Феликс Гольт, радикал.
Глава XXXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава XXXIII. (старая орфография)

ГЛАВА XXXIII.

Феликс не мог пойдти домой тотчас после разлуки с Эсфирью. Он вышел из города, обошел его почти кругом, заглянув в поля, полные декабрской тишины, и потом возвратился большой дорогой прямо на площадь, думая, что лучше все-таки посмотреть на людскую суету, чем прислушиваться к внутренним своим голосам; ему хотелось узнать, на чем остановилось дело.

Было около половины второго, и Феликс заметил, что в улицах толпа опять выросла до угрожающих размеров. Он пробрался с большим трудом до палаток, но тут его так окружили, что отступление оказалось невозможным, и он пошел куда его заставляли идти, хотя его рост и сила значительно превышали общий уровень толпы, в которой было однако много вооруженных чернорабочих, отлично владевших кирками. Должно быть все самое бедное и оборванное население Треби было там, но Феликс, толкаемый все дальше вперед и вперед, различал в толпе многих из сельских обитателей и немалое количество людей с тем смелым, забубенным видом, который почти всегда характеризует фабричных.

Но пока не было еще заметно никаких определительно злорадных намерений. Несомненно было только то, что большинство толпы было возбуждено вином и что на их деятельность можно было настолько же расчитывать, сколько на деятельность свиней и быков, еслиб их можно было включить в толпу, оглушить криком и окончательно сбить с толку пинками. Смутные, оглушающие крики, местами случайные схватки, град кулачных ударов как будто усиливались с каждой минутой. Констэбли, случайно попавшие в толпу, были совершенно безсильны; и если над головами виднелся официальный жезл, он двигался совершенно непроизвольно, также чуждый влиянию управляющей руки, как бакан в волнах. Без сомнения не было недостатка в ударах и ушибах, но учесть все поражения и повреждения на таком пространстве и в такой суматохе не было никакой возможности.

Очевидно, что о собирании голосов не могло быть и речи, и выборы были отложены. Вероятность сериозных столкновений возрасла настолько, что преодолела нежелание ректора посылать за военной помощью, и когда Феликс опять вошел в город, в Дуфильд был отправлен посланец во весь опор. Ректор опять хотел-было выехать на улицы и прочесть статью о безпорядках с какого-нибудь пункта, откуда было бы лучше слышно, чем из окон Маркиза; но Крау, старший констэбль, только-что возвратившийся с наблюдательного поста, объявил, что риск был бы слишком велик. Привели к присяге еще несколько констэблей, но Крау заметил пророчески, что если раз начнется свалка, то толпа всех их ни в грош не поставит.

Но голос ректора был громок и выразителен, и когда он прочел с низенького балкона статью закона, присовокупив к ней приказание всем разойдтись по домам или к своим обычным занятиям, впечатление вышло весьма сильное. Все внимательно выслушали его слова, и после заключительного восклицания "Боже храни короля" наступила на несколько минут сравнительная тишина. Потом народ снова начал двигаться, шум снова стал возрастать и разросся наконец до крика и гвалта хуже прежнего. Толпа все более и более начинала походить на запруженную реку. Возможность разойдтись и угомониться представлялась сомнением, все больше и больше приближавшимся к полному отрицанию.

Крау, считавший себя тактиком, сделал весьма благонамеренный шаг, чуть было не выполнивший его собственного предсказания. Он приехал с магистратом окольным путем в Семь Звезд, и тут снова была прочтена из окна статья о возстании, почти с такими же результатами, как прежде. Ректор возвратился тем же путем в Маркиза, как в главную квартиру, наиболее приличную для администрации, но Крау остался на другом конце Королевской улицы, где тоже было необходимо какое-нибудь присутствие, внушавшее уважение. Видя, что время проходит и что всякое влияние, произведенное-было голосом закона, изгладилось, он показался у верхняго окна и объявил толпе, что послали за солдатами и что. если они не разойдутся, их приструнит кавалерия вместо констэблей.

Крау, подобно многим другим констэблям, более известным в истории, имел "дурную репутацию" и вовсе не пользовался популярностью в Треби. Очень может быть, что и приятная весть утратила бы что-нибудь, нисходя с его уст, но то, что он теперь сказал, было так неприятно, что вместо того чтобы убедить и успокоить толпу, он только раздражил ее больше. Кто-то схватив сырой картофель из мешка, стоявшого у дверей мелочной лавочки позади его, бросил им в констэбля и попал ему прямо в рот. Немедленно вслед за этим, сырой картофель и репа полетели десятками в окна Семи Звезд и выбили стекла. Феликс слышал, как голоса превратились в дикий рев, и видел, как толпа ринулась к железной лавке, доставившей оружие более действительное, чем репа и картофель. Раздались крики, что тори послали за солдатами, и смятение тех из толпы, кто да этого держал сторону ториев, только увеличило общий безпорядок.

Но очевидно было, что толпа была против Дебарри и склонялась в пользу Тренсома. Все разоренные лавки были из числа торийских. Торговцы, кто только успел, заперли двери и заставили окна извнутри. Домовладельцы пришли в неописанный ужас и тоскливо ожидали прибытия военной силы. Ректор волновался едва ли не более всех: он уже отправил двух гонцов в Газеркот за солдатами, но боялся, что обоих этих гонцов где-нибудь перехватили.

духом и что ответственность за все это падет на партию Тренсома. Где Джермин?

Лингон отвечал на это, что он сам сейчас едет в Дуфильд за солдатами. Что же касается до Джермина, то он ему не дядька: Джермин отправился куда-нибудь но делам - собирать голоса.

Все действующия гражданския силы решились на последнее сериозное усилие. Декабрский день грозил перейдти в вечер и темнота усилила бы безурядицу. Ужасов пожара, можно было точно также ожидать, как и всякого другого бедствия. Констэбди, собравшись в полном составе, вооружились саблями и карабинами: все почтенные обитатели, с мало мальским запасом храбрости, приготовились бороться за порядок, и многие, в том числе Веб и Тильо, думали, что ближайшей обязанностью их было защищать пивоварни и винные погреба, в которых собственность была такого свойства, что ей вероятнее всего могла, бы угрожать опасность, и самая страшная опасность по последствиям. Ректор в порыве благородной решимости опять выехал на лошади, чтобы командовать констэблями, которые могли действовать успешно только сплошною массою. По его указанию, колонна вооруженных людей миновала главную улицу и проложила себе путь задворками, чтобы занять два главных переулка, ведших к винным погребам и к пивоварням и не допускать толпу к ним ни в каком случае.

Между тем Феликс Гольт был деятельно занят на Королевской улице. После первого разбития стекол в Семи Звездах, нельзя было поручиться вообще за целость этой гостинницы. Дух разрушения клонился к полному своему развитию, и все затронутое, или помятое, или как-нибудь надломленное - вызывало в этих неразумных людях желание доломать, покончить, как в каких-нибудь неразумных детях. В Семи Звездах скрывался Спрат, а для некоторых спрокстонцев мысль о том, что Спрат цел и невредим в такой день, когда всем более или менее достается и когда так уместно и удобно было бы воздать каждому по заслугам, была невыносима. Кроме того, всем сильно хотелось забраться в самый трактир.

Феликса наконец втолкнули в самую середину толпы. Он мог только обороняться и настолько удерживать равновесие, чтобы не падать; но он предвидел, что толпа ворвется в трактир; он слышал крики: "Спрат!", "хватайте его!" "мы его оттуда выпроводим!" "бей его"! Очень может быть, что в таком разгаре страстей не пощадят и жизни. Феликсу невыносимо было присутствовать при безумствованиях толпы и ничего не * делать, чтобы унять ее. Даже тщетные усилия были бы для него лучше, чем простое посильное созерцание. Он мог бы спасти кого-нибудь в стенах трактира; он взошел в него, или, правильнее, был увлечен шайкой самых рьяных зачинщиков, которые, раз попав за дверь, разсеялись в разные концы - одни бросились в погреб, другие в буфет; некоторые бросились по лестницам и по всем комнатам отыскивать Спрата или кого-нибудь другого может быть, кто бы мог послужить козлом очищения для Спрата, Привлекаемый криками женщин, Феликс наконец добрался до какого-то корридора в верхнем этаже, где сама хозяйка и несколько слуг бегали, в отчаянном ужасе взад и вперед от двух или трех полупьяных молодцов, которые только-что опустошили запас наливок, найденный ими в чулане. Приняв начальнический вид, он крикнул им: "Сюда ребята, здесь пожива будет лучше - ступайте за мной!" и увлек их за собой вдоль корридора. Они добрались до лестницы, как раз во время, чтобы увидеть, как несчастного Спрата, полураздетого и кричащого, волокли вниз по ступенькам. Никто его впрочем не бил и не толкал, как будто его берегли для казни на более широком просторе, где ею могло бы насладиться большее количество зрителей. Феликс пошел за ними следом, твердо решившись предохранить, если только будет какая возможность, и палачей и жертву от крайних и пагубных последствий. Он старался предугадать их намерения

Вниз но лестнице, по мощеному двору до ворот, Спрата волокли, как какую-нибудь кучу грязного белья и лохмотьев. Когда его вытащили за ворота, поднялся оглушительный крик и рев, хотя многие из толпы не имели ничего против него и только подозревали, что у других могли быть против него какие-нибудь личности. Но Спрата между тем волочили дальше к более широкому месту улицы, а враги его кричали: "Окружить его - вздернуть его, - посмотрим, на что он теперь похож!"

-- Ткни его в шею, и ну его к черту, сказал кто-то из толпы. - Пойдемте к Тильо в погреба - там джину больше!

Феликсу стало страшно. Волоча Спрата за ворота, толпа приблизилась почти к самому переулку, который вел к Тильо. Феликс старался держаться как можно ближе к жертве. Он бросил свою палку и схватил дубину из рук одного из первых ворвавшихся в Семь Звезд; голова у него была обнажена; неразборчивому созерцателю со стороны он должен был непременно показаться предводителем толпы. Таковым его и сочли некоторые лица, тревожно присматривавшияся к волнению из верхних окон своих домов; они наконец увидели, как он с большими усилиями проталкивался к самому Спрату.

Между тем отряд констэблей успел доехать до переулка Тильо и преградить в него путь толпе. Он сразу заметил, что посреди толпы была какая-то жертва. Один из самых храбрых констэблей, по имени Токер, чувствуя, что нечего терять времени на. размышление, пригласил товарища последовать за ним и проложил себе путь саблей. В эту минуту Спрата отпустили - почти безжизненного, совсем обезсилевшого от ужаса, и люди, тормошившие его, отступили на некоторое разстояние, как-будто для того чтобы позабавиться его созерцанием. Феликс воспользовался случаем и ринулся вперед, чтобы прикрыть его. Токер, вообразив, что Феликс был назначен исполнить роль палача - потому что все способности Токера заключались скорее в мускулах, чем в мозгах и глазах, - бросился на Феликса, намереваясь его повалить и смять. Но Феликс был очень зорок и догадлив; он сразу понял положение и выбрал из двух зол меньшее. С быстротою молнии он обернулся к констэблю, накинулся на него и старался овладеть его оружием. В борьбе, на которую отвсюду смотрели с напряженным вниманием, констэбль упал, и Феликс вырвал у него саблю из рук. Толпа вокруг него гаркнула ура, воображая, что он нападал на констэбля в её видах. Токер лежал не двигаясь, но Феликс не воображал, чтобы он был сериозно ушиблен.

Феликс вполне сознавал всю ответственность своего положения. У него главным образом перед глазами были все ужасы того, что могло бы произойдти, еслиб массу хаотических желаний и побуждений не отвратить от дальнейших покушений на места, где бы они попали в самый центр одуряющих и воспламеняющих материалов. В такие моменты мудрено предвидеть возможность какого-нибудь недоразумения, какого-нибудь личного неудобства или опасности: природа не делает людей в одно и то же время энергических и восторженных и мелочно расчетливых. Он вообразил, что в руках его власть, и решился выручить слепую толпу из страшной опасности до прибытия военных сил, которые могли нагрянуть с минуты на минуту.

За ним последовали тем охотнее, что видели, как переулок Тило загородили констэбли, из которых многие были вооружены огнестрельным оружием; и всюду, где не встречается сильного противодействия, предложение сделать что-нибудь новое вызывает глупое, тупое любопытство. Многие из спрокстонцев знали Феликса в лицо и воображали его выше уровня обыкновенных людей. Глядя на него с саблей в руке, впереди всех и выше всех, они нашли в сущности лучше всего последовать за ним. Человек энергический, с определенной волей, действует как знамя, воодушевляющее вокруг себя нерешительные и безсмысленные единицы толпы. Феликс расчитывал именно на этого рода влияние на людей, умственное состояние которых превратилось в несвязное смешение инстинктов и смутных впечетлений. Он двинул их вперед ободряющими словами, приказывая им не волочить и не обижать Спрата, но взять его с собой и нести туда, куда он прикажет. Люди, непосредственно следовавшие за ним, были твердо уверены что у него была какая-нибудь определенная и достойная внимания цель, тогда как люди, бежавшие впереди, двигались под сознанием, что вероятно бегущие сзади них и толкающие их. знают что делают и имеют основание делать именно так, а не иначе, Эта-то смесь толкания вперед одних и податливости других к толчкам составляет сущность истории многих человеческих деяний.

Феликсу в сущности хотелось вывести толпу ближайшим путем из города, поддерживая в ней мысль, что он ведет ее к чему-нибудь достойному внимания, а между тем он надеялся, что подойдут солдаты, и толпа, в сущности не движимая действительными политическими страстями или яростью против общественных различий, едва ли окажет сопротивление военной силе. Присутствие пятидесяти солдат по всей вероятности разсеет и угомонит волнение сотен. Никто не знал положительно, как велика была толпа: многие из жителей потом заверяли, что бунтовщиков было покрайней-мере две тысячи. Феликс знал, что он рисковал многим, но он был в совершенном забытьи: мы редко одобряем в обыденной жизни страстные увлечения, которыми при иных обстоятельствах обусловливаются подвиги, приобретающие всемирную славу.

Он вел их к тому месту, где улица разветвлялась с одной стороны в широкое отверстие между двумя заборами, а с другой стороны выходила на полный простор Полардс-Энда. На этом конце улицы была довольно большая площадка, с небольшой каменной платформой посредине о трех ступеньках, на которой высился старинный, заплесневелый верстовой столб. Феликс пошел прямо к этой платформе и остановился около нея, крикнув "стой" людям, бывшим впереди и позади его, и приказал несшим Спрата положить его тут. Все остановились и уставились на столб, и может быть тут впервые оконечности толпы сознали, что человек с саблей в руке намерен предводительствовать ими.

платок, еще двое или трое подали ему свои. Он приказал связать их вместе. Все смотрели на него, не сводя глаз, Неужели он повесит Спрата?

-- Теперь обвяжите его кругом пояса, свяжите ему руки назад - так! и привяжите его покрепче к столбу.

Когда это было сделано, Феликс сказал повелительно:

-- Оставьте его здесь - мы за ним вернемся, а теперь нечего терять времени; пойдемте ребята вверх по Парковой улице, а там увидим!

Это был единственный способ спасти жизнь Спрату. И он удался. Удовольствие видеть безпомощного человека привязанным удовлетворило толпу на момент, если даже в ней были люди настолько жестокие и свирепые, чтобы непременно расчитывать на возвращение. Никому и в голову не пришло, что из любого дома мог выйдти кто-нибудь и развязать пленника, как только они уйдут.

тех, которые оказывались поближе к нему и в числе которых между прочим был Дредж, наш старый спрокстонский знакомый, идти вперед и заставить всех следовать за ним, потому что иначе дело не удастся. Наконец Феликс добился своего, но вскоре случилось обстоятельство, принесшее страшное и неожиданное сознание, что его план может оказаться таким же безумным, как и все смелые предприятия, когда они разыгрываются неудачей,

В безсмысленной, полупьяной толпе было несколько человек с резкими очертаниями лиц, которые любили безпорядок не из одного желания пошуметь и побуянить и сознавали себя далеко невознагражденными за труды, которым они себя подвергли, прибыв на выборы в Треби, к чему их главным образом побудили слухи, ходившие в Дуфильде о том, что если дойдет дело до общей свалки, то в мутной воде будет удобно ловить рыбу. Некоторым из этих остроумных людей с резкими очертаниями было известно, что Парковая улица вела к господскому дому в Больших Треби, который в их видах был не хуже, если не лучше любого банка. Пока в голове Феликса складывалась его несбыточная, хотя благоразумная цель, эти другие сыновья Адама лелеяли намерение иного рода, - и наступил момент их торжества.

С нескольких пунктов сразу раздался новый возглас - послышалось новое приглашение.

-- Братцы, пойдемте-ка в Большие Треби!

С этой минуты Феликс сделался безсильным; определительное и многим улыбавшееся предложение преодолело его неопределенное влияние. Толпа ринулась в сторону и увлекла с собою Феликса, Он все еще недоумевал, идти ли ему прямо в разрез с толпой. Раз очутившись на дороге, вне города, посередь по.тейис огромным парком под рукою, ему было бы легче отбояриться от толпы. Сперва ему это показалось самой лучшей мерой, - ему хотелось возвратиться в город как можно скорее, в надежде найдти там военные силы, и отправить отряд для спасения усадьбы. Но он разсудил, что направление толпы уже достаточно определилось и что в Парковой улице было достаточно народу, чтобы передать сведение скорее, чем было бы возможно ему самому. Уж лучше было идти вместе с ними и быть своим присутствием полезным кому-нибудь в усадьбе в случае надобности. Он не питал особенной симпатии к семейству Дебарри, по низачто не хотел, чтоб вышла какая-нибудь опасность для кого бы то ни было по его оплошности. В эти моменты горького недоумения ему представились весьма грустные последствия, и последствия совершенно независимые от его внутренняго неудовольствия; по предотвратить их теперь не было никакой возможности. И он мчался вместе с толпою к требианскому парку, представляя себе самое движение свое безумием рокового, несчастного дня, который безчисленное множество мелких, грязных личных видов привело к совершенно неожиданному общему бедствию, угрожавшему закончиться чем-нибудь ужасным.

приказом отворить погреба; Феликс только-что успел проложить путь к лицевой террасе, надеясь пробраться оттуда в комнаты, где он может быть найдет дам и успокоит их уверением в прибытии скорой помощи, как вдруг лошадиный топот убедил его, что отряд был ближе, чем он ожидал. Когда он услышал лошадей, он был как-раз против большого окна комнаты, где яркая лампа, спускавшаяся с потолка, освещала группу женщин, обнявшихся в ужасе. Многие из толпы между тем вбегали по ступенькам террасы с разных сторон к дому. Он занял пост перед окном и, размахивая саблей, закричал приближавшимся: "Назад! Солдаты приехали". Одни бросились назад, другие авгоматически остановились.

Звук копыт становился все громче и громче. "Стой!" "Пали!" "Бей!" - раздалось, оглушая людей на террасе.

Прежде чем они имели время и возможность двинуться с места, крики и топот раздались непосредственно возле них - опять послышалось "пали!" - пуля прожужжала и пронизала Феликсу плечо - плечо руки, державшей обнаженную саблю.

Феликс упал. Матежники разбегались в смятении, как перепуганные бараны. Некоторые из солдат подгоняли их, колотя по спинам саблями плашмя. Труднее все то было очистить наводненные погреба.

Ректор, вместе с другим чиновником и некоторыми помещиками верхами, сопровождавший солдат, теперь подскакал к террасе и бросился к дамам.

ревность которого к общественному спокойствию привела его из Дуфильда, как только он услышал о требовании солдат.

-- А знаю этого человека очень хорошо, сказал Джон Джонсон. - Это человек опасный - совершенный революционер.

Ночь была тяжелая, безотрадная; на следующий день Феликс, рана которого была объявлена ничтожной, был отправлен в ломфордскую тюрьму. Он был обвинен в трех преступлениях: в нападении на констэбля, в совершении убийства (Токер умер от сотрясения мозга) и в мятежническом покушении на усадьбу.

Еще четверо было арестовано: у одного из них найден был золотой кубок с гербом Дебарри; три остальных, и в их числе Дредж, обвинялись в буйстве и насилии.

На утро в Треби не было и следа террора, но было много печали и воздыханий. Многие, гораздо более невинные, чем ненавистный Спрат, стонали от сериозных ушибов и повреждений. И на мостовой найдены были, кроме трупа бедного Токера, еще несколько тел, более или менее сильно пораненных, и наконец еще один труп. Правда, что никто особенно не горевал об этом другом трупе, и весьма немногие помянули его добром, сказав: бедный старикашка! Его вероятно затоптала толпа, когда он упал пьяный у самого входа в Семь Звезд. Этот второй труп был старого Тома Траунсема, продавца объявлений, - иначе Томаса Тренсома, последняго представителя древняго рода.