Ромола.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ромола. Глава II. (старая орфография)

II.

Via de Hardi - улица, знаменитая в истории Флоренции, лежит в Ольтарно, той части города, которая расположена по южному берегу Арно. Она получила свое название от благородного рода Барди, который владел тут огромным количеством домов. Гордые, предприимчивые представители этого рода, в самые старинные времена флорентинской истории, отличались молодецкою удалью в кровавых распрях политических партий; впоследствии же, в половине XIV-го века, они стали первыми банкирами Европы, и накупив огромные поместья, приобрели себе титул графов Вернио. Но недолго продолжалось их величие: огромное состояние их рушилось от нескольких несчастных спекуляций, а имущества и дома были ограблены и сожжены в народном возстании 1343 года. Хотя впоследствии род Барди снова поднялся, но ужь никогда более не возвратил себе прежних своих владений на улице Барди. Там возникли дома новых владельцев, особенно знаменитых Дери.

В одном из этих домов, когда открывается наш рассказ, жил потомок графов Вернио, Бардо-де-Барди, тот самый бедный, слепой ученый, которому Нелло хотел представить Тито Мелема. Он наследовала, от своих отцов ту же гордость и энергию, то же честолюбие, тоже желание оставить по себе безсмертную память. Но семейные страсти приняли в нем совершенно новое направление; этот потомок знаменитых Барди не был мужественным воином, или гордым феодалом, или искусным банкиром - нет, он был ученый, отказывавший себе во всем, прежде по охоте, а теперь по необходимости. Он провел всю жизнь посреди своих книг и драгоценных коллекции древностей, на которые он теперь мог только любоваться мысленно.

Его большой, длинный кабинет весь был уставлен шкапами с книгами и антиками. Там-и-сям на особых пьедесталах стояли женские торсы или обломки древних статуй, несколько старинных римских бюстов и две или три вазы из Магна-Греции. Большой стол посреди комнаты покрыт был древними бронзовыми лампами и небольшими глиняными сосудами. Все эти предметы бледного или мрачного цвета; пергаментные переплеты с темными корешками, почерневшие мраморы и бронзы - все это придавало грустный, мрачный вид комнате.

Единственный, светлый, блестящий предмет в этой комнате, в ту минуту, когда мы на нее смотрим - краснозолотистые волосы молодой девушки лет семнадцати или восемнадцати, стоящей подле резного пюпитра. Она одета в черное саржевое платье; на голове у ней сетка, из-под которой выбиваются её чудные волосы, ниспадая волною на плеча. Устремив глаза на книгу, лежавшую перед нею, она уперлась одной рукой на пюпитр, другою на спинку кресел, в которых сидит её отец. Нежная бледность его лица, ярко выдававшаяся под черной бархатной шапочкой, покрывавшей его седые волосы, выказывала тем яснее сходство его с юною дочерью, в щечках которой также не видно было ни кровинки. У обоих был тот же благородный, высокий лоб, тот же большой, но красивый рот, тот же резкий подбородок, придававший лицу выражение непоколебимой твердости: это был тип лица, о котором нельзя сказать, возбудит ли оно любовь, или только чувство уважения, нелишенное страха; решить этот вопрос можно только увидев глаза, в которых отражается почти всегда сердце человека; но глаза старика не могли ничего сказать, а молодая девушка пристально смотрела в книгу. Она читала вслух по латыне Miscellanea Полициана.

-- Погоди, Ромола, прервал ее Бардо: - достань лучше мою собственную рукопись греческого писателя Нона, из которой Полициан приводит выписку. Да на своем ли она месте?

-- Да, отец, отвечала Ромола, переходя на другой конец комнаты: - книга стоит в западном углу, на третьей полке снизу, за бюстом Адриана, над Аполлонием Родосским и Калимахом, и под Луканом и Силием Италиком.

В голосе молодой девушки слышалась тень неудовольствия, боровшагося с обычным её терпением. Но когда она подошла к отцу и тот с видимым волнением протянул руку, чтоб взять книгу, глаза её засветились самым нежным сожалением. Поспешно отдав книгу, она стала подле него на колени и устремила на него свой взор, словно она полагала, что любовь её, выражавшаяся в этом взгляде, должна проникнуть сквозь темную оболочку, скрывавшую внешний мир от старого ученого. В эту минуту, привлекательное лицо Ромолы, на котором были отпечатлены так ясно гордость, страсть и ум, совершенно преобразилось и приняло самое прелестное женственное выражение горячей привязанности и сожаления. Ясно было, что глубокий источник чувства, скрытый в ней, не отражался еще в чертах её лица, а лишь только в одних глазах.

Усевшись на низенькой скамейке у ног отца, Ромола прочла те четыре стиха Нона, где Актеон превозносит счастье Терезиаса, который, увидев Минерву в купальне, тотчас ослеп по приговору богов и потому навсегда сохранил в своей душе её божественный образ.

-- Это правда, Ромола, сказал Бардо, когда та кончила читать. - Что значит грубый, узкий свет, с помощью которого люди видят окружающие их предметы, в сравнении с тем бесконечным, вечным светом, который освещает целые века человеческой мысли и уясняет нам творения безсмертных гениев! Я когда даже видел, то жил более в обществе знаменитых мертвецов, а живые люди мне казались какими-то призраками, лишенными чувства и разума. Я только сожалею, что великий труд, в котором бы я собрал все результаты моих ученых исследований, остановился за потерею зрения и недостатком хорошого помощника, так-как легкомысленный ум женщины и физическая её слабость делают ее неспособными к энергичному и терпеливому труду научного изследователя.

-- Отец, воскликнула Ромола, покраснев и несколько обидясь: - я читаю вам все, что вы приказываете, и могу делать какие угодно выписки.

Бардо покачал головою.

-- Мне надо энергию юного ума, сказал он: - которая бы пробила дорогу моим увядшим способностям. Слепота подействовала на мой ум, который, быть моя;от, при помощи моего сына шел бы все далее и далее; но теперь путь к дальнейшему развитию навеки закрылся, и мне, одинокому слепцу, пришлось оставаться на изследованной уже почве...

Ромола, ужаленная последними словами отца, быстро вскочила и отнеся на место книгу, остановилась посреди комнаты, вдали от него, и опустив руки, с невыразимою грустью смотрела на безжизненные предметы, окружавшие его.

Бардо, слишком занятый горестными воспоминаниями, чтоб заметить удаление от него Ромолы, продолжал свои сетования:

-- С помощью моего сына, я бы мог приобрести должную мне славу; имена Барди, отца и сына, с почтением бы произносились всеми будущими учеными, не ради какого-нибудь вздорного стихотворения, а ради того, что мы дали ключ к уразумению великих творений прошедшого. Отчего люди гораздо ннже меня по учености, Полициано, Фицино, прославили свое имя, а я не произвел на свет ничего целого, основательного? Оттого, что мой сын, забыв все мое учение, бросил меня и благородные занятия, чтоб бичевать себя по ночам с изступленными монахами; бросил меня в ту самую минуту, когда мне уже изменяло зрение.

В голосе старика, сначала громком и презрительном, теперь слышался жалостный упрек, и Ромола забыла все и чувствовала одно сожаление. Она была слишком горда, чтоб утешать его словами, которые могли принять за защиту своих достоинств, но ей хотелось хотя утешить его каким-нибудь знаком.

-- Несли Флоренция меня не забудет, продолжал Барди: - то этим я буду обязан своей библиотеке и коллекциям. Но зачем я говорю: одна Флоренция? Если Флоренция меня будет помнить, то будет помнить и весь свет! Но, смерть Лоренцо испортила мне все дело. Он обещал мне, что моя коллекция будет всегда носить мое имя и никогда не будет продана. У меня, правда, есть долги и надо тебе приготовить приданое, но ведь на это требуется небольшая сумма и синьория всегда могла бы мне помочь. Бернардо уже давно упрекает меня, что я не ищу тебе мужа, и я решился далее не откладывать. Мы об этом поговорим.

-- Нет, нет, отец, воскликнула поспешно Ромола: - погодите, пока меня кто нибудь отыщет.

-- Нет, дитя мое, не так понимали наши предки обязанности отца.

-- Но я буду хорошо заниматься, начала Ромола с одушевлением: - я сделаюсь такою же ученою, как Кассандра Феделе. Я постараюсь быть нам столь же полезною, как еслиб я была мальчик, и тогда, быть может, какой нибудь великий ученый захочет на мне жениться и не спросит о приданом. Он заменит вам сына, и вы не будете жалеть, что я девушка.

-- Нет, Ромола, отвечал он: - я этого не говорил; я только проклинал неблагодарного, дурного сына, а горжусь своею прелестною дочерью. Какой сын ухаживал бы за мною так, как ты? И даже как ученая, ты в своем роде очень замечательна. Конечно, можно было бы желать немного более внимания и памяти, но за то ты схватываешь живо предмет и имеешь благородное, мужское сердце, не думаешь о пустяках и мелочах. Ну, походим теперь по комнате.

Старик встал, и Ромола, совершенно счастливая от слов отца, взяла его за правую руку, а левую оперла на костыль. Пока Бардо сидел, ему казалось на вид лет шестьдесят; но теперь, когда ходил он взад и вперед но комнате, ему можно было дать гораздо более семидесяти лет, как оно и было на самом деле. Высокая его фигура была согнута от постоянного сидения, а ступал он нерешительно и боязливо, как все слепые.

Продолжая говорить о своей библиотеке и коллекции драгоценностей, Бардо наконец воскликнул громким, дрожащим от волнения, голосом: "Меня все-таки не забудут. Мое имя будут помнить и уважать, потому что я работал и моя работа останется мне вечным памятником. Я имею на это право такое же, как Понтанус и Мерула, которых имена будут жить в потомстве лишь потому, что они искали покровительства, потому что их уста умели льстить и они привыкли кормиться остатками со стола патрона. Я имею право на память потомства".

Ромола старалась успокоить отца еще более гордыми словами.

-- Однако, отец, ведь большая милость богов родиться с ненавистью и презрением ко всему подлому и несправедливому. Ваша судьба завидная; вы никогда не лгали, не унижались, не снискивали честь безчестием. Есть сила в презрении, как и в воинственном пылу, когда люди не слышат и не чувствуют ран.

-- Хорошо сказано, Ромола. Твои слова достойны Прометея. Действительно, меня не могут поражать стрелы судьбы. Меня защищает vaes triplex и чистой совести и ума, просвещенного учением философов. Правду говорит Гораций, что слава - пустой звук.

В эту минуту служанка, войдя в комнату, объявила, что пришел Нелло с иностранцем, которого хотел представить почтенному ученому.

-- Введи их сюда, сказал Бардо.

Ромола зная, что отец её не любит принимать гостей стоя, усадила его в кресла и сама стала подле него в величественно-спокойной позе. Самый меткий наблюдатель едва-ли бы догадался, что это гордое, бледное лицо могло осветиться страстными порывами чувства, и что эта женщина, вселявшая какой-то страх во всех, кто к ней подходил, была совершенным ребёнком и ничего не знала, кроме'книг отца.

-- Мессер Бардо, сказал входя Нелло: - вот грек, который ищет вашего покровительства. Его зовут Тито Мелема.

Удивление Ромолы при виде молодого человека едва-ли могло быть более, еслиб он одет был в шкуру пантеры. Хитрый брадобрей ничего не сказал о летах и наружности грека, а Ромола никогда не видала ученых иначе, как пожилых людей или стариков. В уме её запечатлено было только одно юное, прекрасное лицо - лицо её брата, который много лет тому назад посадил ее к себе на колени, поцаловал и с-тех-пор не возвращался. Светлое, прекрасное лицо Тито возбудило в ней удивление, смешанное с восторгом. Казалось, весенний луч солнца проник в её унылую жизнь, полную горьких воспоминаний об умершей матери и потерянном брате. Все же она ответила на поклон Тито лршь гордым наклонением головы; но когда он подошел ближе и снова посмотрел на нее, щоки её покрылись румянцем. Взгляд Тито выражал самое нежное, смиренное чувство восхищения, которое всего более имеет влияния на гордую, застенчивую женщину. Чарующая сила красоты Тито именно происходила от совершенного отсутствия надменности или фатовства.

Поздоровавшись с вошедшими, Пардо начал разспрашивать Тито, сколько ему лет, кто его отец, откуда он приехал. Молодой человек с любезною готовностью отвечал на все вопросы, и таким образом, Ромола узнала, что ему двадцать-три года, что он долго путешествовал по Востоку, и что отец его, то-есть благодетель, усыновивший его, был замечательный неаполитанский ученый, погибший в поездке, предпринятой им на остров Делос.

-- Вероятно, ваши путешествия были предприняты с ученою целью? спросил Бардо.

-- Конечно, мой отец рисковал даже жизнью в своих поисках за надписями и другими остатками древности.

-- Я надеюсь, что он записывал все, что вы видели, воскликнул с живостью Бардо.

-- Да; но драгоценная рукопись пропала со всеми моими вещами, когда я потерпел кораблекрушение перед Анконою. Теперь результаты наших исследовании только живут в моей памяти.

-- Вы должны без потери времени изложить на бумаге все ваши воспоминания, так-как вы, вероятно, помогали писать вашему отцу; а что раз написано, то никогда не забывается. Вот почему я очень удивляюсь странной памяти моей дочери; иные предметы запечатлеваются у ней навсегда, за то другия, и особливо мелкия подробности, забываются ею через минуту.

При этом упреке, Тито посмотрел на молодую девушку с светлой улыбкою, которая тотчас отразилась, как солнечный луч, на лице Ромолы. Нельзя себе представить, как она была обрадована этой улыбкой. Она никогда не воображала себе, чтоб какой-нибудь ученый улыбнулся недостатку, которым ее постоянно упрекали. Какое-то новое чувство овладело ею - чувство товарищества. На этот раз они не отвернулись тотчас же друг от друга, а долго смотрели и улыбались с откровенным удовольствием.

"Она не так горда и холодна, как кажется", подумал Тито.

"Неужели и он забывает?" думала Ромола. "Я надеюсь, что нет, а то он будет сердить отца."

-- Я много переписывал, сказал вслух Тито: - и вероятно, у меня кое-что осталось в памяти. Мои воспоминания, пересмотренные и исправленные более опытным ученым, может-быть, и имели бы какую-нибудь цену.

-- Хорошо сказано, отвечал Бардо с видимым удовольствием: - и я буду очень рад вам помочь в вашем труде. Но на каком языке вы намерены писать? Конечно, греческий язык гораздо благороднее, но за то ведь нам придется вести полемику с учеными по-латыне. Если же вы не очень сильны в латыне, то я вам помогу; я употреблю на ваш труд все мои знания, которые должны были выказаться в другом труде - труде, в котором я сам должен был иметь помощника. Впрочем, прибавил старик, после минутного молчания: - кто знает, быть может, и мой труд будет исполнен? Ведь вы были также воспитаны отцом, напитавшим ваш ум плодами своего здания и опита. Мы поможем друг другу.

Во все время этого разговора, Ромола следила за отцом с возрастающим безпокойством, понимая сокровенное значение каждого его слова и намека. Она часто смотрела на Тито, замечая, какое делают на него впечатление слова её отца. Она боялась, чтобы он не отказал отцу её в помощи, одна мысль о которой освещала лицо старика новой надеждой. Ни чуть не бивало! Взгляд Тито был так светел, так нежен, что, вероятно, он сожалел сле.пого старика и согласится помогать ему. Во сколько раз сильнее чувствовал бы он жалость к её бедному отцу, еслиб он знал о её брате? Действительно, Тито был вне себя от удовольствия, что обратил внимание Ромолы и мог, от времени до времени, встречать её взгляд. Поэтому он был очень рад, что Бардо выказал к нему столько сочувствия, и поспешил уверить его, что он почтет за честь предложить ему свои услуги.

-- Вы очень ошибаетесь, возразила Ромола. - Моя помощь недостаточна; у меня нет способностей, необходимых ученому.

-- Нет, Ромола, сказал её отец, не желая, чтоб чужой человек имел невыгодное мнение об ученых достоинствах его дочери: - ты одарена, напротив, очень редкими достоинствами в женщине, но ты имеешь женскую страсть к разнообразию, и потому ум твой никогда не останавливается на одном предмете. Дочь моя была мне очень полезна, прибавил он, обращаясь к Тито: - она мне заменяла, на сколько могла, моего сына. Вы знаете, я имел сына.

Но тут Бардо остановился; гордость его не позволяла ему жаловаться на судьбу перед чужим. Поэтому он вдруг переменил и разговор и спросил Тито, с ним ли драгоценные камни, которые он желает продать.

-- У меня есть два-три великолепных intagli,

Но Ромола в ту же минуту пристально посмотрела на него и приложила палец к губам: она боялась, чтоб эти драгоценности не соблазнили её отца и чтоб он не. решился их купить. Рио не успела она сделать знак Тито, как уже ей стало стыдно, что она высказала слабость своего отца незнакомому человеку. Казалось, ужь так было суждено, что она вдруг станет откровенна и фамильярна с молодым греком - она, обыкновенно столь гордая и недоступная. Сознание этого снова заставило ее покраснеть.

Тото тотчас понял её взгляд и, спрятав обратно футляр, прибавил, что его драгоценности хранятся у Ченини, потому что он их оценивает в пятьсот дукатов.

-- Так intagli

Тито вздрогнул и с удивлением устремил свои глаза на Бардо: словно восклицание старика, очень обыкновенное в средние века, имело для него какой-нибудь особый смысл.

Ромола, желая как можно скорее покончить с этим делом; посоветовала отцу написать о драгоценных intagli к Бартоломео Скала, который верил в целебные свойства драгоценных камней. Бардо тотчас согласился и решено было, что Тито придет на другой день за ответом.

-- Ромола, у этого молодого человека такой же нежный, бледный цвет лица, как у твоего брата?

-- Нет, отец, отвечала Ромола с наружным хладнокровием: - цвет лица и волоса мессера темные, - Потом она подумала: "спросить его или нет? Ему, может, будет неприятно? Нет, он такой добрый!" Наконец она решилась и сказала вслух: - Мессер, не позволите ли вы отцу дотронуться до вашего лица и волос?

Взгляд её был так нежен, так очарователен, что Тито тотчас нагнулся к Бардо и, взяв его руку, положил ее себе на лицо.

Старик ощупал его волосы и все черты его лица.

В эту минуту дверь отворилась и в комнату вошел высокий, пожилой мужчина. Увидев странную группу перед собой, он остановился в удивлении. В ту же минуту Бардо опустил руку, Тито выпрямился, а Ромола поспешила на встречу вошедшему. Это был Бернардо дель-Неро, друг Бардо и один из знатнейших граждан Флоренции.

-- Где ты поймал эту птицу? спросил Бернардо, выслав Ромолу из комнаты с каким-то поручением.

Бардо рассказал все, что знал о молодом греке и его драгоценных камнях.

Бардо вздрогнул: он так был занят сходством положения Тито и его сына, что всякая мысль о Ромоле исчезла из его головы. Но теперь слова Бернардо, вместо опасений, возродили в нем надежду.

-- Зачем же нет, Бернардо? Если молодой человек будет достоин её... он - ученый... и притом не будет никакой нужды давать приданого, о котором ты так безпокоишься.