Фланкер.
Глава VI. Темная история

ГЛАВА VI. Темная история

Необыкновенная история, которую рассказал старый охотник, так тесно связана с последующими событиями нашего рассказа, что мы вынуждены передать ее со всеми подробностями. Десятого июля 1854 года в Мехико, около десяти часов вечера, после жгучей жары, которая в продолжение всего дня вынуждала жителей запираться в своих домах, поднялся легкий ветерок, освежавший воздух, и каждый, выйдя на террасу, скрытую цветами и растениями, что делало ее похожей на висячий сад, спешил насладиться ясным спокойствием американской ночи. Улицы и площади были заполнены гуляющими; повсюду была непроходимая толчея пешеходов, всадников, мужчин, женщин, индейцев и индианок, где рубище, шелк и золото смешивались самым странным образом, среди криков, шуток и хохота. Казалось, Мехико, как очарованный город из "Тысячи и одной ночи", внезапно, словно при ударе волшебного колокола, проснулась от векового сна: все лица сияли радостью, и люди с упоением вдыхали свежий воздух.

В эту минуту один офицер вышел с пристани Сан-Франциско и смешался с толпой, теснившейся на площади Пласа-Майор; он шел с беспечным и насмешливым видом, свойственным всем военным всех стран. Он был молод, с гордым взглядом, его тонкие усы были кокетливо закручены вверх. Обойдя два-три раза вокруг площади, заглядываясь на молодых девушек и расталкивая мужчин, он приблизился, казалось, все с тем же равнодушным видом, к лавочке, прислоненной к одним воротам, в которой старик с лисьим лицом и лукавым взглядом запирал в стол, испещренный бесчисленными чернильными пятнами, бумагу, перья, конверты, порошок - одним словом, все необходимые принадлежности ремесла публичного писца - ремесла, которым в самом деле промышлял маленький старичок, что доказывала доска, вывешенная над дверью в лавочку, на которой было написано белыми буквами по черному фону: Juan Bautista Leporello , Evangelista [Хуан Баутиста Лепорельо, писец (исп.).].

Несколько секунд офицер вглядывался через стекла, заваленные пробитыми листами различных почерков, потом, без сомнения довольный тем, что увидел, он стукнул три раза в дверь.

В лавочке послышался шум отодвигаемого стула, ключ в замке повернулся, дверь приотворилась, и из-за нее показалась робко выглядывающая голова старика.

-- А! Это вы, дон Аннибал! Бог мой! Я не ждал вас так скоро, - произнес он тем заискивающим тоном, которым говорят люди, чувствующие себя в руках более сильного человека.

-- Что представляешься невинным, старый волк, - грубо ответил офицер. - Кто же кроме меня осмелится вступить в твой проклятый чулан?

Старик усмехнулся и, покачав головой, поднял на лоб свои серебряные очки с круглыми стеклами.

-- Э-ге-ге! - сказал с таинственным видом старик. - Много людей прибегают к моему искусству!

-- Может быть, - заметил офицер, бесцеремонно отталкивая его и входя в лавочку. - Я жалею тех, кто попал в лапы такой старой хищной птицы, как ты... Но я не за этим пришел к тебе.

-- Быть может, было бы лучше для вас и для меня, если бы вы пришли ко мне по другой причине, а не по той, которая привела вас ко мне? - осмелился робко произнести старик.

-- Без поучений! Запри двери, заставь окна, чтобы никто не увидел нас снаружи, и поговорим, нам нельзя терять времени.

Старик не возражал; он тотчас принялся с быстротой, какой нельзя было ожидать от него, запирать ставни, потом, заперев на внутренние задвижки дверь, сел подле гостя.

Оба эти человека, освещенные коптившей лампой, представляли странный контраст: один был молод, красив, силен и смел, другой - стар, изнурен и лицемерен; оба украдкой бросали друг на друга подозрительные взгляды и под внешним дружелюбием скрывали глубокое презрение. Разговаривая шепотом, друг другу на ухо, они казались демонами, замышлявшими какое-то гнусное дело.

Офицер заговорил первый, едва слышным шепотом - так он боялся, чтобы его не услыхали.

-- Слышишь, тио Лепорельо, [Тио - дядюшка (исп.)]-- сказал он, - на башне Санграрио пробило полчаса, говори же, какие новости ты узнал?

-- Гм! - промычал старик. - Не много интересного. Офицер подозрительно поглядел на него и, казалось, раздумывал.

-- Справедливо, - сказал он через минуту, - об этом-то я и не подумал; где же была моя голова?

виде оружия старик вздрогнул, но когда офицер развязал кошелек и высыпал на стол золото, он забыл о кинжале и жадно глядел на червонцы.

Офицер проделал все это с хладнокровием человека, знающего, что в его руках находятся непреложные аргументы.

-- Поройся-ка теперь в своей памяти, старый черт, - сказал он, - если не хочешь, чтобы мой кинжал показал тебе, с кем будешь иметь дело в случае, если бы ты забыл это.

Старик приятно улыбнулся, умильно поглядывая на золото.

-- Я очень хорошо знаю, чем вам обязан, дон Аннибал, - сказал он, - чтобы не стараться удовлетворить вас всеми средствами, какими я только могу располагать.

-- Без притворства и лицемерной вежливости, старая обезьяна, приступим к делу. Возьми сначала это, может быть, это побудит тебя быть искреннее.

Он положил в руку старика горсть золота, которое тот мгновенно спрятал куда-то, так что офицер никак не мог понять, где он скрыл его.

-- Вы щедры, дон Аннибал, это принесет вам счастье.

-- К делу, к делу.

-- Сейчас начинаю.

-- Я слушаю.

Офицер оперся локтями о стол и приготовился слушать, между тем как старик кашлял, плевал и по старой привычке к осторожности подозрительно оглядывался по сторонам, хотя находился в своей лавчонке только вдвоем с офицером. Между тем шум на Пласа-Майор постепенно стих, толпа рассеялась, все жители разошлись по своим жилищам, и на улице царило величайшее спокойствие. В ту минуту на башне медленно пробило одиннадцать; оба человека невольно вздрогнули, заслышав зловещий бой часов.

-- Будешь ли ты говорить, наконец? - воскликнул офицер с угрозой в голосе.

Старик с испугом подпрыгнул на табурете, как будто только что проснулся, и, проведя несколько раз рукой по лбу, почтительно сказал:

-- Я начинаю... но, - заметил он, спохватившись, - нужно ли входить в подробности?

-- Дьявольщина! - воскликнул офицер в бешенстве. - Разве ты не знаешь, что мне необходима самая полная информация? Не играй со мной, как кот с мышкой, старик, предупреждаю тебя, игра эта будет гибельна для тебя!

Старик поклонился с убежденным видом и начал:

-- Сегодня утром, лишь только я уселся за свой стол, разобрал бумаги да начинил перьев, как услышал, что кто-то осторожно постучался в мою дверь. Я встал, отпер ее... Это была женщина, молодая и прекрасная, насколько я мог судить об этом, хотя вся она была закутана в черную мантилью.

-- Так это была не та женщина, которая уже целый месяц приходит к тебе ежедневно? - прервал его офицер.

-- Та же, но, как вы, без сомнения, заметили, она каждый раз тщательно изменяет свою одежду. Несмотря на эти предосторожности, я достаточно знаком с женскими хитростями, чтобы ошибиться, я узнал ее с первого взгляда ее черных глаз.

-- Хорошо, продолжай.

-- С минуту она сидела молча, со смущенным видом играя своим веером. Я вежливо спросил, чем могу быть ей полезен. "Ах! - ответила она. - Мне нужна очень простая вещь, но можно ли вам довериться?" Говоря это, она устремила на меня свои большие черные глаза. Я выпрямился и, положа руку на сердце, ответил серьезным тоном: "В моей душе все тайны умрут, как в душе исповедника". Тогда она вынула из кармана листок бумаги и нерешительно повертела его между пальцами, потом вдруг расхохоталась и сказала: "Какая я смешная, делаю тайну из пустяков! К тому же, вы здесь не более как машина, потому что и сами не поймете, что будете писать". Я поклонился на всякий случай, ожидая опять какой-нибудь дьявольской путаницы, какой она мучила меня ежедневно в продолжение целого месяца.

-- Пожалуйста, без рассуждений, - перебил его офицер.

я писал на верхнем листе, отпечатывались на нижнем, а бедная малютка даже не подозревала об этом. Письмо было коротким, оно состояло всего из двух-трех строк. Только, - прибавил старик, крестясь, - пусть меня казнят, если я понял хоть одно слово из всей этой писанины! Без всякого сомнения, это было написано по-мавритански.

-- Что после?

-- После я сложил бумагу письмом и надписал адрес.

-- Ага! Это в первый раз! - с оживлением проговорил офицер.

-- Да, но это сообщение откроет вам не много нового.

-- Может быть. Какой же был адрес?

-- Z. Р. V. 2, пристань 5. P. Z.

-- Гм! - произнес офицер задумчиво. - В самом деле, это серьезно... Что же было потом?

-- Потом она ушла, дав мне унцию золота.

-- Она щедра. И это все, что она тебе сказала?

-- Почти что все, - ответил, колеблясь, старик. Офицер посмотрел на него.

-- Есть еще что-нибудь? - спросил он, бросив ему еще горсть золота, которое тио Лепорельо немедленно спрятал.

-- Почти что ничего.

-- Все же говори, ты знаешь, что всегда в постскриптуме письма находится то, что заставило писать.

-- Выйдя из моей лавочки, сеньорита подозвала проезжавшую мимо карету; и хотя она сказала очень тихо, но я расслышал: в монастырь Бернардинок.

Офицер чуть заметно вздрогнул.

-- Гм! - сказал он с равнодушным видом. - Этот адрес не много значит. Дай-ка бумагу.

Старик порылся в ящике стола и вынул лист, на котором отпечатались неясные слова.

Взяв бумагу в руки, офицер пробежал глазами написанное и заметно побледнел, судорожная дрожь пробежала по его телу, но, тотчас же оправясь, он разорвал бумагу на мельчайшие кусочки и сказал:

-- Хорошо, возьми это себе! - и бросил на стол еще горсть золота.

-- Благодарю, кабальеро, - воскликнул Лепорельо, жадно бросаясь на драгоценный металл.

старика. Удар был нанесен с такой силой, что старик упал как сноп, не испустив ни вздоха, ни жалобы. Офицер равнодушно глядел на него с минуту, затем, успокоенный его неподвижностью, он решил, что тот мертв.

-- Так-то лучше, - сказал он, - теперь, по крайней мере, не будет болтать!

После такого философского надгробного слова убийца спокойно вытер кинжал, собрал свое золото, погасил лампу, отпер дверь лавочки, тщательно запер ее за собой и удалился смелым, несколько торопливым шагом запоздавшего прохожего, торопившегося в свое жилище.

Пласа-Майор была пуста.