Аттила России.
Часть вторая. Таинственные превращения.
Глава I

Часть вторая.
Таинственные превращения

I

В том самом письме (от 12 мая 1776 года), о котором уже говорилось, Екатерина II написала Вольтеру следующее:

".. Кроме всего этого, меня, как мать, страшно мучает совершенно необъяснимое явление: великий князь, относившийся к жене при ее жизни почти с ненавистью, теперь, после ее смерти, чтит ее как святую и предается настолько безграничной скорби, что безвыходно просиживает неделями в своих комнатах в Павловске, довольствуясь обществом молодого пажа, недавно принятого им на службу. Он до такой степени предается необузданному раскаянию из-за того, что не дал покойной всей той любви, которой она заслуживала, что врачи серьезно опасаются за его здоровье и боятся расстройства умственных способностей великого князя. Я настояла, чтобы Павел переехал из Павловска в Царское Село, так как там его на каждом шагу мучали воспоминания, и надеюсь, что шумная жизнь большого двора развлечет его и отвлечет от грустных мыслей".

Но надежды матери-монархини не оправдались: переехав по ее настоянию в Царскосельский дворец, Павел Петрович зажил полным нелюдимом, совершенно не показывался из своих апартаментов, расположенных в дальнем крыле дворца, и просиживал дни напролет, заперевшись с пажом Осипом.

Этот Осип служил предметом усиленных толков, пересудов и сплетен. Никто не знал ни откуда он, ни кто он. Не знали ни его пола, ни той роли, которую он играл при великом князе. Одни уверяли, что это - переодетая девушка, с которой великий князь отвлекается от траура по почившей супруге. Другие говорили, что женственность еще не доказывает принадлежности к женскому полу, что и Ганимед тоже был женствен, а Осип именно состоит Ганимедом при великом князе, неприятно пораженном скандалом с Нелидовой. Третьи - самые немногочисленные, так как это были тайно симпатизировавшие наследнику лица - доказывали, что нельзя всегда и вечно подозревать только дурное, что Осип - самый настоящий мальчик, отличающийся крайне веселым и живым нравом; кроме того, он отлично поет, пляшет и играет на струнных инструментах. Всем этим он, подобно Давиду, отгоняет злого духа, терзающего Саула-Павла, чем и ограничивается его роль.

Нечего и говорить, что самые скверные, грязные сплетни распускались дамами и что им склонны были верить больше всего.

Но великий князь не обращал внимания ни на что и продолжал избегать придворного общества, довольствуясь уединением с Осипом.

Однажды, когда они, по обыкновению, сидели запершись, в коридоре соседней комнаты послышались чьи-то громкие шаги, и затем в дверь решительно постучали.

-- Кто бы это мог быть? - спросил паж, который лежал у ног Павла Петровича, словно хорошенькая левретка.

-- Тише, тише, Осип, - шепнул ему великий князь, - сделаем вид, будто мы совершенно не слышим этого дерзкого стука.

Через некоторое время стук повторился, и по силе ударов можно было понять, что стучавший в дверь уполномочен на это.

-- Да спросите же, кто это такой, кто позволяет себе мешать вам?

-- Молчи, Осип, - прервал его великий князь, - я не желаю, чтобы мне мешали.

В дверь постучали в третий раз, еще громче, чем прежде.

-- Кто там? - взбешенным тоном крикнул великий князь, вскакивая на ноги, причем Осип одновременно с ним тоже вскочил с пола.

-- Ваше императорское высочество, - ответил голос из-за дверей, - ее императорское величество приказали мне передать вашему высочеству о своем желании немедленно видеть вас, чтобы поговорить с вами, ваше высочество, о важном деле.

-- Передайте, что я не расположен сейчас к разговорам.

-- Ваше высочество, умоляю вас принять к сведению, что ее величество приказали не принимать никаких отговорок и желают во что бы то ни стало видеть вас, ваше высочество, сейчас же.

-- Ее величество изволили приказать в случае, если вы, ваше высочество, не захотите повиноваться ее просьбе, взломать двери и употребить силу.

-- Это кто там у дверей? Полковник Строганов, кажется? - спросил великий князь, с трудом подавляя в себе бешенство.

-- Точно так, ваше императорское высочество.

-- Скажи, Строганов, вероятно, у моей матушки находится Потемкин?

-- Только что изволили отбыть.

-- Ну, конечно! - гневным шепотом сказал Павел Петрович на ухо Осипу. - Каждый раз, когда этот господин побывает у матери, ее злоба ко мне удесятеряется! Господи, доколе же мне терпеть! Осип, что же делать?

-- Конечно, повиноваться приказанию вашей матушки! Открывайте, ваше высочество, открывайте, - посоветовал паж, - а я спрячусь в футляр этих часов и оттуда буду все видеть и слышать.

Паж, словно привидение, исчез в футляре часов. Великий князь отпер дверь.

-- Вы одни, ваше императорское высочество? - спросил Строганов, удивленно обводя комнату взглядом.

-- Как видишь.

-- Удивительно! А я готов был поклясться, что у вас кто-то сидит, потому что я явственно слышал какой-то шепот...

-- Вот и ошибся, милейший шпион! Я просто разговаривал сам с собой.

-- Осмелюсь покорнейше просить вас, ваше высочество, последовать за мной к ее величеству!

-- Да когда же, черт возьми, ее величество перестанет обращаться со мной, как с мальчишкой! - крикнул, не сдержав злобы, Павел Петрович.

-- Благоволите обратиться с этим вопросом лично к ее величеству. Ведь я - только исполнитель приказаний; меня, ваше высочество, не спрашивают, по душе ли мне то или иное приказание, а приказывают исполнять - вот и все. Если бы я мог выбирать себе поручения...

-- А знаешь, Строганов, - сказал Павел Петрович, мрачно глядя на офицера, - ты никогда не сделаешь карьеры: ты и для подлости-то слишком мелок. Все норовишь между двух стульев сесть! А хочешь, я сейчас скажу ее величеству, что ты недоволен ее поручениями? Что ты, какой-то полковник, позволяешь себе выражать мне, наследнику престола, затаенное сочувствие? Да не бойся, ведь я не ты - мне выслуживаться не надо!

Ну, идем!

Они отправились к государыне.

Когда вдали смолк шум их шагов, из футляра часов выскочил паж. Он повертелся с кокетливыми ужимками перед зеркалом, приводя в порядок свои густые, курчавые волосы, растрепанные ласковой рукой великого князя, и сказал:

образом приказания... А все этот негодяй Потемкин. Ну, погоди же ты у меня!..

Императрица ждала великого князя с огромным нетерпением. Павел Петрович показался ей более убитым, чем всегда.

-- Ты все еще грустишь, бедный Павел? - сказала она. - Неужели ничто не в состоянии развеять твою грусть?

-- Ничто, решительно ничто! Когда я думаю о том, что неловкость проклятой акушерки подкосила такое молодое, такое чистое, такое очаровательное создание, как моя покойная Наташа, я готов биться головой о стену, и мне самому хочется умереть.

-- Зачем доводить чувство до смешного, до уродства? Нет таких сердечных ран, которых нельзя было бы залечить, и в этом отношении время - лучший целитель.

-- Но я не могу, не могу... Подумать только, что я относился к Наташе так неласково, так нелюбовно...

-- А тебе никогда не приходило в голову, что то инстинктивное отвращение к жене, которое ты испытывал при ее жизни, происходило из бессознательных, но справедливых побуждений?

-- Что это значит?

-- То, что ты был справедливее к живой жене, чем к мертвой, Павел!

-- Но почему?

-- Потому что она изменяла тебе!

-- Вы повторяете старые сказки, ваше величество! Очевидно, вы имеете в виду Державина?

-- Нет, потому что Наталья любила не Державина, а его музу. Она искренне любила поэзию - очень часто у безнравственных женщин любовь к поэзии совмещается с самым неприкрытым развратом. Не возмущайся, не старайся придумать мне какую-нибудь новую из грубостей, на которые ты так щедр!.. У меня в руках письма, которые черным по белому доказывают ее измену!

-- Его имя! - прохрипел великий князь, хватаясь за сердце и бледнея как мертвец.

-- Это - твой былой друг, граф Андрей Разумовский, и за это-то Господь покарал ее, срубив и дерево и плод!

-- Матушка, вы разрываете мне сердце! Но... я не могу верить вам!

-- Как, ты сомневаешься в моих словах? Ты хочешь доказательств? Хорошо! Вот! - Государыня встала, выдвинула потайной ящик бюро, достала оттуда связку писем и подала ее сыну, говоря: - Вот прочти, и тогда поверишь!

-- Да, - сказал великий князь, - эта змея изменяла мне... Словно завеса упала теперь с моих глаз. Боже...

-- Ты хочешь впасть в другую крайность, Павел! Предоставь все это дело забвению и постарайся найти утешение в объятиях другой жены!

-- Нет, о браке нечего и думать. Мне отвратительна самая мысль...

-- Лучше умереть, чем жениться во второй раз!

-- Павел, я прошу тебя!

-- Я проучу этого негодяя, обольстившего Наталью, так, что он не скоро забудет меня..

-- Павел, в благоустроенном государстве не может быть терпима месть. Пока государыня я, я и наказываю и милую!

-- Так вы, ваше величество, предполагаете помиловать негодяя, лишившего вашего сына и чести и счастья?

-- Ты не очень-то дорожил этим счастьем при жизни Натальи. Как знать - может быть, именно благодаря твоему пренебрежению она и поддалась соблазну! Но все равно, это дело прошлое. Разумовского я накажу сама, и накажу как следует, но только в том случае, если ты не откажешь мне в повиновении! Павел, еще раз говорю тебе: ты должен жениться!

-- Никогда!

-- Смотри! Ты знаешь, моя воля непреклонна. Что не гнется, то ломается в моих руках. Или ты послушаешься меня, или я немедленно посажу тебя в крепость и лишу престолонаследования!

-- Этот добрый совет исходит, конечно, от Потемкина? - иронически спросил Павел Петрович.

-- Молчи и выслушай меня спокойно. Мы, государи, не похожи на остальных людей уже тем, что мы не можем, не смеем быть такими людьми. Для нас прежде и выше всего - интересы того государства, для которого мы служим олицетворением Бога на земле. Мы не смеем радоваться, если интересы государства требуют от нас печали; мы не смеем тосковать, если государство требует от нас радости. Симпатии, склонности, влечения - все допустимо для нас только до тех пор, пока не идет вразрез с государственными интересами... О, я на самой себе познала истинность этого! Твой отец оставлял меня в пренебрежении, он издевался надо мной; каждый день, каждый час, каждую секунду он топтал мое женское достоинство... И что же? Я первая шла к нему, я льстила ему, заискивала, унижалась - и для чего? Для того, чтобы иметь сына от него... от него, нелюбимого, ненавистного... Но не от ненавистного мужа хотела я иметь ребенка, а от русского императора, потому что я сознавала свой долг перед государством... Что такое моя любовь, что такое моя ненависть в сравнении с исполнением долга, внушенного нам самим Богом!.. И когда врачи сказали мне, что я беременна, я застыла в тревожном ожидании... Сын или дочь? Боже, ведь все мои жертвы приносились только ради сына!.. И вот родился ты... Как ликовала я тогда, Павел! Ведь я так хотела иметь сына от русского царя!

-- И вам удалось осуществить это желание?

-- Павел, я понимаю, что ты хочешь сказать. Это такая дерзость, за которую тебя следовало бы жестоко наказать. Но теперь не время сводить личные счеты. Я знаю, какие грязные сплетни ходили при заграничных дворах насчет законности твоего рождения; но ведь завистливые дворы рады сеять грязь повсюду. Но чтобы ты стал подбирать эту грязь!.. Однако отвечу на твой вопрос: да, мое желание осуществилось, я имела сына от русского царя, и этот сын - ты, Павел!

-- Тогда еще менее понятно то унизительное положение, в котором вы держите меня! Разве я - ваш сын? Всякий чужой вам ближе, милее, чем я.

-- Это не совсем так, Павел, но во многом виноват ты сам. Разве я не вижу, не чувствую злобы в каждом твоем слове, в каждой твоей мысли?

Екатерина II гордо выпрямилась, величественно повела взором в сторону Павла Петровича, и под этим взором он согнулся, съежился.

-- Не дело сына указывать матери, кого ей любить, не дело подданного указывать своему государю, как ему поступать! - твердо и властно отчеканила монархиня. - Вы забываетесь, ваше высочество! Лишний раз убеждаюсь, что с вами говорить по-человечески нельзя. Если чувство сыновнего долга не подсказывает вам почтительности к матери, если вы ставите перед ней условия, то мне остается говорить с вами не как с сыном, а как с подданным, от которого я вправе требовать покорности. И этой покорности я добьюсь. Итак, согласны вы жениться, ваше высочество?

-- Нет, ваше императорское величество, не согласен, - твердо произнес Павел Петрович.

-- Ступайте к себе, и даю вам три дня на то, чтобы обдумать мое приказание. Предупреждаю: или жениться, или крепость и лишение престолонаследия. Ступайте!

чтобы Разумовский утром этого дня уехал к приятелю в имение и вернулся поздно ночью. Дома, по возвращении, его ждала следующая записка, написанная собственноручно государыней:

"Как только вернешься и сие мое послание прочитаешь, не теряя ни одной секунды, отправляйся в Венецию в качестве моего посланника. Верительные грамоты и все прочее, до оного относящееся, получишь с курьером. Не медли и выезжай сейчас же, в какое бы время ни вернулся. Почему и как - сие узнаешь в свое время. Неизменно к тебе благосклонная Екатерина".

Когда великий князь узнал о назначении Разумовского посланником, он с зубовным скрежетом сказал:

-- Все равно я отомщу!