Феликс Гольт, радикал.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

Р. Лайон жил в маленьком доме значительно похуже дома приходского причетника, возле самого входа на подворье. Распространение и процветание диссентерства в Треби дало возможность расширить самую капеллу, на что и ушли все вклады новых членов, так что ничего не осталось для увеличения доходов священника. В это утро он, как и всегда, сидел в низенькой комнатке верхняго этажа, называемой кабинетом, от которой отгораживался перегородкой чулан, служивший ему спальней. Книжных полок было недостаточно для его старинных книг, и оне лежали вокруг него грудами. Между каждой такой грудой оставлено было узенькое пространство, потому что священник любил ходить в часы размышлений, а для его худеньких ног в черных шелковых чулках, подвязанных под коленами черными лентами, было нужно очень мало пространства. Он и теперь ходил взад и вперед, сложив руки на спине. Лицо его казалось старым и истощенным, хотя пряди волос, падавших с его плешивой головы до плеч, сохранили первобытный каштановый оттенок, а большие темные близорукие глаза были все еще ясны и светлы. С первого взгляда он казался чрезвычайно странным старичком, какой-то заплесневелой древностью; вольнодумные школяры часто бегали за ним, крича ему вслед разные прозвища, и во мнении многих почтенных прихожан тоненькия ножки и широкая голова старого Лайона способствовали увеличению смешных и нелепых сторон диссентерства. Но он был слишком близорук для того чтобы замечать, что над ним подтрунивали, - слишком далек от мира мелочных фактов и побуждений, в котором жили люди, подтрунивавшие над ним. Размышления о великих текстах, которые как будто уходили глубже, чем больше он старался проникнуть в них, уразуметь их, - так сосредоточивали все его внимание, что ему никогда не приходило на ум подумать, какой образ воспроизводит его маленькая фигурка на сетчатой оболочке легкомысленных созерцателей. Добрый Руфус был не без гнева, и не без эгоизма; но они были в нем только пылом, придававшим силу его верованиям и его учению. Слабою стрункой его было истинное значение дьяконов в первобытной церкви, и его маленькая, нервическая фигурка трепетала с головы до ног при столкновении с доводом, на который у него не находилось ответа. В действительности, единственными моментами всецелого сознания тела были в нем те моменты, когда он дрожал под наплывом каких нибудь тревожных мыслей.

Он обдумывал текст к предстоящей воскресной проповеди: И народа изрек Аминь, - текст, казавшийся чрезвычайно скудным и распавшийся сперва только на два предложения: "Что было сказано? и кто сказал"? Но эти два предложения разрослись в ветвистую речь. Глаза проповедника расширились, улыбка заиграла на губах его, и, как всегда в порыве пдохновения, он начал высказывать мысли свои громко, переходя от быстрого, но внятного полутона до громкого энергического rallentando.

"Братия, вы думаете, что великий возглас этот подняли в Израиле люди медлившие высказать "аминь", пока соседи их не скажут аминь? Вы думаете, что может возникнуть громкий единодушный крик за правду - крик всего народа, как одного человека, подобный гласу архангела, поразившему всех на небесах и на земле, - если каждый из вас станет оглядываться и смотреть, что скажет, да сделает сосед, или надвинет шапку на лицо, так что и не слышно будет ничего, если он даже крикнет? Как поступаете вы: когда слуга Господень возстает перед вами, чтобы возвестить вам Его веления, разверзаете ли вы души ваши перед Словом, как разверзаете окна, чтобы оросить дождем растения, на них стоящия? Нет; один блуждает глазами по сторонам, подавляя душу мелочными вопросами, в роде: что подумает брат X? не слишком ли возвышенно это учение для брата Z? что скажут на это члены церкви? Другой..."

Тут отворилась дверь, и старая Лидди, служанка священника, выставила голову, чтобы сказать плаксивым голосом, перешедшим под конец речи в нечто подобное стопу: - М-сс Гольт желает переговорить с за.мы: она говорит, что пришла не во время, но она в таком горе...

-- Лидди, сказал Лайон, быстро переходя к обыкновенному разговорному тону, если тебя одолевает враг, обратись к Езекиилю, 13 и 22, а стонать не следует. Ты только вводишь дочь мою в искушение; она вчера не хотела есть хлеба, потому что видела, как ты его обливала слезами. Таким образом ты подаешь повод отзываться об истине слегка и доставляешь врагу торжество. Если ты поддаешься ему вследствие боли в лице, пей понемногу теплый эль за обедом, - мне денег не жаль.

-- Теплый эль не отучит миссиньку Эсфирь говорит слегка обо всем - она терпеть не может, когда пахнет элем.

-- Не возражай мне, Лидди. Пошли сюда м-сс Гольт.

Лидди немедленно заперла дверь.

-- Беда право с этими плаксами, сказал священник, опять принимаясь расхаживать по комнатам и говорить громко. Нужды их так далеки от стези моих размышлений, что совсем сбивают меня с толку. М-сс Гольт выведет из терпения хоть кого. Боже, помоги мне! Грехи мои были тяжеле безумствований этой женщины. - Войдите, м-сс Гольт, войдите.

Он поспешил высвободить стул из-под комментарий Матью Генри и пригласил посетительницу присесть. Она была высокая пожилая женщина, одетая в черное, с светло-коричневым лицом и черной лентой надо лбом. Она пододвинула стул и тяжело на него опустилась, глядя пристально на противоположную стену, с очевидной обидчивостью и претензией в лице. Лайон сел на стул с решимостью пациента перед операцией. Но посетительница упорно молчала.

-- У вас есть что нибудь на сердце, м-сс Гольт? сказал он наконец.

-- Конечно есть, иначе не пришла бы сюда.

-- Говорите откровенно.

-- Вам не безъизвестно, мистер Лайон, что супруг мой, мистер Гольт, приехал с севера и был членом Мальтусова подворья задолго перед тем, как вы сделались у нас пастором, чему минуло семь лет в Михайлов день. Это сущая правда, мистер Лайон, и не такая я женщина, чтобы сидеть здесь и говорить неправду.

-- Конечно это правда.

-- И еслиб супруг мой был жив, когда вы приехали проповедывать об Испытании, он мог бы судить о ваших дарованиях ничуть не хуже м-ра Нуттвуда или м-ра Муската, хотя может быть он нашел бы, как находят многие, что ваше учение не довольно возвышенно. Что до меня касается, то у меня совсем особые понятия о возвышенном учении...

-- Нет, мистер Лайон, я не из таких. Но что правда, то правда. Супруг мой скончался до вас, а у него был удивительный дар слова и молитвы, как известно всем старым членам, если кому вздумается спросить у них, если кто не верит мне на слово; и он твердо верил, что рецепт состава от рака, который я разсылала повсюду в бутылках до прошлого апреля - у меня осталось еще, несколько бутылок, - что этот рецепт был ему ниспослан за его молитвы; и этого никто не может отрицать, потому что он молился очень усердно и отлично знал Библию.

М-сс Гольт умолкла, думая, что Лайон достаточно разбит и должен быть вполне убежден.

-- Разве кто-нибудь клеветал на вашего мужа, сказал Лайон с легким поползновением к стону, за что только-что сделал выговор Лидди.

-- Не смеют, сэр; потому что хотя он был человек молитвы, у него не было недостатка в искуствах и познаниях, и он умел стоять за себя; я это всегда говорила друзьям моим, когда они принимались удивляться моему замужству с Ломшайрцем без всякого состояния, без всего кроме собственной его головы. Но один язык мужа моего мог бы составить ему состояние; многие говорили, что слушать его речи все равно что принять лекарство. Что ему Ломшайр; он всегда говорил, что еслибы на то пошло, он отправился бы проповедывать к неграм. Но он сделал лучше, м-р Лайон, он женился на мне; и уж могу сказать, что по летам, поведению и обходительности...

-- Позвольте, м-р Лайон, - кажется, я имею право говорить о себе; я вашей конгрегации, хотя я не член церкви, потому что родилась баптисткой; а что касается до спасения без дед, то многие спасались, я думаю, и без этого. Я исполняла свой долг, больше даже, уж если на то пошло, потому что я лишала себя куска мяса "ради больного соседа; а если кто-нибудь из членов церкви скажет, что и они то же делали, - я желала бы спросить у них, страдали ли они так желудком, как я; потому что я всегда старалась делать все хорошее, все по-божьему; я всегда такая была добрая, простая; все меня уважали, и уж не думала я, что придется слышать упреки от собственного сына. Муж, умирая, сказал мне: Мери, эликсир и пилюли и средства от рака поддержат вас, потому что их все знают в окрестности, а вы молите Господа, чтобы он благословил их. Я так и делала, м-р Лайон, и говорить, что это дрянь, а не лекармтва, после того как ими пользовались на пятьдесят миль в окружности знатные и простые, богатые и бедные, и никто, кроме д-ра Лукина не говорил против них ни слова, - по-моему просто богохульство; ведь еслиб они были нехорошия лекарства, неужели бы Господь попустил ими излечиваться?

М-сс Гольт была не слезливого десятка; ее всегда поддерживало сознание безупречности и стремление к аргументации, парализующее через-чур большую деятельность слезных желез; но тут глаза её увлажились, пальцы забарабанили по колену в волнении, и она наконец приподняла край своего подола и, держа его деликатно между большим и указательным пальцами, поднесла к лицу. Лайон, вслушиваясь внимательно, начинал отчасти угадывать причину её волнения.

-- Как видно из ваших слов, м-сс Гольт, ваш сын противится продаже лекарств вашего покойного мужа.

-- М-р Лайон, он до этого не касается, он только говорит больше, чем говорил его отец. Ведь не без мозгу же я, м-р Лайон, и если кто говорит дело, я всегда все сразу понимаю; но Феликс городит чепуху и противоречит матери. Как бы вы думали, что он говорит, вышедши из ученья, на которое ушло все, что успел отец его скопить трудами, - что он из этого ученья вынес? Он говорит, лучше бы мне было вовсе никогда не открывать Библию, потому что она для меня такой же яд, как пилюли отца его для половины людей, глотающих их. Не перескажите этого, ради Бога, м-р Лайон, - уж я надеюсь что вы никому не перескажете. По-моему, христианин может понимать слова Божии, не бывши в Глаягове; ведь гам текст на тексте о лекарствах и о мазях, некоторые как точно нарочно написаны для рецептов моего мужа, - точно какая нибудь загадка, а Гольтов элексир был разгадкой.

как например призывать дождь и солнце, которых никто из нас не имеет права относить только насчет своих посевов. Не хотите ли, чтобы я повидался с вашим сыном и поговорил с ним об этом? Он уже был в капелле, как мне кажется, и мне предстоит быть его пастырем.

-- Я об этом-то и хотела просить вас, м-р Лайон; может быть он послушается вас и не станет отвечать вам, как бедной матери своей. Потому что когда мы пришли из капеллы, он говорил о вас лучше, чем говорил о всех других: он говорил, что вы славный старик, хотя старомодный пуританин, - он употребляет ужасные выражения, м-р Лайон; но я все-таки заметила, что он очень хорошо о вас думает. Он называет большую часть из наших церковной гнилью; а потом вдруг начнет говорить, что я должна считать себя грешницей и делать по-Божьему, а не по-своему. Мне право кажется, что он говорит сперва одно, а потом другое только для того, чтобы морочить мать. Или он с ума спятил, и его надо отправить в больницу. Что если он напишет в Ломшайрскую газету, что лекарства мужа моего никуда негодны, чем мне тогда содержать его и себя?

-- Скажите ему, что я буду очень рад, если он придет ко мне сегодня вечером, сказал Лайон не без некоторого предубеждения в пользу молодого человека, потому что он не нашел особенно ужасным его суждение о проповеднике Мальтусова подворья. А между тем, друг мой, советую вам вознести молитву, что и я тоже не замедлю сделать, о ниспослании вам духа смиренномудрия и кротости, так чтобы вы могли видеть и следовать Божию указанию в этом деле, не увлекаясь ложными светочами гордости и упрямства. Мы поговорим об этом еще раз, после того как я повидаюсь с вашим сыном.

-- Я не горда и не упряма, м-р Лайон. Я никогда не говорила, чтобы я была дурная женщина, и никогда не скажу, и отчего такая напасть на меня, а не на кого другого? - ведь я еще не все вам сказала. Ведь он поступил в подмастерье к Проуду часовщику - после всего-то ученья! - и говорит, что будет ходить с заплатами на коленях, и что так лучше. А мальчишки, что ходят к нему учиться, бегают во всякую погоду в дырявых башмаках. Сумасброд, м-р Лайон, сами видите.

-- Ну, посмотрим, может быть в нем кроется под всем этим благодать. Не следует судить скоро. Многие достойные слуги Господа шли к своему призванию такими же странными путями.

А когда всем будет воздано по деяниям их и о делах людских будет возвещено с кровель, как сказано в Библии, тогда узнают, через что я прошла ради этих лекарств: - вскипяти, да процеди, да настой, да взвесь - встань рано да лиг поздно... никто этого не знает кроме Того, Кому все ведомо; а еии.е наклеить печатные ярлыки как следует, лицевой стороной. Не знаю, нашлось ли бы много женщин, которые могли бы пройдти через все это, и если можно только обрести милосердие Божие трудами своими, то надеюсь что я за него довольно дорого заплатила. Если сына моего Феликса не посадят в смирительный дом, он настоит на своем. Но я больше ничего ни скажу. Прощайте, м-р Лайон, и благодарю вас, хотя я очень хорошо знаю, что вы обязаны поступать именно так как вы поступали. О собственной своей душе я бы не стала вас безпокоить, как те, которые смотрят на меня с презрением, потому что я не член церкви.

-- Прощайте, м-сс Гольт, прощайте. Желаю вам найдти пастыря лучше меня.

Дверь затворилась, и многострадальный Руфус принялся снова ходить по комнате, громко вздыхая и говоря:

-- Женщина эта сидела над Евангелием всю свою жизнь, а слепа как язычник, и горда и упряма как фарисей; а между тем её душа на моей ответственности. Впрочем и Сарра, избранная матерь народа Господня, выказывала неверие и может быть эгоизм, ожесточение; и в Писании сказано; "щадите жен и женщин, ибо они сосуд скудельный". И это крепчайшая узда человеческому гневу.