Ромола.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ромола. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Прошло два месяца. В один прекрасный сентябрский вечер Тито выходил из палацо синьора Скалы, где собиралось избранное флорентинское общество, и намеревался идти в улицу Барди. Но не успел он сделать нескольких шагов, как к величайшему своему изумлению встретил Ромолу. Она была закутана в черном плаще и вуале; рядом с нею шла Моина Бригида. Тито знал, что она не ходила по церквам, и никогда не гуляла иначе, как на террасе своего дома, потому он был уверен, что какая-нибудь важная причина побудила ее выйти из дома.

-- Ромола, что случилось? спросил он.

В первую минуту она не отвечала, но потом объяснила, что служанка их у Массо, ходила навещать Дино, или теперь Фра-Луку, который возвратился в Сан-Марко. Он очень болен и умолял, чтоб сестра его навестила. "Я не могу отказать ему в этом, прибавила она: - хотя и нахожу, что он виноват перед отцом. Хоть мне было очень больно идти против приказаний отца, но я уверена, что ты похвалишь меня, Тито. Я заметила, что ты ни на кого не сердишься, и потому скорее моего бы простил тяжкую вину. Но еслиб ты видел, что твоего отца покинул человек, которого он любил более всего на свете, на котором он основал все свои надежды - покинул в такую минуту, когда твоему отцу была всего необходимее его помощь, и ты, Тито, нашел бы трудным простить такого человека.

Во все время, как она это говорила, Тито едва переводил дыхание от страшного волнения. Сердце его обдалось холодом при одной мысли об опасности, грозившей ему. Что ему было отвечать на слова Ромолы? Он еще не дошел до такого лицемерия, чтоб уверять Ромолу в невозможности простить такое преступление, а с другой стороны, он не имел смелости оспаривать мнение Ромолы.

-- Ты всегда права, Ромола, ты во всем права, исключая того, что слишком хорошо думаешь обо мне.

В этих словах было много искренности и Ромола, видя его бледное лицо и дрожащия губы, истолковала это по своему и была очень счастлива, что он чувствовал то же, что она чувствовала.

-- А теперь, Тито, я бы желала, чтоб ты нас оставил: нас одних не так скоро приметят на Пиацце.

Тито был отчасти рад этому, но в то же время какое-то неведомое чувство говорило ему не оставлять Ромолы до последней минуты, пока она любит его пламенно, пока искра сомнения не запала в её сердце. Он был уверен, что Ромола разскажет брату о своем будущем браке и Фра-Лука откроет ей все, что он знает и предполагает о нем. Не было никакой лжи, которая могла бы теперь оградить его от роковых последствии его первого обмана. Все было для него кончено, он не может более оставаться во Флоренции, так-как его тайна вскоре составит предмет городских толков и сплетней. В первый раз в жизни, Тито чувствовал себя слишком взволнованным, чтоб играть роль хладнокровного, и потому, вместо того, чтоб идти к Бардо, он поворотил в первую попавшуюся улицу и вскоре очутился на Piazza de Annunziata.

Площадь кипела народом. В этот вечер, канун Рождества Богородицы, стекались во Флоренцию из всех окрестностей поселяне и поселянки, чтоб помолиться чудесному, нерукотворенному образу Мадонны, который открывался по этому случаю для всеобщого поклонения. На площади, перед церковью, устраивалась народная ярмарка. Поселяне приносили на продажу сушеные грибы и пряжу и покупали всякую дрянь. Кроме всевозможных лавок и разнощиков, на площади виднелись там и сям различные народные зрелища. В одном месте акробаты ходили на ходулях, в другом шарлатаны раздавши лекарства и снадобья против всевозможных болезней; немного по далее, шулера объигрывали глупых простаков и мальчишки боролись между собою на общую потеху. А над толпой колыхались бумажные фонари, с которыми, прицепив их на длинные палки, расхаживали поселяне, пришедшие на поклонение. Мерцающий свет их придавал какой-то странный вид всей картине. Шум, гам, визг, пение духовных гимнов, смех, шутки - все это смешивалось в каком-то странном хаосе.

Тито Мелема, нечаянно попав в толпу, был принужден следовать её водовороту и наконец очутился в церкви Аннунциаты. Ослепленный блестящим светом после темноты площади, он в первую минуту ничего не мог разобрать. Потом увидев, что вся церковь была полна кантадинами, он стал чего-то искать глазами. Он думал, не найдет ли он тут Тессы. Ему захотелось посмотреть на её веселое личико, что было бы все-таки приятнее, чем видеть постоянно перед глазами призрак Ромолы, устремляющей на него взгляд презрения и ненависти. Долго смотрел он во все стороны и ничего не находил; он уже собирался выйти из церкви, как увидел в двух шагах от себя Тессу. Прислонившись к стене, она стояла на коленях; в одной руке держала она горсть коконов; глаза её поминутно закрывались и вообще на лице её заметна была усталость и скука. Увидев прелестное, детское её личико, Тито почувствовал непреодолимое желание подойти к ней, насладиться её нежными взглядами и милой болтовней. Это хорошенькое, маленькое создание, которое не имело почти никаких нравственных понятий и потому не могло осуждать его поступков, получило теперь какую-то новую прелесть в его глазах. Её любящее, но ничего непонимающее сердце составляло совсем особый мир, где он мог быть покоен от подозрения и чрезмерных требований. Тесса теперь казалась ему убежищем от всеобщого отчуждения, грозившого ему после обнародования его позора. Он осмотрелся и удостоверившись, что Моины Бригиды не было по близости, опустился на колени подле Тессы и самым нежным голосом произнес:

-- Тесса!

Молодая девушка даже не вздрогнула; она обернулась и, увидев Тито, улыбнулась покойной, счастливой улыбкой.

-- Моя маленькая Тесса! продолжал Тито: - ты очень устала. Давно ли ты тут?

Она долго собиралась с мыслями и наконец прошептала:

-- Я голодна.

-- Пойдем со мною.

Он поднял ее и повел из церкви. Но дороге Тесса рассказала, что ее прислала мать в город одну, чтоб отдать священнику горсть коконов и поклониться образу Богородицы. Она должна была провести ночь в церкви, а на другое утро за нею придет отчим.

-- А ты откуда явился? спросила Тесса: - я уже думала, что никогда тебя более не увижу, так-как ты не приходил в Меркато. Уже я сколько раз повторяла Ave Maria, думая, что этим заставлю тебя прийти, но все напрасно.

-- Ты всегда будешь приходить ко мне и беречь меня? спросила Тесса, подняв на него глаза. - Но неужели ты так редко будешь приходить?

-- Быть может, я опять очень скоро приду, сказал Тито задумчиво.

Он думал, что когда все другие отвернутся от него, ему будет приятно видеть хоть это невинное создание, которое бы обожало и ласкало его.

-- Santissima Virgine! вдруг воскликнула Тесса: - какой почтенный священник, точно епископ, которого я видела на Прато.

Тито поднял глаза. Перед ним возвышалась платформа, на которой стоял стол, покрытый красным сукном, на манер алтаря. Посреди него лежала открытая книга, а немного позади горели шесть восковых свечей. Человек, которого Тесса приняла за епископа, был в длинной одежде, в шапке и нагруднике желтого цвета, вышитой черными кабалистическими знаками. Тито тотчас узнал в нем фокусника и фигляра, который за полчаса перед тем при громком смехе толпы венчал молодых людей за кватрино. Теперь толпа отхлынула к другим зрелищам и фокусник приготовлялся переменить свои представления. Вся эта сцена была действительно довольно похожей пародией на религиозную церемонию, и потому неудивительно, что простодушная поселянка приняла эту шутку за серьёзное. Это тем более было извинительно, что она видела на этом самом месте действительный алтарь и церковную службу в день праздника Corpus Christi. Набожно перекрестившись, она обернулась к Тито. "Это по случаю Nativita", сказала она. Между тем фокусник, увидев молодых людей и особливо заметив набожный взгляд Тессы, тотчас сообразил всю комичность положения и простирая над ними руки в виде благословения, очень торжественно произнес:

-- Дети мои, вы пришли венчаться. Я хвалю ваше раскаяние: благословение церкви никогда не может быть поздно.

-- Ты хотела бы выйти за меня замуж, Тесса? спросил нежно Тито. Он отчасти наслаждался комедией, видя как хорошенькое личико Тессы приняло вдруг серьёзное выражение, отчасти же его побуждало на всякую глупость то отчаяние, которое совершенно сводило его с ума.

Он чувствовал, как дрожь пробежала по телу молодой девушки и она застенчиво произнесла:

-- А ты позволишь?

Тито отвечал только улыбкой и подвел ее к эстраде. Фокусник тотчас приступил к церемонии, оглашая воздух латинскими восклицаниями. Однако заметив, что толпа снова возвращается к нему, он поспешил благословить молодую чету.

Тито теперь задумался, сказать ли ему Тессе, что все это шутка, или оставить ее в неведении и посмотреть, что из этого выйдет.

-- Так ты теперь уже более от меня не уйдешь, и возьмешь меня к тебе, сказала Тесса утвердительным тоном: - но мне надо воротиться однако к матери и сказать, что я отдала коконы и вышла замуж.

Тито чувствовал, что ему необходимо теперь сказать что-нибудь, и вместе с тем он сознавал, что разубедив Тессу, он лишит себя удовольствия, которое могло скоро остаться ему единственным утешением.

-- Да, милая Тесса, сказал он ласково: - ты должна возвратиться к своей матери, и никому не говорить о нашем браке; иначе мне будет большое горе и ты никогда более меня не увидишь.

-- Хорошо, хорошо, отвечала Тесса с испугом; через несколько минут, она прибавила, смотря на свои пальцы: - матушка носит кольцо, ей надели его в церкви; также и двоюродная сестра. Но, правда, она вышла замуж за Галло, а я за тебя.

-- Тебе нельзя носить кольца, потому что никто не должен знать, что ты замужем, отвечал Тито: - иные люди обручаются кольцом, другие нет.

-- Да, правда, они увидели бы кольцо у меня на пальце, произнесла Тесса, стараясь утешить себя невозможностью носить кольца, которого ей очень хотелось.

В это время они подошли к церкви и Тито стал с ней прощаться.

-- Я приду к тебе, Тесса, сказал он: - не плачь, ты устала и засни скорее. Вот тебе деньги на завтрак. Ну, поцелуи меня и улыбнись, а не то я никогда более не приду.

Она сделала над собою усилие и, поцаловав его, пошла в церковь. Тито, прислонившись к колонне, пожал плечами, удивляясь своей решимости разстаться с Тессою, и задумался о том, где была, теперь Ромола и думала ли она о нем. Бедная маленькая Тесса, скрывшись из его глаз, исчезла и из его памяти, но любовь к Ромоле, бывшая в связи со всеми его надеждами на славу и успех, слишком вкоренилась в его сердце, чтобы какое бы то ни было обстоятельство могло заглушить ее. Даже человек, отворачивающийся от всего неприятного и принимающий все легко, переживает иногда минуты, когда внешния обстоятельства заставляют его чувствовать самые жгучия страдания. Такую минуту переживал Тито, и не было никакой возможности отдалить или обойти страдания, причиненные ему внезапным уничтожением всех его надежд.

остановилась: перед нею на складной постели лежал Фра-Лука. Впалые, мутные глаза его устремлены были на распятие, которое он держал в руках.

-- Дино! воскликнула она с грустью, стараясь узнать в исхудалом, умирающем монахе своего красивого, молодого брата.

Но она не подошла к нему, не припала к его груди, а остановилась в двух шагах от него в величественно-гордой позе. Она чувствовала какое-то непреодолимое отвращение к этой монашеской обстановке, она видела во всем этом только черную неблагодарность к отцу и грубое суеверие, называющее подобную неблагодарность набожностью. Воспитанная отцом, который был одним из очень немногих в то время искренних атеистов, Ромола не признавала, чтобы церковь могла управлять мыслями и совестию разных людей, поэтому она не могла смотреть на поведение брата иначе, как с презрением.

-- Сестра, сказал слабым голосом умирающий: - я очень рад, что ты пришла; мне есть кое-что тебе сказать, а уже немного осталось времени жить.

Ромола сделала шаг вперед; она думала, что последния слова Дино будут слова любви и раскаяния, что он будет молить о прощении за сделанное зло отцу, спросит о нем, о его жизни и т. д.

-- Ромола, начал опять Фра-Лука, едва произнося слова: - я видел видение, три раза одно и то же; это голос, нисходящий с неба, чтоб предупредить тебя...

Сердце Ромолы обдало холодом. Так это о видениях он хотел говорить, о видениях, про которые отец её отзывался с такою горечью.

-- Дино! воскликнула она с негодованием: - я думала, что ты имеешь что нибудь сообщить твоему отцу. Ты его бросил в ту самую минуту, когда он терял зрение; ты омрачил его жизнь. Неужели ты никогда об этом не думал, никогда в этом не раскаявался? Какая это религия, которая ставит видения выше долга и врожденных обязанностей.

-- Нет, возразил он едва слышно: - нет, я никогда не раскаявался, что бежал от ядовитого дыхания греха, которое грозило совершенно овладеть моими чувствами, словно какое нибудь одуряющее зелье. Отец меня не понимал, он учил меня философии. На что мне было это учение? мне говорили: будь тверд, силен, а я чувствовала, себя слабым. Меня воспитали в неведении христианской религии, а она влекла меня к себе, она овладела мною. Я чувствовал, что настоящая жизнь заключается в душевной чистоте и идеальной любви; в подобной жизни нет ни жажды удовольствия, ни сомнения, ни страдания. Прежде, чем я прочел жизнь святых, я уже понимал все блаженство их восторженного состояния. Даже языческие философы понимали, что человеку доступно блаженство - умереть для всех человеческих нужд и жить только в Боге. Но чтоб достигнуть этого блаженства, надо покинуть свет, не питать никаких земных привязанностей, земных надежд. Все это открыли мне видения. Я постригся в монахи; но и тут душа моя возмутилась против лицемерия и гордости, и я бежал в далекия пустынные страны и жил там схимником посреди опасностей и лишений всякого рода. Но жизнь моя скоротечна, и я воротился во Флоренцию, чтоб...

-- Чтоб узнать, жив ли отец! воскликнула Ромола, тронутая картиной его несчастной, трудной жизни, и все еще не теряя надежды на примирение с ним во имя любви к отцу.

-- Чтоб послать других братьев туда, где я был. Прийдя сюда, я имел видение, повторившееся три раза. С юных лет меня руководят видения, в них слышится мне божий глас. Так слушай, времени у меня осталось немного.

Ромола ни мало не желала слышать рассказа о видениях; но не успела она еще ответить, как в келью вошел монах, укутанный в плащ, покрывавший даже его голову.

-- Встань на колени, дочь моя; ангел смерти витает здесь и ждет только, чтоб передана была небесная весть, произнес полный, мощный голос, составлявший удивительный контраст с слабым шопотом Фра-Луки. Слова эти были произнесены не повелительным тоном, а покойным, кротким, но вполне уверенным в своем праве и силе. Ромола вздрогнула и обернулась. Лицо вошедшого едва было заметно под складками его плаща, и потому прежде всего поражали его руки, скрещенные на груди. Оне были удивительно красивы и прозрачной белизны, еще более выдававшейся на темном фоне плаща. Подойдя к постели умирающого, монах взял крест из его рук и при этом движении, плащ свалился с его головы и лицо его осветилось тусклым светом восковых свечей. Черты этого лица были резкия; большой, сгорбленный нос, выдающаяся нижняя губа; густые каштановые волосы, осенявшие как-бы венцом его чело, обнаруживали страсть и энергию, а голубовато-серые глаза, нежно сиявшие из-под темных бровей, говорили об утонченной чувствительности. Ромола была уверена, что перед нею стоял Фра-Джироламо Савонарола, настоятель Сан-Марко, которого она считала самым вредным из всех монахов, потому что о нем всего более говорили. Под первым впечатлением его голоса, Ромола чуть было не преклонила колена, но теперь душа её возстала против монаха, осмелившагося ей повелевать.

-- Преклони колена, дочь моя, повторил тот же голос: - гордость тела - преграда очищению души.

Фра-Джироламо смотрел на нее пристально своим покойным, нежным взглядом и снова она почувствовала необъяснимую силу этого человека над собою.

Медленно опустилась она на колена и в ту же минуту какое-то странное чувство овладело ею; покинув свою гордую позу, она, казалось, простилась и с гордым своим умом; ею овладело чувство совершенно для нея новое - чувство пассивного существования.

-- Ромола, начал её брат, часто останавливаясь от слабости и изнеможения: - я видел комнату отца; ты стояла подле его кресла, а у пюпитра стоял человек, которого лица я не мог разобрать. Он подошел, взял твою руку и повел тебя и отца в церковь Санта-Кроче. Там обвенчал вас священник, лицо которого было как у мертвеца. Потом из гробов повстали мертвые и следовали за вами по улицам за город в поле. Наконец вы пришли в безлюдную пустыню, где не было ни воды, ни зелени, а только везде были разбросаны рукописи; кроме того бронзовые и мраморные статуи окружали вас со всех сторон. Отец мой упал от изнеможения и жажды на землю, а тот, кто вел тебя, бросил твою руку и удалился. Я посмотрел ему в лицо и узнал искусителя. И ты, Ромола, хотела тоже пить и тоже не находила воды. Тогда бронзовые и мраморные люди подавали вам чаши с водою, и когда вы дотрогивались до них, то оттуда сыпались пергаменты. И вскоре они обратились в дьяволов, схватили у тебя отца и полились реки крови и огня. Когда все исчезло, ты осталась одна в пустыне. Ромола, это - небесное откровение, чтобы ты не вступала в брак, а чтобы ты посвятила себя...

Тут голос его умолк, и только через несколько минут он продолжал едва слышным шопотом:

-- Откажись от презренной философии и порочных идей язычников, ибо в час горя и смерти, гордость их приемлет срам и нечестивые боги... Слова замерли на его устах.

Ромола слушала Дино с каким-то необъяснимым страхом, который объял ее, несмотря на её уверенность, что все видения - только бред разстроенного воображения.

-- Фрате, произнес умирающий.

-- Ромола, прошептал он наконец, и снова наступило молчание.

-- Фра-Джироламо, дай ей... и уста умирающого замолкли навеки.

-- Крест, добавил Фра-Джироламо.

-- Дино, воскликнула Ромола диким голосом, сознавая, что уже молчание в этот раз более никогда не будет нарушено её братом.

-- Возьми крест, дочь моя, сказал Фра-Джироламо: - глаза его уже более ничего не видят. Ромола протянула руку за крестом и разразилась рыданиями. Долго плакала она, припав головою к постеле умершого. Ей казалось, что эта смерть навсегда омрачит её жизнь. Когда она очнулась, Фра-Джироламо тихо произнес:

-- Встань, дочь моя, и утешься. Наш брат теперь на небе. Он оставил тебе это распятие в память небесного откровения, как светлый маяк, который осветил бы тебе путь во мраке жизни. - Она безсознательно встала и спрятала под плащом крест и дрожа всем телом, вышла из кельи. Через минуту она уже была на чистом воздухе и спешила домой.

На другое утро Тито ждал Ромолу на терассе дома и сердце его судорожно сжималось при мысли, что все его надежды навеки уничтожены. Он ни минуты не надеялся, чтобы любовь победила в Ромоле отвращение к нему, после открытия его тайны. Он сознавал, что она любила его, потому что верила ему, и в его уме возникло невольное желание, чтоб она была не такой возвышенной натурой и чтобы она, прежде чем разстаться с ним навеки, позволила ему хоть раз прижать ее к своему сердцу. Он еще не видал от нея ласки, только от времени до времени она посмотрит на него, поцелует его, пожмет ему руку. Сколько раз он желал остаться с нею наедине - ну, вот они теперь будут наедине. Но он теперь не посмеет и подойти к ней. Вот заскрипела дверь, и через секунду Ромола была в его объятиях.

Страшная сцена смерти и роковое видение не выходили из головы Ромолы всю ночь и утро. Она жаждала поскорее увидать Тито и рассказать ему все. Теперь прижавшись к груди любимого человека, она залилась слезами. В этих слезах вылилось все её горе и безпокойство. Через минуту она подняла на него свои чудные глаза, в них светилось полное счастие.

-- Ромола! Богиня моя! бормотал Тито с пламенною страстью, сжимая ее в своих объятиях и покрывая поцелуями её волосы. Он был вне себя от счастья - позор, страх, разлука, все исчезло. Это счастье было слишком велико, чтоб его могло нарушить сознание, что он обманывает Ромолу; нет, он только радовался её неведению и своей скрытности. Об одном он только сожалел: зачем он так долго мучил себя глупыми опасениями; но и это имело своего рода прелесть: не терзайся он так прежде, он не чувствовал бы теперь такого неожиданного, полного блаженства.

После первой минуты радости, Ромола рассказала все, что она видела и слышала в Сан-Марио. Несмотря на присутствие Тито, она не могла разстаться с тяжелыми и грустными мыслями.

-- Теперь, ангел мой, сказал Тито самым нежным голосом, когда Ромола кончила свой рассказ: - ты изгонишь из своей головки все эти глупые мысли. Это видение - бред разстроенного воображения и ты, конечно, не приписываешь ему никакого значения.

-- Нет, Тито, нет. Но Дино верил, что это было небесное откровение. Странно, однако, продолжала она задумчиво: - как эта жизнь, полная такой пламенной, искренной веры, кажется другим только сумасшествием. Дино ведь не был грубым фанатиком, а голос Фра-Джироламо заставил меня всю содрогнуться и возбудил во мне сомнение, нет ли в их чувствах истины, которой я не знаю.

Тито старался успокоить ее, уверяя, что вся эта сцена потому так подействовала на нее, что её нервы были напряжены в высшей степени.

Пока Тито говорил, Ромола снова перенеслась мыслями в мрачную келью, снова видела бледное, изнуренное лицо брата, снова слышала нежный голос Фра-Джироламо.

-- Romola mia, продолжал Тито: - обещай мне не думать более обо всем этом. Такия мысли приличны монахиням, а не златокудрой Авроре, перед одним взглядом которой должны разсееваться все эти призраки, порожденные мраком. Постарайся не думать об этом, ведь мы с тобою скоро соединимся, чтоб никогда уже не разлучаться.

Слова эти были произнесены нежным тоном мольбы, и Тито взял Ромолу за руку.

с её радостями и красотами. Какой страшный переход от бледного, изнуренного и умирающого монаха к этому светлому, блестящему образу юности и счастья! Какая мысль могла примирить страдания, написанные на лице умиравшого Дино, и гордое сознание силы и красоты, сиявшее в каждой черте молодого грека? Как себе объяснить, что эти люди оба живут на одной земле? Или невозможно примирить эти две крайности, и на свете можно только поклоняться крайностям, сначала сходя съума от счастья, потом от горя и лишений? Мысль эта теперь впервые запала в голову Ромолы, но она тотчас была вытеснена блаженным сознанием, что Тито смотрит на нее с любовью.

-- Твои мысли далеко отсюда, Ромола; ты, кажется, забыла о нашей любви, сказал он с нежным упреком.

Ромола смотрела молча в его глаза и её грусть мало-по-малу совершенно исчезла.

-- Радость моя, произнесла она наконец своим звучным, счастливым голосом.

другу. Между тем, Тито быстро возвышался во мнении Флорентинцев. Слава о нем, как о замечательном ученом и веселом, приятном собеседнике, росла с каждым днем. Уже никакой праздник или вечер в высшем обществе не мог обойтись без молодого грека, умевшого всегда и всякому сказать что нибудь приятное. Особливо он попал в милость к юному кардиналу Джиованни де-Медичи, который, отправляясь в Рим, пригласил Тито сопутствовать ему. Это было очень лестное приглашение и Тито с радостью его принял. Но прежде отъезда он желал обручиться с Ромолою, так-как в те времена обручение имело огромную важность. При этом случае жених и невеста менялись кольцами и подписывались контракты. Самое же венчание носило исключительно религиозный характер. Бернардо дель-Неро, которому сначала не очень понравился ловкий, вкрадчивый грек, с удовольствием следил за его успехами в высшем свете, и теперь пришел к тому заключению, что Тито, непросивший никакого приданого, был достойным женихом для его прелестной крестницы. И так было решено, что обручение совершится перед отъездом Тито, именно в последнюю неделю карнавала.

В назначенный день утром, Тито спешил в улицу Барди, чтобы покончить с нужными приготовлениями, как вдруг неожиданно увидел на улице Тессу. Эта встреча была ему очень неприятна. Он решился на второй же день после их шутовского венчания никогда более невидать Тессы. Он было сначала хотел пойти к ней и объяснить ей, что брак их шутка, но потом подумал, что она верно его любила и, узнав обман, могла из злобы рассказать всем о его поступке. И таким образом, пожалуй, весть об этом дошла бы и до Ромолы. Поэтому он решился оставить Тессу в неведении и никогда ее более невидать. К тому же, что значила эта глупая история, первый подвернувшийся красавец кантадин, который влюбился в нее, объяснит ей, что она свободна и преблагополучно женится на ней. Следовательно, и большой беды тут не было. Так утешал себя Тито. С тех пор он избегал встреч с нею и теперь впервые увидел ее именно в ту минуту, когда он менее всего был рад ее видеть. К счастью, он шел не один и был уверен, что при незнакомом человеке, застенчивая молодая девушка не решится подойти к нему. Действительно, он благополучно достиг дома Бардо. Кончив все, что ему нужно было, Тито отправился домой. Выходя на улицу, он предчувствовал, что где нибудь из-за угла на него смотрят с любовью хорошенькие глаза молодой поселянки. Не успел он еще сделать двух шагов, как чья-то рука опустилась на его плечо. Он обернулся, Тесса смотрела на него с испугом, боясь, что он разсердится.

-- Тесса, зачем ты здесь? произнес Тито сердито. - Ты не должна следовать за мной и поджидать меня.

Голубые глаза её наполнились слезами. Тито боялся какой-нибудь патетической сцены на улице; и еще в двух шагах от дома, где жила Ромола, да еще в день их обручения. Однако было бы слишком варварски и прогнать от себя несчастную молодую девушку; потому он шепнул ей, чтоб она подождала его на мосту.

-- Тесса, сказал он, когда они сошлись на почти пустом мосту: - не плачь и скажи мне: зачем ты за мной следовала? Не делай этого никогда.

от себя. Я потому и плачу, что давно тебя не видала. Что мне теперь мой козленок, что мне все другое, я не могу...

Слезы душили ее и вдруг она разразилась громкими рыданиями. Тито чувствовал, что ему надо утешить ее и вместе с тем тотчас от нея отделаться. Он видел в будущем новые затруднения, но необходимость в данную минуту отдалить от себя неприятность уничтожала в нем всякую мысль о последствиях.

-- Милая Тесса, сказал он прежним ласковым тоном: - не плачь, я приду к тебе. Я теперь уезжаю недели на две, а когда приеду, то даю тебе слово, навещу тебя. Обещай же мне вести себя хорошо и не плакать.

Тесса подняла на него свои хорошенькие глаза, еще полные слез.

-- Обещай мне. Тесса.

-- Нет. Но теперь я должен идти. Помни только, Тесса, что никто не должен знать, что мы с тобой видимся, иначе ты никогда меня более не увидишь. Ну, ступай домой и не следи более за мною. Подожди, пока я приду. Прощай, милая Тесса! Приду, непременно приду.

Они разстались. Эта встреча, с Тессою в такую минуту, когда ему было невозможно открыть ей тайну и покончить с ней навсегда, несколько разстроила Тито; но это вскоре прошло и ему было не до Тессы.

Вечером, за несколько минут до отправления в церковь, Тито отозвал Ромолу в новые комнаты, приготовленные для них, и там отдал ей подарок, который он давно ей готовил. Это был прелестный ковчежец, разрисованный Пьеро ди-Коссимо. Картина представляла молодого Бахуса, венчающого златокудрую Ариадну. В лицах их легко было узнать очень схожие портреты Тито и Ромолы.

-- В этот ковчежец ты спрячешь крест, привезенный тобою из Сан-Марко, сказал Тито. - Ты покончила теперь с горем, похорони его в этой веселой гробнице. Смотри.

-- Tito mio, сказала Ромола, со смехом разглядывая картину: - ты отдашь мне ключ.

-- Никогда. Я его кину в Арно.

-- Но если я захочу когда нибудь посмотреть на крест?

-- Для этого именно он и скрыт под веселыми образами счастья.

Веселые, счастливые они возвратились к гостям и вскоре все отправились в церковь Санта-Кроче. Религиозная церемония кончилась благополучно и обрученные уже подходили к дому, как вдруг им пересекла дорогу странная процесия. На высокой телеге, покрытой черным сукном, возвышалась мрачная фигура Времени с косою и песочными часами. За нею следовала целая толпа мертвецов, оглашавших воздух жалобным пением.

Ромола вздрогнула, мороз пробежал у ней но коже; в первую минуту ей показалось, что видение её брата исполнялось на яву. Она крепко прижалась к Тито.

-- Как мрачно иногда шутят флорентинцы, сказал он. понимая её испуг. - Это одна из маскарадных процесий.

-- Тито, как жалко, что мы встретили эту процесию, она только усилит во мне воспоминание о страшном видении.

-- Но оно все-таки там, Тито - оно только спрятано, сказала Ромола, едва сознавая, что она говорила.

-- Ну, вот, они и прошли, воскликнул Тито. - Ты забудешь эту мрачную шутку, как только мы выйдем на свет и взглянем друг на друга. Моя Ариадна не должна более никогда оборачиваться назад, а только смотреть вперед и ожидать светлого праздника, когда наступит для нас невозмутимое блаженство.