Феликс Гольт, радикал.
Глава XXXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава XXXIX. (старая орфография)

ГЛАВА XXXIX.

Через несколько дней после приезда Эсфири в Тренсом-Корт, Деннер, придя одевать м-сс Тренсом к обеду - приятная обязанность, для отправления которой у нея было теперь очень много времени, - застала свою госпожу сидящею в кресле с тем мраморным видом сосредоточенной скорби, который на глазах наблюдательной и зоркой горничной постепенно усиливался в течение прошлой недели. Она стукнула в дверь, не дожидаясь звонка, и решилась войдти, хотя не слышала, чтобы ей сказали в ответ "войдите".

М-сс Трейсом была в темной теплой блузе, ниспадавшей с плеч толстыми складками, и сидела перед зеркалом, выполнявшим одну из стен будуара от полу до потолка. Комнату освещал камин и несколько восковых свечей. По какой-то причине, вопреки обычным своим привычкам, м-сс Тренсом сама распустила свои густые, седые волосы, скатившиеся назад бледным, безцветным потоком по темному платью. Она сидела перед зеркалом, как-будто глядя на себя, сурово сдвинув брови и сложив на коленях руки в драгоценных перстнях. По всей вероятности, она уже перестала видеть отражение в зеркале, потому что в глазах её был тот пристальный, широко раскрытый взгляд, изобличающий не анализ, не размышления, но мечтания. Неподвижные рельефные черты, живо сохранившия следы былой красоты, напоминали скорее картину поблекшую, побелевшую под несчетным рядом лет, чем живую женщину, полную сознания, образовавшагося медленным, постепенным осадком этих непрерывно катившихся лет.

Деннер, при всей своей врожденной и систематической сдержанности, не могла скрыть удивления и смущения, когда, проглянув сквозь полузакрытые веки, увидела неподвижный образ в зеркале, приходившемся как-раз против двери, в которую она вошла. Легкий стук двери не был замечен госпожею, на которой вообще ощущения, производимые присутствием Деннер, отзывались также безследно и незаметно, как движения любимой кошки, по легкий вскрик и удивленный взгляд, отразившийся в зеркале, были достаточны непривычны, для того чтобы вызвать ее из задумчивости: м-сс Тренсом шевельнулась, откинулась на спинку кресла и сказала:

-- Ах, это ты, Деннер?

-- Да, надеюсь, что не опоздала. Хотя и вижу, к сожалению, что вы уже сами распустили волосы.

-- Я распустила их для того, чтобы посмотреть, какая и старая, гадкая ведьма. Красивые платья, в которые ты меня одеваешь, Деннер, только нарядный саван.

-- Пожалуйста не говорите этого. Если кому здесь неприятно на вас смотреть, тем хуже только для них самих. Что до меня касается, то я не знаю, кто бы из молодых мог потягаться с вами. Посмотрите-ка на ваш портрет, что висит там внизу, а что вы стали старше - что ж из этого? Я бы не хотела быть Летти, прачкой нашей, потому только, что у нея красные щеки. Она может быть не знает, что у нея некрасивое, простонародное лицо, но я знаю это, и с меня этого довольно: я знаю, какой чумичкой она будет лет через десять. Я бы на вашем месте ни с кем не поменялась. И еслиб тревоги и горести продавались на базаре, я бы лучше купила старые, чем новые. Много значит, если человек испытал худшее в жизни.

-- Самое худшее, Денвер, предстоит женщине только в старости, сказала м-сс Тренсом с горечью.

Маленькая горничная несовсем ясно понимала причину необыкновенной грусти своей госпожи; но она редко позволяла себе спрашивать, обыкновенно дожидаясь, чтобы м-сс Тренсом сама завела речь. Банкс, дворецкий, кивая и подмаргивая, утверждал положительно, что м-ру Гарольду вовсе не по душе Джермин, но м-сс Тренсом никогда об этом не заводила речи, и Деннер ничего не знала определительного. Но она почти наверное знала, что с присутствием Эсфири в доме связана какая-то важная тайна; она подозревала, что скрытный Доминик знал эту тайну и стало-быть пользовался большим доверием. Но всякое неудовольствие по этому поводу было бы умышленным упреком госпоже, упреком, несовместным с убеждениями и характером Деннер. Она склонялась к мысли, что Эсфирь была непосредственной причиной нового неудовольствия.

-- Если ничего не случилось нового дурного, то что же с вами, желала бы я знать, сказала она после минутного молчания, говоря, по обыкновению, проворно, но не громко, и продолжая неторопливо делать свое дело. - Когда меня будит петух, то мне лучше иметь на уме одно настоящее горе, чем двадцать воображаемых. Лучше сознавать себя обокраденным, чем думать, что вот-вот придут сейчас и убьют вас.

-- Я думаю, Деннер, что ты любишь меня больше всех на свете; но и тебе никогда не понять, как я страдаю. Незачем говорить тебе. У тебя никогда не заходил ум за разум, никогда не болело сердце. Ты точно железная. Ты никогда не знала никаких тревог.

-- Я знала все ваши тревоги.

-- Да, знала, но как сиделка, которая никогда не заражается болезнью. У тебя даже никогда детей не было.

-- Да разве нельзя чувствовать того, чего сам не испытал? Я всегда горевала о французской королеве, когда была молода: Бог знает, чего бы я не была готова вытерпеть ради нея. Я знаю многих, которые чувствуют вполне сообразно с своим рождением и положением. А вы всегда все через-чур принимали к сердцу. Но я надеюсь, что ничего нет нового, что бы могло побудить вас говорить о худшем.

-- Да, Деннер, есть - есть, сказала м-сс Тренсом тихим и печальным голосом, наклоняя в то же время голову, чтобы дать пришпилить головной убор.

-- Что же, эта молодая девушка?

-- А что ты о ней думаешь, Деннер? сказала м-сс Тренсом гораздо бодрее и сильно яшлая узнать, что скажет старуха.

-- Я не отрицаю, что она мила, что у нея очень красивая улыбка и очень хорошия манеры: это совершенно необъяснимо при том, что Банкс рассказывает о её отце. Я сама ничего не знаю о требианских горожанах, но не могу не подивиться с своей стороны. Я люблю м. Гарольда. И всегда буду любить. Я была при его рождении на свет, и ничто, кроме его дурного обхоягдения с вами, не может меня возстановить против него. Но все люди говорят, что он влюблен в мисс Лайон.

-- Как бы я желала, чтобы это была правда, сказала м-сс Тренсом энергически. - Я желала бы, чтобы он в нее влюбился так, чтобы она могла им командовать и заставлять его делать, что ей хочется.

-- Так стало-быть неправда, что они говорят?

-- Неправда то, что она будет властвовать над ним. Никогда никакая женщина не будет властвовать над ним. Он заставит ее влюбиться в себя и бояться. Вот чего ты никогда не испытала, Деннер. Женская любовь всегда замерзает в страхе. Она всего хочет, и ни в чем не уверена. А эта девушка очень мила и умна - сколько в ней пыла, гордости и остроумия. Мужчины любят такия победы, также как любят лошадей, кусающих удила и не стоящих смирно на месте: тем более торжества для них, тем приятнее для их самолюбия. А к чему женщинам воля? - Если она будет добиваться власти, она утратит любовь и все-таки ничего не добьется. Бог создал женщину не в добрый час, в порыве гнева.

Деннер привыкла к таким вспышкам. Реторика и характер госпожи в её понятиях вполне соответствовали высокому сану, величественной наружности и выразительным черным глазам. М-сс Тренсом сознавала греховность слов своих, и это делало их тем более соблазнительными.

-- И в самом деле, женская доля незавидна, сказала Деннер. - Но когда привык к чему с детства, то перестаешь и чувствовать. Да я бы и не желала быть мужчиной - кашлять так громко, ездить верхом во всякую пору и так много есть и пить. По-моему это также доля незавидная, грубая. Так стало-быть нечего тревожиться из-за этой молодой девушки, прибавила она после минутного молчания.

-- Нет, Деннер, она мне нравится. Я желаю, чтобы Гарольд женился на ней. Это было бы самое лучшее. Если правда выйдет наружу - а она непременно выйдет скоро - имение будет принадлежать ей по закону. - Странная право эта история: ведь она действительно Байклиф.

Деннер вовсе не казалась удивленной и, продолжая застегивать платье госпожи, сказала:

-- Я была уверена, что во всем этом есть что-нибудь удивительное, необыкновенное. И припоминая старинные процессы, и все что было в прошлом, я думала, что тут непременно замешан суд. Так она леди по происхождению?

-- Да, у нея хорошая старинная кровь в жилах.

-- Вот и мы говорили о том у дворецкого в комнате: - какая у нея рука и нога и как у нея голова на плечах положена - почти так, как у вас. Только ее, помоему, портит цвет лица. И Доминик говорит, что м. Гарольду никогда прежде не нравились такия женщины. Чего бы этот Доминик не мог порассказать, еслиб он только захотел: у него есть ответ на загадку, прежде чем вы ее выскажете. Только он умеет держать язык за зубами: уж этого нельзя не признать за ним. Да впрочем и я такая же.

-- Да, да. Ты будешь молчать об этом, пока другие все не заговорят.

-- Так стало-быть, если м. Гарольд женится на ней, это устранит всякия неприятности и споры?

-- Да - по имению.

-- А он кажется непрочь; она ему не откажет, за это я ручаюсь. И она вам нравится? Прекрасно. Стало-быть вам можно вполне успокоиться.

Деннер закончила туалет м-сс Тренсом, набросив ей на плечи индийский шарф, дополнив таким образом контраст между величественной дамой в наряде и Гекубой с распущенными волосами, которую она нашла в уборной с час тому назад.

Деннер, глубоко затронутая горечью, сказавшеюся в последней фразе госпожи, взяла, в порыве нежности и внимания, золотой флакон с солями, который м-сс Тренсом часто носила при себе, и подошла к ней, чтобы вложить его потихоньку в её руку. М-сс Тренсом поймала руку горничной своей рукой и крепко ее сжала.

-- Денннер, сказала она тихо, - еслиб я могла выбрать в эту минуту, могла изменить что-нибудь, я пожелала бы, чтобы Гарольд никогда не родился на свет.

-- Нет, моя милая (Деннер только один раз и уже давно прежде тоже назвала госпожу свою "милой"), - тогда это было для вас большим счастием.

во мне точно мучительное, болезненное воспоминание. Они могут чувствовать, что вся нежность, вся любовь в их жизни превратилась в ненависть или презрение.

-- Как ты счастлива, Деннер; ты любила сорок лет все одно существо, которое теперь стало старым и слабым и не может без тебя обойдтись.

Внизу раздался звук гонга, возвещавший обед, и м-сс Тренсом опустила верную, преданную руку.