Феликс Гольт, радикал.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава V. (старая орфография)

ГЛАВА V.

Вечером, в ожидании Феликса Гольта, Лайон сидел на жестком кресле в приемной комнате внизу и быстро пробегал близорукими глазами, при свете одной свечи, страницы миссионерского отчета, произнося время от времени гм--м, звучавшее скорее осуждением, чем одобрением. Комната была меблирована очень скудно, единственными предметами, намекавшими на украшение, были книжный шкаф, карта Святой земли, гравированный портрет Додриджа и черный бюст с раскрашенным лицом, почему-то покрытый зеленой кисеей. Между тем наблюдательного человека, входившого в эту комнату, поражали в ней некоторые вещи, несовместные с общим видом бедности и мрачности. В ней пахло сушеными розами; свечка, перед который читал священник, была восковая, в белом глиняном подсвечнике, а на столе, на противоположной стороне очага, стояла изящная рабочая корзинка, выложенная голубым атласом.

Феликс Гольт, входя в комнату, был не в наблюдательном настроении, и сев по приглашению священника возле маленького стола с рабочей корзинкою, посмотрел на восковую свечку, стоявшую против, без всякого удивления и даже не замечая, что она не была сальной. Но щепетильный священник придал другое толкование взгляду, который он скорее угадал, чем увидел, и боясь, чтобы эта несовместная роскошь не уронила его кредита, поспешил сказать:

-- Вас вероятно удивляет, что у меня горит восковая свеча, молодой друг мой; но эта неподходящая роскошь оплачивается трудами дочери моей, которая так нежна, что запах сала невыносим для нея.

-- " Я и не заметил свечки, сэр. Благодаря Бога, я не мышь, и мне решительно все равно, что сало, что воск.

Старика передернуло от громкого, резкого тона. Он начал-было гладить себя по подбородку, думая, что с таким эксцентричным молодым человеком нужно быть крайне осторожным; и тут почти безсознательно вытащил очки, которыми он обыкновенно вооружался, когда хотел наблюдать собеседника внимательнее обыкновенного.

-- Да и мне все равно, в сущности, сказал он, только было бы хорошо видно. Тут большие глаза его глянули пристально сквозь стекла очков.

-- Вы думаете больше о достоинстве книги, чем о свечке, сказал Феликс, снисходительно улыбаясь. Вы думаете, что теперь перед вами страница, написанная очень грубым и неразборчивым почерком.

То была правда. Священник, привыкший к почтительному виду провинциальных горожан и особенно к гладенькой подстриженной степенности собственной его конгрегации, даже вздрогнул, когда увидел сквозь стекла очков косматого, большеглазого, широкоплечого молодого человека без галстука и без жилета. Но мысль, вызванная некоторыми словами м-сс Гольт, что в сыне, на которого она так горько жаловалась, может быть, кроется тайная благодать, остановила его от поспешного и резкого суждения.

-- Я воздерживаюсь от суждений на основании одной только внешности, отвечал он с обычным своим простодушием. Я по опыту знаю, что, когда душа в тревоге и смятении, трудно помнить о галстуках и подтяжках и тому подобных подробностях одежды, хотя все это совершенно необходимо для нас, пока мы живем во плоти. И вы, молодой друг мой, сколько я понял из сбивчивых и тревожных слов матери ватей, переживаете теперь такую пору душевной борьбы. Я надеюсь, что вы не откажетесь высказаться откровенно передо мною, перед престарелым пастырем, который сам в былое время пережил много душевных передряг и особенно много был испытуем духом сомнения.

-- Что касается до сомнения, сказал Феликс громко и резко, попрежнему, то если вам мать моя говорила о дурацких лекарствах и мазурнических объявлениях - а должно быть она об этом говорила, - то я на них смотрю ни более ни менее как на карманную кражу. Я знаю, что с известной точки зрения и карманная кража может быть извинительной и даже похвальной, но я не принадлежу к той хитроумной братии, которая смотрит на свет сквозь собственные свои пальцы. Еслиб я позволил себе продолжать продажу этими снадобьями и мать мою содержать на эту выручку, тогда как я могу содержать себя честным трудом рук моих, - я без всякого сомнения был бы бездельником.

-- Мне очень хотелось бы понять настоящую причину вашего отвращения к этим снадобьям, сказал Лайон сериозно. Несмотря на врожденную добросовестность и некоторую личную свою оригинальность, он так мало привык к высоким правилам, совершенно чуждым сектаторской фразеологии, что не умел, не мог сочувствовать им непосредственно. - Я знаю, что о них шла добрая молва и что многие умные люди испытывали на себе средства, случайно открытые неучеными докторами, и обретали исцеление. Я могу, например, упомянуть о Веслее, который был несомненно человеком праведным и благочестивым, хотя я не разделяю ни его воззрений, ни обычаев, введенных его учением; в этом же смысле могут быть упомянуты и жизнеописания многих христиан прежнего времени, оставивших по себе незабвенную память. Кроме того, отец ваш, собственным умом дошедший до этих лекарств и завещавший их матери вашей, как доходную статью, был известен за человека добросовестного и честного.

-- Отец мой был неуч, сказал Феликс отрывисто. Он ничего не смыслил в сложной, человеческой системе, ни в том, каким образом различные снадобья противодействуют друг другу. Невежество не так гнусно, как шарлатанство и обман; но когда невежество прописывает пилюли, оно может быть опаснее всякого обмана. Я знаи" кой-что об этом. Я целых пять лет был у одной глупой скотины, деревенского аптекаря, - бедняга отец платил за меня - он не мог ничего умнее придумать. Но нужды нет: я теперь знаю, что пилюли из шпанских мух такое лошадиное средство, что может быть хуже яда для тех, кто вздумает проглотить их; что эликсир - нелепая смесь дюжины самых несовместных вещей; и что пресловутое средство от рака - ни что иное как засмоленая колодезная вода.

Лайон встал и прошелся по комнате. К простодушию его примешивалась значительная доля здравого смысла и сенаторских предразсудков: он не сразу поддался громко высказанной честности, - сатана, быть может, приправил ее самонадеянностью и тщеславием. Он только спросил быстро и негромко:

-- Давно ли вы все это знаете, молодой человек?

-- Метко сказано, заметил Феликс. Я знал все это задолго перед тем, как мне пришлось участвовать в этом самому, как и многое другое. Но верите в обращение?

-- Воистинну верю.

-- Ну и я также. Меня обратили шесть недель разврата.

Священник вздрогнул. - Молодой человек, сказал он торжественно, подходя к Феликсу и кладя ему руку на плечо, - не говорите так слегка о божественном промысле и воздерживайтесь от неподобающих слов.

-- Я говорю не слегка, сказал Феликс. Еслиб я не заметил, что я становлюсь очень быстро свиньей, и что свинячьи помои, хотя в них недостатка не было, в сущности порядочная мерзость, я никогда не взглянул бы жизни прямо в лицо и не подумал бы, что из нея можно сделать. Мне смешно стало наконец при мысли, что такой круглый бедняк, как я, на холодном чердаке, в дырявых чулках, с шилингом в кармане, мечтал превратить жизнь свою к легкое удовольствие. Тут я принялся обдумывать средства переиначить жизнь. Их оказалось не много. Мир этот очень непривлекателен для большинства людей. Но я задался непременным намерением сделать его как можно более сносным. Мне скажут может быть, что я не могу изменить свет, что в нем непременно должно быть известное число мазуриков и подлецов, и что если я не буду лгать и подличать, то будут во всяком случае лгать и подличать другие. Ну, пусть лгут и подличают, кто хочет, только я не хочу. Вот результат моего обращения, м-р Лайон, если вам угодно знать его.

Лайон снял руку с плеча Феликса и снова стал ходить по комнате.

-- Нет: я слышал многих проповедников по разу, но никогда не ощущал желания слушать их по два раза.

Добрый Руфус не мог удержаться от легкой вспышки досады, при такой непочтительной выходке молодого человека. Может быть он не захотел слышать два раза и проповеди на Мальтусовом подворье. Но злое чувство было немедленно подавлено: душа в таких исключительных условиях требует крайне деликатного обхождения.

-- А позвольте спросить, сказал он, что вы намерены предпринять, лишив мать возможности делать и продавать эти снадобья? Я ничего не говорю в их защиту, после того что вы сказали. Сохрани меня Бог препятствовать вам стремиться ко всему хорошему и честному. Но мать ваша стареет; ей необходим покой и комфорт; вы вероятно обдумали средства помогать ей и обезпечивать ее. "Не пекущийся о кровных своих"... надеюсь, что вы признаете авторитет высказавшого это. Я ни в каком случае не могу допустить безпечности и равнодушия к матери при такой щепетильной добросовестности в отношении к чужим. Бывают случаи конечно, когда люди, взяв на плечи тяжелую ношу, поневоле должны оставить дом свой на попечение Провидения и меньшей братии, но в таком случае призвание должно быть очевидно.

-- Я буду содержать мать также хорошо - даже лучше - чем она теперь живет. У нея никогда не было больших претензий. Будет с нея того, что я заработаю чисткой часов и обучением ребятишек, которых я к себе залучил. А я проживу и отрубяной похлебкой. У меня воловий желудок.

-- Но молодой человек с таким образованием, без сомнения умеющий четко писать и вести книги, мог бы искать более выгодного занятия - места писаря или ассистента. Я берусь переговорить с братом Мускатом, который хорошо знает все подобные пути. Боюсь только, что в Лендрелльский банк не примут не принадлежащого к церкви. В прошлом году они отказали брату Бодкину, хотя он был им очень полезен. Но если поискать, непременно найдется что-нибудь. Ни что же и разряды и ступени в жизни: - кто может стать выше, не должен легкомысленно лишать себя того, что кажется назначением свыше. Ваша бедная мать...

-- Позвольте, м-р Лайон; я уже обо всем этом переговорил с матерью, и для сокращения нашей беседы могу сказать вам, что я пришел к решению, от которого не отступлю ни на шаг. Я не возмусь за дело, которое заставило бы меня подпирать затылок высоким воротником и носить штрипки, проводить целые дни с балбесами, тратящими запасные деньги на запонки и булавки. По-моему такая работа хуже, ниже всякого ремесла; и странно, что за нее платят не пропорционально. Вот отчего я принялся изучать часовое мастерство. Отец мой был ткачем. И лучше было бы, еслибы он остался ткачем. Я шел домой через Ломкшайр и видел дядю своего, который до сих пор еще ткач. Зачем мне отставать от своих - от людей, не следящих за модами.

Лайон помолчал несколько минут. Разговор этот был далек от его обычного мирного плавания, был далек от его широт и долгот. Еслиб враг глазговских проповедей говорил в пользу джина и нарушения субботы, дело Лайона было точнее и определительнее.

-- Хорошо, хорошо, сказал он, после раздумья; ведь и св. Павел торговал палатками, хотя он изучил всю премудрость раввинизма.

-- Св. Павел был мудрым мужем, сказал Феликс. Зачем мне тянуться за средним классом только потому, что я учился кой-чему? Большая часть средняго класса также невежественна, как рабочий люд, во всем, что не относится непосредственно к их пошлой жизни. Таким-то образом рабочий люд пускается на безумные затеи и портится мало-по-малу: лучшия головы из них забывают своих кровных товарищей и меняют их на дома с широкими лестницами и медными молотками у дверей.

Лайон провел рукой по подбородку, может быть потому, что ему хотелось усмехнуться, а не след было бы смеяться над тем, в чем проглядывало нечто в роде намека на христианское отречение от мирских благ.

-- Однако, заметил он сериозно, движение вперед дало многим возможность деятельно содействовать распространению свободы и общественного благосостояния. Перстень и облачение Иосифа не были для него предметами стремлений и желаний, но они были видимыми знаками той власти, которую он приобрел своим свыше вдохновенным искусством и которая дала ему возможность спасти братьев.

-- О, не дай Бог мне никогда носить колец и разить духами! Только наденьте на человека атласный галстук, и у него сейчас же явятся новые потребности и новые побуждения. Метаморфоза начнется с затылочного сустава и пойдет неудержимо дальше, пока не изменит сперва его вкусов, симпатий, а потом и его взглядов и разсуждений, которые последуют за симпатиями, как ноги голодной собаки следуют за носом. Не хочу я писарского благородства. Я могу кончить вымогательством грязных грошей от бедных на приобретение тонкого платья или сытного обеда, под предлогом службы на их же пользу. По-моему уж лучше быть круглым болваном, чем демагогом, состоящим исключительно из языка и желудка, хотя - тут голос Феликса дрогнул слегка - я был бы не прочь сделаться демагогом другого рода, еслиб только мог.

-- Вы стало-быть сильно заинтересованы современным политическим движением? сказал Лайон, заметно оживляясь.

-- Надеюсь. Я презираю всех, кто в нем не принимает участия - или, участвуя сам, не старается расшевелить, разбудить его в других людях.

-- Дело, друг мой, дело, сказал священник с полным радушием. И тут же уклонился от непосредственного созерцания духовных интересов Феликса, увлекшись перспективой политической симпатии. В те времена многие бойцы за религиозную и политическую свободу высказывали убеждения совершенно несовместные со спасением! - И я также думаю и отстаиваю свой взгляд перед оппозицией братьев, которые воображают, что участие в общественном движении может препятствовать делу спасения, и что с кафедры не подобает говорить об обязанностях гражданских. Мало ли обо мне судили-рядили за то что я произносил с кафедры такия имена, как Брум и Белингтон! Отчего не Велингтон, а Рабшаке, и не Брум, а Валаам? Разве Бог стал меньше любить и пещись о людях, чем во времена Иезекииля и Моисея? - Разве длань Его укоротилась, или мир стал слишком широк для Его промысла? Но они говорят, в Новом Завете нет ни слова о политике.

-- Что ж, ведь они правы, сказал Феликс с обычной своей безцеремонностью.

-- Как! Вы тоже находите, что христианский священник не должен говорить с кафедры об общественных делах? вскричал Лайон, вспыхивая.

-- Сохрани меня Бог, сказал Феликс; я напротив говорю: проповедуйте как можно больше истин, хотя бы оне были заимствованы и не из Писания. И во всех-то в нас мало правды, а уж в мозгах люда, считающого гроши, да отвешивающого фунты и наполняющого по большей части ваши капеллы, ее и вовсе нет.

-- Молодой человек! сказал Лайон, останавливаясь прямо против Феликса: он говорил быстро, как всегда, когда слов его не сдерживало, не ^угнетало волнение: мысли приходили к нему целыми роями и тотчас же организовались в слова. - Я говорю не о себе, потому что я нетолько не желаю, чтобы кто-нибудь думал обо мне больше, чем следует, но я сознаю за собой много такого, что могло бы заставить меня подчиниться терпеливо даже презрению. Я не требую уважения к своим летам и к своему сану, - хочу не корить вас, но только остановить, предостеречь. Хорошо, что вы говорите прямо, и я не принадлежу к числу людей, требующих от молодежи покорного молчания, для того чтобы им, старшим, можно было разглагольствовать вволю....

-- Младший из друзей Иова, - продолжал священник - оказался мудрее всех, и престарелый Илия внимал откровениям ребенка Самуила. Я особенно должен блюсти за собою в этом отношении, потому что я чувствую иногда такую потребность высказываться, что мысль бьет ко мне клюнем, пока не выйдет наружу как бы то ни было, зачастую иглами и стрелами, попадающими в цель. Бот почему я усердно молю о терпении, об уменьи слушать и молчать, в чем сказывается высшая благодать. Несмотря на то, молодой друг мой, я считаю своею обязанностью остановить вас. Искушение людей даровитых и воздержных - гордость и неукротимость нрава, особенно в тех мелочах жизни, которые как будто нарочно созданы для того чтобы смущать великих и сильных людей. Гневные ноздри и вскинутая голова не могут ощущать благоуханий, стелющихся по стезе истины. Ум слишком скорый на презрение и осуждение

-- Точно сжатый кулак, способный наносить удары, по неспособный ни принимать, ни раздавать какую бы ни было благодать, хотя бы манну небесную.

-- Я понимаю вас, вставил Феликс, добродушно протягивая руку маленькому человечку, который во время последней сентенции подошел к нему совсем близко. - Но я не намерен сжимать кулака перед вами.

-- Хорошо, хорошо, сказал Лайон, тряся протянутую руку: мы с вами будем видеться и, надеюсь, будем беседовать с большей пользой, с большим удовольствием. Останьтесь и напейтесь с нами чаю: мы по четвергам пьем чай поздно, потому что дочь моя поздно возвращается с уроков. Теперь она вероятно уже возвратилась и сейчас сойдет к нам.

-- Благодарю, я останусь, сказал Феликс, не из любопытства увидеть дочь священника, по потому, что ему понравился сам священник - понравился самобытными взглядами и приемами и ясной прямотою речи, придававшей особенную прелесть даже его слабостям. Дочка вероятна какая-нибудь жеманная барышня, набожная, чувствительная все на свой, узенький женский лад, которым Феликс также мало интересовался, как Доркасовыми митингами, житиями благочестивых жен и всей канителью, нераздельной с конформистскою чопорностью.

-- А может быть через-чур люблю ломать и рубить, продолжал он. Один френолог в Глазгове сказал, что у меня очень развита шишка благоговения; другой, знавший меня лучше, расхохотался и объявил, что напротив - я самый отъявленный атеист. Это потому, возразил на это френолог, что он крайний идеалист и не может найдти ничего достойного поклонения. Разумеется, я при этом лег на землю и повилял хвостом от удовольстия.

-- Так, так; и мою голову когда-то изследовали и нашли тоже что-то в этом роде. Только, по-моему, это - сущие пустяки, тщетные старания выполнить языческое правило: "Познавай себя", часто ведущия к самообольщению, к самонадеянности, несмотря на отсутствие плода, посредством которого познается достоинство дерева. А между тем... Эсфирь, это м-р Гольт, с которым я только-что познакомился и беседовал с большим удовольствием. Он будет пить с нами чай.

Эсфирь слегка поклонилась, проходя через комнату за свечей. Феликс встал и поклонился, тоже небрежно, хотя под этой небрежностью спряталось глубокое изумление. Он не ожидал видеть в священнической дочери то, что увидел. Она как-то не вязалась с его понятием о священнических дочерях вообще. Когда она проходила мимо, на него пахнуло тонким ароматом сада. Он услышал легкую походку, переступанье маленьких ног, увидел длинную шею и пышный венец из блестящих русых кос, из-под которых сбегали на затылок мелкия кудри, - во всем этом сказывалась красавица, и он решился взглянуть на нее попристальнее. Красавица всегда неестественна, красива только искуственной красотой; но красавица в виде дочери старого пуританина была уж окончательной нелепостью.

-- А между тем, продолжал Лайон, редко терявший нить разговора, френология основывается на естественном распределении способностей и дарований. Несомненно, что в каждом из нас есть врожденные склонности и влечения, над которыми безсильна даже благодать. Я сам смолоду был очень склонен к пытливости - любил больше изследовать, изучать медицину души, чем применять ее к себе, к своим немощам.

-- Если медицина души похожа на Гольтовы пилюли и эликсир, то чем меньше вьц с ней будете иметь дела, тем лучше, сказал Феликс. Но торгаши истинами, как и торгаши лекарственными снадобьями, обыкновенно советуют глотать без разсуждений. Когда пропитание человека, зависит от пилюли или от фразы, - он заботится только о дозах, а от пытливости избави Бог.

Слова эти звучали грубостью, но были высказаны с такой резкой откровенностью, которая устраняла всякую возможность личного намека. Дочь священника тут впервые подняла глаза на Феликса. Но осмотр нового знакомого продолжался недолго, и она избавила отца от необходимости отвечать, сказав: - Чай налит, папа.

Лайон подошел к столу, протянул правую руку и стал благословлять так медленно, что Эсфирь успела между тем еще раз взглянуть на гостя. Он этого не мог заметить: он смотрел на отца. Она увидела странную, но не пошлую, не ничтожную личность. Он был массивно сплочен. Броскими особенностями лица его были большие, ясные серые глаза и выпуклые губы.

-- Не пододвинетесь ли вы к столу, м. Гольт? сказал священник.

Вставая, Феликс отодвинул стул свой так сильно, что задел за столик, стоявший возле, и покачнул рабочую корзинку с голубыми бантами. Корзинка разсыпала по полу катушки, наперсток и т. п., и еще что-то тяжелое - книгу в двенадцатую долю листа, которая упала совсем возле него, между столом и каминной решеткой.

-- Боже мой! сказал Феликс, извините.

Эсфирь уже встала и необыкновенно проворно собрала половину мелких, катящихся безделушек, пока Феликс поднимал корзинку и книгу. Книга, падая, раскрылась и помялась. С инстинктом человека, знающого цену книгам, он поспешил распрямить согнувшиеся листы.

-- Поэмы Байрона! сказал он с отвращением. "Мечты и грезы" - уж лучше бы он просто заснул и похрапел. Неужели вы, мисс Лайон, набиваете голову Байроном?

Феликс с своей стороны должен был взглянуть прямо на Эсфирь, но то был взгляд педагога и судьи. Разумеется он увидел яснее прежнего, что она была красавица.

Она вспыхнула, вскинула голову и сказала, возвращаясь на свое место: - Я глубоко уважаю Байрона.

Лайон между тем пододвигал себе стул к чайному столу и смотрел на сцену, помаргивая глазами и сконфуженно улыбаясь. Есейри не хотелось, чтобы он знал что-нибудь о книге Байроне, но она была слишком горда, чтобы пускаться на какую-нибудь уловку.

-- Он - писатель светский и суетный, кажется, заметил Лайон. Он сам знал только по имени поэта, создания которого были тогда религией для многих молодых людей.

и ренегаты, его Манфреды - нелепейшие паяцы, которые когда-либо прыгали на веревочках гордости и распутства.

-- Дайте мне книгу, сказал Лайон.

-- Позволь мне отложить ее в сторону до после-чая, папа, сказала Эсфирь. Как ни отвратительны эти страницы в глазах м-ра Гольта, оне сделаются еще хуже, если их выпачкать буттербродами.

-- Правда, милая, пробормотал Лайон, кладя книгу на маленький столик позади себя. Он видел, что дочь разсердилась.

Ого! подумал Феликс, отец её побаивается. Откуда у него такая долговязая, чванная пава - дочка? Но она увидит, что я её не боюсь. Потом он прибавил громко: - Мне бы хотелось знать, мисс Лайон, чем вы оправдываете уважение и удивление к такому писателю?

-- Я никогда не решусь оправдывать или объяснять что-либо вам, м-р Гольт, сказала Эсфирь. Вы употребляете такия сильные слова, что они делают грозными самые ничтожные доводы. Еслиб мне когда-нибудь случилось встретиться с великаном Кармораном, я непременно наперед согласилась бы со всеми его литературными воззрениями.

Эсфирь обладала завидной способностью, выпадающей только на долю женщинам: мягким, нежным голосом, при выразительной, плавной речи. Спор у нея выходил всегда как-то особенно привлекательным, потому что в нем не было злобы, жесткости, и он сопровождался очень грациозными движениями головы.

Феликс разсмеялся на это с юношеской задушевностью.

-- Дочь моя очень разборчива на слова, м-р Гольт, сказал священник, весело улыбаясь, - и часто упрекает меня в отступлениях от правил, также для меня непонятных, как будто бы они были впечатлениями шестого чувства, которого у меня нет. Я сам чрезвычайно люблю точность и всегда стараюсь подбирать слова, как можно ближе передающия все извивы тропинок души, но и решительно не понимаю, каким образом слово, точно и близко передающее какую-нибудь мысль, слово, созданное и благословленное Создателем, можно клеймить и преследовать, как злодея.

-- О, я очень хорошо понимаю все эти тонкости, сказал Феликс обычным своим fortissimo. Все это недомолвки ради приличий. Слово "гниль" может напомнить о чем-нибудь крайне неприятном, и потому*вы лучше говорите "сахарные конфекты" или что-нибудь такое далекое от самого факта, что никому и в голову не придет, о чем вы именно говорите. Вы своими околичностями так оплетете подлую ложь, что она будет казаться честной правдой. Это называется стрельбой моченым горохом вместо пуль. Терпеть не могу таких мягко стелющих, щепетильных ораторов.

-- В таком случае вам не поправится Джермин, сказала Эсфирь. Кстати, папа, знаешь, что сегодня, когда я давала урок Луизе Джермин, пошел м-р Джермин и заговорил со мной с величайшей вежливостью. Он спросил у меня, в какое время ты свободнее, потому что ему хочется побывать у тебя посоветоваться с тобою насчет очень важного дела. А прежде он никогда не обращал на меня ни малейшого внимания. Чем ты объяснишь такую небывалую внимательность?

-- Не знаю, дитя мое, сказал священник в раздумьи.

-- Нет, это все не то. Он в тесной связи с семейством Тренсомов, наследственных торгов, также как и Деберри. Они погонят своих фермеров к подаче голосов, как стадо овец. Говорят даже, что сын, которого ждут с востока, будет вторым кандидатом тори, на одной доске с молодым Дебарри. Говорят, что он страшно богат и может закупить все продажные голоса в нашем крае.

-- Он уж приехал, сказала Эсфирь. Я слышала, как мисс Джермин говорила сестре, что он только, что вышел из комнаты отца.

-- Странно, сказал Лайон.

-- Должно быть случилось что-нибудь особенное, сказала Эсфирь, потому что Джермин стали за нами ухаживать. Мисс Джермин сказала мае недавно, что она удивляется, отчего я так образована и так похожа на порядочную барышню. Она прежде думала, что диссентеры все необразованный, грубый народ. Я на это сказала, что они такие и есть, также как и церковный люд в маленьких городах. Она берется судить о порядочности, а сама олицетворенная пошлость и вульгарность - с огромными ногами, разит духами, и вечно в шляпке, как две капли воды похожей на модную вывеску.

-- Нет, извините, возразила Эсфирь. Настоящая порядочная женщина не наденет шляпки, бросающейся в глаза, не станет употреблять крепких духов и шуметь юбками на ходу; порядочная женщина всегда изящна, грациозна, деликатна и никогда не навязчива.

-- О, да, сказал Феликс презрительно, И порядочная женщина непременно читает Байрона, удивляется Чайд Гарольду - господину с невыразимыми томленьями и страданьями, который не умеет причесаться без куафера и по целым часам смотрится сериозно в зеркало.

Эсфирь покраснела и тряхнула слегка головой. Феликс продолжал торжествуя: - Порядочная женщина вертится точно белка в колесе в мелочных воззрениях и стремлениях, также мало применимых к жизни, как женские ножницы к рубке леса. Спросите у отца вашего, что бы старинные протестантские эмигранты стали делать во время гонения с такими порядочными женами и дочерьми?

-- Да, да, я знаю все это, сказала Эсфирь торопливо, боясь, чтобы отец не пустился в разглагольствование о пилигримах.

-- Да они и не стоили лучшей роли! вставил Феликс, к искреннему изумлению Лайона. Мисс Эсфирь не поморщилась бы даже и тогда, еслиб их повели на плаху - обкарнать им уши. Она сказала бы: "У них уши торчали не в меру". Уж не бюст ли это одного из них? Тут Феликс указал на черный бюст, покрытый кисеей.

-- Нет, сказал Лайон, это достопочтенный Джордж Уитфильд, который, как вам известно, обладал пламенным языком отцов церкви. Но Провидение - без сомнения в премудрых видах спасения - Провидение, говорю я, сделало этого святого мужа косым; а дочь моя никак не может видеть косых.

-- И потому прикрыла его кисеей. А что еслиб вы сами были косы? сказал Феликс, глядя на Эсфирь.

Павлин! подумал Феликс. Надо ходить сюда почаще да школить ее, заставлять ее плакать, заставить ее обстричь красивые косы.

Феликс встал, чтобы уйдти и, сказал:

-- Я не хочу отнимать у вас драгоценного времени, м-р Лайон. Я знаю, что у вас не много свободных вечеров.

-- Это правда, молодой мой друг; потому что я, теперь езжу в Спрокстон вечером раз в неделю. Я надеюсь, что современем у нас и там будет капелла, хотя число прихожан увеличивается только женщинами, а рудокопы все еще непочатая почва. Я буду очень рад, если вы сходите со мной туда завтра в пять часов, посмотреть, как увеличилось население в последние годы.

-- Как! вы проповедуете? сказал Лайон, просияв.

-- Нет, я заходил в портерную.

Лайон взглянул на него с удивлением.

-- Я уверен, что вы говорите загадками, как Самсон. Из всего, что вы высказывали раньше, никак не следует, чтобы вы были из числа людей, пьянствующих по трактирам.

избирателей и для лучшого успеха становлюсь на уровень моих учеников. Моя аудитория - пивная лавочка. А с вами я пойду завтра с большим удовольствием.

-- Сделайте милость, сказал Лайон, пожимая руку странному гостю. Мы поймем друг друга лучше современем, я не сомневаюсь в этом.

-- Прощайте, мисс Лайон.

Эсфирь не сказала ни слова и чуть кивнула головой.

-- Странный человек, начал священник, ходя по комнате, когда Феликс ушел. В нем несомненна любовь ко всему честному и правдивому, но несомненно и то, что нечистая сила забралась в его душу самообольщением какой-то мечтательной, неслыханной добродетели. Так часто путешественника в степи ложные призраки воды и тени отвлекают в сторону от стези к настоящим, изведанным источникам. Но я надеюсь, что он преодолеет искушение. Я вижу в нем большую душевную силу, несмотря на некоторую распущенность речи, которую я постараюсь сдержать и исправить.

-- Чистит и делает часы, учит детей и надеется этим прокормить мать, потому что не находить возможным позволять ей жить продажей лекарств, в достоинство которых он не верит. Это далеко не дюжинная щекотливость.

-- Боже мой, сказала Эсфирь, я воображала, что он что-нибудь получше. - Она разочаровалась.

Феликс с своей стороны, идя домой, думал: Каким хитросплетением обстоятельств у этого чудака-богомола, считающого мир сенями с двумя дверьми в ад и с узенькой лестницей, но которой могут пробраться на небо только самые тоненькие люди, - какой дикой выходкой плоти и духа - явилась у него дочь, так непохожая на него самого? Вероятно глупый, неравный брак. Никогда не женюсь, хотя бы пришлось порабощать плоть сырой репой, чтоб не пришлось после оглядываться и говорить: у меня была когда-то высокая, прекрасная цель - я надеялся сохранить руки чистыми, душу непорочной, глядеть всегда правде в лицо, но-теперь извините, у меня жена и дети - я должен кланяться и улыбаться, не то они перемрут с голода... или - жена у меня красавица избалованная, надо ей мягко стлать, намазывать хлеб маслом пожирнее... Вот какая доля ожидает мужа м-сс Эсфири. С души воротит от таких самонадеянных, самодовольныл девченок, сующихся учить всех, тогда-как собственный их уровень нисколько не выше уровня ученой блохи. Желал бы я знать, есть ли в ней хоть капля совести и стыда?

Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница