходил; но Розамунде показалось, что очень долго, и ей захотелось, чтобы он сел и, наконец, объяснился.

Вскоре Лейдгат опустился на кресло, стоявшее подле Розамунды, и, опершись локтями на колени, начал пристально смотреть на жену. Только что он приготовился заговорить с нео серьезно, как она, опустив работу, обернулась к нему и сказала:

-- Надеюсь, Тертий...

-- Что такое? спросил он.

-- Надеюсь, что ты выкинешь из головы мысль остаться в Миддльмарче? Я не могу здесь жить. Уедем в Лондон. Папа и все знакомые уверяют, что тебе непременно нужно выехать отсюда. Какая-бы горькая участь меня не ожидала впереди, мне все-таки легче ее перенести там, чем здесь.

Лейдгат был уничтожен. Вместо того, чтобы излить на него поток упреков, к выслушанию которых он приготовился заранее, жена повторяла старую песню. Это показалось ему невыносимым; он встал с места и вышел из комнаты.

Если-бы у него было побольше характера, он добился-бы объяснения с женой и вечер кончился-бы совсем иначе. Но Лейдгат принадлежал к таким натурам, которые при неудачах теряют всю энергию.

Взаимное недоразумение между супругами все более и более увеличивалось; они жили таким образом изо-дня в день, без всякого обмена мыслей. Лейдгат с утра занимался делом и все время упорно молчал; Розанунда-же жаловалась втайне на судьбу, находя, что муж обходится с нею жестоко. Говорить с ним она находила безполезным и с нетерпением ждала Виля Владислава, чтобы раскрыть перед ним всю свою душу.

Несколько дней спустя, получив приглашение от Доротеи, Лейдгат отправился верхом в Ловик-Манор.

Сидя в это утро в библиотеке, Доротея мысленно переживала те сцены, при которых Лейдгат играл какую нибудь роль в её прошлом. Все оне были связаны с её семейными тревогами и только в двух случаях рядом с образом Лейдгата возникал в её воспоминаниях образ его жены и еще другого лица. Перебирая прошедшее, она пришла к тому убеждению, что Лейдгат не мог быть счастлив в супружестве. Малейший намек на жену действовал на него всегда неприятно. Под влиянием таких мыслей, в воображении Доротеи розыгралась целая драма и она невольно задумалась, глядя на темные деревья и на зеленый луг, разстилавшийся перед окнами библиотеки.

Когда Лейдгат вошел в комнату, ее поразила перемена, в его лице. Это была не худоба, а нечто такое, что отпечатывается иногда и на молодых лицах, после упорной борьбы с отчаянием и озлоблением.

Когда Доротея протянула ему руку и ласково посмотрела на него, это жесткое выражение смягчилось и приняло оттенок грусти.

-- Мне ужь давно хотелось вас видеть, м-р Лейдгат, произнесла Доротея, когда они сели друг против друга; - но я откладывала свидание с вами до тех пор, пока м-р Бюльстрод сам не обратился во мне по поводу больницы. Я знаю, что вновь устраиваемое им отделение находится под вашим ведением, и надеюсь, что вы не откажетесь сообщить мне, что следует сделать для этого заведения.

-- Вам угодно, чтобы я решил, нужно-ли дать щедрое денежное пособие на больницу? спросил Лейдгат. - Говоря по совести, я не считаю себя в праве просить у вас денег на такое дело, которым я заведую. Притом очень может быть, что я вынужден буду удалиться из Миддльмарча.

Лейдгат проговорил это отрывисто, с болью в сердце, терзаемый мыслию, что он должен будет подчиниться прихоти Розамунды.

-- Надеюсь, что вас побуждает отказаться от принятия моего пособия для больницы никак не предположение, что я сомневаюсь в вас? сказала Доротея с свойственною ей прямотой. - Правда, до меня дошли невыгодные слухи, распускаемые на ваш счет; но я с первой-же минуты догадалась, что это клевета. Вы неспособны ни на что низкое и безчестное.

Это было первое слово доверия, услышанное в последнее время Лейдгатом. Он глубоко вздохнул и мог только произнести вполголоса:

Он никак не ожидал, что его могут так взволновать несколько дружеских, приветливых слов женщины.

-- Разскажите, пожалуста, как это все произошло? продолжала Доротея. - Я уверена, что ваше откровенное признание разъяснит истину.

Лейдгат вскочил со стула и, забыв, где он, подошел к окну и задумался. Ему самому не раз страстно хотелось высказаться кому нибудь; но его останавливало опасение усилить тем тяжесть обвинения, павшого на Бюльстрода, а главное, он был уверен, что люди во всяком случае не изменять составленного о нем мнения. Теперь-же просьба Доротеи поколебала его прежнюю сдержанность, хотя он и находил, что подчиняться её желанию было неблагоразумно.

-- Разскажите мне все, повторила Доротея, - и на хорошенько обдумаем вдвоем это дело. Каждый неверный слух необходимо опровергать.

Лейдгат, наконец, пришел в себя и повернулся к Доротее, которая глядела на него своими прекрасными, полными доверия глазами. Лейдгат, измученный до того времени нравственной пыткой, ожил под влиянием этого ласкового взгляда. Он сел на свое место и почувствовал, что камень свалился с его души.

-- Я не стану строго осуждать Бюльстрода, давшого мне в займы деньги в минуту моей крайней нужды, хотя лучше-бы было, если-бы я никогда их не брал у него. Он так несчастен, так унижен, что я не желал-бы его добивать. Но вам я готов все сказать. Есть какая-то отрада говорить с человеком, который верит вам на слово, не требуя фактов для доказательства нашей честности.

-- Вы можете вполне на меня положиться, отвечала Доротея, - что без вашего разрешения я не передам никому ни слова о нашем разговоре; но позвольте, по крайней мере, заявить всем, что вы выяснили мне обстоятельства дела и что я убеждена в вашей невинности. М-р Фэрбротэр, дядя и сэр Джемс Читам - все трое поверят мне; мало того, я поеду в Миддльмарч к некоторым знакомым, и хотя я с ними не в коротких отношениях, но и они мне поверят. Они увидят, что у меня нет другой побудительной причины защищать вас, кроме желания открыть истину. Я употреблю все средства, чтобы оправдать вас; мне, женщине, неимеющей никакого занятия, нельзя выбрать лучшого дела.

Голос Доротеи и детское увлечение, с которым она говорила, повлияли необыкновенно отрадно на Лейдгата. Он даже не заметил, что она несколько донкихотствует; он весь отдался охватившему его чувству симпатии к этой благородной женщине и, отбросив в сторону самолюбие и свою враждебную замкнутость, рассказал все до мельчайших подробностей, начав с той минуты, когда он, преследуемый кредиторами, обратился к Бюльстроду за деньгами.

-- До меня дошел слух, будто Гоули посылал кого-то в Стон-Корт допрашивать экономку; будто та показала, что дала выпить больному весь опиум из стклянки, которую я там оставил, и будто, кроме того, она поила его часто водкой. Но водка и опиум такия средства, которые предписываются иногда самыми лучшими врачами, поэтому меня обвиняют не в отравлении больного, а в том, что я подкуплен Бюльстродом, имевшим важные причины желать смерти больного, чтобы я смотрел сквозь пальцы на уход за ним и вообще держал-бы язык за зубами. Почему сиделка не исполнила в точности моих приказаний, - на это я не умею дать вам ответа. Быть может, что Бюльстрод вовсе невинен в этом преступлении, очень может быть даже, что он не давал никаких приказаний сиделке, а только утаил то, что произошло; но общественному мнению до всего этого дела нет. Оно обвинило Бюльстрода на том основании, что он имел какие-то побудительные причины уморить больного. Вместе с Бюльстродом осудили и меня, потому-что я занял у него деньги. Я обезчещен, - это факт, и поправить дело невозможно.

-- Боже мой! воскликнула Доротея; - я теперь понимаю, как вам трудно защитить себя. И нужно-же было, чтобы вся эта история обрушилась на голову человека, который стоит по своему развитию выше общества, который задумал разные улучшения, - я очень помню наш разговор по поводу перемен в больнице. Нет, я не могу допустить мысли, что это дело непоправимо! По моему, нет выше несчастия, как иметь в виду какую-нибудь серьезную цель, стремиться к ней и не достичь её.

-- Да, грустно отвечал Лейдгат, - у меня было своего рода честолюбие, я ждал от жизни совсем другого; мне казалось, что у меня достанет сили характера, энергии для борьбы обстоятельствами, но я встретил такия страшные препятствия, каких вовсе не ожидал...

-- Погодите, остановила его Доротея. - Предположим, что мы начнем устраивать больницу согласно составленному вами плану. Вы останетесь в Миддльмарче, вас будет поддерживать небольшое число друзей; всеобщее нерасположение мало-по-малу ослабеет, затем могут явиться какие-нибудь обстоятельства, которые заставят людей сознаться, что они вас несправедливо обвиняли и что ваши поступки были всегда безукоризненно чисты. А там - вы совершите ученое открытие, прославитесь, как Луи или Лэнен, о которых вы мне рассказывали, и мы начнем гордиться вами, заключила Доротея с улыбкой.

-- Все это могло-бы случиться, если-бы я не потерял веру в самого себя, возразил Лейдгат мрачно. - Меня ничто так не раздражает, как необходимость отражать со всех сторон удары клеветы и все-таки не иметь возможности снять с себя позор. Повторяю вам снова - я не имею права принять от вас большую сумму денег на предприятие, находящееся в моих руках.

-- Не забудьте, что через это вы дадите мне занятие, сказала Доротея. - Подумайте только, что деньги для меня бремя; меня уверяют, будто мне недостает их на небольшое предприятие, а я, напротив, знаю, что их у меня слишком много. Я имею 700 фунтов своего собственного дохода, да м-р Казобон оставил мне имение, приносящее 1,900 фунт., в год; кроме того, у меня в банке лежит постоянный запасный капитал от 3 до 4 тысяч. Мне очень хотелось-бы взять оттуда эту сумму, купить на нее землю и основать ремесленную школу; но сэр Джемс и дядя уверяют, будто это слишком рискованное предприятие. И так вы видите, что для меня нет выше радости, как употребить с пользой мое богатство. Я была-бы невыразимо счастлива, если-бы могла улучшить положение других людей. Деньги - лишняя обуза для тех, кто в них не нуждается.

Улыбка мелькнула на грустном лице Лейдгата; наивное увлечение Доротеи имело для него неотразимую прелесть. Она-же приняла эту улыбку за согласие на её предложение.

-- Теперь вы, конечно, убедились, что не следовало быть слишком щекотливым, сказала Доротея ласково. - Основание больницы - одно хорошее дело, а другое должно состоять в том, чтобы возвратить вам прежнее спокойствие и счастие.

Лицо Лейдгата вдруг изменилось.

-- Вы богаты, вы великодушны, вы можете много сделать добра, но...

Он запнулся и стал смотреть в окно. Доротея молчала, не спуская с него глаз.

Сердце Доротеи сильно забилось. "Неужели и он несчастлив?" подумала она, но не сказала ни слова.

-- Я не могу ни к чему приступить, ничего сделать, не приняв прежде в соображение, понравится-ли это моей жене. Занятия, которым я предавался с любовию, когда был холостым, сделались теперь для меня недоступными. Я не могу видеть её слез. Выходя за меня замуж, она даже не понимала хорошо, что делает. Я думаю, что для нея было-бы гораздо лучше выйдти за другого.

-- Знаю все это, знаю! отвечала Доротея, живо представя себе свою собственную жизнь. - Вы против воли делаете ее несчастной.

-- Да. У нея засела, например, теперь в голову мысль уехать из Миддльмарча; она ни за что не хочет оставаться здесь. Ей надоели неприятности, переносимые нами в последнее время, сказал Лейдгат и вдруг замолчал, боясь дальнейших объяснений.

-- Но если она увидит, что вам полезно будет здесь остаться? возразила Доротея, взглянув вопросительно на Лейдгата.

-- Она этого никогда не увидит, ответил он коротко. - Да притом у меня и духу не достанет остаться в Миддльмарче.

Он опять замолчал; но, решившись, наконец, сообщить Доротее еще несколько подробностей из своей домашней жизни, он прибавил:

-- Дело в том, что случившаяся история совершенно ее ошеломила; мы даже не могли решиться переговорить об ней друг с другом. Поверьте, я до сих пор не знаю, что моя жена думает обо мне. Очень может быть, что она подозревает меня в низком поступке. Отчасти я сам в этом виноват, - мне следовало-бы быть с нею откровеннее, но я так жестоко страдал в последнее время...

-- Могу я навестить ее? спросила с живостию Доротея. - Как примет она мое участие? Я ей передам, что вы оправдались в глазах всего света: я постараюсь убедить ее в вашей невинности, успокоить ее. Спросите, позволит-ли мне она приехать? Я ее уже видела один раз.

ничего не скажу о вашем посещении, иначе она может подумать, что вы приехали по моей просьбе. По настоящему, мне-бы не следовало вмешивать в наши семейные дела посторонняго человека, но...

Лейдгат умолк и в комнате водворилось молчание. Доротее нужно было употребить над собой усилие, чтобы не высказать Лейдгату, что ей очень хорошо известно, как иногда между мужем и женой стоит невидимая преграда; но она боялась оскорбить его и зайти слишком далеко.

-- Если ваша жена узнает, что у вас есть друзья, которые вам верят и готовы поддержать вас, то она, может быть, согласится, чтобы вы остались в Миддльмарче и продолжали свои прежния занятия; а со временем и вы приняли-бы мое предложение относительно больницы. В последнем я даже не сомневаюсь, потому-что этот род деятельности даст вам возможность употребить с пользой ваши медицинския познания.

Лейдгат молчал, однако, Доротея видела, что в нем происходит сильная внутренная борьба.

-- Я не требую от вас немедленного решения, продолжала она кротко, - я могу подождать несколько дней, прежде чем ответить Бюльстроду.

может быть, что меня заставят уехать из Миддльмарча... У меня нет ничего верного впереди, и потому я не имею права воспользоваться вашей добротой. Нет, пусть новая больница сольется с старой и пусть все пойдет тем порядком, какой-бы существовал в том случае, если-бы я вовсе не приезжал сюда. У меня есть несколько полезных заметок; я их отошлю к тому врачу, который займет мое место, а сам буду хлопотать только, о том, чтобы получить должность с содержанием.

-- Мне очень грустно видеть в вас такую безнадежность. Какое было-бы счастие для ваших друзей вывести вас из этого положения! Мы знаем ваши блестящия способности и верим в ваше будущее. Я богата: снимите с моих плеч бремя, позвольте мне выплачивать вам ежегодно известную сумму, пока не поправятся ваши обстоятельства и вы не достигнете независимости. Мне так было-бы приятно поделиться с вами!

-- Да благословит вас Бог, м-с Казобон! произнес Лейдгать, встав с места и облокотясь на высокую спинку кожаного кресла, на котором он сидел. - У вас великодушные побуждения, но я не в состоянии принимать незаслуженных благодеяний; я не могу унизиться до такой степени, чтобы получать вознаграждение за дело, неконченное мною. Мне остается одно, - я это вижу ясно, - уехать из Миддльмарча, как можно скорее. Я здесь долго не буду иметь практики; придется ехать в Лондон и там пробивать себе дорогу, а не то поселиться на каких-нибудь водах или на юге, где всегда такое множество наших праздных соотечественников, и разсылать печатные объявления о себе. Вот жизнь, которую мне предстоит влачить.

-- Это не хорошо, сказала Доротея, - у вас, значит, недостает мужества для борьбы с жизнию.

-- Знаю, отвечал Лейдгат. - Да разве легко перенести удар, который парализует вас? Впрочем, я ожил несколько после разговора с вами, и если вы очистите мое доброе имя в глазах некоторых, особенно Фэрбротера, то я буду вам горячо благодарен. Прошу вас только не упоминать, что Бюльстрод не выполнил моих предписаний. Против меня собственно не существует никаких улик, меня только подозревает общественное мнение; вы можете повторить слово в слово то, что я говорил вам.

себя для совершения дурного дела.

-- Меня никто не подкупал, отвечал Лейдгат и голос его дрогнул, - но есть повод подозревать в этом, так-как всем известно, что я уплатил мои долги. Вот почему я сочту за величайшее благодеяние ваш визит моей жене.

-- Я непременно буду у нея, - я помню, она прехорошенькая, сказала Доротея, в сердце которой глубоко врезался образ Розамунды. - Надеюсь, что она меня полюбит.

Лейдгат простился и уехал.

-- Что это за удивительное созданье! воскликнул он, возвращаясь домой верхом; - это просто святая. Она не думает о своем будущем, отдаст последнее и оставит себе один стул, чтобы, сидя на нем, кротко смотреть своими ясными глазами на облагодетельствованных ею смертных. Её сердце - целый источник любви к человечеству; я даже думаю, что и к Казобону она относилась с чувством восторженного самоотвержения. Мне кажется, она не может полюбить мужчину иначе... разве вот Владислава... между ними, конечно, существует другое чувство, и Казобон, повидимому, замечал это. Да! любовь такой женщины дороже всех сокровищ.

и написала к Лейдгату коротенькую записку, в которой говорила, что имеет более права, чем Бюльстрод, оказать ему небольшое денежное одолжение и что со стороны его, Лейдгата, будет очень нелюбезно лишить ее этого удовольствия, тем более, что ему известно, каким бременем для себя она считает деньги. "Назовите меня своим кредитором или чем хотите, только исполните мою просьбу." Она вложила в конверт чек в 1,000 ф., с намерением взять его с собой на другой день, когда поедет с визитом к Розамунде.