В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк).
XV. Игра любви и случая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). XV. Игра любви и случая. (старая орфография)

XV.
Игра любви и случая.

Недаром боялся Монтестрюк минуты отъезда: после деревенской жизни, которая сближала его все более и более с Орфизой де Монлюсон, наступала жизнь в Париже, которая должна была постепенно удалить его от нея. Кроме того, разные советы и влияния, которые были совсем незаметны в тени деревьев замка Мельер, наверное завладеют герцогиней, тотчас же по приезде её в Париж. И в самом деле, Гуго скоро увидел разницу между городским отелем и деревенским замком.

С появлением герцогини среди разсеянной парижской жизни при дворе, дом её хотя и остался открытым для Гуго, но он мог видеться с ней лишь мимоходом и не иначе, как в большом обществе. Для любви его, после жаркого и светлого лета, наставала холодная и мрачная зима.

И странная же была Орфиза де-Монлюсин! Молодая, прекрасная, единственная дочь и наследница знатного имени и огромного состояния, она была предметом такой постоянной и предупредительной лести, такого почтительного обожания, видела у ног своих столько благородных поклонников, что не могла не считать себя очень важною особой и не полагать, что ей все позволительно. Кроме того, ее приучили видеть, что малейшая милость, какую угодно было рукам её бросить кому-нибудь мимоходом, принималась с самой восторженной благодарностью. Против её капризов никто не смел возстать, желанием её никто не смел противиться. Благодаря этому, она была-то величественна и горда, как королева, но причудлива, как избалованный ребенок.

После сцены накануне её отъезда в Париж, оставшись с глазу на глаз со своими мыслями, она сильно покраснела, вспомнив прощанье с Гуго, вспомнив, как у нея, под влиянием поздняго часа и веяния молодости, вырвалось почти признание, потому что разве не признанием был отмеченный ногтем стих из Конелева Сида?

Как! она, Орфиза де-Монлюсон, герцогиня де-Авранш, покорена каким-то дворянчиком из из Гасконьи! Она, которой поклонялась вельможи, бывшие украшением двора, в одно мгновенье связала себя с мальчиком, у которого только и было за душой, что плащ да шпага! гордость её возмущалась и, сердясь на самое себя, она давала себе слово наказывать дерзкого, осмелившагося нарушить покой её. Но если он и выйдет победителем из указанной ею борьбы, - он сам еще не знает, какими усилиями, какими жертвами принется ему заплатить за свою победу.

С первых же дней, Орфиза доказала Гуго, какая перемена произошла в её планах. Она приняла его, как первого встречного, почти как незнакомого.

Затерянный в толпе посетителей, спешивших поклониться всеобщему идолу, Гуго почти каждый раз встречал и графа де-Шиври в отеле Авранш; но, продолжал осыпать его всякими любезностями, тем не менее граф Цезарь, носившийся в вихре увеселений и интриг, относился к нему, как вельможа к мелкому дворянину. Но у Гуго было другое на уме и он не обращал внимания на такия мелочи.

Взобравшись на третий этаж невзрачной гостинницы, где Кадур нанял ему квартиру, он предавался угрюмым размышлениям и печальным заботам, которые легко могли бы отразиться и на его расположении духа, еслиб у него не было хорошого запаса молодости и веселости, которого ничто не могло одолеть.

Орфиза, казалось, совсем забыла разговор с ним накануне отъезда из Мельера, и как будто бы мало было одного ужь этого разочарования, причины которого он никак понять не мог, - еще и жалкая мина Коклико, состоявшого у него в должности казначея, окончательно представляла ему все на свете в самом мрачном виде.

Каждый раз, как Гуго спрашивал у него денег для какой-нибудь из тех издержек, которые у молодых людей всегда бываюг самыми необходимыми, бедный малый встряхивал кошелек как-то особенно и нагонял на Гуго самьгя грустные размышления, из туго-набитого, каким этот кошелек был еще недавно, он делался легким и жидким, а у Гуго было всегда множество предлогов опускать в него руку, так что очень скоро он и совсем должен был истощиться.

- Граф, сказал ему как-то утром Коклико, наши дела дольше не могут идти таким образом: мы стягиваем себе пояса от голода, а вы все расширяете свои карманы; я сберегаю какой-нибудь экю в три ливра, а вы берете напротив луидор в двадцать четыре франка. Мое казначейство теряет голову...

- Вот поэтому-то и надо решиться на важную меру.... Подай-ка сюда свою казну и высыпь ее на стол: человек разсудительный, прежде чем действовать, должен дать себе отчет в состоянии своих финансов.

- Вот, извольте смотреть сами, отвечал Коклико, достав кошелек из сундука и высыпав из него все перед Гуго.

- Да это просто прелесть! вскричал Гуго, раставляя столбиками серебро и золото. Я, право, не думал, что так богат!

- Богаты!... граф, да ведь едва-ли тут остается...

- Не считай, пожалуйста! это всегда накликает беду! Бери, сколько нужно из кучки и беги к портному; вот его адресс, данный моим любезным другом, графом де-Шиври, и закажи ему полный костюм сцене с герцогиней де-Авранш, которая удостоила оставить для меня роль в одной пасторали, и я хочу своим блестящим костюмом сделать честь её выбору. Беги же!

- Но завтра, граф? когда пьеса будет разъиграна?...

- Это просто значит оскорблять Провидение - думать, что Оно так и оставит честного дворянина в затруднении. Вот и Кадур тебе скажет, что если нам суждено быть спасенными, то несколько жалких монет ничего не прибавят на весах, а если мы должны погибнуть, то все наши сбережения ни на волос не помогут!

- Что написано в книге судеб, того не избегнешь, сказал араб.

- Слышишь? ступай же, говорю тебе, ступай скорей!

Коклико развел только руками от отчаянья и вышел, оставив на столе кое-какие остатки золотых и серебряных монет, которые Гуго поспешил смахнуть рукой к себе в карманы.

Действительно, Орфиза де Монлюсон вздумала устроить сцену у себя в отеле и, чтоб обновить ее, выбрала героическую комедию и сама занялась раздачей ролей между самыми близкими своими знакомыми. Граф де Монтестрюк, граф де Шиври, кавалер де Лудеак, даже сама принцесса Мамиани должны были играть в этой пьесе., навеянной испанской модою, всемогущею в то время. Надо было совершенно подчиниться её фантазии и не спорить, а то она тотчас же выключит из числа избранных.

- Судя по всему, сказал кавалер своему другу Цезарю, нам-то с тобой нечего особенно радоваться... В этой безтолковой пьесе, которую мы станем разъигрывать среди полотняных стен в тени картонных деревьев, тебе достанется похитить красавицу, а Монтестрюку - жениться на ней... Как тебе нравится эта штука? Что касается до меня, то осужденный на смиренную роль простого оруженосца, я имею право только вздыхать по моей принцессе... Меня просто удивляет, как серьезно наши дамы, Орфиза и Леонера, принимают свои роли на репетициях... И нежные взгляды, и вздохи - а все у них только для героя!

- Ты не можешь сказать, что я пренебрегаю твоими советами, отвечал Цезарь; но всякое терпенье имеет же пределы... а peпетиции эти произвели на мой разсудок такое действие, что я решил приступить скоро к делу: как только разъиграем комедию, я покажу себя гасконцу, а там будь что будет!

- Ты увидишь сам тогда, быть может, что и я не терял времени... Не на одни тирады и банты ушло у меня оно...

Дело в том, что ужь несколько дней Лудеак связался с каким-то авантюристом, таскавшимся повсюду в длинных сапогах с железными шпорами и при длиннейшей шпаге с рукояткой из резной стали. Он был сложен геркулесом и встретить его где-нибудь в лесу было-бы не совсем безоласно. Он всегда был одет и вооружен, как рейтар накануне похода. Лудеак водил его с собой по лучшим кабакам Парижа и очень ценил этого капитана д'Арнальера, заслуги которого, уверял он, были плохо вознаграждены правительством короля.

Все знакомые Лудеака не могли понять, зачем он таскает за собой повсюду ненасытимый аппетит и неутолимую жажду этого свирепого рубаки, напоминавшого собой героев тридцатилетней войны.

Граф де Шиври должен был узнать об этом все обстоятельно утром в тот самый день, когда назначено было представление, для которого лучшия модистки Парижа изрезали на куски столько лент и дорогих материй.

В это самое утро к нему вошел кавалер де Лудеак и, приказав подать завтрак, затворил очень старательно все двери.

- Я всегда замечал, сказал он, что обильный и изъисканный стол способствует зарождению мыслей и дает им возможность порядочно установиться; поэтому-то мы с тобой и станем толковать между этим паштетом из куропаток и блюдом раков, да вот этими четырьмя бутылками старого бургонского и светлого сотерна..

Он приступил к паштету и, налив два стакана, продолжал:

- Я говорил тебе на днях, что не потерял даром времени; сейчас ты в этом убедишься. Что скажешь ты, если мы превратим милую комедию, в которой будем выказывать наши скромные таланты, в самую очаровательную действительность?

Цезарь взглянул на Лудеака.

- Не понимаешь? Хорошо; вот я тебе растолкую. В нашей комедии, неправда-ли, есть варварийский паша, роль которого ты призван выполнить, - паша, похищающий, несмотря на её крики, благородную принцессу, из которой он намерен сделать себе жену на турецкий лад?

- Ну вот! благодаря моей изобретательности, паша мавританский похитит в самом деле Орфизу де Монлюсон в костюме инфанты. Когда ей дозволено будет приподнять свое покрывало, вместо свирепого Абдаллы, паши алжирского, она увидит у ног своих милого графа де Шиври... Остальное ужь твое дело.

- Я отлично понимаю эту развязку, которая так приятно поправляет пьесу, даже охотно к ней присоединяюсь; но-какими средствами думаешь ты дойдти до этого изумительного результата?

- Средства очень просты и могут позабавить твое воображение. Мне попался под руку человек, созданный богами нарочно, чтобы выручать из затруднительных обстоятельств. Он совершенно в моем полном распоряжении. Это - солдат, готовый помогать за приличную награду. Мне сдается, что он когда-то кое-что значил у себя на родине... Несчастье или преступленье сделали его тем, что он теперь... Все у меня предусмотрено; я рассказал ему все наши дела. Он подберет себе несколько товарищей без лишних предразсудков, проберется в отель Авранш, где его никто не заметит среди суеты и шума, разставит своих сообщников по саду или разсеет их между прислугой и, по условленному заранее сигналу, героиня комедии, вышедшая подышать свежим воздухом, попадает в сильные руки четырех замаскированных молодцов, предводимых моим капитаном... Он становится во главе процессии и в одну минуту они укладывают ее в заранее приготовленную карету со скромным кучером, которая будет ожидать рыдающую красавицу за калиткой, а ключ от этой калитки уже у меня в кармане.

Лудеак налил стакан бургонского Цезарю и продолжал:

- Меня уверяли, что похищенные невинности не слишком долго сердятся на прекрасных кавалеров, умеющих выпросить себе прощение в таком огромном преступлении. А так как я никогда не сомневался в силе твоего красноречия, то мне кажется, что, разразившись несколькими залпами вздохов, Орфиза де Монлюсон простит наконец герцогу д'Авранш.

Последния слова вызвали улыбку у графа де Шиври.

- Ну, а ежели кто-нибудь из недогадливых разсердится и обнажит шпагу? сказал он. Про одного ужь нам известно, что он в состоянии не понять всей остроумной прелести твоего плана!

- Тем хуже для него! Не твоя ведь будет вина, если в общей свалке какой нибудь ловкий удар научит его, как полезна бывает иногда осторожность! Я по крайней мере не вижу в том никакого неудобства.

- Да и я тоже! Впрочем, если припомнишь, еще когда я решил, что Орфиза де Монлюсон должна переехать в Париж, у меня в уме ужь зарождалось нечто похожее.

- Значит, это дело решеное, и я могу сказать своему капитану, чтоб строил баттареи?

- По рукам, кавалер! дело не совсем то, правда, чистое, но ведь пословица гласит: ничем не рискуя, ничего и не выиграешь.

- За твое здоровье, герцог!

Лудеак осушил до последней капли и красное, и белое вино из четырех бутылок и, поправив кулаком шляпу на голове, сказал в заключение:

- Вот ты увидишь сам сегодня вечером, каковы бывают оруженосцы в моем роде.!

К началу представления, блестящая толпа собралась в отеле Авранш, ярко горевшая безчисленными огнями. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, среди пышно разодетого общества, сухого, крепкого и высокого господина с загорелым лицом, которое разделяли пополам длиннейшие рыжие усы с заостренными концами. Одетый в богатый костюм темного цвета и закутанный в бархатный плащ, он пробирался изредка к каким-то безмолвным личностям, шептал им что на-ухо и вслед затем они разсыпались по саду или втирались в толпу лакеев, толпившихся у дверей и по сеням.

Высокий господин встретился раз с Лудеаком и, проходя мимо друг друга, они быстро обменялись несколькими словами в полголоса, после чего Лудеак возвратился напевая за кулисы.

мавританском костюме, ожидал только сигнала, чтобы выходить на сцену.

- Все идет хорошо, шепнул Лудеак, подойдя к нему.

- Что вы говорите?... спросила Орфиза, окруженная еще двумя или тремя горничными, которые то закалывали булавку в кружевной бант, то поправляли гребнем упрямую буклю.

- Я говорю, что все идет отлично, отвечал Лудеак. Мне кажется, даже, что последствия этого вечера превзойдут все наши ожидания.

Раздались три удара и спектакль начался.

Портной, к которому обратился Гуго по рекомендации Цезаря де Шиври, отличился на славу. Такого чудесного испанского костюма никогда не встречалось при дворе Изабеллы и Фердинанда-католика. Одушевленный новостью своего положения, ярким освещением залы, великолепием нарядов, живой интригой самой пьесы, но особенно улыбкой и сияющей красотой Орфизы, Монтестрюк играл с таким жаром, что заслужил оглушительные рукоплескания. Была минута, когда, упав к ногам взятой в плен прекрасной инфанты, он клялся посвятить себя на её освобождение с таким увлечением, с таким гордым и искренним видом, что Орфиза забыла свою руку в руке коленопреклоненного перед ней юного мстителя. Все общество пришло в восторг.

Успех этот Гуго разделял впрочем с принцессой Мамиани, окутанной в вышитое золотом покрывало и одетой в усеянное драгоценными камнями платье султанши, обманутой своим повелителем. В одной сцене, где она изливала свои страдания вследствие открытой внезапно неверности, она выразила жгучую ревность таким хватающим за душу голосом, что смело могла сравниться с первоклассными трагическими актрисами. Слезы показались на глазах у зрителей.

Между тем таинственная личность, с которой шептался Лудеак, скрывалась в углу залы, в тени драпировок. Глаза его сверкали как у хищной птицы.

Когда принцесса Мамиани появилась на сцене, он вздрогнул и наклонился вперед, как будто готовясь броситься.

- Она! она! прошептал он.

Лицо его странно побледнело, судорожная дрожь пробежала по всему телу.

Она опять вышла на сцену и опять он вперил в нее настойчиво-пристальный взор. Грудь его поднималась; он похож был на человека, перед которым вдруг появился призрак.

К концу представления Лудеак, уже кончивший свою роль, проскользнул к нему. Незнакомец, сам не сознавая, что делает, схватил его за руку с такой силой, что тот даже удивился.

- Кого я должен похитить, скажите, которую? спросил он глухим голосом. Эту брюнетку в мавританском костюме, у которой столько жемчугу и брильянтов в черных волосах?...

- Принцессу Мамиани?

- Да!... да, принцессу Леонору Мамиани!...

- Как! разве вы ее знаете?

Человек с рыжими усами провел рукой по влажному лбу.

- Я встречал ее прежде, во Флоренции... но с тех пор случилось столько событий, что она мне представляется теперь вышедшею из царства теней!... Так не ее?

- Э! нет... другую...

- Ту, у которой голубой шарф?

- А! произнес капитан со вздохом облегчения.

- Но что с вами? Руки у вас холодные как мрамор, а лицо - как будто покрыто снегом!

- Ничего... это часто бывает со мной в закрытом месте, где большая толпа... Это проходит обыкновенно на чистом воздухе...

Он ужь сделал-было шаг вперед, чтоб уйдти, но, одумавшись, спросил еще:

- А как зовут этого молодого человека в розовом атласном костюме испанского кавалера?...

- Граф де Шаржполь.

- Незнакомое имя... Голос, что-то такое в наружности возбудило во мне давния воспоминания... Должно быть, я ошибаюсь.

Слова эти были прерваны громом рукоплесканий: представление кончилось, занавес опустился.

Незнакомец поправил на плечах плащ и, приподняв портьеру, пошел в сад.

- Сейчас увидимся! крикнул ему Лудеак, между тем как зрители, отодвинув кресла и стулья, бросились на встречу Орфизе де Монлюсон, показавшейся в конце галлереи вместе с графом де Шиври и с Гуго.

Принцесса шла медленно в стороне, опустив руки под золотым вуалем.

Толпа окружила Орфазу и осыпала ее похвалами, сравнивая ее с богинями Олимпа. Дамы толпились вокруг Гуго и поздравляли его с успехом.

- Посмотрите, сказала одна, взглянув на него влажными глазами, вы заставили меня плакать.

- А я, сказала другая, должна признаться, что еслибы со мной заговорили таким языком, с такой страстной пылкостью, с таким пленительным жароть, мне было бы очень трудно устоять.

Принцесса Леонора прошла гордо, не останавливаясь, сквозь толпу, осаждавшую ее изъявлениями восторга и удивления, и не отвечая никому ни слова, направилась прямо к дверям в конце галлереи. Через минуту она скрылась в пустом саду, где цветные огни дрожали между листьями.

Дойдя до темного угла, где уже не слышно было праздничного шума, она замедлила шаг и поникла головой на груди. Теперь ее ужь не поддерживало больше волнение игры и гордость знатной дамы; она вспомнила все, что перенесла во время спектакли, и две слезы, медленно набиравшияся под веками, скатились по её щекам.

В эту минуту перед ней встала тень на повороте аллеи, и тот самый незнакомец, который только что ушел так поспешно от Лудеака, прикоснулся к ней рукой и вывел ее из печальной задумчивости.

- Орфано! вскрикнула она, здесь вы!

- Да, тот самый Орфано, который любил вас так сильно и думал уже, что у него в сердце ничего ни осталось, кроме пепла! Я увидел вас на театре, слышал, что ваши уста произносили какие-то стихи, и все существо мое вздрогнуло! Я ужь не надеялся никогда вас встретить после того памятного, давняго дня, когда вы оттолкнули ногой любовь мою. Я нахожу вас... вы плачете и я чувствую снова, что вся кровь в моих жилах все-таки попрежнему принадлежит вам!

- Да, давно это было!... Сколько лет прошло? не знаю уже; но

И, склонив голову, хриплым голосом, с побелевшими губами, как будто говоря сама с собой, она продолжала:

- И я тоже узнала, что такое ревность; и я тоже узнаю теперь, что такое слезы!... Как он смотрел на нее! Каким голосом он говорил ей эти стихи, в которых каждое слово - признание! и как она счастлива была, слушая его! Любовь облекала ее будто новой красотой. И все это возле меня, которой, он даже и не замечает!

Она прислонилась к дереву и помолчала с минуту.

- Не нужно-ли отмстить за вас, поразить, наказать? Скажите одно слово, я готов! прошептал Орфано.

Принцесса взглянула на него, как бы пробуждаясь от сна; потом, сделав усилие овладеть собой, сказала:

- Что вы здесь делаете?... Что привело вас сюда?... зачем? С какой целью?... Какими судьбами вы очутились в Париже?... Что вас выгнало из Италии?... Откуда вы пришли? куда идете?

Горький смех искривил губы Орфано.

- Спросите лучше у этого увядшого листа, что я попираю ногой, какой ветер сорвал его с дерева? Спросите у него, куда полетит он? Причина моего несчастья носит имя... которое вы знаете. Ее зовут Леонорой... Я бежал от её гнева, я бежал от её презрения... и с того дня я блуждаю туда и сюда, по воле какой-то фантазии или какого-то бедствия; сегодня ведет меня ненависть, завтра - меня толкает вперед бешеное желание убить кого-нибудь или самому быть убитым... То, чем я был прежде, я оставил там, где вас знал... я спустился под гору, оборвался... что за дело, чем бы я мог быть?... вы не хотели любить меня!

- И теперь Орфано де Монте-Россо, владевший дворцами и замками, стал искателем приключений, неправда-ли?

- И целый сонм дьявольских страстей воет вслед за ним! Маркиз стал разбойником.

Лицо его отуманилось.

- Ах! еслиб вы захотели, однакожь! продолжал он... еслибы жалость тронула ваше сердце, какого человека вы сделали бы из меня!.... Для вас все мне показалось бы легким!...

- Но могла-ли я, скажите сами, принять руку, окровавленную злодеянием?... Ах! мое сердце возмутилось при мысли о том. какое имя вы мне предлагаете... съумели-ли вы сохранить его, скажите?

- Оставим это отвечал итальянец, стукнув сильно ногой... Прошедшее умерло!... Я отдался душой и телом приключениям.... Каждый день бывает новое, кончается одно, другое тотчас начинается! Когда у меня нет своих, я охотно берусь за чужия.

- Уж не в том-ли роде что нибудь привело вас и сюда?

- Тьфу! просто - безделица!... какая-то женщина, как я догадываюсь, противится своему обожателю; ну, вот я и взялся ее похитить, чтоб избавить ее от скучных размышлений...

- Орфиза де Монлюсон, может быть?

- Да, так именно ее мне назвали... Блондинка, которая была бы и хороша, еслиб вас не было рядом с нею... Легкое насилие поможет её счастью... и все кончится свадьбой... Может статься, сказали мне, что кавалер, взирающий на нее нежными очами, бросится на перекор нашим планам... Мне поручено не щадить его... и на меня не разсердятся, если удар шпаги свалит его слишком сурово наземь.

- А вы знаете этого кавалера?

- Я сейчас его видел... Судя по его взгляду, он далеко пойдет, если только ему дадут время.... его зовут, кажется, граф де-Шаржполь.

Принцесса едва удержала крик, готовый вырваться у нея, и, сделав шаг в сторону, чтобы скрыть лицо свое в тени деревьев, сказала:

отца её, во Флоренции, - скажите, оказал-ли бы он ей эту услугу?

Что-то влажное показалось на глазах павшого дворянина; он смиренно протянул свою голую руку.

- Правда? как тогда, вы положите вашу обожаемую ручку вот на эту?

- Можете взять ее, если поклянетесь сделать сегодня то, что я скажу.

- Клянусь!

Тонкая, белая ручка принцессы опустилась в грубую руку авантюриста. Он медленно поднес ее к губам.

- О! моя молодость! прошептал он.

- Вы стоили лучшей участи, Орфано; но ничто не может уничтожить сделанного!... По крайней мере, я унесу об этой встрече, которая будет между нами, вероятно, последнею, хорошее воспоминание...

- Я не знаю, какими средствами и с какими сообщниками вы хотите вести ваше преступное предприятие.... но я не хочу, чтобы оно исполнилось!... я хочу, чтобы Орфиза де-Монлюсон, у которой я живу, осталась свободной.... Вы не наложите руки на нее и вы и все ваши, уйдете отсюда немедленно....

- Такая преданность у женщины к другой женщины! вскричал Орфано, а сейчас вы плакали, сейчас вы говорили о ревности? нет, не за нее вы боитесь!

Он привлек принцессу к свету и, взглянув ей пристально в глаза, продолжал:

- Постойте! не замешан-ли тут мужчина?... Мужчина этот не был-ли между вами на сцене?... Не граф-ли де-Шаржполь и не сказал-ли я вам, что, быть может, в пылу сватки удар шпаги поразит его на-смерть?... так это за него вы так боитесь?

- Вы не хотите!... А почему?

- Я люблю его!

- Гром и молния!

Орфано оттолкнул руку принцессы; сильнейший гнев отразился на лице его, но в одно мгновенье он овладел собой и сказал Леоноре:

я съумею отъискать графа де-Шаржполя.

- Один на одного, полагаю, человек против человека, значит?

- Капитану де-Арпальеру не нужно никого, чтоб отмстить за обиду маркиза де-монте-Россо!... оставайтесь с Богом, Леонора!... А я иду назад к чорту.

Он поспешно ушел, окутывая свою длинную фигуру широкими складками плаща, выходя из аллеи, где осталась принцесса, он встретил Лудеака, который шел с озабоченным видом.

минута! подайте скорей сигнал, и в одно мгновенье все будет кончено. Смотрите, вот и граф де-Шаржполь там, как бы нарочно для того, чтоб его можно было дернуть мимоходом. Долго-ли хватить кинжалом?... Ну же, на охоту!

- Не разсчитывайте больше на меня. Сегодня утром я был ваш, сегодня вечером - я ничей; завтра - посмотрим.

Раздраженный Лудеак только что открыл было рот, чтоб воз_:ажать; но Орфано прервал его:

- Знаю, что вы собираетесь мне сказать: получил деньги, там я дело кончено. Теперь а не расположен объясняться. А деньги - вот оне!... не хочу ничего отвечать, потому что не хочу ничего делать.

Вдоль деревьев скользнули тени и проворно исчезли среди веселых огней иллюминации, вслед за капитаном, который пошел, не оглядываясь, прямо к калитке сада.