Похвала глупости.
Письмо Эразма к Томасу Мору.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Похвала глупости. Письмо Эразма к Томасу Мору. (старая орфография)

Письмо Эразма к Томасу Мору ¹).

¹) Английский гуманист, автор знаменитой Утопии, друг Эразма.

Во время моего последняго, недавняго переезда из Италии в Англию немало времени пришлось мне провести верхом на лошади. Чем убивать это долгое время пустою болтовней или пошлыми анекдотами, я предпочитал передумывать с собой время от времени о наших общих научных занятиях и вызывать в душе отрадные воспоминания об оставленных мною здесь столь же милых, сколько ученых друзьях. В числе их всего чаще вспоминал я тебя, мой дорогой Мор. Твой образ так живо воскресал передо мной, что иной раз мне казалось, будто я вижу тебя воочию, слушаю тебя и упиваюсь твоею беседой, слаще которой для меня нет ничего на свете. Эти размышления навели меня на мысль заняться каким-нибудь делом. Но каким? Обстановка была мало пригодна для какой-нибудь серьезной работы, и вот, я остановился на мысли - сочинить шуточный панегирик Мории {По-гречески - глупость.}.

Какая это Паллада внушила тебе подобную мысль? спросишь ты. Отчасти меня навело на эту идею твое имя: ведь, имя Morus настолько же близко подходит к имени Moria, насколько расходятся между собой обе обозначаемые этими именами вещи; а если у кого, то" именно, у тебя всего менее общого с Морией; это не мое личное мнение, это - мнение всего света. Кроме того, мне думалось, что такая шутка придется как нельзя более тебе по вкусу. Ведь и ты большой охотник до шуток этого рода - я разумею такия шутки, от которых не разит ни невежеством, ни пошлостью, - если только я не ошибаюсь в этом случае в оценке своего собственного произведения. Да и сам, ведь, ты не прочь взирать на человеческую жизнь с демокритовской усмешкой. Одаренный критическим и ясным умом, ты не можешь, конечно, не расходиться во многом с общепринятыми воззрениями; но в то же время в твоем характере столько благодушия и общительности, что ты можешь - и ты делаешь это с * удовольствием - в любой момент приноровиться к умственному уровню любого человека. Ты не только примешь поэтому благосклонно эту мою литературную безделку, как "памятку" о твоем товарище, но и возьмешь ее под свою защиту; тебе ее я посвящаю, и с этой минуты - она твоя, а не моя.

Найдутся, пожалуй, зоилы, которым одне из моих шуток покажутся унижающими достоинство богословов, другия - несовместимыми с христианским смирением; они, пожалуй, поднимут вопль, что я воскрешаю древнюю комедию, или какого-нибудь Лукиана {Лукиан Самосатский, греческий писатель-сатирик второго века по Р. X., автор Разговоров Богов.}, с его язвительными нападками на всех и на все. Но мне бы хотелось, чтобы люди, которых скандализует и низменность моего сюжета и шутливый тон моего произведения, приняли во внимание, что в данном случае я лишь следую примеру многих великих писателей. Сколько столетий прошло с тех пор, что Гомер сочинил свою шутливую поэму о "Войне мышей и лягушек", Марон воспел комара и выеденное яйцо, Овидий - пустой орех? Поликрат и его противник Исократ восхваляли Бусирида, Главкон - несправедливость, Фаворин - Терсита и четырехдневную лихорадку, Синезий - лысину, Лукиан муху и блоху. Сенека написал шуточный апофез Клавдия, Плутарх - разговор Грилла с Улиссом. Лукиан с Апулеем написал "Осла", и еще кто-то, уж не знаю, написал завещание свиньи Хавроньи, - об этом между прочим упоминает св. Иероним.

Пусть мои критики, если угодно, воображают себе, что мне просто-на-просто захотелось, забавы ради, поиграть в бирюльки или в лошадки. В самом деле, если мы допускаем развлечения для людей всякого звания и состояния, то было бы верхом несправедливости отказать в подобном развлечении писателям и ученым, в особенности если они вносят в шутку крупицу серьезности и наводят на серьезные размышления; из иной подобной шутки читатель - если только он не совершенный балбес - вынесет гораздо больше, чем из иного серьезного и архи-ученого разсуждения. И вот, один восхваляет реторику или философию в речи, составленной из отовсюду нахватанных чужих фраз и мыслей; другой восписует хвалы какому-нибудь князю; третий сочиняет речь для возбуждения к войне против турок; тот занят предсказанием будущого, этот задается решением новых вопросов о козлиной шерсти {Латинское пословичное выражение: "вопрос о козлиной шерсти" - вздорный вопрос.}. Если нет ничего вздорнее, как вздорным образом трактовать серьезные вещи, то нет ничего забавнее, как вздор трактовать так, чтобы казаться всего менее вздорным человеком. Не мне, конечно, судить о самом себе; по во всяком случае, если не вводит меня в заблуждение самолюбие, моя похвала глупости не совсем глупа.

Что касается возможного упрека в излишней резкости моей сатиры, то я замечу, что мыслящие люди всегда широко пользовались правом безнаказанно осмеивать людей в их повседневной жизни, под единственным условием, чтобы вольность языка не переходила должных границ. Удивляюсь, до чего стали деликатны уши в наше время: они почти не выносят ничего, кроме льстивых титулов и высокопарных посвящений. Не мало также в наше время людей с до того извращенным религиозным чувством, что они готовы скорее снести поношение имени Христа, чем самую безобидную шутку по адресу первосвященника {Т.-е. папы.} или князя, в особенности, если при этом затронут интерес кошелька. Но если кто подвергает критическому анализу человеческую жизнь, никого не задевая лично, можно ли это назвать пасквилем? Не есть ли это скорее наставление, увещание? Иначе, сколько бы раз пришлось мне писать пасквиль на самого себя! Кроме того, - кто не делает исключения ни для какого класса или группы людей, тот, очевидно, нападает не на отдельных людей, а на недостатки всех и каждого. Если поэтому кто будет кричать, что он обижен, то он лишь выдаст тем свой страх и свою нечистую совесть. А куда свободнее и язвительнее писал св. Иероним, не стесняясь под час называть по именам предметы своей сатиры!

забавлять, чем бичевать. Я вовсе не думал, по примеру Бвенала, выворачивать вверх дном клоаку человеческих гнусностей, и гораздо более старался выставить на показ смешное, чем отвратительное.

к чему все эти разъяснения такому адвокату, как ты: ты, ведь, сумеешь наилучшим образом отстоять дело, будь оно и далеко не из лучших.

Будь здоров, мой красноречивый Мор, и прими твою Морию под свою надежную защиту.

В деревне, 10 июня 1508 г.