Феликс Гольт, радикал.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава IX. (старая орфография)

ГЛАВА IX.

Матью Джермин подошел к м-сс Тренсом, снял шляпу и улыбнулся. Она не улыбнулась, но сказала:

-- Вы знаете, что Гарольда нет дома?

-- Да; я зашел повидаться с вами собственно, спросить, нет ли каких приказаний. Мне не удалось беседовать с вами, с тех пор как он возвратился,

-- Так пойдемте в рощу.

Они повернули и пошли рядом. Джермин все еще без шляпы, держа ее за спиной. Воздух был так мягок и приятен, что у м-сс Тренсом тоже не было на голове ничего, кроме вуаля.

Они шли довольно долго молча, пока не скрылись из виду, под высокими деревьями, беззвучно ступая по оставшейся листве. Джермину смертельно хотелось узнать, не высказалось ли в чем-нибудь мнение Гарольда о нем, я мнение далеко не лестное, как ему думалось. У Джермина сердце было от природы не каменное: в двадцать пять лет он сочинял стихи и был влюблен по уши в черноглазую красавицу, явное расположение которой весьма льстило его самолюбию; но человек семейный, с взрослыми детьми, человек в известном положении и заваленный весьма сложным и ответственным делом, неизбежно дорожит мнением о себе, и особенно мнением людей более или менее влиятельных.

-- Гарольд замечательно умен, начал он наконец, так-как м-сс Тренсом упорно молчала. - Если он попадет в парламент, он непременно составит себе имя. У него удивительно верный, меткий взгляд на вещи.

-- В этом нет ничего утешительного для меня, скала м-сс Тренсом. В этот день она больше чем когда-либо сознавала, как горько, как неприятно отзывалось на ней присутствие Джермина. Она впрочем тщательно подавляла в себе горечь и досаду: - подавляла потому, что не могла допустить, чтобы унижение, сознаваемое ею в глубине души, могло когда-либо отразиться, сказаться в каком-нибудь её слове или взгляде. Целые годы между ними не было ничего сказано; она молчала, потому что помнила; он молчал, потому что все больше и больше забывал.

-- Надеюсь, что он не манкирует против вас ни в каком отношении? Я знаю, что его убеждения вам не по сердцу; но я надеюсь, что во всем остальном он высказывает расположение и намерение быть добрым сыном.

-- О, разумеется - добрым настолько, сколько мужчины находят возможным быть добрыми в отношении женщин: покупать им мягкую мебель и экипажи, предоставлять им наслаждаться всеми благами жизни под гнетом пренебрежения и презрения. Я не имею над ним никакой власти, заметьте - никакой.

Джермин повернулся, чтобы посмотреть м-сс Тренсом в лицо: давно она не говорила с ним так открыто сознаваясь в безсилии.

-- Он высказал что-нибудь неприятное относительно вашего заведывания делами?

решению, перешедшему в привычку, - не затевать с этим человеком никаких споров - никогда не высказывать ему, что она про него думает, за кого она его считает. Она сохранила в целости и женскую гордость - и женскую чуткую чувствительность: она вовсю свою жизнь сохранила девичью потребность в рыцарском поклонении, в безусловном, почтении. И потому опять замолчала.

Джермину было скучно - и ничего больше. В его уме не было решительно ничего, соответствовавшого тонким, нитям чувствительности и впечатлительности м-сс Тренсом. Он не был глуп; но он всегда попадал в просак, когда хотел быть деликатным или великодушным;, он постоянно воображал, что можно успокоивать других людей, восхваляя себя самого. Нравственная вульгарность заразила его как бы наследственным запахом. Он и теперь попал в просак.

-- Милая моя м-сс Тренсом, сказал он мягким, ласковым тоном, - вы взволнованы, вы как будто гневаетесь на меня. А между тем если вы посмотрите на дела хладнокровно, вы увидите, что вам пожаловаться не на что, если только вы не найдете возможным жаловаться на неизбежное течение обстоятельств. Я всегда старался предупреждать и исполнять ваши желания, в дни счастия и несчастия. И теперь я всей душей готов сделать вам все угодное, если это только возможно.

Всякая фраза резала ее ножем в сердце. Ласка и ухаживание некоторых людей более раздражают, более унижают, чем иные насмешки; но несчастная женщина, поставившая себя в некоторую зависимость от человека, ниже себя по чувствам, должна выносить такое унижение, во избежание чего-нибудь худшого. Грубая доброта во всяком случае лучше грубого гнева, и во всех человеческих спорах натуры тупые, ограниченные, грубые всегда берут верх именно вследствие своей тупости и грубости. М-ес Тренсом сознавала в глубине души, что отношения, сковавшия её уста пред образом действий Джермина, в деловом отношении, подали ему повод воображать, что он может расчитывать на безнаказанность во всех других обстоятельствах. Она очень хорошо помнила, что ей пришлось вынести вследствие его недобросовестного эгоизма. А теперь возвращение Гарольда, богатого, проницательного, деятельного, с очевидным стремлением к преобладанию, к господству, поставило их обоих лицом к лицу с затруднением, слагавшимся годами неизвестности и неуверенности в исходе. В таком положении, со страшной тайной угрозой над головой - тайной, известной Джермину и в которой он был главным участником, - она готова была поразить его негодованием, уничтожить его словами, вполне соответствовавшими его действиям, и тем более готова, что он говорил с нахальной, фамильярной любезностью, не понимая, что было у ней на сердце. Но как только в глубине души её возникали слова: "Вы довели меня до этого", ей слышался немедленно ответ: "Вы сами довели себя до этого." А она низачто на свете не согласилась бы выслушать такого ответа от кого бы то ни было. Что же она сделала? Чрез несколько минут молчания, она как-то странно успокоилась и сказала тихим, почти дрожащим голосом:

-- Дайте мне руку.

Он подал ее немедленно, надев шляпу и удивляясь. М-сс Тренсом не ходила с ним под руку уже более двадцати лет.

-- Я попрошу вас только об одном. Дайте мне слово.

-- Дайте мне слово, что вы не станете спорит с Гарольдом.

-- Вам не безъизвестно, что я не могу желать с ним ссориться.

-- Но дайте клятву, и не переступайте её ни в каком случае. Выносите от него все, но только не ссорьтесь с ним.

-- Разве можно дать клятву не ссориться! сказал Джермин, немножко разсердившись на требование выносить безответно все резкости Гарольда. - Все зависит от обстоятельств, от настроения минуты. Я ни в каком случае не возьмусь выносить все.

Когда она высвободила руку, Джермин сунул обе свои руки в карманы и, пожимая плечами, сказал:

-- Я буду обращаться с ним также, как он со мной.

Джермин повернулся своей дикой стороной - и мягкости, любезностей как не бывало. Это-то и пугало всегда м-сс Тренсом: возможность наглости, нахальства в человеке, близком ей в качестве старого и полезного слуги, клеймо которого тайно тяготело на ней. Она была также безсильна, безвластна над ним, как над сыном.

Гордая, властолюбивая женщина, не смела произнести ни одного слова. Оба они молчали, выходя с тенистой тропинки на солнце. У обоих в головах вертелось незрелое, смутное желание - чтобы Гарольд Тренсом не рождался на свет.

устроится гораздо лучше, чем вам кажется. Убедите себя только в том, прибавил он, улыбаясь ей, что для человека в его положении лучше быть в парламенте на дурном счету, чем вовсе не быть.

-- Нет, сказала на это м-сс Тренсом. Я слишком стара, чтобы переучиваться называть горькое сладким и сладкое горьким. Но мои личные мысли или чувствования к вопросу не относятся. Я стала также безполезна, как старомодное украшение камина.

И таким образом они разошлись, в той же изящной обстановке, в которой встретились. М-сс Тренсом стало страшно: все вокруг нея, прежде горячее и блестящее, подернулось белым, седым пеплом, и солнечные лучи только еще ярче, еще рельефнее выставляли это запустение.

Джермин по дороге домой думал о возможности столкновений между ним и Тренсомом, - столкновений, которые к добру не приведут, потребуют от него денежных пожертвований и, может быть, даже доведут до скандала, что, в свою очередь, тоже повлечет к денежному ущербу. Человек по шестому десятку, женатый, в связях со всей Дуффильдской знатью, с целой семьей взрослых дочерей, с домом на большую ногу и с обширной деловою практикой, непременно больше заботится о сохранности и неприкосновенности всех этих солидных благ, чем об идеях и чувствах. Различные, несчастные стечения обстоятельств поставили Джермина в неприятное, неудобное положение именно теперь; нельзя было бы особенно винить его, как ему казалось; еслиб дело шло не на такую спешку, все бы могло уладиться к общему удовольствию. Он низачто не допустил бы никого обвинить себя в причинении намеренного ущерба кому бы то ни было; он был готов на всякия удовлетворения, на всякия уступки, еслиб только его попросили как следует. Только конечно лучше было бы, еслиб ничего не просили, ничего не требовали.

Одному немецкому поэту вверили особенно вкусную колбасу для передачи приятелю в Париже. Во время путешествия, он понюхал ее; ему захотелось попробовать; он откусил кусочек, потом другой и еще другой, увлекаясь последовательными моментами соблазна, пока наконец от колбасы остался один хвостик. Преступление было не преднамеренное. Поэт любил правду и честность, но любил тоже и колбасы; а дело-то вышло прескверное.

в судебной сфере и в ежедневной жизни, чего бы он, с абстрактной точки зрения, первый не преминул осудить; и в самом деле он был совершенно чужд искушению абстрактному. В этом-то и заключалось неудобство; он согрешил ради частных, конкретных видов и это вело прямым путем к частным, конкретным последствиям.

По он был человек решительный. Раз избрав путь, по своему крайнему разумению наилучший, - он шел прямо к цели. Выборы должны состояться, и непременно так, как ему хочется: это непременно отразится благоприятно на Гарольде, даст ему определенное занятие и предоставит ему самому больше времени приготовиться к какому бы то ни было кризису.

Он казался чрезвычайно в духе в этот вечер. Было рождение его старшей дочери, и молодеж затеяла танцы. Папа был восхитителен - протанцовал кадриль - рассказывал анекдоты за ужином и припоминал остроумные цитаты из своих прежних чтений: если цитата была латинская, он считал непременным долгом переводить и истолковывать ее дамам; так что одна глухая гостья из Дуффильда не отводила рожка от уха, чтобы не пропустить ни одного слова из разглагольствований Джермина, и очень сожалела, что не взяла с собой племянницы: она молода, и все бы запомнила.

Однако съезд был гораздо меньше обыкновенного. Многие из требианцев отреклись от Джермина, когда узнали, что он стал на сторону радикала.