Феликс Гольт, радикал.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава XXI. (старая орфография)

ГЛАВА XXI.

Хорошенький дом Джермина стоял немножко в стороне от города, окруженный садом, лугами и разсадниками дерев. Христиан, подходя к нему, был в отличнейшем расположении духа: предстоящее дело касалось лично до него только в том отношении, что он был вообще рад всякому случаю подслужиться Филиппу Дебарри. Глядя на высокия стены и на чугунную решетку Джерминова дома, он сказал себе: Адвокаты и нотариусы выходят в люди как никто: они мастера запугивать своими тайнами, так называемым Законом. И любопытно, что они не дают себе труда даже мягко стлать. Вот и милорд Джермин за дерзостью в карман не полезет, хотя умеет в случае надобности и поддисить. Он увертлив, как мышь, а порой так тяпнет, что ой - ой. Я хорошо знаю эту сволочь. Мне приходилось не раз их смазывать.

В этом настроении самоуверенной, презрительной проницательности, Христиан прошел вслед за лакеем в кабинет к Джермппу, где адвокат сидел окруженный массивными дубовыми шкапами и другой соответствующей мебелью, от толстоногого письменного стола до календаря на стене в рамке и печатной машинки для визитных карточек. Такия комнаты устроивают себе люди, вполне уверенные в полном и с избытком обезпеченном будущем. Он сидел в кожаном кресле у окна, выходившого на луг, и только-что снял очки и уронил газету на колени, отчаяваясь разобрать что-либо при угасающем свете.

Когда лакей отворил дверь и сказал: м. Христиан, - Джермин сказал: - Здравствуйте, м. Христиан. Садитесь, - указывая на стул прямо против себя и против окна. - Зажгите свечи на столе, Джон.

Он не сказал ни слова больше, пока человек не вышел, но как будто отыскивал что-то между бумагами, лежавшими перед ним на бюро. Когда дверь затворилась, он опять откинулся на спинку кресла, принялся потирать руками и повернулся лицом к гостю, который, казалось, не заметил, что адвокат был в тени, и свет падал прямо на него.

-- Э - вас зовут - э - Генри Скаддоном.

Христиан сильно вздрогнул и тотчас же догадался скрыть смущение переменой положения. Он положил ногу на ногу и растегнул сюртук. Но прежде чем он успел сказать что-нибудь, Джермин продолжал медленно и торжественно:

-- Вы родились 16 декабря 1782 года в Блакхизе. Отец ваш торговал сукнами в Лондоне: он умер когда еще вы были несовершеннолетний, и оставил вам значительный капитал; вы успели спустить большую половину наследства до двадцати пяти лет и скомпрометировали себя, подделав подпись кредиторов. Чтобы выпутаться из этой проделки, вы подделали чек на старшого брата отца вашего, который намеревался сделать вас своим наследником.

Тут Джермин помолчал с минуту и заглянул в бумагу лежавшую на бюро. Христиан молчал.

-- В 1808 году вы оставили Англию в военном костюме и были взяты в плен французами. При обмене пленных вы имели возможность возвратиться на родину и в семью свою. Но вы были так великодушны, что пожертвовали этой перспективой в пользу пленного товарища, почти одних лет с вами и очень похожого на вас лицом - у которого были более сериозные побудительные причины желать перебраться на ту сторону моря, чем у вас. Вы переменились именами, багажем и платьями, и им отправился в Англию вместо вас, под именем Генри С'каддона. Почти непосредственно вслед за этим, вы убежали из плена, прикинувшись предварительно больным, что помешало открыть ваш подлог имен; и вы позаботились о доставлении официальных сведений о том, что вы, под именем пленного товарища, утонули в открытом море. стараясь добраться в маленькой лодке до неаполитанского корабля, ехавшого в Мальту. Несмотря на все это, я имею честь поздравить вас с несостоятельностью этих официальных сведений и с тем, что вы теперь, более двадцати лет спустя, сидите здесь в вожделенном здравии.

Джермин приостановился, очевидно дожидаясь ответа. Наконец Христиан отвечал угрюмо:

-- Послушайте, сэр, - я на своем веку слышал еще более длинные истории, рассказанные не менее торжественно, тогда как в них не было ни одного слова правды. Предположите, что я отрицаю самую суть вашего показавия. Предположите только, что я вовсе не Генри Скаддон.

-- Э - в таком случае - э, сказал Джермин с деревянным равнодушием, - вы утратили бы выгоды, которые - э - могут быть связаны с тем - э - что мог бы знать Генри Скаддон. И вместе с тем, еслиб для вас - э - было бы неудобно и неприятно быть признанным за Генри Скаддона, ваше отрицание не могло бы воспрепятствовать мне стоять на том, что я положительно знаю: это только устранило бы наши дальнейшие переговоры,

-- Хорошо, сэр, допустим - чтобы не прерывать такого интересного разговора - допустим, что ваши сведении верны: какие выгоды могли бы вы предложить Генри Скаддону?

-- Выгоды - э - проблематичны; но оне могут быть весьма значительны. Оне могут избавить вас от необходимости быть курьером, или - э - лакеем, или какую другую вы теперь занимаете должность, препятствующую вам быть господином себе. С другой стороны, сообщением этой тайны вы нисколько не можете повредить себе. Говоря короче, я не имею намерения - без всякой причины - вредить вам, а могу, может быть, оказать вам значительную услугу.

-- И вы хотите, чтобы я за это оказал вам услугу с своей стороны? сказал Христиан. - Вы предлагаете мне лотерею.

-- Именно. Дело, о котором идет речь, не может иметь для вас личного, матерьяльного интереса - э - и разве только может доставить вам приз. Нам, адвокатам, приходится ведаться с весьма сложными вопросами и - э - судебными тонкостями, которые иногда - э - непонятны даже личностям, непосредственно заинтересованным, и тем менее свидетелям. Нельзя ли нам устроиться таким образом, что вы оставите за собою две трети имени, которое досталось вам вследствие обмена, и что вы обяжете меня, ответив на некоторые вопросы касательно Генри Скаддона?

-- Очень хорошо. Продолжайте.

-- Что у вас сохранилось из вещей, некогда принадлежавших вашему пленному товарищу, Морису-Христиану Байклифу?

-- Вот этот перстень, сказал Христиан, показывая красивый перстень на пальце, - часы с брелоками и пачка бумаг. Я сбыл золотую табакерку в один из черных дней. Платье, разумеется, сносил. Мы обменялись всем решительно; но в таких попыхах. Байклиф думал, что мы встретимся к Лондоне, и ему до зла-горя хотелось попасть туда поскорее. Но это оказалось невозможным - то-есть нам не довелось встретиться. Я не знаю, что с ним сталось, а не то я передал бы ему его бумаги и часы и остальное все - хотя, пы знаете, я ему сделал одолжение, и он это чувствовал.

-- Вы были вместе в Везуле, прежде чем вас перевели в Верден?

-- Да - Что же вы еще знаете о Байклифе?

-- Да ничего особенного, сказал Христиан, помолчав немного и похлопывая тросточкой о сапог. - Он служил в Ганноверской армии, - горячка страшный: все принимал близко к сердцу; здоровьем был очень плох. Он сделал величайшую глупость, женившись в Везуле; черт знает чего он не натерпелся от родных девушки; а потом, когда состоялся обмен пленных, им пришлось разстаться. Сошлись ли они потом опять, я этого не знаю.

-- А брак был стало-быть вполне законный?

-- О, как нельзя более законный - и гражданский брак и потом церковь. У Байклифа была сумасшедшая голова - добрый, но страшно гордый и настойчивый малый.

-- Месяца за три. Я был одним из свидетелей.

-- И вы ничего больше не знаете о его жене?

-- Потом ничего не слыхал. Я прежде знал ее очень хорошо - хорошенькая Анет - ее звали Анет Ледрю. Она была из хорошей семьи, и родные приискали-было для нея прекрасную партию. Но она была одним из кротких на вид бесенят, которые уж если забьют себе что в голову, так колом не выбьешь: она забрала себе в голову непременно самой выбрать себе мужа.

-- Байклиф не говорил с вами насчет других своих дел?

-- О, нет - с ним трудно было говорить, ему никто не решался предлагать вопросов о прошлом. Ему все говори, а от него самого бывало ничего не дождешься. Анет перед ним была совершенной тряпкой. Говорили тогда, что родные заперли ее, чтобы не дать ей убежать к нему.

-- А - хорошо. Многое из того, что вы соблаговолили сообщить мне, вовсе не относится к моей цели, которая, в сущности, заключается в заплесневелом деле, которому может быть предстоит с течением времени выйдти на свет. Вы, без всякого сомнения, сохраните глубокое молчание о всем, что произошло между нами, и только ври строгом соблюдении этого условия - э - может быт, что - э - лотерея, в которой вы согласились участвовать - как вы весьма метко заметили - доставит вам приз.

-- Так в этом-то и все дело? сказал Христиан, вставая.

-- Все. Вы, конечно., тщательно сохраните все бумаги и другие предметы, с которыми связано - э - столько воспоминаний?

что поступил к курьеры.

-- Чрезвычайно приятная профессия для человека с - э - некоторыми талантами и - э - без состояния, сказал Джермин, вставая и ставя одну из свечей к себе на бюро.

Христиан знал, что это был намек, что ему следовало уйдти, по продолжал стоять, положив руку на спинку стула. Наконец он сказал почти сердито:

-- Вы слишком умны, м. Джермин, чтобы не понимать, что таких людей, как я, нельзя дурачить безнаказанно.

-- Хорошо - э - самая лучшая гарантия для вас может быть то, сказал Джермин улыбаясь, что я не вижу надобности посягать на - э - эту метаморфозу.

-- Конечно нет; - а - но могут быть требования, претензии которых нельзя подтвердить - э - легонько, но которые тем не менее могут сильно повредить репутации человека. Новы, может быть к счастью, чужды подобных опасений.

Джермин пододвинул стул к бюро, и Христиан, видя невозможность настаивать дольше, сказал "Прощайте" и вышел из комнаты.

Джермин подумал несколько минут и написал следующее письмо:

"Любезный Джонсон, - из вашего письма, полученного мною сегодня утром, видно что, вы собираетесь возвратиться в город в субботу.

"Пока вы еще там, потрудитесь повидаться с Медвином, который был у Батта и Коулея, и узнайте от него, косвенным образом, в разговоре о других предметах, не было ли у Батта и Коулея каких-нибудь оснований предполагать, что Скаддон или Байклиф был женат и мог иметь ребенка. Все это относится к известной вам старой истории 1810 и 11-го года. Вопрос, как вам известно, не имеет практической важности; но мне хочется иметь извлечение из дела Байклифа и точные сведения о положении этого дела до того самого времени, когда оно было прекращено вследствие смерти истца, для того чтобы, если м. Гарольд Тренсом пожелает, он мог увидеть, каким образом прекращение этого последняго иска обезпечило за ним титул Дурфи Тренсома, и какие имеются шансы на предъявление другого подобного притязания.

"Разумеется, в настоящее время и тени нет никакого подобного шанса, потому что если даже Батт и Коулей напали но след живого представителя ВэЙклифов, им никогда и в головы не придет предъявлять новых претензий, после того как они показали, что последняя жизнь, задерживавшая возирощаемость Байклифа, угасла до окончания дела добрых двадцать лет тому назад. Однако мне хочется показать теперешнему наследнику Дурфи Тренсомов настоящия условия фамильных прав на имение. Так постарайтесь доставить мне ответ Медвинтера.

"Я увижусь с вами в Дурфильде, на следующей неделе. Тренсома надобно непременно вывезти. Не. обращайте внимания на его резкую выходку при последнем свидании, и продолжайте делать все, что необходимо для его успеха. Его интересы - мои интересы, а мне нет надобности говорить, что мои интересы - интересы Джон Джонсона.

"Преданный вам

Теперь, м, Гарольд, я запру это дело в потайной ящик, пока вам не вздумается принять какую-нибудь крайнюю меру, которая побудит меня вынести его на свет. Все обстоятельства дела в полном моем распоряжении: никто кроме старого Лайона не знает о происхождении девушки. Никто кроме Скаддона не может подтвердить показаний насчет Байклифа, а Скаддон у меня к руках. Ни одна душа, кроме меня и Джонсона, который не что иное, как член моего тела, не знает, что на свете есть некто, кто может доставить девушке новые притязания на наследство Байклифа. А узнаю через Метурета, говорил ли Байвлиф Батту и Каоулею о приезде этой женщины в Англию. Я заберу в свои руки все нити до одной, я тогда, могу или предъявить претензию или уничтожить ее.

Он встал, загасил свечи и стал спиною к камину, задумчиво глядя на потемневший луг, окаймленный черным кустарником. Мысль его бродила по тридцати-пятилетним воспоминаниям, наполненным более или менее остроумными хитростями, и в некоторых из них ему было очень неприятно сознаваться. И те, в которых он мог бы сознаться безнаказанно, не всегда можно было отделить от тех, которые необходимо было скрывать. В профессии, в которой можно делать много предосудительного без всякого риска для себя, совести нет никакого прибежища, когда обстоятельства побудят человека перешагнуть за черту, на которой специальные его познания могли бы его предупредить о приближении опасности.

Что касается до дела Тренсомов, то семья дозарезу нуждались, и нужно было достать денег для них во что бы ни стало: была ли какая-нибудь возможность не соблюсти и собственного своего интереса там, где он оказал услуги ничем не оплатимые? Еслиб вопрос о законности можно было переложить на вопрос о добре и зле, о правде и неправде, - самые непозволительные, несправедливые дела были им предприняты в пользу Тренсомов. Ему до злагоря было неприятно заарестовать Байклифа и засадить его в тюрьму под именем Генри Скаддона - может быть ускорить его смерть таким образом. Но еслиб это не было сделано, благодаря его (Джермина) ловкости и такту, желал бы он знать, где бы в настоящее время были Дурфи Тренсомы? Что же касается до правды или неправды, то настоящим владением имением Дурфи Тренсомы были обязаны судейской проделке, состоявшейся около ста лет тому назад, когда родоначальник Дурфи присвоил себе поместье незаконным образом.

справедливым возмездием, а сущей напастью; что же это такая за справедливость, от которой избавляются девяносто девять изо ста? Он начинал чувствовать ненависть к Гарольду.

К эту самую минуту третья дочь Джермина, высокая, тоненькая девушка, закутаннная в белый шерстяной платок, прошла через луг но направлению к оранжерее, чтобы нарвать себе цветов. Джермин вздрогнул и не признал сразу этого образа, или, правильнее, принял его за другую, высокую, закутанную в белое фигуру, которая тридцать лет тому назад заставляла сердце его биться сильнее. Но одно мгновение - он всецело возвратился к тем отдаленным годам, когда он и другая особа с большими, блестящими глазами не находили нужным сдерживать своих страстей и решили за себя, какою отличною и счастливою можно было бы сделать жизнь, вопреки неизменным внешним условиям. Возникали и постепенно складывались и развивались обстоятельства, превратившия с течением времени красивого, стройного, молодого Джермина, с бархатистыми сентиментальными глазами, в сановитого, дородного адвоката шестидесяти лет, для которого жизнь сложилась в старания составить себе положение между товарищами по профессии и вести с достоинством дела своей фирмы, - в седовласого мужа и отца, ласковая и шаловливая третья дочь которого подкралась теперь к окну и крикнула ему: - Папа, одевайся скорей к обеду, ты верно забыл, что у нас сегодня гости?