Феликс Гольт, радикал.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Известие о том, что богатый наследник Тренсомов уже возвратился домой в ^гГрсби, дошло еще до кой-кого кому было больше причин интересоваться им, чем преподобному Руфусу Лайону. Благодаря этому, в три часа, дня два спустя, в ворота Тренсом-Корта въехала карета парой с лакеем и кучером в темно-коричневой ливрее с пунцовой опушкой. В карете сидел плотный, здоровый старик лет шестидесяти, с очень добродушным лицом, сложив руки на сучковатую палку, стоявшую между колен, и голубоглазая, полная, красивая дама средних лет - ворох атласа, кружев и изящных кисейных вышивок. В наружности их не было ничего особенно изящного или величественного, но большинству требианцев они казались единственными в своем роде. Еслиб вы посмотрели на них с козел, сидя рядом с Самсоном, он непременно сказал бы, приподняв шляпу, "сэр Максим и его леди!" считая лишним прибавлять фамилию.

-- Она, конечно, встретит нас очень холодно и надменно, говорила леди Дебарри, Она так долго была в загоне.

-- Да, бедняжка! сказал сэр Максим. А как она была хороша в молодости. Я помню ее на первом балу; мы все были готовы драться из-за чести протанцовать с ней. Я всегда любил ее с тех пор - я никогда не верил скандальным слухам о ней.

-- Если мы сойдемся с ней и будем видаться часто, сказала леди Дебарри, я вас попрошу воздерживаться от подобных намеков, сэр Максим. Я не желаю, чтобы Селина и Герриет слышали такия вещи.

-- Да я, милая моя, узнал об этом скандале только через вас и забыл бы о нем давно, еслиб вы сами не напоминали мне время от времени, возразил баронет, улыбаясь и открывая табакерку.

-- Такие неожиданные повороты фортуны иногда бывают очень опасны для натур впечатлительных, сказала леди Дебарри, не обращая внимания на эпиграмму мужа. Бедная леди Алиса Нетурет занемогла сериозной болезнью сердца вследствие неожиданного наплыва счастья - у нея умер дядя, помните. М-сс Тренсом следовало бы съездить в город и посоветоваться с доктором. Я вперед знаю, что он пропишет ей дигиталис: я очень часто угадываю рецепты. Но она всегда имела слабость воображать, что она знает медицину лучше других.

-- Да она женщина здоровая: посмотрите, как она стройна; она ездит на лошади, как двадцатилетняя девушка.

-- Она так худа, что на нее смотреть страшно.

-- Ба! она статна и подвижна; женщин ведь не с пуда продают.

-- Сделайте милость, не употребляйте таких выражений.

Сэр Максим засмеялся и показал крепкие белые зубы, что к нему чрезвычайно шло. Карета остановилась, и они скоро вошли в комнату, где сидела м-сс Тренсом за рукодельем. М-сс Тренсом непрменно всякий день занималась шитьем по канве; умиротворяющее воспроизведение стежков, ненужных ни для нея, ни для кого другого, было тогда рессурсом многих несчастных и порядочных женщин.

Она выслушала радушное приветствие гостей с безукоризненным достоинством, с полным самообладанием, только сделалась бледнее обыкновенного, а руки совсем похолодели. Дебарри еще ничего не знали о политических воззрениях Гарольда.

-- Ну-с, ваш юноша прилетел как-раз во время, сказал сэр Максим. Если он только за себя постоит, его можно будет запречь вместе с Филиппом и они вывезут ториев.

-- Чисто Промысл Божий возвращение его именно теперь, сказала леди Дебарри. Мне все думалось, что уж наверное что-нибудь устранит от Филиппа необходимость становиться на одну доску с Петром Гарстином.

-- Я называю друга моего Гарольда юношей, сказал сэр Максим, потому что помню его еще тогда, как только был снят портрет.

-- С тех пор прошло много времени, сказала м-сс Тренсом. Сын мой очень изменился.

В эту минуту в соседней библиотеке послышались шумные голоса. М-сс Тренсом делала вид, что не замечает этого шума, но бледное лицо её немного покраснело.

-- Да, да, по наружности конечно. Но он был славный малый - я всегда любил его. И еслиб кто-нибудь спросил меня, чего бы я желал для блага графства, я не мог бы придумать ничего лучше, как иметь молодого Тренсома соседом. Тренсомы и Дебарри всегда стояли рядом за правое дело в былое доброе время. Конечно он и теперь постоит за себя - он вероятно высказывался вам?

Необходимость ответа на этот затруднительный вопрос устранил усилившийся шум в библиотеке, и вдруг из-за драпировки показался старик Тренсом с веревкою на шее, разыгрывая роль очень жалкой клячи для маленького черномазого мальчугана лет трех, который подгонял его вперед громкими криками и повременам ударял палкой, с трудом приподнимая ее маленькой ручкой. В дверях старик остановился и посмотрел на гостей с неопределенной, кроткой улыбкой. Баронет пошел к нему навстречу. Немврод обнюхал колени своего старого господина, чтобы удостовериться, что он не ушибся, а маленький мальчик, заметив нечто новое и более любопытное, бросив веревку и вытаращил большие черные глаза на леди Дебарри.

-- Да, это сын моего сына.

-- Скажите пожалуйста! сказала леди Дебарри в искреннем удивлении, - а мы ничего не слыхали о его женитьбе. Сталобыть он привез вам и невестку?

-- Нет, сказала м-сс Тренсом холодно, она умерла.

-- О - о - о! сказала леди Дебарри тоном, в котором очень забавно смешивалось сожаление, удовольствие и недоумение. Как странно, то-есть, что мы ничего не слыхали о женитьбе м-ра Гарольда, но какой прелестный мальчик: поди ко мне, херувим!

Черные глаза продолжали неотводно смотреть в лицо леди Дебарри, и её любезное приглашение осталось втуне. Наконец, выставив голову вперед и надув губки, херувим с очевидным намерением издал звук: На - у - у - ум, повторив их несколько раз: очевидно в этом высказалось его мнение о леди Дебарри, но никто ничего не понял. Потом он отвернулся и принялся дергать и щипать старую собачонку, которая не замедлила его тяпнуть.

-- Полно, полно, Гарри; оставь Пуфа; он тебя укусит, сказала м-сс Тренсом, наклоняясь, чтобы выручить свою старую любимицу.

Гарри, в ответ на её слова, впился зубами в её руку и стиснул их из всей силы. К счастью, рукав защитил отчасти руку, но все-таки боль заставила м-сс Тренсом вскрикнуть. Сэр Максим вытолкал маленького негодяя за дверь библиотеки и запер ее.

-- Вам должно быть больно, сказала леди Дебарри с искренним участием. Какой дикарь! Пожалуйста обратите внимание на свою руку, милая моя, - советую вам сделать припарку, сейчас же, - не стесняйтесь нами.

-- Благодарю нас, это пустяки, сказала м-сс Тренсом, кусая губы и стараясь улыбнуться; и так пройдет. Удовольствие быть бабушкой, как видите. Мальчик не взлюбил меня; но для м-ра Тренсома он начал совершенно новую жизнь; они целые дни играют вместе.

-- Я все еще никак не могу освоиться с мыслью о Гарольде женатом, о Гарольде-отце. У меня в памяти он сохранился цветущим юношей, и я воображала его холостым.

-- Какой же я старик после этого! А на ком же он женат? Надеюсь, что мы скоро будем иметь удовольствие видеть м-сс Гарольд Тренсом?

Сэр Максим так сосредоточил внимание на старике Тренсоме, что не слышал предварительного разговора об этом.

-- Её больше нет в живых, вставила поспешно леди Дебарри; но теперь, любезный мой сэр Максим, нам нужно предоставиль м-сс Тренсом позаботиться о своей руке. Я уверена, что ей больно. Не говорите, милая моя, - мы скоро опять с вами увидимся - вы приедете с Гарольдом обедать к нам в четверг - скажите да, только да. Сэр Максим желает видеть его; и Филипп тоже.

-- Да, да, сказал сэр Максим, ему следует поскорей познакомиться с Филиппом. Скажите ему, что Филипп славный малый - один из лучших учеников Оксфорда. И ваш сын должен непременно баллотироваться вместе с ним на Ломшайр. Ведь вы говорили, что он намерен принять участие в выборах?

-- Я напишу и дам вам знать. Если Гарольд свободен в четверг, он конечно будет очень рад, сказала м-сс Тренсом, избегая вопроса.

-- Если не в четверг, то на следующий день - в первый свободный день.

Гости уехали, и м-сс Тренсом была даже рада дикой выходке внука, избавившей ее от дальнейших распросов насчет Гарольдовых политических воззрений. - Больше они никогда ко мне не приедут, сказала она себе, когда дверь за ними затворилась, и позвонила. Деннер.

-- Она бедняжка несчастлива, сэр Максим, сказала леди Дебарри по дороге домой. Что-нибудь есть в сыне, что ей не по-сердцу. Или у него характер неприятный, или она обиделась, что он скрыл от нея женитьбу, или она имеет основание стыдиться этого брака. Ведь ему теперь покрайней мере тридцать четыре года. Прожив так долго на Востоке, он может быть сделался человеком очень неприятным, а этот дикий мальчуган вовсе непохож на ребенка порядочной женщины.

-- Ба! милая, сказал сэр Максим, женщины вечно обращают внимание на такия мелочи. В настоящем положении края мы обязаны обращать исключительное внимание на общественное положение человека и на его политическия воззрения. Филипп и брат мой смотрят на дело именно так, а уж кому и знать дело, как не им двум. Мы должны смотреть на всякого члена нашей партии, как на общественное орудие, и употреблять его соответственно. Тренсомы всегда были представителями ториев, хотя в последние годы их влияние равнялось нулю. Возвращение этого молодого человека с огромным состоянием придаст семье новое значение и вес. Это чистая прибыль для графства; они с Филиппом тотчас же перетянут на правую сторону, - разумеется ему необходимы указания, так-как он давно не был в этом краю. Нам нужно только узнать, тори он или нет, намерен ли он отстаивать интересы своего сословия или не намерен. И я вас прошу сериозно, милая моя, отбросить все эти пустяки и стараться, как подобает женщине умной, быть центром людей правого дела.

Тут сэр Максим громко кашлянул, вынул табакерку и постучал об нее пальцем. Он высказал длинный. сериозный спич - упражнение, которому он предавался только в самых важных случаях, только в вопросах совести. И э тот очерк обязанностей тори был для него вопросом совести, хотя Дуффильская газета обличала сэра Дебарри в содействии ториям только из эгоизма и от безнравственной праздности, заверяя публику в том, что истинные друзья свободы и правого дела не замедлят взять верх надо всем этим политическим сбродом.

-- Надеюсь, сэр Максим, что вы не нашли ничего предосудительного в моем обращении с м-сс Тренсом?

интересов, потому что иначе я решительно не знаю, что с нами будет, - одному правительству низачто не справиться.... В этом вся философия и весь здравый смысл этого дела... Сэр Максим опять кашлянул и опять постучал о табакерку, думая, что еслиб он не был таким лентяем, он постоял бы за себя не хуже Филиппа.

Но тут карета, миновала хорошо одетого господина, который поклонился сэру Максиму и остановил кучера.

-- Извините меня, сэр Максим, сказал этот господин, стоя у дверец с непокрытой головой; но я только-что узнал очень интересную новость в Треби и думал, что и вам захочется услышать ее поскорей.

-- В чем же дело? Вероятно что-нибудь насчет Гарстена, или Клемента? сказал сэр Максим.

-- Нет; гораздо хуже. Новый кандидат из радикалов. Я случайно достал это в типографии от наборщика, сказал он, вынимая оттиск объявления из кармана. Объявления отпечатаны, но еще не пущены в ход.

-- Радикал, сказал сэр Максим, и голос его звучал презрением и недоверием. Он взял сложенный билль. - Откуда взялся еще такой дуралей? - Он непременно провалится.

-- Гарольд Тренсом] гаркнул сэр Максим, прочитав имя, выставленное в объявлении трехвершковыми буквами. - Я не верю этому - это обман - это пасквиль: как - как - да мы сейчас были у него в домеи Что же вы еще знаете? Говорите, сэр, говорите; не растягивайте слов, как мазурик-шарлатан, которому нужно заставить народ ротозейничать.

-- Сэр Максим, пожалуйста воздержитесь, сказала леди.

-- Кажется, что в этом не может быть никакого сомнения, сказал Христиан. - Достав билль, я встретил клерка Лабропа, и он мне рассказал всю историю со слов клерка Джермина. Трактир битком набит, народом: там комитет. Говорят, что Джермин катит как машина на всех парах, как всегда когда он сильно заинтересована! в деле, потому что иначе он невыносимо тянет.

-- Джермин? Ах, будь проклята эта двуликая бестия! Прикажите Митчемо ехать. Нечего здесь стоять да растабарывать, садитесь на козла. Дома по говорим еще.

-- Вот видите, сэр Максим, я была права, сказала жена баронета, - я предчувствовала, что он окажется неприятной личностью.

-- Какой вздор! Если вы предчувствовали так зачем же вы допустили, чтобы мы ехали сюда дурачиться?

-- Разве вы бы меня послушались? Но, разумеется, он не будет у нас обедать.

-- Обедать?Конечно нет. Я теперь вижу, что это за птица. Он сделался настоящей скотиной, пожив между магометанами, - в нем не осталось ни религии, ни нравственности. Он понятия не имеет об английской политике. Он теперь сунется носом, куда не следует; ему нос оторвут, и все-таки он ничего не узнает, только деньги напрасно потратит.

-- Он должно быть очень неприятный, тяжелый человек, сказала леди Дебарри. Теперь понятно, отчего мать его была так смущена. Невесело ей, должно быть, бедняжке.

-- Черт знает, как досадно, что мы не встретили Христиана, едучи туда! Но лучше теперь, чем позже. Христиан чрезвычайно ловкий, полезный малый; мне очень хотелось бы, чтобы Филь взял моего человека и отдал мне Христиана. Я бы сделал его дворецким; он наверное сократил бы расход.

Может быть сэр Максим не стал бы так горячо стоять за экономическия добродетели м-ра Христиана, еслиб он увидел этого джентльмена в тот же вечер в кругу других почетных служителей дома - обычных посетителей комнаты дворецкого. Но люди круга сэра Максима подобны тем допотопным животным, которым строй вещей осудил волочить такой громадный груз собственного своего тела, что они не могут обозреть его, и никогда в глаза не видывали своих хвостов: паразитам их это конечно с руки, и они сплошь и рядом как сыр в масле катаются, тогда как высокородным крокодилам, на которых они обитают, - весьма не по себе.

Малые Треби, от главной гостиной до дворницкой, походила размерами на деревню средней величины, и уж наверное в ней каждый вечер зажигалось более свечей, выпивалось более эля и вина и раздавалось больше смеха, чем даже во многих больших деревнях. В комнате у дворецкого шла шумная попойка, а к комнате управляющого играли в вист и волочились; в людской происходило то же самое, только в более скромных размерах; на половине кухарки, которая важничала гораздо больше самой леди и любила обвешивать свою засаленную персону огромным количеством золота и других драгоценностей, - давались изысканные олимпийские пиры; на конюшне шла большая игра, и кучер, может быть самый невинный член многолюдного состава дома, пил горькую чашу в величественном уединении седельного чулана. И все это потому, что сэр Максим, как говорили, был джентльменом как быть должно, не унижался до мелочных расчетов, чествовал главных слуг своих джентльменами, когда встречал их в парке, и только покряхтывал, просматривая в конце месяца счеты, готовый вынести всевозможные личные неприятности и неудобства, только чтобы не изменить стародавнему обиходу, поддержать исконное, наследственное учреждение и достойно выполнить свою обязанность в этой жизни - обязанность длиннохвостого крокодила - к которой Провидению*угодно было призвать его.

Фокусом блеска в Треби Минор в этот вечер была не столовая, где сэр Максим толковал за стаканом портера с братом своим достопочтенным Августом о неожиданном переходе одного из древнейших имен графства в неприятельский лагерь, - и не гостиная, где мисс Дебарри и мисс Селина, одинаково изящные но туалету и манерам, - томились над огромным томом Саусея. Нет; центром живой болтовни и веселого смеха была комната дворецкого, где Скальз, дворецкий и главный буфетчик, господин, очень заботившийся о своих сапогах, галстуках, бакенбардах и других аттрибутах джентльмена, подчивал водкой, коньяком и сигарами товарищей и гостей, которые, как истые Бритты, не стеснялись в различных предположениях о вероятном возвышении Гарольда Тренсома, успевшого уже приобрести громкую славу во всем околотке.

Главную роль в этом обществе играл, без сомнения, Христиан, хотя он сравнительно говорил весьма немного; но он занимал два стула, с грацией вскинув правую ногу на сиденье другого стула; он держал сигару и щеголял великолепным перстнем с такой изящной небрежностью, волосы его были зачесаны с таким вкусом, что опытный глаз сразу увидел бы, что наряду с ним, сам великий Скальз оказывался личностью второстепенной.

-- Отчего, сказал Краудер, старый почтенный фермер, с значительной арендной недоимкой, часто заходивший в комнату дворецкого потолковать о текущих делах, - отчего люди так скоро наживаются на Востоке - это право удивительно! Очень может быть, продолжал он, нерешительно поглядывая на Скальза, что у этого Тренсома капиталец тысяч во сто.

-- Сто тысяч, милый мой! Да сто тысяч плевое дело, сказал Скальз с презрением, весьма прискорбно отозвавшимся на скромном фермере.

-- И того нет! Да говорят вам, что сто тысяч фунтов сущие пустяки.

-- Ну, нет, кажется это - сумма значительная, сказал Краудер нерешительно.

Тут все расхохотались. Все присутствующие были гораздо просвещеннее и опытнее Краудера.

-- Полно вам морочить людей, Скальз, вступился Христиан. Лучше позвоните и прикажите подать лимонов. Мы сделаем пунш. Тогда у нас все сделаете, я понятнее, прибавил он, вставая и хлопнув мимоходом Скальза по плечу.

-- Я хотел сказать вам, Краудер, вот что. - Тут. Скальз поправил галстук, обдернул жилет самым джентльменским манером и прихлебнул из стакана. Он любил таким образом давать слушателям своим время поразмыслить.

-- Ну, говорите толком: я не прочь, чтоб меня поучили, заявил благоразумный Краудер.

-- Я хотел только сказать, что в крупной торговле капитал может обернуться почти также легко и скоро, как ловкий человек. Уж я знаю кой-что насчет этого, неправда ли, Брент?

-- Уж конечно знаете, - кому и знать как не вам, сказал садовник, к которому относилось обращение.

-- И не потому, чтобы у меня были какие-нибудь сделки с коммерческими домами. У меня такая душа, что я ищу кой-чего другого, помимо барышей. Но я не могу сказать, чтобы мне не доводилось иметь сношений кой с кем, кто был далеко не так чисть на руку, как я; и зная все это до тонкости, я нисколько не удивился бы, еслиб мне сказали, что у Тренсома пятьсот тысяч.

-- А как, сказал Краудер, ухватясь за возможность сойдти со скользкой почвы, - как Тренсомам кстати деньги! Уж были же они бедны за последние годы! Брат мой у них держит ферму, - так я кое-что знаю об этом.

-- У них нет даже вовсе никакого устройства, сказал Скальз презрительно. - Даже огороды заброшены. И кажется все по милости старшого сына. Все в карты спустил. Человек, всегда живший в первостатейных домах, может знать кое-что насчет этого.

-- Да ведь не игра их сгубила, сказал Краудер, самодовольно улыбаясь и чувствуя, что наступил его черед щегольнуть знанием. - Где вам, новичкам, знать, что здесь творилось лет двадцать или тридцать назад. Мне самому пятый десяток, а отец мой жил при отце сэра Максима. Желал бы я знать, есть ли кто другой на свете, хоть бы примерно из Лондона приехавший, кто бы мог порассказать мне об этом крае больше того, что я знаю.

-- Так что же, если не игра? спросил Скальз не без нетерпения. Я и не хвастаю, что знаю.

-- Суд - суд - вот что их доканало.

-- Да, да; и, кажется, мы все знаем, какой именно суд, сказал торопыга Скальз.

-- Последняя тяжба наделала всего больше шума, сколько мне известно, продолжал Краудер; но судили-то ее не здесь. Говорят, что дело шло о фальшивой присяге. Какой-то молодой человек выдавал себя за настоящого наследника... позвольте - не припомню хорошенько имени... двойное кажется. Он клялся, что он такой-то, а они клялись, что он совсем другой. Дело в том, что адвокат Джермин выиграл процесс, - говорят, что он съумел бы провести и вывести самого дьявола, - и молодого человека спустили по холодку за негодностью. Постойте - вспомнил - его звали Скаддон - Генри Скаддон.

Тут у Христиана выскользнул из рук лимон и шлепнулся в пуншевую чашу с плеском, обрызгав лица компании нектаром.

-- Ах, какой же я увалень! вскрикнул он, повидимому в совершенном отчаянии от неожиданной неловкости. - Продолжайте же рассказ, Краудер, - что же сталось с этим негодным Генри Скаддоном?

-- Да разеказывать-то больше нечего, сказал Краудер. - Его с тех пор не видели. Потолковали, как водится, помыли косточки и ему и кой-кому другому, - а я сидел да слушал; покойник отец только бывало головой трясет; и всегда, как только зайдет речь о м-сс Тренсом, он потряхивал головой и говаривал, что она прежде была пребедовая. Но, Господи, то было еще до Ватерлооской битвы, а я рассказывать не мастер; по-моему, все эти розсказни ни к чему путному не ведут; - вот еслиб кто-нибудь сказал мне средство от овечьих шелудей, я бы от души поблагодарил.

Тут Краудер погрузился снова в куренье, немного озадаченный тем, что сообщенное им сведение оказалось в сущности весьма неопределенным и незначительным.

следует, по-джентльменски, еслиб он не рехнудся на этом проклятом радикализме. Теперь он все одно что отпетый. Я слышал, как сэр Максим говорил за обедом, что его отлучат; а надеюсь, что это слово довольно сильное.

-- Что же это такое значит, Скальз? сказал Христиан, любивший помучить.

-- Это.... это судейский термин.... и значит, что радикал не джентльмен.

-- Может быть отчасти оттого, что он так скоро нажился в чужих краях, рискнул Краудер. - Немудрено, что он стал против отечества и своего края, - что вы на это скажете, Сирком?

Сирком был богатым мельником, вел значительные торговые обороты с господским домом и ублаготворял Скальза очень крупной скидкой с годовых счетов. Он был очень почтенным торговцем, но только в этом и в некоторых других отношениях безусловно подчинялся местным обычаям; потому что, говаривал он, в важных, богатых домах должны быть важные и богатые дворецкие. Он отвечал другу своему Краудеру нравоучительным тоном:

-- Ничего не скажу. Прежде чем везти слова на базар, следует посмотреть на них попристальнее и решить, стоят ли они того. Ведь земля одно, а торговля другое, - а у меня дела и с тем и с другим. Я плыву по течению.

качеству вашей муки.

-- Одно из правил радикалов! повторил Сирком в сердцах. Желал бы я знать, чем вы можете это доказать. Я это слыхал еще от деда своего.

-- Если угодно, сию минуту докажу, сказал проворный Христиан. Реформа вызвана желанием большинства, то-есть черни, как вам не безъизвестно; а все благоразумное, рсе порядочное население края, составляющее меньшинство, боится через-чур поспешного хода реформы. Таким образом течение тянет на сторону реформы и радикализма; и если вы, Сирком, плывете по течению, вы реформист и радикалъ^ мука ваша никуда не годится, и Скальз ее забракует.

Все расхохотались. Шпилька Скадьзу очень понравилась всем, кроме мельника и дворецкого. Дворецкий обдернул жилет, тяжело вздохнул и тревожно обвел всех глазами. Остроты Христиана вообще казались ему очень глупыми и пошлыми.

-- Какой вы однако зубастый, Христиан, сказал садовник. Вы ей-ей ни перед кем не остановитесь.

-- Да, да, сказал Скальз; я сам не дурак, и мог бы Отпарировать хоть какой удар, еслиб захотел, но я не хочу, чтоб про меня говорили, что я ни перед чем не остановлюсь, У меня тоже есть свои правила.

-- Это мы все знаем, сказал Христиан, разливая пунш. Что было бы с правдой без Скальза!

Смех на этот раз не был таким единодушным. Выходка Христиана показалась немножко сатанинской.

-- Шутка шутке рознь, господа, да ведь наконец и шутке есть предел, сказал дворецкий, окончательно выходя из себя; - уж кажется довольно пошутили моим именем, но уж если зашла речь об именах, то я с своей стороны тоже могу рассказать кой о ком, кто теперь называют себя христианами, а прежде были совсем другими.

-- Да, уж это в самом деле перешло за пределы шутки. Я не арлекин, чтобы вертеться все только на одних шутках. Предоставляю это другим христианам, которые ни перед чем не останавливаются, прошли через огонь и воду и медные трубы, пришли не-весть откуда и стараются втереться в доверие господ к ущербу своей братии.

В гневной речи Скальза было что-то недосказанное - какое-то главное звено, известное только ему одному, как бывает часто в запальчивых, личных стычках. Все общество было в каком-то возбужденном состоянии. Все ждали чего-то, что стоило узнать, на что стоило посмотреть. При общем упадке всех других британских спортов, ссора между джентльменами считалась весьма интересным, затрогивающим зрелищем, и хотя никто не решился бы открыто возстать против Скальза, но никто не стал бы и жалеть, еслиб ему пришлось потерпеть поражение. Но Христиан был невозмутим. Он вынул платок и обтер себе бережно губы. После недолгого молчания, он заговорил совершенно спокойно:

-- Я вовсе не хочу ссориться с вами, Скальз. - Такие разговоры не могут быть полезны никому из нас. У вас вот бросается кровь в лицо - а вы склонны к апоплексии. И ведь это сверх того крайне неприятно в обществе. Вы лучше разскажите какую-нибудь побасенку обо мне у меня за спиною - это и вас не так взволнует, и мне причинит больше вреда. Предоставляю вас этому удовольствию; а я пойду поиграю в вист с дамами.

Когда дверь затворилась за Христианом, Скальз долго не мог выговорить ни слова от досады. Все были в крайнем смущении.

-- Он был курьером, сказал садовник. Это - тертый калач. И кажется, судя потому, что я слышал - он иногда говорит со мною откровенно, - у него в прошлом было не мало передряг.

-- Ну, и немудрено, что у него такой медный лоб, сказал Краудер.

-- Он просто-на-просто нахал, сказал Сирком, тоже sotto voce своему соседу Фольмору, фельдшеру. Он наскакивает на вас с разных сторон, так что вы не знаете, откуда ждать нападения.

-- Я знаю только то, что он собаку съел на картах, сказал Фольмор. Мне бы хотелось уметь так играть в экарте, как он; любо право смотреть на него; он вам обчистит карман так скоро, что вы и сморкнуть не успеете.

Разговор таким образом распался на tête-a-tête, и вечер окончательно не удался. Однако пунш был выпит, все счеты подведены к общему удовольствию, и несмотря на реформистское веяние современности, хозяйство сэра Максима Дебарри опять пошло по старинной британской, заповеданной дедами, тропе, как по маслу.