Феликс Гольт, радикал.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава VIII. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

Словоохотливая Молва в интересах искуства изображается молодой, крылатой красавицей в развевающемся одеянии, парящей над головами людей и возвещающей животрепещущия новости в грациозно-изогнутую трубу; в действительности же она очень старая дева, с морщинистым, безобразным лицом, трясущаяся обыкновенно у камельков, за спинкой кресел, и нашептывающая всякия каверзы праздному люду, который потом спешит разблаговестить их на всех перекрестках; все остальное дело., приписываемое ей, совершается обыкновенным ходом тех страстей, от которых люди отмаливаются на ектениях, и при помощи той безпредельной тупости, против которой у нас до сих пор нет еще установленной формулы молитвы.

И в этом случае старушенка-молва шепнула. Скальзу только, что у Тренсома хорошее состояние, а уж личное его стремление розыграть видную роль в разговоре, вместе с его глубоким убеждением в своих обширных познаниях и безукоризненно верном суждении, побудили его определить пятью-стами тысячами наименьший размер состояния, приобретенного коммерческой деятельностью Гарольда Тренсома. И опять таки, когда Сиркому довелось упомянуть о пяти-стах тысячах, как о факте всем известном, это превращение дворецкого во "всех" слух о богатстве Гарольда Тренсома расходился и разростался, прибавляя его мнениям много блеска в глазах либералов и побуждая даже людей противоположной партии соглашаться с тем, что это увеличивало его шансы на выборы в члены от северного Ломшайра. Какой-то мудрый мыслитель заметил, что собственность - своего рода балласт; раз признав дельность этой метафоры, все согласилась с тем, что человек вовсе неспособен плавать в море политики без значительного запаса такого балласта.

Между тем состояние, возроставшее в воображении общества, значительно сократилось в представлении самого владетеля. Оно в сущности простиралось не далее полутораста тысяч, на которые приходилось выкупить нетолько огромную закладную, но еще положить значительную долю капитала на возобновление построек по всему имению, проложить дренаж в широких размерах и сделать кой-какие снисхождения прежним фермерам, что могло бы отсрочить необходимость передавать фермы в другия руки во время такого общого упадка земледельческой деятельности. Арендуемые фермы были в руках людей, бедневших год от году, постепенно запускавших земли и изнемогавших под недоимками. Хозяева, в старых шляпенках и толстых куртках домашняго изделия, казались невыразима жалкими, несчастными, наряду с нищими работниками. Многие из них никак не могли сообразить, что на основании теории ренты землю необходимо бросить, если она не дает барыша покрайней-мере равного обыкновенной норме процента; так что они продолжали обработывать не вследствие титанического духа оппозиции, но собственно по незнанию дела. Они часто говаривали, меланхолично почесывая в затылке, что решительно не знают, куда им деться, и что едва ли было бы лучше уехать из насиженного гнезда, взвалив на воз всю домашнюю утварь, жену, пятерых детей и убогую дворпяшку.

Гарольд Тренсом сообразил все это очень скоро и заметил сверх того, что кроме непосредственной окрестности дома - строевой лес был непощадно сгублен. Старые деревья были почти все срублены, и молодые посевы оказывались весьма неудовлетворительными. Он внимательно разсмотрел и сравнил различные счеты, представленные ему матерью, Джермином и Банксом, прикащиком; но куда делись огромные суммы, вырученные за срубленный лес, было покрыто подозрительным мраком неизвестности. Он заметил, что ферма самого Джермина была в безукоризненно примерном порядке, что на его земле было много новых построек на очень широкую ногу, и что на нем числилась громадная недоимка. М-сс Тренсом заметила на это, что Джермин перевел на себя значительную долю долга, а что вместо ренты он выплачивал известную долю процентов, Гарольд только сказал своим небрежным но решительным тоном: "Ох, черт бы побрал этого Джермина. Мне кажется, что еслибы Дурфи не умер и не опростал места для меня, Джермин кончил бы тем, что перебрался бы сюда на житье, а вас бы перевел в дворницкую отворять ворота для его кареты. Но я с ним расквитаюсь - за все, с течением времени. Я не хочу ничем быть ему обязанным - ни даже проклятием".

М-сс Тренсом ничего больше не возражала. А Гарольд не хотел входить в большие подробности при матери. Несомненно, что она очень деятельно хозяйничала - безпрестанно объезжала именье, была завалена счетами, была главным прикащиком незанятых ферм, и, несмотря на то, допустила дело до такого упадка. Он объяснял это вообще неуменьем женщин справляться с мужскими делами. Он больше не хотел ничего говорить, чтобы не огорчать ее. Он только твердо решился дать ей почувствовать, как можно вежливее, чтобы она ни во что не вмешивалась.

заметила, что в имении, обремененном таким огромным долгом, легче выносить ежегодную утрату в недоимках, чем расход и пожертвования, каких неизбежно потребовало бы возобновление ферм.

-- Я право расчитывала, Гарольд, заключила она не без горечи. Тебе только сгоряча кажется, что легко и просто иметь дело с фермерами; но я уверена, что когда ты поживешь между ними, ты убедишься, ты увидишь, что это совсем не так легко, как кажется. Посмотри хоть на именье сэр Максима: ты увидишь почти то же самое. Времена были страшно тяжелые, и старые семьи держались старых фермеров. Но может-быть это торизм.

голоса. А ведь сплошь и рядом нас обрывает какая-нибудь одна голова. Но, прибавил Гарольд, улыбаясь и подавая ей упавший моток шерсти, - женщина может быть и тори, если она так грациозна и красива, как вы. Я способен был бы возненавидеть женщину, которая вздумала бы разделять мои воззрения и вмешиваться в мои дела. Я, как вам известно, житель Востока. Так как же вы решите, мамашечка: эту комнату меблировать розовым? Мне кажется, что розовый цвет очень пойдет в вашим блестящим, седым волосам.

Гарольд находил весьма естественным, что мать его была в некотором подчинении у Джермина, вследствие запутанности семейных дел. Всем женщинам, и вообще людям слабым, безхарактерным, свойственно думать, что раз сложившияся обстоятельства изменить невозможно, и что ссора с человеком, наведывающим домашними делами, нечто весьма сериозное, рискованное. Сам он действовал весьма осторожно. Он на многое закрывал глаза в настоящем, боясь дать личной антипатии, сказывавшейся в нем к Джермину, и вообще органической наклонности к раздражительности, перевес над хладнокровным и прозорливым намерением не ссориться до поры до времени с человеком, который может быть полезен. Гарольд не простил бы себе низачто посягательства на собственные свои виды. А главной целью его теперь было попасть в парламент, представителем либеральной партии, и вообще сделаться человеком веским, значительным в северном Ломшайре.

Каким образом Гарольд Тренсом сделался либералом, вопреки всем фамильным преданиям, - вопрос, над которым он никогда не ломал себе головы. Газеты взялись объяснить это, всякая по-своему. Северный Ломшайрский Herald созерцал с прискорбием и с отвращением, понятным каждому, движимому здравыми британскими чувствованиями, - образец отступничества в лице имени, искони веков неразрывно связанного с принципами "правого" дела и с блюдением исконных постановлений церкви и государства; и видел в этом новое доказательство того, что люди, проведшие большую часть жизни за пределами своего отечества, обыкновенно заражаются нетолько преступным охлаждением к протестантству, мало того: к самой религии, - вольнодумством, близко граничащим с атеизмом, - но и легкомыслием, побуждающим их относиться слегка к таким учреждениям, которые способствовали возведению Великобритании на степень первоклассной державы. Такие люди, зараженные иноземными обычаями, упоенные тщеславием, стремящиеся к преходящей власти путем популярности, безстрашные, ни перед чем не останавливающиеся, вследствие крайняго безверия, либералы, вследствие отступничества от всего английского, готовы не оставить камня на камне в национальном здании, готовы разом разрушить все великое, созданное веками. Дуффильдский Watchman видел с другой стороны в этом явлении признак освобождения от пут предразсудка, - положительную гарантию интеллектуального превосходства, соединенного с благородным сочувствием к требованиям ближних, вспыхнувшим внезапно в отдельной, более других развитой личности, съумевшеЙ силой воли сбросить с себя смешную, устаревшую шелуху наследственных предразсудков и сословных интересов.

живописал торийский Herald, ни интеллектуальным исполином, каким его изобразила либеральная фантазия Watchman'а. Двадцать лет назад, он был блестящим, деятельным, добрейшим юношей, с возвышенными стремлениями; он с восторгом мечтал об успехах и власти; но скоро убедился в невозможности таких стремлений, и сделался печальным и раздражительным. Он играл только в те игры, в которые был мастер играть, и обыкновенно выигрывал; всех остальных игр он избегал, и считал их незаслуживающими внимания. Дома и в Итоне он сидел бок-о-бок с олухом Дурфи, которого от души презирал; и очень скоро сообразил, что так-как этот Еалибон в миниатюре старше его, то ему придется составить себе состояние трудом. Это было досадно; и вообще свет казался весьма непривлекательным, особенно в Итоне, где но многим причинам Гарольд играл весьма незавидную роль. Он не шалел, что не хватило денег отправить его в Оксфорд; он не видел в Оксфорде ничего особенно привлекательного; вообще во время своей коротенькой жизни он был обставлен многими условиями, в которых положительно не видел ничего хорошого, а уважать их потому только, что другие считают их хорошими, он вовсе не был способен по своим личным свойствам. Он уехал из дому очень охотно и весело, хотя, кажется, любил мать, и уж положительно любил Тренсом-Корт и реку, в которой удил рыбу по целым часам. Но выезжая из-под ворот, он сказал себе: "Я разбогатею так или иначе, и у меня будет собственное свое имение, в котором я буду делать все, что захочу". Это положительное прицеливание во что-нибудь нелегкое, но возможное, обрисовывало направление, в котором Гарольдова натура была сильна: у него была энергичная воля, огромный запас деятельности, самоуверенность, быстрота соображения и весьма малая доза воображения, что в общей сложности составляет так называемый практический ум: С тех пор характер его созрел в различных испытаниях, обогатился познаниями. Но и зрелый муж, также как мальчик, не был обширным сочинением с пространными коментариями. Годы развили в нем оппозиционый дух, ограждавший личную его независимость, без унижения до той черты, за которой власть является лишенною всякой торжественности и всякого обаяния. И эта склонность помогла его сметливости со: между этими двумя направлениями. Грань эту нельзя было бы определить точной теорией: она бежала неправильным зигзагом привычек и взглядов, усвоенных с детства. Решимость, которой он всегда остался верен - сделаться современем англичанином в полном значении слова, сохранила в нем привычку соображать все свои действия, все свои воззрения с английской политикой и с английским общественным строем. Он намеревался стоять за всякую реформу, вызванную экономическими условиями страны, и от души презирал людей с гербами на каретах, но с через-чур ничтожным запасом мозгов для того, чтобы сообразить, как следует держать себя в известных случаях. Он относился с полным уважениям к людям без гербов, но с большим влиянием, приобретенным энергическим содействием тому, что представлялось высшим благом для страны и было твердым, заветным желанием большинства. Он сам мог и хотел быть таким человеком.

В действительности же Гарольд Тренсом был умный, добродушный, честный эгоист, не особенно основательный, но без малейшей фальши; гордый, но гордостью, вылившеюся скорее в индивидуальную, чем в наследственную фомру; без всяких мудрствований, без всякой сентиментальности; склонный к чувственным наслаждениям, но чуждый всякого порока, и, как человек здоровый, умный, неиспорченный, строго придерживался условной нравственности, возведенной общественным произволом в силу закона. Характер, повидимому ничем не замечательный и не заслуживающий особенного внимания. Местность, начерченная нами на карте, кажется не броской, незначительной, но она тем не менее составляла очень хорошенькое поместье, в котором было где и прогуляться и поселиться на просторе. Еслиб Гарольд Тренсом был вашим знакомым, и вы смотрели на его качества сквозь призму его приятной внешности, ясной улыбки и привлекательной развязности, всегда нераздельной с чувственностью - сквозь призму многих случайностей, в которых он сделался вам полезным или приятным, - вы бы назвали его славным малым, очень приятным гостем, добрым товарищем или братом. Захотели ли бы все матери иметь его сыном, - это другой вопрос.

Матери сплошь и рядом гораздо больше думают о себе, чем о своих детях, и когда дети переростут их и уйдут от них в школу или в жизнь, у них остаются огромные пробелы времени, которые оне наполняют не молитвами за своих детей, не перечитыванием старых писем, не благословлением тех, кто сменил их в ближайших заботах об их кровных. М-сс Тренсом была не из числа кротких, любящих и тихо льющих слезы женщин. Она, как большинство молодых матерей, воображала, что с рождением хорошого мальчика, чаша счастия её наполнится; но потом она прожила так долго в разлуке с этим мальчиком, что оказалась наконец лицом к лицу с сыном, которого побаивалась, к которому не знала, как подойдти. А между тем Гарольд был добрым сыном: он целовал у матери руку, предоставил ей выбирать все, что ей больше нравилось для дома и для сада, спрашивал, каких лошадей хочется ей приобрести для новой кареты, и сильно заботился о том, чтобы она была самой блестящей и самой представительной особой всего околотка. Она тяготилась всем этим: это не удовлетворяло ее; однако, еслиб этому надлежало прекратиться и уступить место другому, - она была слишком неуверена в чувствах Гарольда, для того чтобы представить себе ясно, чем могло быть это другое. Тончайшия нити, невидимые для глаза, искусно продернутые сквозь чувствительную кожу, так что малейшее передвижение их, малейшее поползновение порвать их причинило бы страшное мучение, - могут быть иногда хуже, тяжеле цепей. М-сс Тренсом чувствовала на. себе такия роковые нити, и горечь безвыходного рабства тесно связывалась с роскошным комфортом дома, водворенным Гарольдом с магической быстротой. Ни одно из её ожиданий не сбылось. Еслиб Гарольд выказывал хоть малейшее желание видеть ее у себя в комнате - еслиб он в самом деле дорожил её мнением - еслиб он был тем, чем ей хотелось видеть его в глазах людей её кружка, - еслиб все прошлое можно было разсеять, уничтожить без всякого следа, - она была бы рада, даже счастлива; но теперь она стала вспоминать с сожалением о тех днях, когда она сиживала одинока в старом кресле и все ожидала, все мечтала о чем-то, что должно было случиться. Однако все это далеко и глубоко таилось у нея на сердце и вырывалось только изредка коротеньким горьким восклицанием или глубоким вздохом, и то наедине с Деннер. Она казалась совершенно счастливой, расхаживая по дому и по саду и наблюдая за переделками и перестройками. Раз, однако, когда она была в парке, тоже для того чтобы взглянуть на какие-то производившияся там работы, подвернулась личность, которой она высказала косвенным образом долю своей внутренней тревоги.

Она стояла на широкой, песчаной дорожке; длинные вечерния тени лежали вдоль травы; освещение казалось особенно блестящим, вследствие множества зарумяненных и позолоченных дерев. Садовники проворно работали; вновь взрытая почва издавала приятный, сильный аромат; маленький Гарри вертелся с Невмродом около старого Тренсома, покоившагося в низеньком садовом кресле. Сцена была изящной картиной английского семейного быта, и красивая, величественная, седая женщина на первом плане - заслуживала особенного внимания и удивления. Только артист нашел бы необходимым повернуть лицо её к мужу и к маленькому внуку и придать ей старчески мягкое и доброе выражение. Но лицо м-сс Тренсом было повернуто в сторону, и потому она только слышала приближающиеся шаги и не могла отгадать, кто подходил; шаги были не так быстры, как обыкновенно ходил сын её, и кроме того Гарольд уехал в Дуффидьд. То был Джермин.