Феликс Гольт, радикал.
Глава XI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава XI. (старая орфография)

ГЛАВА XI.

Феликс пошел в Спрокстон в воскресенье после. обеда. Ему нравилась прогулка в эту отдаленную деревушку; он отправлялся в нее для сокращения пути через угол парка сэра Максима Дебарри, потом через общий выгон, перерезанный местами красными бороздами, посреди темных масс дикого терна, а остальной путь вдоль канала, где воскресная тишина как будто отдыхала на прибрежных лугах и пастбищах и изредка прерывалась появлением лошади на бечевнике, барки, медленно двигавшейся позади её с тонкой струйкой синяго дыма, выходящей из жестяной трубы. Феликс вынес из детства впечатление, что дни на барке все похожи на воскресенье; но лошадь, еслиб ей высказать это предположение, вероятно предпочла бы более иудейскую строгость к. буксированию барок или, покрайней мере, чтобы по воскресеньям бичеву тянули ослы, как существа более низкой породы.

Канал этот был только ветвью большой реки и терялся в угольных копях, где Феликс, миновав паутину черных плоских рельсов, скоро достиг своей цели - публичного Спрокстонского учреждения, известнагочастым, постоянным посетителям под фамильярным названием Головача, а менее частым под именем Сахарной Головы или Новых Копей; Новыми Копями называли новый и более людный шинок Спрокстонской деревни. Другой центр, известный под названием Старых. Копей, тоже имел свою "публику но он отчасти смахивал на покинутую, запущенную столицу; а общество, собиравшиеся в Синей Корове, было самого низшого разряда - равного конечно по отношению к основным, фундаментальным аттрибутам человечества, как например желанию пить пиво, но не равным по возможности платить за него.

Когда Феликс подошел, знаменитый Чеб стоял у дверей. Чеб был замечательным трактирщиком; отнюдь не пошлым, красным, толстым, веселым и шутливым трактирщиком. Он был худ и бледен и никогда, как говорили его постоянные посетители, не увлекался крепкими напитками. Как в мнении солдат жизнь знаменитого генерала заколдована, так Чеб, по мнению членов клуба "Взаимной Выгоды", был одарен сверхъестественным воздержанием, таким строгим блюдением своих интересов, которое противостояло всем наркотическим средствам. Даже сны его, по собственным его показаниям, отличались методичностью, свойственной немногим и в бодрствующем состоянии. Фараоновы сны, говорил он, перед ними ничто; и выходя таким образом из обыденного уровня снов, они имели особенный успех по воскресеньям вечером, когда выслушивавшие их рудокопы, начисто вымытые и в праздничных платьях, покачивали головами с тем наивным удивлением, с которым всегда слушают что-нибудь таинственное и необъяснимое. Причины, побудившия Чаба сделаться хозяином Сахарной Головы, основывались на самом строгом расчете. Он был человек с очень деятельным умом, и, питая притом глубокое отвращение к физическому труду, долго и основательно думал, какой род деятельности даст ему жизнь наиболее спокойную и наиболее соответствующую его наклонностям, и наконец решился открыть "заведение" в самом центре угольных копей. Расчет оказался весьма основательным: он очень скоро разжился и приобрел право голоса в графстве. Он не был из числа тех ограниченных людей, которые находили право голоса стеснительным и желали бы лучше обойдтись без него: он видел в своей привиллегии неотъемлемую принадлежность своего звания, и намеревался воспользоваться ею как можно лучше. Он называл себя человеком прямым и повременам высказывал воззрения свои очень свободно; в действительности же во всех его мнениях было одно основное деление - "моя идея" и "вздор."

Когда Феликс подошел, Чеб стоял, по обыкновению, нервически шаря руками в карманах, пытливо поглядывая вокруг и непрерывно пошевеливая своими стиснутыми тонкими губами. Поверхностный взгляд на него мог бы повести к предположению, что такая тревожно-любопытная личность не годится в трактирщики; но в действительности это свойство хозяина значительно способствовало увеличению желания выпить во всех прохожих. Как резкая, визгливя речь злой бабы, вид Чеба раззадоривал "зайдти и выпить", чтобы успокоить неприятное вы ечатление.

Несмотря на то что Феликс пил очень мало эля, трактирщик приветствовал его крайне вежливо. Приближающиеся выборы были удобным случаем применить его политическую "идею", которая заключалась в том, что общество существует для блага одной личности, и что личность эту зовут Чебом. Однако вследствие стечения нелепых обстоятельств несовместных с этой идеей, Спрокстон не попал до последняго времени в список избирающих округов. Главный член компании, разработывающей угольные копи, был Петр Гарстин, и та же самая компания отдавала в аренду Сахарную Голову. И Гарстин разумеется был кандидатом, для которого Чеб берег "вой голос, потому что он, как наиболее влиятельное лицо компании, мог больше других надоедать и вредить Чебу. Но предвзятое намерение осчастливить полезного человечка своим голосом в день окончательного выбора, не может препятствовать человеку, кто бы он ни был - книжник или фарисей (Чеб употреблял эту класификацию человечества, считая ее освященной Писанием), быть тем более свободным в сношениях с теми людьми, которые не знают его хорошенько и считают его человеком колеблющимся. Кроме Чеба было еще только три самостоятельных голоса в маленьком округе, в котором Сахарная Голова считалась центром ума и образованности: углекопы, конечно, не имели права голоса и не нуждались в политическом обращении; следовательно Спрокстон не мог занимать много места в сердцах кандидатов. Но между тем на сцену появился кандидат радикал, вследствие чего Дебарри примкнул к Гарстину, а сэр Джемс Клемент, бедный баронет, принужден был отступить. Чеб предавался самым утонченным умственным комбинациям, чтобы определить, какие шансы выгоды могут быть для Сахарной Головы в этом измененном строе вещей.

У него был брат в другом графстве, тоже трактирщик, но на более широкую ногу, в многолюдном местечке; и от него-то Чеб заимствовался большими политическими сведениями, чем можно было бы обрести в Ломшайрской газете. Он теперь был достаточно просвещен, для того чтобы знать, что и безгласные рудокопы и матросы могут принести пользу на выборах. Это как нельзя более шло к его политической идее, и еслиб его спросили, он непременно потребовал бы распространения права подачи голосов и на этот класс - покрайней мере на Спрокстон.

С первого воскресного вечера, когда Феликс появился в Сахарной Голове, Чеб смекнул, что этот тонкий малый так воздержен не почему другому, как потому, что он чей-нибудь агент. Не могло быть никакого сомнения в том, что он нанят для какой-нибудь цеди. Не придет же человек не пьющий в кабак без какой-нибудь тайной цели. А так - как Чеб не мог угадать цели Феликса, она должна была быть очень глубокомысленна и таинственна. Возростающее убеждение в таинственности и загадочности этой цели побудило трактирщика в последний воскресный вечер убедить таинственного посетителя выпить с ним по стаканчику; но это ровно ни к чему не повело. Феликс знал, с кем имел дело, и постарался не выдать, что главная его цель была приобрести доверие лучших людей кружка и побудить их придти к нему в субботу вечером в комнату, где Лайон или один из его диаконов говорили проповеди по пятницам. На эти проповеди приходили женщины и дети, трое стариков, портной-поденщик и чахоточный юноша; ни одного рудокопа нельзя было оттянуть от крепкого эля Сахарной Головы; ни один матрос не соглашался променять на проповедь грязное зелье Синей Коровы. Феликс был идеалист; он подметил несколько открытых, приятных лиц в числе рудокопов, когда они отмывали по воскресеньям копоть с лиц; их можно было бы научить употреблять лучше свои заработки. Во всяком случае он попробует: он был глубоко убежден в своем призвании, в силе своего влияния, и правда, что всегда, когда он говорил, его слушали с большим вниманием. В деревне была безплатная дамская школа; но он думал, что еслиб можно было побудить отцов, в суконных шапках, украшенных сальными свечами вместо пера, на закопченных лицах которых лежала печать тяжкого труда, к которому он чувствовал несравненно более симпатии, чем к всевозможным ленточкам в петлицах, - еслиб он мог побудить этих людей сберечь что-нибудь от пропиваемых денег, чтоб заплатить школьному учителю за своих сыновей, - это было бы несравненно лучше и полезнее для них всех школ Гарстина с компанией.

-- Я заберу их посредством родительских чувств, говорил Феликс; - я возьму одного из мальчуганов и посажу его в середку. Пока они не узнают, не убедятся в том, что есть что-нибудь, что им дороже и милее наливанья себя пивом, - распространение подачи голосов будет для них только распространением пьянства. Всегда надобно начать с чего-нибудь: я вот начну с того, что у меня под носом. Начну с Спрокстона. Так поступил бы человек, зараженный самым ярым суеверием. Разве нельзя работать, трудиться для строгой истины также, как люди трудятся для вздорных предразсудков?

У Феликса были свои иллюзии, как у всех молодых людей, хотя оне были далеко не фешенебельного свойства. Он остановил выбор на некоем Майке Рябом ("Рябой" не было его настоящим именем, но у каждого углекопа было непременно свое прозвище). Он хотел уговорить его пойдти с собою в этот вечер и пригласить нескольких товарищей в следующую субботу. Рябой был одним из главных рудокопов; у него было ясное, добродушное лицо, и он с особенным вниманием прислушивался ко всему, что Феликс умел так увлекательно высказывать.

Чеб, у которого тоже были свои иллюзии, любезно улыбнулся, когда загадочный посетитель подошел к его дверям.

-- Воскресенье, кажется, ваш день, сэр: я уже так и буду вас поджидать по воскресеньям.

-- Да, я человек рабочий; я свободен только по воскресеньям, сказал Феликс, останавливаясь у двери, так-как хозяину видимо хотелось этово.

-- Ах, сэр, много есть способов работать. Мне сдается, что вы один из тех, которые работают мозгами. Такой работой занимаюсь и я.

-- Можно делать и это и вместе с тем работать руками.

-- Ах, сэр, сказал Чеб с некоторой горечью в улыбке, - у меня такая голова, что я часто желал быть глупее; я слишком скоро проникаю в самую суть дела. Я, если можно так выразиться, съедаю обед во время завтрака. Оттого-то я не могу сказать, чтобы я курил трубку: только суну ее в рот, как уж всю разом вытяну, прежде чем другие успеют хорошенько раскурить; а в сущности, к чему все это? Гораздо лучше предоставлять всех самим себе. На этом свете право лучше двигаться потише и не слишком быстро смекать. Ведь вы тоже знаете, что это значит, сэр?

-- Нет, сказал Феликс, почесывая в затылке с гримасой. Я скорей чувствую себя дураком. Свет велик, и я до сих пор еще не добрался до самой сути его.

-- Ага, вы таки себе на уме. Но я надеюсь, что мы поймем друг друга. А что касается до предстоящих выборов, то я головой ручаюсь, что мы сошлись бы, еслиб на то пошло.

Феликс чуть-чуть только усмехнулся.

-- Ведь вы не гори, сэр? Ведь вы не станете держать сторону Дебарри? Я это смекнул, как только вас увидел, с первых ваших слов. И сразу так и сказал: он не тори. Надеюсь, что я не ошибся, сэр, - э?

-- Конечно; я не тори.

-- Послушайте, сэр: между нами будь сказано, я также мало забочусь о Дебарри, как о Джонне Гротс. Я живу не на их земле, и они никогда не заглядывают в Сахарную Голову. Я и плевать не хочу на Дебарри: мудрено найдти человека, более меня независимого. Я с ними сделаюсь, как мне покажется лучшим и более выгодным. Что же касается до того, чтобы на стену лезть из-за какого нибудь человека, то на это есть дураки, к которым я себя не причисляю.

с которой смотрят на нас наши ближние. Наша татуировка может нисколько не возбуждать в них удивления, хотя бы мы сами самодовольно осматривали себя и вертелись кругом, чтобы показать ее со всех сторон. Так было и с Чебом.

-- Да, сказал Феликс сухо, я думаю, что есть на свете дело, для которого вы исключительно созданы.

-- Ага, вы так думаете? Прекрасно, мы понимаем друг друга; вы не тори, я тоже нет. И еслиб у меда были четыре руки, чтоб поднять их в знак согласия на выборах, я бы ни одной не поднял для Дебарри. По-моему, в Требианской церкви слишком много их монументов и гербов. Что такое значит их герб? Какой-то значек безсмысленный, и я никогда ни от кого не мог добиться толкового объяснения этих нелепых значков и привиллегий.

Чебу помешало дальше развивать свои воззрения на исторический элемент в обществе прибытие новых посетителей, которые приблизились двумя группами. Первая группа состояла из хорошо-знакомых ему углекопов, в чистых праздничных шапках и пестрых платках с длинными развивающимися концами вокруг шеи. Вторая группа была весьма необычным явлением и побудила Чеба стиснуть губы и задвигать в волнении скулами.

Впереди всех ехал щегольски-одетый человек верхом, с широкими отложными воротничками и в пестром атласном галстуке. Он был человек плотный, рослый и сильно смахивал на торговца суконными товарами. Дикая мысль мелькнула в голове Чеба. Уж не Гарольд ли Тренсом этот величественный посетитель? Извините его: брат его, обитатель людного местечка, вселил в него убеждение в том, что кандидаты-радикалы, в видах успешного хода выборов, не раз едали с ребятишками честных поденщиков хлеб с патокой и объявляли во всеуслышание предпочтение к простой и бедной жизни. По мнению Чеба, радикалы были новым видом паразитов, которые лепились на бедных вместо богатых и потому не отказались бы даже посещать кабаки, что он заключил из представившагося ему факта.

За величественным всадником шло несколько человек очень невзрачного вида и все Спрокстонские ребятишки, любопытство которых достигло высшей степени, вследствие неожиданной щедрости незнакомца. Человек верхом, человек разсыпающий полу-пенсы, был таким неслыханным явлением, что никто из них не взялся бы решить, что он сделает вслед за этим; и маленькие мальчуганы в тюленьих шапках питали смутную надежду на то, что теперь наступил совершенно новый строй вещей.

Все обступили всадника, а Чеб подошел поддержать лошадь его под уздцы.

-- Ну-с, м. Чеб, - было первыми словами величественного незнакомца, когда он благополучно слез с седла, - я так много наслышался о вашем отличном эле, что приехал попробовать его.

-- Войдите, сэр, - покорнейше прошу войдти, сказал Чеб, передавая лошадь работнику. А за честь сочту поподчивать вас.

Все вошли в кабак вслед за незнакомцем, исключая мальчишек, которые прильнули к окнам.

-- Не угодно ли вам пожаловать на чистую половину, сэр, сказал Чеб раболепно.

-- Нет, нет, я присяду здесь. Я до смерти люблю, сказал незнакомец, оглядывая углекопов, которые посматривали на него не без робости, - яркий очаг, окруженный честными тружениками. Однако я пройду в другую комнату на минутку, только чтобы перемолвиться с вами несколько слов.

Чеб открыл настеж дверь чистой половины, потом, отступив назад чтобы пропустить, почетного гостя, успел шепнуть Феликсу:

-- Вы знаете этого джентльмена?

-- Нет, не з паю.

Мнение Чеба о Феликсе Гольте упало с этой минуты. Дверь чистой половины закрылась, но никто не садился и не спрашивал пива.

-- А что, хозяин, сказал Рябой Майк, подходя к Феликсу, - уж не из выборных ли это кто?

-- Очень может быть.

-- Мне сказывал один человек, что они повсюду расхаживают и разъезжают, сказал Рябой, - и что теперь подошли такия времена, говорят, что человек может задаром пить пива сколько душе угодно.

-- Ну, брат, это значит Реформа, сказал высокий, рыжебородый человек, по имени Дредж. - Это значит у нас пойдут выборы и пьянство.

-- Так-то так, но только Реформе никогда не дойдти до Спрокстона, сказал седой, но еще бодрый, свежий человек, по прозвищу Старый Слек. - Я ничему этому не верю.

-- Не веришь? сказал Рябой не без презрения, - а я так верю. Ведь есть люди, которые не верят ничему дальше конца своей кирки. Вы хоть им головы расколите, и то ничего в них не вобьете, а я так наверное это знаю от одного человека, который только и знает что ходит по большим дорогам. Он и пьян напился и деньгу зашиб только тем, что скликал народ, да выкрикивал имена по заказу. Что, хозяин, - что тына это скажешь? заключил Рябой, почтительно обращаясь к Феликсу.

-- Да, да, скажите; мы будем очень рады, будем вам очень благодарны, заговорило несколько голосов разом.

-- Да; но только для этого нужно время. И нужно, чтоб не помешали нам. Самые умные из вас - те которые считаются самыми умными в клубе - пускай придут в избу Пегги Беттон в следующую субботу, в семь часов, в сумерках. А вы, Рыжий, принесите с собой своего белоголового мальчугана. И всякий, у кого есть такой маленький мальчуган, самый маленький, еще не понимающий, что говорят, - пусть принесет его с собой. Но только - уговор лучше денег - держать это твердо промеж себя. Нам дураков ненужно. Но все, кто слышат меня, пускай придут. Я буду у Пегги Беттон.

-- Это там, где по пятницам читают проповеди, сказал Дредж. - Я должен был подставить жене фонарь под глаз, чтобы отвадить ее бегать на проповеди. Ведь эдакая бестия, вздумала учить меня, а я ни бельмеса не понимаю, что она там городит.

-- Разве не можешь ты оставить жену в покое? сказал Рябой с отвращением. Я постыдился бы колотить свою хозяйку только за то, что ей нравятся проповеди.

-- Да не тронь она меня, и я ее не трону, сказ Дредж сердито, желая оправдать себя; но как она только начнет тарантить, я не могу выносить этого. Однако я принесу своего Джека к Пегги в субботу. Мать его вымоет. Ему только четыре года, а он меня знатно отделает, любо как выругает, если его раззадорить.

-- Ну, опять ты понес чушь! сказал Рябой.

Разговор, угрожавший перейдти в личности, был прерван открытием двери с чистой половины и появлением величественного незнакомца с Чебом, лицо которого необычайно сияло.

-- Присядьте, м. Джонсон, сказал Чеб, пододвигая кресло. - Бот этот джентльмен желает угостить компанию, прибавил он, поглядывая кругом, - и, что еще больше, он желает выпить с вами рюмочку; и я полагаю, что здесь не найдется ни одного человека, который бы не нашел, что это большая честь для нас, очень большая честь.

Аудитория не съумела ответить казенными "слушайте, слушайте", но внимание её было тем не менее напряжено до последней степени, когда они уселись по приглашению хозяина. Все прониклись приятным сознанием того, что наконец добралась и до Спрокстона таинственная Реформа, и в весьма приятных формах, с туго-набитыми карманами. Только один Феликс остался на прежнем месте, допивая потихоньку начатую кружку и приготовляясь слушать.

-- Славный эль, отличный эль, заговорил Джонсон, опуская стакан на стол и говоря очень скоро, мягким дискантом. - Да, продолжал он с некоторым пифосом в голосе, глядя на Чеба, сидевшого против него, - приятно, очень приятно встретить такое заведение посреди копей. На чем же были бы большие заработки для рабочого человека, еслиб он не мог приобрести хорошого товара за свою трудовую копейку? Да, господа, - тут он поглядел вокруг: - я был в портерных и видал, как добрые и честные каменьщики приходили и платили деньги за такое пиво, которое я не решился бы дать свиньям! Тут Джонсон покачал головой.

-- Ну да, как в Синей Корове, прибавили-. неугомонный Дредж; но его остановил строгий взгляд Рябого.

-- Да, да, вот вы знаете, что это бывает, друг мой, сказал Джонсон, глядя на Дреджа одобрительно. - Но благодарение Богу, это не будет продолжаться дольше. Дрянное пиво будет спроважено вместе со всей прочей дрянью. Торговля будет процветать, - а что теперь торговля без пара, без машин? А что машина без угля? И заметьте, господа, - никакой человек на свете, никакое правительство не может сделать угля.

Отрывистые, громкие "гм, гн" доказывали, что этот факт встретил сочувствие.

-- Ну, и плитняка им тоже не выдумать, сказал широкоротый, долговязый человек, по имени Джилоз, который был бы не прочь от более пространного обсуждения этого вопроса, потому что он был каменьщик.

-- И плитняка, конечно; а между тем, еслибы уголь можно было делать, честный, почтенный люд, теперь составляющий ядро нашего населения, не стал бы гнуть спину и потеть в копях шесть дней в неделю. Нет, нет; это верно: чем больше убудет процветать наш край, тем больше будете нужны вы, господа. Без праздных лордов и леди можно обойдтись, а без почтенных тружеников рудокопов обойдтись никак нельзя. А край наш будет процветать. Уж в этом я вам ручаюсь, господа. Край наш станет превыше всех и не будет в нем ни одного человека, у которого не было бы куска мяса в горшке и лишней копейки в кармане, если мы только постараемся послать надежных людей в парламент, - людей, которые стали бы говорить за рудокопов, на каменьщиков и за матросов - Джонсом махнул рукой во все стороны - а не пороли бы дичь, как теперь. Наступил кризис, и мы должны действовать. Мы дожили до Реформы, господа, и теперь дело в том, чтобы пустить Реформу в ход. Мы переживаем кризис, - даю вам честное мое слово, что это кризис.

Джонсон откинулся на спинку кресла от сотрясения этого громкого существительного. Он вовсе не думал, чтобы кто-нибудь из его аудитории понимал, что такое кризис; но он очень хорошо знал, какой эфект производят в известных случаях непонятные слова; и действительно: углекопы прониклись своего рода убеждениями в том, чего они сами не знали, и это было в самом деле отличным способом приготовить их к восприятию действительного убеждения.

Феликс почувствовал, что в нем закипала ярость. Трудно придумать нравственную пытку хуже того, когда наши собственные сериозные убеждения, наши заветнейшия верования - искажает, низводит до каррикатуры шарлатан или наемщик. Он инстинктивно пощупал острый нижний ободок края оловянной кружки, стоявшей перед ним, и подумал, что она могла бы быть в случае надобности очень удобным оружием.

Джонсон конечно не был лишен ораторских достоинств. После этого выразительного молчания, он снова выдвинулся вперед и сказал, понизив тон и вглядываясь пытливо в слушателей:

-- Надеюсь, что вам всем известна новость?... Толстые подошвы задвигались по полу, зашумело несколько пододвинутых стульев, но никто ничего не отвечал.

-- Новость, о которой я говорю, состоит в том, что человек первостатейный, человек, каких мало, м. Тренсом из Тренсом Корта, намеревается сделаться вашим представителем в парламенте, господа. Я говорю, вашим: потому что у него всего больше на сердце благоденствие рабочого класса - почтенного, честного люда, работающого киркой, пилой и молотом. Он богат - у него денег больше, чем у Гарегина, но он не намерен копить их про себя. Он желает употребить их с пользой, положить их на доброе дело, господа. Он приехал из чужих краев с полными карманами золота. Он мог бы купить всех Дебарри, еслиб они на что-нибудь годились, но он намерен употребить свои деньги на более полезное дело. Он намерен употребить их на улучшение быта рабочого класса в наших краях. Я знаю, что есть люди, которые тоже говорят о парламентах и обещают разные турусы на колесах. Например, они говорят, что желают блага рабочим. Но я на это спросил бы у них, каким рабочим? Ведь есть рабочие и в Ньюкастле и в Вельсе и мало ли еще где? А что за польза, или что за дело честному тому, умирающему с голоду в Спрокстоне, слышать и знать, что Джак в Ньюкастле ест вдоволь мяса и пудинга?

человек, тоже трудящийся не менее его, не страдает также, как он.

она доликна быть благом для всех, должна непременно проявиться в большой затрате денег - то-есть в разных угощениях, увеселениях и совершенной праздности но несколько дней в неделю. Этот "честный, почтенный" Спрокстонский люд любил Феликса, как товарища, только более образованного, - тоже рабочого человека, но только видевшого многия далекия страны, но должно-быть очень бедного, потому что он никогда не выпивал больше одной пинты. Они были непрочь послушать его во всяком другом случае, но теперь его вмешательство сильно их разсердило. Джонсону тоже было досадно, но он продолжал прежним ровным, спокойным тоном, только с легонькой примесью презрения.

-- Я нахожу недобросовестным перебивать честную, прямую речь, и придавать ей ложное значение. То, что я сказал, довольно ясно: - никто еще не спасался от голодной смерти гляденьем на сытых. Я думаю, что это довольно ясно, не правда ли, господа?

Опять послышались одобрительные "гм, гм." Чеб бросил ехидный взгляд на Феликса, который почувствовал себя в эту минуту очень глупым.

-- Ну-с, продолжал Джонсон, я полагаю, что я могу продолжать. Но если здесь есть кто-нибудь, кто знает больше меня, я готов отступить - я готов замолчать.

мешает делать дело, лучше было бы убраться во-свояси. Любовь и согласие значатся на знамени нашего клуба, любовь и согласие подразумеваются в вывеске: ^Сахарная Голова Вильяма Чеба". Кто смотрит иначе, пусть лучше ищет себе другое место.

-- Очень хорошо, сказал Феликс, кладя деньги и взяв шапку, - я ухожу. Он очень хорошо видел, что еслиб он сказал еще слово, это ни привело бы к добру. Когда за ним затворилась дверь, Джонсон спросил:

-- Кто это такой?

-- Не знает ли кто, как его зовут? сказал Чеб.

Послышалось несколько отрицаний.

-- Плохо то, что никто не знает его имени, сказал Джонсон. - Он сильно смахивает на переодетого тори - на шпиона. Будьте осторожны, господа, с людьми, которые придут к вам и станут уверять, что они радикалы, ничего в то же время не делая для вас. Они будут пичкать вас словами - в словах у них недостатка нет - но слова ветер. А люди, как Тренсом, выступают вперед и говорят труженикам своей стороны: "Я готов служить вам и говорить за вас в парламенте и хлопотать об отмене законов, стесняющих вас; а между тем, если есть кто-нибудь из вас, кому хочется отдохнуть денек, или выпить с друзьями, или поразжиться портретами короля - я тоже к вашим услугам. Я не бумажное объявление - слова без всякого содержания, - я не помещик, с пустыми карманами; у меня и земли много, и карманы битком набиты золотом". Надеюсь, что вы знаете, что я подразумеваю под портретом короля?

Тут Джонсон вынул полкрону из кармана и показал ее лицевой стороной компании.

-- Вам известно, господа, что есть много людей, которые любят прятать эти хорошенькия картинки про себя. Не знаю, правду ли я говорю, но, кажется, я слышал нечто подобное кой о ком, кто живет неподалеку отсюда. Кажется, его зовут Спраттом, и он хозяин одной из каменоугольных копей.

-- Да, да! Спратт, Спратт! прогремело с акомпаниментом шарканья ног.

и насолить такой выскочке.

Поднялся говор, который Чеб взял на себя труд истолковать Джонсону.

-- Я ручаюсь за них, сэр.

-- Теперь послушайте меня. Вот хоть бы например Гарстин; он тоже член компании, в которой вы работаете. А что вам Гарстин? Кто из вас его видел? А если и видел кто, то видел жалкого скрягу с наглухо-застегнутыми карманами. Он называет себя вигом, а сам вечно болтается между ториями - вечно разъезжает с Дебарри. А еслиб мне, господа, довелось иметь голос, и у меня спросили, что я с ним поделаю, я сказал бы: я его сажаю за Тренсома. Вам не дали прав, и это стыд и срам. Но когда будут в парламенте такие люди, как Тренсом, - и вас будут выбирать; и вы будете сидеть на одной скамье с первыми джентльменами королевства, а если кому захочется сесть в парламент, он должен будет снять шляпу и поклониться вам. Но пока вы сами еще не пользуетесь привиллегией, вы можете покрайней-мере поддерживать хороших людей, а Тренсом не чета Гарстину; если вам когда-нибудь придется потерять место, отстаивая Тренсома, он вас обезпечит пенсией. Вот что человек, не пользующийся нравами, может сделать для себя самого и для своего края: он может бросить шапку вверх и крикнуть: ура, Тренсом! - да здравствует Тренсом! Пусть рабочие люди - пусть углекопы и каменьщики, которым при настоящем положении дела очень плохо жить на свете, - пусть их сомкнутся дружно и отдадут свои руки и голоса хорошему человеку; этим они угомонят несправедливых своих притеснителей; а крича за Тренсома, помните, что вы кричите за увеличение жалованья, за увеличение своих прав, за избавление от всякой сволочи, которую богатые люди употребляют вместо орудия, чтобы выжимать сок из бедных людей.

-- Желал бы я, чтоб дошло дело до свалки, - уж я б ему задал трепку! сказал Дредж, во все время разглагольствований Джонсона чувствовавший потребность вставить слово.

пошвырять какими-нибудь мягкими предметами, которые не могут ушибить или поранить, - все это нисколько не вредит делу. Если человек говорит, когда вы не имеете ни малейшого желания слушать его, вы имеете полное право сделать ему в отмщение что-нибудь такое, что ему неприятно. Если например он пользуется правами и не употребляет их на блого своего края, я не нашел бы ничего предосудительного, еслиб ему без особенного насилия помяли шляпу и разорвали платье. Надо же учить людей делу, если они его не знают. Но только ненадобно бить, трепать.

-- Славная была бы штука, еслиб так было, сказал Старый Слек, воображая себе это удовольствие.

-- Вот уж и то приятно, если можно сказать "Тренсом", когда Спратту хочется, чтобы вы сказали "Гарстин". А помоему вот что. Вы, слава Богу, знаете, что дважды-два четыре, - мудрено было бы найдти людей толковее вас; и я советую всем толковым, честным людям нашего округа, не имеющим личных привиллегий, сомкнуться дружнее и не упустить счастливого случая, выпавшого им на долю. С какой стати, господа, из-за всякой бестии тория, не-весть почему пользующагося правами, пятдесят пять человек должны плясать по его дудке и держать язык за зубами? А по-моему, надо освистать, оплевать этих бестий, опозорить их. Люди, пользующиеся правами, сплошь и рядом не умеют употреблять их как следует. Мало ли есть дураков, которые сами не знают хорошенько, за кого им подавать голос: за Дебарри, за Гарстина или за Тренсома; - куда ветер подует, туда и они. Ваше дело научить их тому, чего они не знают. Отчего выбирают Дебарри? Оттого что его боятся. А вам что за дело до этого? Дебарри до вас не касается. Если люди боятся ториев, мы зададим им страху. Вы знаете, что такое тори? Тори - человек, запрягающий рабочих людей, как скотину. Вот что такое тори; и виг не лучше, если он похож на Гарстина. Виг хочет столкнуть тори и вырвать у него плеть из рук. Вот и все. Но Тренсом не виг и не тори; он друг рабочих, друг углекопов, друг почтенных матросов. И если он попадет в парламент, вы можете перекреститься обеими руками. Не скажу, чтобы тогда было лучше для разных надзирателей, притеснителей и тому подобной сволочи; но уж наверное будет лучше для всех честных людей, распивающих пиво в Сахарной Голове.

поставить на ноги организацию, которая должна была продолжать действовать без него. В этом отношении он вполне успел. Человек, известный в артели под именем Пака и упомянутый Чебом, вошел в комнату и предложил себя Джонсону в "пастыри" нового стада.

-- Это джентльмен как быть должно, сказал Пак, усаживаясь в кресло на место оратора, который между тем сед на лошадь и уехал.

-- Он ничем не торгует, сказал Чеб; он один из главных пильщиков здешняго округа. Но только он больше работает головой, как вы видели.

-- Давайте-ка, закурим трубку, сказал Старый Слек. У меня страх как скулы заболели от разговоров.

-- И у меня также, сказал Дредж. Мудреная эта штука, - что тебе горностая ловить. Измаешься так, что беда. Я, пожалуй, непрочь послушать проповеди, только мудрено добиться, что в них такое. Вот и теперь, хоть убейте меня, не знаю, о чем он тут гуторил. Право!