Феликс Гольт, радикал.
Глава LI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт, радикал. Глава LI. (старая орфография)

ГЛАВА LI.

В один апрельский день, когда солнце сверкало в замедливших дождевых каплях, Лидди вышла со двора, а Эсфирь уселась в кухне на ивовом плетеном кресле у белого стола, между печью и окном. Котел распевал на плите, а часы прилежно постукивали, приближаясь к четырем,

Она не читала, а вязала; пальцы проворно двигались; что-то похожее на луч играло на её полуооткрытых губах. Вдруг она опустила работу, прижала обе руки к коленам и слегка наклонилась вперед. В следующую минуту раздался громкий удар в дверь. Она вскочила, отворила, но сама спряталась за дверь.

-- М. Лайон дома? спросил Феликс громким голосом

-- Нет, сэр, ответила Эсфирь из-за двери; - но мисс Лайон дома к вашим услугам.

-- Эсфирь! вскричал Феликс с удивлением.

Они взялись за руки и с восторгом посмотрели друг другу в лицо.

-- Вас выпустили?

-- Да, пока опять не сделаю чего-нибудь дурного. Но вы? - Как это все случилось?

-- А вот, сказала Эсфирь, весело улыбаясь и снова садясь на ивовое кресло, - все попрежнему: отец отправился по больным; Лидди в глубоком унынии ушла покупать провизию, а я сижу здесь, и во мне гнездится немалая доля суетного тщеславия, требующая хорошей выбранки.

Феликс сел на стул, случившийся близь нея, на углу стола. Он смотрел на нее все еще вопросительными глазами: он был совершенно сериозен, она лукаво улыбалась..

-- Вы, стало-быть, приехали жить здесь?

-- Да.

-- И вы не пойдите замуж за Гарольда Тренсома, или не будете богаты?

-- Нет. - Что-то побудило Эсфирь опять взяться за работу, иголка прилежно задвигалась. Улыбка угасла в замирании сердца.

-- Отчего? спросил Феликс совсем тихо, положив локоть на стол, голову на руку и глядя на нее.

-- Я не хотела ни идти за него замуж, ни быть богатой.

-- Вы стало-быть от всего отказались, сказал Феликс, наклонясь слегка вперед и говоря еще тише.

Эсфирь не отвечала ни слова. Они слушали, как распевал котел на плите и громко стучали часы. И Бог весть каким образом - работа у Эсфири выпала из рук, глаза их встретились; в следующую минуту руки их переплелись и они опять поцеловались.

Когда руки снова упали, глаза их были полны слез. Феликс положил ей руки на плечо.

-- Вы, стало быть не прочь, разделить долю бедняка, Эсфирь?

-- Конечно, еслиб он съумел приобрести мое уважение и расположение, сказала она, и прелестная, лукавая улыбка снова мелькнула на лице.

-- Думали ли вы о том, как это будет? - что жизнь будет очень простая, очень безотрадная?

Феликс снял руку с её плеча, встал со стула, сделал шага два по комнате; потом круто повернулся и сказал:

-- И в какой среде мне придется жить, Эсфирь? У них не такие заблуждения и пороки, как у богатых людей, но и у них есть своего рода заблуждения и пороки, и притом у них нет изящных, утонченных форм богатых, чтобы сделать недостатки более сносными. Я не говорю более сносными для меня - потому что я не нуждаюсь в этих утонченностях; но вы к ним привыкли.

Феликс помолчал с минуту и потом прибавил:

-- Это очень сериозно, Эсфирь.

-- Я знаю, что это сериозно, сказала Эсфчрь, глядя на него. - С тех пор как я побывала в Тренсом-Корте, я научалась на многое смотреть сериозно. Иначе я не разсталась бы с тою жизнью. Я сделала совершенный, сознательный выбор.

Феликс постоял минуты с две, и в сериозном лице его начала проступать нежность.

-- А эти локоны, сказал он, снова садясь и проводя рукой по её волосам.

-- Они ничего не стоят - не купленные.

-- Вы такая нежная, изящная.

-- Я очень здорова. Я думаю, что бедные женщины здоровее богатых. Да впрочем, продолжала Эсфирь не без лукавства, - я расчитываю на некоторое богатство.

-- Как? спросил Феликс тревожно. Что вы хотите этим сказать?

-- Я расчитываю даже на два фунта в неделю: разумеется, из этого не следует, чтобы нужно было проживать столько. Мы можем жить просто, как вам хочется: но мы станем копить деньги, будем прилежно работать и потом этими деньгами делать чудеса. И потом нам нужно давать маленькую пенсию вашей матери, чтобы обезпечить ей до смерти такую жизнь, к которой она привыкла, и маленькую пенсию отцу моему, чтобы избавить его от зависимости, когда он не в силах будет проповедывать.

Эсфирь начала шутливым тоном, но закончила сериозным взглядом кроткой мольбы.

-- То-есть... если вы не имеете ничего против... я желаю делать только то, что вам кажется основательным и справедливым.

Феликс опять положил руку к ней на плечо и подумал немножко, глядя в печь; потом он сказал, подняв взгляд и улыбаясь ей:

-- Как, я должен буду завести библиотеку и давать в чтение книги, в которых будут мне делать загибы и оставлять на память крошки?...

Эсфирь сказала, смеясь:

-- Уж вы воображаете, что вам придется делать решительно все. Вы еще не знаете всех моих талантов. Мало ли чему я вас понаучу.

-- Вы меня?

-- Да, сказала она; - во-первых, исправлю наш французский выговор.

-- Уж не заставите ли вы меня носить галстук? сказал Феликс, недоверчиво покачивая головой.

-- Нет; но я обяжу вас не приписывать мне глупых мыслей прежде, чем я их произнесу.

Они весело разсмеялись, держась за руки, как дети. В обоих был огромный запас свежести.

-- Я груб и неотесан, Эсфирь. Вы никогда не раснаятесь? - никогда в душе не попрекнете меня, что я не захотел разделить с вами богатства? Вы в этом вполне уверены?

-- Знаете ли что! сказал Феликс, вскакивая с места, засовывая руки в карманы и шутя насупив брови, - если вы станете подъезжать ко мне с этой стороны, мне придется самому быть гораздо лучше?

-- Мне именно этого-то и хочется, сказала Эсфирь, разсыпавшись смехом, как жаворонок на заре.