Ромола.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ромола. Глава I. (старая орфография)

I.

Рано утром 9-го апреля 1492 года, под портиком одного из домов Флоренции, спал крепким сном молодой человек в довольно изношенном платье. Красивое лицо его окаймлялось роскошными темнокаштановыми кудрями, выбивавшимися из-под красного ливанского колпака, а на указательном пальце блестел дорогой перстень, производивший странный контраст с его одеждой. На этот перстень загляделся мимо проходивший разнощик, так что положив на землю тяжелый мешок с старым платьем, железом, стеклом и всякою дрянью, он смотрел с удивлением несколько минут на спавшого юношу.

-- Эй! воскликнул он наконец. - Эй, молодой человек, когда у тебя отростет борода, так ты поймешь, что нельзя спать на улице с таким перстнем на руке. Клянусь святыми ангелами, заметь это кольцо не я, Братти Ферравеччи, а кто другой - ужь не видать бы тебе его более. Но как ты, такой красивый молодец, спишь на улице?

При первых словах разнощика, молодой человек открыл глаза и с изумлением осмотрелся вокруг. Наконец, он объяснил, что он иностранец, пришел в город только накануне вечером и потому предпочел не искать гостиницы, а просто заснуть под открытым небом. Теперь же он был голоден и потому просил своего нового знакомого указать ему, где можно найти комнату и сытный завтрак.

Братти сам шел на рынок, и потому с удовольствием согласился провести туда незнакомца. Пройдя несколько узких улиц, они вышли на широкую большую площадь, известную подь названием "Mercato Vecliio", или старый рынок. Какое-то странное волнение царствовало на площади. Продавцы и покупатели, казалось, забыли о своем деле, и собравшись в кучки, о чем-то громко и живо толковали. Большая часть столов и лавок оставались пусты, провизия была не разложена, мулы щипали зелень, привезенную на продажу, а мальчишки на свободе таскали орехи и фиги. Вон продавец старых платьев, только что собиравшийся развесить пару панталон, в разсеянности повесил их себе на шею; несколько подалее сырник в красноречивом азарте безжалостно портил ножом свои великолепные сыры. Шум, говор, восклицания ошеломили в первую минуту Братти и незнакомца. - "Умер как христианин!" - "Дапростит его Бог". И подобные этим фразы слышались на каждом, шагу.

-- Эй, Нелло, кликнул Братти брадобрею, стоявшему неподалеку от него, в белом переднике и с бритвой за поясом. - Что, Magnifico умер? а!

-- Да, да, отвечал тот: - и его восковая фигура, которую он пожертвовал в церковь Анунциаты, в ту же минуту упала и разбилась; впрочем, может, и не в ту минуту, а там когда было угодно монахам, это их дело. А! великий человек! великий политик! великий поэт - выше самого Данта!

В эту минуту кто-то громко, повелительно крикнул: "Тс! тс!" и толпа вдруг смолкла. Бледный человек в очках, с чериплицей и пером за поясом, выступил вперед, все глаза устремились на него.

-- Ох; вы, слепые флорентинцы! начал он громким, звучным голосом! - Кормить бы вас только сеном, и стали бы вы стадом скотов. Что! но вашему смерть Лоренцо - та небесная кара, которую Бог ниспошлет скоро на Флоренцию. Полноте! вы - голуби, поющие хвалу мертвому ястребу. Вы превозносите человека, который старался набросить аркан на шею каждого гражданина Флоренции! Вам это нравится! Вам нравится, чтоб судей выбирали втихомолку, и никто не мог бы пользоваться правами гражданина как приверженец Медичи. Вам нравится человек, который потакает краже общественных денег, который то разъигрывает ханжу, то философа. Вы дрожите над каждым грошем, а не хотите обратить внимания, что в государственной казне сделано отверстие и золото сыплется в карман Лоренцо. Вы с удовольствием платите деньги толстому пизанцу, который несет обнаженный меч перед одним из ваших же граждан, и потом кричите: "Ах, какой он добрый, Лоренцо, даже улыбнулся нам!" И вы думаете, что смерть такого человека, который скоро бы оседлал вас всех, как Сфорца оседлал Милан - вы думаете, что это - кара небесная, которой Бог посетит скоро Флоренцию? Нет, смотрит на предзнаменования, кара будет иная, страшная!

-- Нет, нет, сэр Чиони, держись лучше политики, а не пускайся в пророчество, заметил Нелло. - Но если говорить о предзнаменованиях, так ужь чего тебе более как набожный нотариус? Осел Валаама ничто перед этим.

-- И еще нотариус без работы. Лучше ступай ужь в монахи; всякий поверит, что ты постишься, прибавил один из толпы.

Нотариус с презрительной улыбкой отошел в сторону.

-- Однако, клянусь св. Иоанном! воскликнул какой-то толстяк. - Пожалуй, сэр Чиони и прав. Пожалуй, бык-то с огненными рогами, что явился на небе, и имеет какое-нибудь отношение к податям и налогам. Когда Бог посылает знамение, то ведь нельзя же предположить, чтобы оно имело одно значение.

-- Ты говоришь словно оракул, Горо, заметил Нелло. - Если мы, простые смертные, говорим слова со многими значениями, то ведь было бы святотатством не верить, что твой бык с рогами значит все, что только каждому человеку угодно.

-- Смейся себе, Нелло, отвечал толстяк: - а все-таки знамения, сны, видения или святое писание имеют много значений, понимать которые могут только люди вдохновенные.

-- Конечно, я ли не слыхал Фрате в Сан-Лоренцо? Но ведь я слышал и Фра Менико-да-Понца в Дуомо и по его словам все последователи Фра Джироламо разделят участь свиней, низринувшихся в море или туда, где погорячее. В одно ухо Сан-Доменико кричит "é vero", в другое Сан-Франциско "é falso"; что тут делать бедному брадобрею, неимеющему вдохновения? Но ясно, что Горо вдохновлен; он видит уже в быке с огненными рогами себя и всех других притесненных плательщиков податей Флоренции, которые решились забодать властей при первом случае.

Долго еще толковали и спорили флорентинцы о важном событии; по наш незнакомец, не понимая ничего, что они говорили, так-как их интересы были ему чужды, отошел от Братти и сам отправился искать себе пищи.

-- Однако, клянусь Юпитером! пробормотал он, на каком-то неизвестном языке, опуская руку в свой большой кошелек: - у меня не осталось ни обола. Придется отыскать кого нибудь, кто дал бы поесть по любви, а не из денег.

Недолго пришлось ему этого искать. В одном из углов площади, далеко от шума и толпы, стояли два мула, украшенные красными лентами и кистями. На одном из них висели два деревянных кувшина с молоком, на другом - корзины с зеленью. Прислонившись локтем к шее первого мула, стояла девочка лет шестнадцати, в красном башлыке, совершенно скрывавшем её волосы - придававшем её лицу ребяческое выражение. Бедная, верно устала, после своей длинной прогулки в город из какого нибудь отдаленного селения, и теперь стоя дремала. Несмотря на это, наш незнакомец без малейшого угрызения совести разбудил молодую девушку, но так нежно, что ей показалось, словно маленькая веточка коснулась её губ. Сон, однако, разсеялся, и открыв свои чудные голубые глаза, она с удивлением устремила их на незнакомца, стоявшого перед нею.

Его голос показался ей таким странным и нежным, что она быстро отвернулась и закрыла лицо своим плащем.

Незнакомец повторил снова те же слова, и на этот раз они были поняты; молодая девушка открыла лицо и через несколько секунд поднесла незнакомцу большую чашку отличного, свежого молока. Пока он с жадностью глотал живительную влагу, девушка решилась посмотреть на длинные, каштановые кудри странного незнакомца, который, несмотря на свое изорванное платье и голод, не походил вовсе на нищого. Вдруг какая-то новая мысль мелькнула в её головке и она, вынув из мешка кусок хлеба, подала его молодому человеку, умильно смотря на него, как-бы приглашая взглядом взять и хлеб.

-- Но это, может быть, твой завтрак, голубушка, сказал он. - Мне уже довольно и этого. Тысячу раз благодарю тебя.

Девушка ничего не отвечала, только толкнула к нему ближе хлеб с видимым неудовольствием. Лицо её, на которое были устремлены черные блестящие глаза незнакомца, выражало все более и более смелости и наконец она посмотрела ему прямо в глаза.

-- Ужь если мне надо взять, сказал незнакомец, протягивая руку: - то я стану еще смелее и попрошу другой поцелуй, чтоб хлеб стал слаще.

Слова его становились все понятнее и понятнее, несмотря на его странный голос, сначала так сильно поразивший молодую девушку. Она покраснела и закрыла рот плащем. Уже незнакомец наклонился к ней и взял ее за руку, как вдруг над самым его ухом раздался грубый, громкий голос.

-- Ты кто? Конечно, ужь не честный покупщик. Какой нибудь шулер! Ступай, ступай, тебе здесь не место, а не то я провожу тебя по своему.

Молодой человек быстро обернулся и взглянул на говорившого. На лице его показалась веселая улыбка, когда он увидел перед собою толстую, плечистую женщину, в сером платье и мужской куртке, накинутой на плеча. Её загорелое, грубое, покрытое морщинами лицо напоминало в смешном виде прелестное детское личико её дочери.

-- Я уверена, продолжала Моина Гита с новою яростью: - что ты мошенник, шарлатан какой нибудь. Говорят, убирайся. А ты Тесса, что тут делала? Даром отдавала молоко и провизию, глупая! Ну, не смей на него смотреть и раскладывай зелень, а то я тебя заставлю пронзнесть без счета "Ave Maria".

-- Нет, мадонна, возразил незнакомец: - не браните свою Тессу, за то, что она сжалилась над бедным, голодным странником, у которого в кармане нет ни гроша. Ваше лицо так красиво когда вы сердитесь, что мне хотелось бы посмотреть на него, когда его осветит улыбка.

-- Хорошо! хорошо! Знаем мы вас. Ну, не разговаривай; ступай себе по добру по здорову, а то я тебя так поцелую, что ужь не придется тебе цаловаться до Тройцы.

И уже разсерженная женщина подняла кулак, этот последний довод красноречия, как к ним подошли Братти и Нелло. Братти, потеряв незнакомца, долго искал его вместе с Нелло, которому он рассказал, какую он сделал находку.

-- О! Сан-Джиованни! воскликнул Братти: - ты хорошо сделал, что бежал от меня, если ужь попался в воровстве или там в чем нибудь другом.

-- Нет, нет! возразил Нелло с улыбкой: - дело в том, что прекрасный незнакомец вероятно пленился прелестями Моины Гиты и хотел поцаловать ее в ту минуту, когда дочь её отвернула голову. Не так ли?

встретился лицом к лицу с более зрелыми прелестями Моины Гиты и, быть может, слишком смело ими восхищался.

-- Убирайтесь все вы в нургаторий и сидите там, пока я вас выкуплю, с яростью закричала Моина Гита и, схватив мула за узду, двинула телегу прямо на незнакомца. Он отскочил, но уходя успел проститься знаками с Тессой.

-- Ну, молодой человек, я оставляю тебя на попечения Нелло, сказал Братти, и повернул в другую сторону. Незнакомец же с брадобреем направились к "Piazza del Duomo".

По дороге незнакомец спросил, о смерти какого Лоренцо толкуют все во Флоренции.

-- Какого Лоренцо! воскликнул Нелло. - Есть только один Лоренцо, смерть которого могла взволновать Меркато. Я разумею Лоренцо-де-Медичи, этого Перикла наших Афин - если могу позволить себе такое сравнение при греке.

-- Да, да, я был уверен, что вы грек: не даром же я брил столько лет нашего ученого Димитрия Калькондилу. Но извините меня, я совершенно удивлен, что вы так хорошо говорите по-итальянски.

-- Ваше удивление пройдет, когда я вам скажу, что я происхожу от греческого рода, поселившагося в Италии; я родился в Бари и меня воспитал итальянец, потому я скорее грекулус, чем чистый грек. Впоследствии уже я провел много лет в стране богов и героев, что придало мне внешний греческий лоск. Этот-то лоск и несколько драгоценных древних камней - вот все, что осталось у меня после кораблекрушения. Но когда башпи падают, то плохо приходится птенцам, свившим гнезда в их разселинах, поэтому смерть вашего Лоренцо заставляет меня сожалеть, что я предпочел Риму Флоренцию. Меня сюда направил один монах, который меня уверял, что в Риме я пропаду в толпе голодных ученых, а во Флоренции каждый неведомый уголок освещен блеском высокого покровительства Лоренцо. Флоренция, говорил он - лучший рынок для такого рода товара.

-- И я надеюсь, она таким останется, возразил Нелло: - слава-богу, ведь Лоренцо был не один у нас покровитель ученых. Разве у нас нет Бернардо Ручелаи и Аламанно Ринучини и множества других? Если вы хотите что знать но этой части, то обратитесь ко мне. Но, вопервых, вам надо проститься с вашей бородой - мы, флорентийцы, не любим этого. И если вы хотите выйти в люди, так вам надо походить на придворного или на ученого высшого круга.

В это время они вышли на площадь Сан-Джиованни и перед глазами незнакомца вдруг предстал великолепный Дуомо с его мрачным куполом и высокой колокольней; с другой стороны церковь Сан-Джиованни с её бронзовыми воротами. Розовые, белые, красные мраморы тогда еще были свежее, чем теперь, когда зимния непогоды впродолжение четырех веков придали им однообразный ножелтелый оттенок. Фасад знаменитого собора не поражал, как теперь, жалким видом своей обвалившейся штукатурки, а великолепные мраморы и статуи, украшавшие его, обещали, что скоро он явится во всей своей красе, каким он создан был в уме гениального Дяйото.

-- Быть может, еслиб вы пристали ко мне с ножом к горлу или даже с вашей бритвой, то я бы стал восхищаться этим зданием. Но теперь скажу прямо, что оно слишком пахнет христианской архитектурой. Меня по коже подирает одна мысль о том, что находится внутри этого здания. Там ведь все - закоптелые картины, мозаичные изображения святых, висящих на крестах, или покрытых ранами, портреты женщине и монахов, вечно сухощавых и голодных. Вон те бронзовые ворота - дело другое: там видны человеческия лица. Я слышал, что ваши тосканские скульпторы и живописцы стали немного изучать древних. Но ведь имея моделями монахов и сюжетом пустынников и мучеников, ничего не поделаешь.

-- Ну, вот и моя лавка! воскликнул Нелло. - Вы видите, на вывеске Аполлон передает бритву первому брадобрею, еще неизвестной знаменитости, от которой поэтому здесь изображена одна только рука.

Войдя в лавку и усадив молодого человека, Нелло принялся за работу, не переставая все время разглагольствовать о пользе бритья, о важности его лавки, где сходятся все ученые Флоренции, о красоте незнакомца и т. д. и т. д.

-- Ну! воскликнул он наконец, подводя молодого человека к зеркалу: - посмотрите на себя и скажите мне, не правда ли, что даже мысли ваши стали светлее. В этом меня уверял наш Николо Макиавели. Я вам даже советую не снимать вашей изношенной одежды; вы теперь точно какой нибудь принц в изгнании.

камней и камеев, которые я спас, зашив их в платье? Кроме того, я бы желал тотчас же заложить мой перстень.

Нелло задумался, по вскоре воскликнул:

-- Знаю, знаю; вам надо человека богатого и ученого, имеющого влияние в городе! Чего же вам лучше Бартоломео Скала, секретаря республики? Теперь к нему идти нельзя, так-как все во Флоренции заняты смертью Лоренцо, по я вас сведу к Бардо де-Барди, который может лучше всех рекомендовать вас почтенному Бартоломео; кроме того, он сам замечательное лицо, не говоря уже о его коллекциях и прелестной дочери Ромоле.

-- Отчего же отец прелестной Ромолы не может сам купить моих камней, если он собирает коллекции драгоценностей?

-- По двум отличным причинам: вопервых, он не имеет денег; вовторых, он слеп.

-- Доброго утра, мессер Доминико, обратился Нелло к одному из вошедших: - вы пришли как нельзя более кстати. Вот молодой иностранец ищет денег под залог дорогого перстня и, конечно, я не знаю лучше человека, к которому он мог бы обратиться, как к Доминико Ченини. Кроме того, этот славный молодой человек может пригодиться в вашей типографии: он знает отлично греческий, латинский и итальянский языки. Его зовут - вы кажется, сказали, мессер...

-- Тито Мелема, отвечал незнакомец, подавая перстень Доминико Ченини, сыну того знаменитого Бернардо Ченини, который открыл первую типографию во Флоренции.

Во все это время, вошедший вместе с Ченини высокий мужчина, лет пятидесяти, с подстриженной бородкой и в старой войлочной шляпе, не сводил глаз с Тито.

-- Молодой человек, сказал он отрывисто: - я рисую картину Синона, изменяющого Приаму; я бы очень был рад срисовать с вас моего Синона.

-- Пьеро! воскликнул он: - странный ты человек. Лучше срисуй с него св. Севастьяна, или молодого Вакха, или, наконец, самого Аполлона; его лицо дышет светом и теплотою, словно летнее утро.

-- Ай, Нелло, Нелло, возразил Пьеро, прозванный ди-Коссимо: - ты сам только-что объяснил, почему лицо мессера может быть лицом коварного злодея. Настоящий злодей должен иметь лицо, на котором порок не наложил своих печатей, уста, которые лгали бы с самой невинной улыбкой, глаза с столь чистым блеском, чтоб никакая низость не могла их сделать мутными, щоки, которые не бледнели бы после убийства. Я не говорю, что этот молодой человек - злодей; я только хочу сказать, что у него такое прекрасное лицо, что будь у него сердце злодея, он вышел бы совершеннейшим злодеем. Ну, теперь я заткну уши хлопкой, ужь мне не в терпеж твоя болтовня.

Нелло пожал плечами и взглянул на Пьеро, как-бы говоря: "странный человек! Все принимают его слова за шутку".

Между тем Ченини разсмотрел перстень, и найдя его действительно драгоценным, пригласил молодого грека пойти с ним, обещая выдать ему деньги под залог перстня. Тот с радостью согласился, и они вышли из лавки.