Феликс Гольт, радикал.
Глава XXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава XXIX. (старая орфография)

ГЛАВА XXIX.

Представьте себе, какова была бы игра в шахматы, еслибы у всех шахматных фигур были свои личные побуждения и умы мелочные и лукавые до подлости: еслиб вы были нетолько не уверены в пешках противника, но даже отчасти и в собственных своих пешках; еслиб ваш конь, независимо от вашей води, скакнул на другой квадрат, в ущерб вашим интересам; еслиб ваш слон, из личного отвращения к ладье, сманил бы пешек с мест; и еслиб пешки, ненавидя вас за то собственно, что оне у вас состоят в роли пешек, могли бы уйдти с назначенных мест и подвести вас совсем неожиданно под шах и мат. Вы можете быть самым предусмотрительным из дедуктивных резонеров и все-таки быть побитым пешками. И особенно в таком случае вы были бы побиты, еслиб самонадеянно вы положились на свой математический расчет и относились бы с презрением к пешкам, не подозревая в них затаенных страстей.

В такой шахматной игре много общого с игрою, которую иногда человек затевает против ближних, употребляя других ближних своих вместо пешек. Он воображает себя умным, может быть не допускает никаких обязательств, никаких оков, кроме личного интереса; но единственный личный интерес, на который он мог бы положиться, состоит в том, что представляется выгодным уму, которым он думает воспользоваться или руководи с. А разке он может узнать это наверное?

Матью Джермин был твердо уверен в преданности Джонсона. Он вывел Джонсона в люди, а это многими считается достаточным правом на преданность, несмотря на то, что сами они, хотя весьма дорожат жизнью и своим положением в ней, но уж вовсе не преданы и не признательны тому, кто снабдил их и тем другим. Джонсон был самым услужливым подчиненным. Он сильно метил на всеобщее уважение, был человек семейный, с отдельной скамьей в церкви, постоянно подписывался на издания портретов политических знаменитостей, желал, чтобы дети его были лучше его во всех отношениях, и заключал в себе множество сторон, множество мирских суетных побуждений, которыми умный человек мог бы его забрать в руки. Но такое подобострастное уважение к общественному мнению имело свои неудобства: оно было признаком тщеславия и гордости, которые, еслиб их случилось затронуть как-нибудь неосторожно, - угрожали сделаться чуткими, чувствительными до нестерпимости. Джермин знал о слабостях Джонсона и воображал, что мирволил им достаточно. Но почти все мы отличаемся совершенным непониманием того предела, на котором мы делаемся неприятными. Наши духи, наши улыбки, наши комплименты и другия вежливые притворства - постоянно наступательного свойства, потому что по самой натуре своей, по самому существу своему они имеют только целию вызывать удивление и возбуждать уважение. Джермин часто был безсознательно неприятен Джонсону, не говоря уже о постоянном оскорблении сознавать над собою надменного, чванливого патрона. Он никогда не приглашал Джонсона обедать с женой и дочерьми; он и сам никогда не обедал у Джонсона, когда бывал в городе. Он часто не вслушивался в то, что тот говорил, прерывал его речь, внезапно переходя к какому-нибудь другому предмету или предлагая ему вопрос, вовсе не относящийся к делу. Джермин был умен и ловок и пользовался большим успехом в жизни. Но он был вместе с тем и красив и надменен, любил, чтобы его слушали, чурался всякого товарищества, волочился за женщинами и искал всегда их интимности, с мужчинами же держал себя холодно и далеко. Вы может быть не раз услышите положительное и очень настойчивое отрицание того, чтобы красота адвоката могла входить отчасти долею во внушаемое им отвращение; но разговор состоит главным образом из отрицания истины. С британской точки зрения, мужская красота считается аксессуаром, годным только в тех жизненных отправлениях, к которым значительно примешивается фантазия, - так например красивыми могут быть молодые дворяне, артисты, поэты и духовенство. Люди, желавшие подобно Лингону унизить Джермина (может быть в числе их был и сэр Максим), называли его "красивой, лукавой, подлой, надменной бестией" - эпитеты, выражавшие, хотя весьма неопределенно, смешанный характер внушаемого им отвращения. И услужливый Джон Джонсон, тоже не без лукавства, тоже заботившийся о воротничках и галстучках, сознавал в себе столько того, что он называл "умом", чтобы понимать, что отвращение к Джермину постепенно усиливалось рядом лет подчинения и гнета, так что наконец из него сложился целый деятельный повод к вражде, готовый воспользоваться случаем, если не нарочно искать этого случая.

Однако не этот повод, но скорее обычное течение дел побудило Джонсона играть двоякую роль в качестве агента по выборам. То, что люди делают во время выборов, никоим образом нельзя ставить им ни в грех и ни в особенную заслугу: не следует мешать дела с религией и ставить совесть на сторону успеха или неудачи. Однако сознание узды Джермина послужило добавочным поводом поддерживать все сношения, независимые от него, и досада на поведение Гарольда Тренсома в конторе Джермина может быть придала перу Джонсона больше рвения, когда он сочинял объявление в пользу Гарстина - объявление, полное оскорбительных инсинуаций против Гарольда Тренсома, как преемника имени Дурфи Тренсома. Человеку весьма свойственно радоваться и поздравлять себя, ког?а какое-нибудь знание, приобретенное давно без всяких особенных видов, вдруг неожиданно окажется полезным в настоящем, и Джонсон испытывал немалое удовольствие в сознании, что он чуть ли не лучше и больше самого Джермина знает интимные дела Тренсомов. Мало того - он знает такия дела, которых наверно Джермин не знает. Человеку, угнетаемому репутацией "Джерминова раба", приятно было сознавать, что недействительность, призрачность Джон Джонсона ограничивалась его ролью в аннюитетах, а что везде, во всех других отношениях, он был очень прочным, надежным, деятельным человеком, способным все помнить и всем пользоваться для своего удовольствия и для своих выгод. Действовать двулично в отношении человека, который сам себя ведет двулично, граничило так близко с добродетелью, что заслуживало названия дипломатии.

ему чести, и в тяжбе, затеянной между Дурфи и Байклифами, съумел одну сторону погубить в конец, другую ловко вывести в люди. Кроме того, объявление это намекало еще и на то, что так называемый наследник Тренсом был только хвостиком Дурфи, - и что даже идет молва о том, что Дурфи вымерли бы и оставили бы дедовское гнездо пустым, еслиб не Герман Еозен.

Джонсон не осмеливался пускать в ход никаких других воспоминаний, кроме тех, которые по всей вероятности существовали и к других умах. В сущности никто кроме его не рискнул бы вызвать на свет все эти старые, позабытые скандалы. Христиан мог только понять некоторые отрывочные и темные намеки из этой плоской иронии и грубых шуток; но одно только, и самое главное, было для него ясно. Он не ошибся, предполагая, что участие Джермина к БайклиФу происходило из какой-то претензии Байклифа и вероятно какого-нибудь права его на собственность Тренсомов. И опять-таки история старого разнощика объявлений, при ближайшем разсмотрении, доказывала, что права теперешних Тренсомов зависели от продолжения каких-нибудь других жизней. Христиан в свое время понабрался достаточно сведений о законах, чтобы знать, что владение какой-нибудь собственностью одного человека часто зависит от жизни другого; что человек может положить все свои средства в собственность, в имение, хотя право на владение имением все-таки остается не за купившим его, а за первым, исконным землевладельцем, в случае если преемники его вымрут. Но при каких условиях такия права и претензии могли бы иметь вес и силу в данном случае, было для него темною загадкой. Положим, что у Байклифа было какое-нибудь право на имение Тренсомов: каким образом Христиан мог бы узнать, имеет ли кусок старого пергамента, заключающий эту претензию, какую бы ни было цену в настоящее время? Старый Томми Траунсем говорил, что Джонсон все это знает. Но если Джонсон еще жив до сих пор, он может быть продолжает быть помощником Джермина, и в таком случае его знание ровно ни к чему не послужит для Генри Скаддона. Прежде всего ему необходимо разузнать как можно больше о Джонсоне. Он бранил себя, что не распросил Томми, пока тот был у него под рукою; но в этом отношении разнощик объявлений ровно ничего не мог бы сообщить интересного.

по делу старинных притязаний Байклифа, главный повод которой Джермин очевидно желал от него скрыть. - Письмо, написанное Джермином после свидания с Христианом, очевидно в полной уверенности в своем верном союзнике Джонсоне, было, как нам известно, написано Джонсону, нашедшему достоинство свое несовместным с преданностью и безусловным подчинением, на которых основывалось письмо. Патрон находил неудобным сообщить своему верному другу и помощнику кой-какие обстоятельства дела, именно вследствие этого факта сделавшияся предметом особенного любопытства. Верный друг и помощник втайне радовался тревоге патрона, радовался и тому, что он лично в ней не участвовал и без устали строил предположения, стараясь добиться истины.

Судейская опытность Джонсона, гораздо зрелее и богаче опытности Христиана, не замедлила сообразить условия, при которых могло бы возникнуть новое притязание на имение Тренсомов. Он знал всю историю водворения в этом имении, лет сто тому назад, Джона Тренсома, передавшого его еще при жизни своей старшему сыну своему Томасу и его наследникам мужеского пола, с условием, в случае прекращения мужской линии, возвратить имение прежним исконным его владетелям, Байклифам. Он знал, что Томас, сын Джона, страшный кутила, продал без ведома отца свои права и права своих наследников одному адвокату, по имени Дурфи; что, таким образом, титул Дурфii Тренсома, несмотря на все происки семейства Дурфи доказать противное, единственною обусловливался незаконной продажей, устроенной Томасом Тренсомом, и что Байклифы были те самые "исконные владетели", которые могли бы спустить Дурфи Тренсома по холодку, если линии кутилы Томаса окончательно вымерла и перестала изображать временно-купленное право.

тяжбы, поглотившей состояние обоих семейств и послужившей только к размножению и утучнению хищников, не упускавших случая поживиться на чужой счет. Тяжба кончилась смертью Мориса Христиана Байклифа в тюрьме; но еще до его смерти, Джермину удалось открыть и доказать существование одного из представителей мужской линии Тренсомов, в обезпечение титула Дурфи. Этот представитель старинного рода и промотанного наследства был Томас Тренсом из Литльшау. Смерть Мориса сделала это открытие ненужным. Благоразумие требовало даже вовсе умалчивать об этом. Факт остался тайной, известной только Джермину и Джонсону. Из Байклифов не оставалось более никого в живых, и Дурфи Тренсомы могли считать себя в полной безопасности, если только не окажется какой-нибудь наследник или наследница Байклифов и не предъявит нового законного требования, узнав, что жалкий старик Томми Траунсем, разнощик объявлений, стоящий нетвердыми ногами на краю могилы, единственный представитель мота Томаса, который запродал свою долю Исава сто лет тому назад. Пока бедный продавец объявлений еще жив, Дурфи Тренсомы могут законно отстаивать свои права на землю даже в виду какого-нибудь живого Байклифа; но эта возможность исчезнет, как только старый раянощик успокоится навсегда на приходском кладбище.

Но предполагать что-нибудь вовсе не значит знать и иметь доказательства. У Джонсона в настоящем случае не было в руках ни одного достоверного факта; а еслиб даже и был, то едвали б он им воспользовался. Справка у Медвина, по просьбе Джермина, доставила только отрицание каких бы то ни было сведений относительно женитьбы Байклифа или существования его наследников. Но Джонсону тем не менее ужасно хотелось узнать, что такое открыл Джермин. Джонсон был вполне убежден, что Джермин открыл что-то состоявшее в непосредственной связи с Байклифами. И он думал не без удовольствия, что Джермин не мог ему препятствовать узнать то, что он уже знал о Томасе Тренсоме. Он нашел нужным изменить образ действия и придать некоторым фактам новое значение. Почем знать, может-быть Джермину не всегда, будет так улыбаться судьба.

Когда корыстолюбие и алчность проявляются в более широких, исторических размерах, и вопрос идет о войне или мере, часто случается, что люди высоких дипломатических талантов останавливают внимание на одном и том же предмете, но только с различных точек зрения. Каждый из них думает может быть о каком-нибудь герцогстве или провинции, предполагая устроить её управление таким образом, который наиболее, бы соответствовал личным видам тонкого дипломата. Но такие избранные умы в высших сферах никогда не могут ошибиться в расчете, вследствие незнания взаимного своего существования. Их громкие титулы известны всякому встречному, благодаря карманному альманаху.

одну и ту же цель, достичь ее очень скоро соединенными силами, но атому обстоятельству препятствовало то, что Джонсон не знал Христиана, а Христиан не знал, где найдти Джонсона.