Видение суда
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Видение суда

Дж. Г. Байронъ

Новый перев. Ю. Балтрушайтиса съ предисл. прив.-доц. Евг. Tapлe

Байронъ. Библiотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.

Едва ли нуждалось бы въ особыхъ объясненiяхъ Байроновское "Виденiе Суда", если-бы мы даже ничего не знали о ядовитой личной полемике и пререканiяхъ между Соути и Байрономъ. У этой сатиры есть два центра, два объекта, - и изъ нихъ Георгъ III больше приковываетъ къ себе вниманiе Байрона, нежели "поэтъ-лауреатъ", несмотря на личное противъ него раздраженiе автора сатиры, несмотря также на то, что самая сатира непосредственно вызвана безтактностью и грубою, низкопоклонною лестью Соути.

Нельзя сказать, чтобы Байронъ когда-либо склоненъ былъ причислять Георга III къ числу техъ "историческихъ злодеевъ", для которыхъ его муза оказывалась столь безпощадною: слишкомъ мелка, слишкомъ несамостоятельна была для этого фигура третьяго представителя Ганноверскаго дома. Но въ глазахъ не только Байрона, a и всей передовой части современнаго ему поколенiя, сошедшiй въ могилу король, по справедливости, могъ казаться и казался на самомъ деле - олицетворенiемъ стараго, отживающаго режима, какъ разъ въ эту эпоху, въ конце второго и начале третьяго десятилетiя XIX в. обнаружившаго всюду, не исключая Англiи, неожиданно сильную живучесть. Старый, помешанный, ослепшiй король давно уже былъ не похороненнымъ трупомъ, задолго до смерти онъ пересталъ оказывать какое бы то ни было влiянiе на дела, - но когда онъ умеръ, когда внезапно оживился интересъ къ нему, когда и реакцiонеры, и прогрессисты безпрестанно обращались къ воспоминанiямъ и подводили итоги шестидесятилетняго царствованiя, - личность Георга въ этой "некрологической* литературе стала все более и более принимать характеръ олицетворенiя или, вернее, эмблемы стараго века и старыхъ порядковъ. Именно въ эти годы, до самоубiйства главнаго столпа реакцiи лорда Кэстльри (12 августа 1822 года) и. до занятiя министерскаго поста Каннингомъ, реакцiя носила особенно агрессивный, вызывающiй характеръ. "Певецъ свободы" при такихъ условiяхъ не могъ не чувствовать, что люди, превозносящiе память Георга III, делаютъ это вовсе не затемъ только, чтобы воздать покойному хвалу. Ихъ, главнымъ образомъ, интересовали пропаганда и возвеличенiе старыхъ принциповъ, которые при Георге процветали почти безраздельно, a теперь, въ 1820--22 г.г., вынуждены были вести отчаянную борьбу за существованiе противъ приверженцевъ парламентской реформы, эмансипацiи католиковъ и тому подобныхъ ненавистныхъ покойному королю стремленiй.

Въ самомъ деле, за все царствованiе Георга III общественныя условiя сказывались такъ, что личнымъ - всегда реакцiоннымъ - тенденцiямъ короля былъ предоставленъ полнейшiй просторъ. Виги по традицiи всегда являлись въ XVIII в. "династическою* партiей, неизменно верной ганноверскому дому - и только къ самому концу XVIII столетiя стало замечаться среди некоторыхъ элементовъ этой партiи желанiе кое въ чемъ подчеркнуть освободительный характеръ основного своего политическаго символа веры. Но и ихъ французскiй терроръ 1793--1794 г.г. отбросилъ въ реакцiю. Что же касается торiевъ, - то они при первыхъ Георгахъ еще пребывали въ некоторой (чисто-династической) оппозицiи, или, точнее, несколько будировали противъ "германскихъ выходцевъ" и вздыхали по Стюартамъ, по претенденту Карлу-Эдуарду, скитавшемуся заграницей. Но после неудачной попытки претендента овладеть престоломъ всякiя надежды на изгнанiе ганноверской династiи, конечно, рухнули навсегда и съ этихъ поръ, т. е. съ конца 1740 г., торiи быстро превращаются въ то, чемъ они и должны были стать во имя своей политической программы. При Георге III не съ ихъ стороны, разумеется, могъ быть услышанъ протестъ противъ застоя или реакцiи. Таковы были обе большiя партiи, между которыми делился англiйскiй правящiй классъ. Широкiе круги буржуазiи, не принимавшiе непосредственнаго участiя въ парламентской жизни, могли лишь къ самому концу царствованiя Георга III выступить сколько-нибудь решительно на путь агитацiи въ пользу парламентской реформы. Но и тутъ революцiонныя и наполеоновскiя войны на четверть века отдалили въ Англiи всякую возможность широкаго всенароднаго движенiя въ защиту этой, требуемой буржуазнымъ классомъ и вместе съ темъ желательной демократическимъ слоямъ нацiи - реформы парламентскаго избирательнаго закона.

При подобныхъ благопрiятно для реакцiи складывавшихся обстоятельствахъ протекло долгое царствованiе Георга III, - и только этимъ можно объяснить, что личная иницiатива короля имела полную возможность проявляться почти безпрепятственно. По характеру своему Георгъ мало кому изъ знавшихъ его былъ симпатиченъ. Онъ былъ упрямъ, грубъ, всегда резокъ въ своихъ сужденiяхъ о другихъ, полонъ нелепыхъ предразсудковъ и суеверiй, безспорно эгоистиченъ и совершенно равнодушенъ къ чужимъ страданiямъ. Никакiе высшiе моральные критерiи не имели надъ нимъ никогда ни малейшей власти. Свои капризы, свои предразсудки, свои интересы, соображенiя объ упроченiи и усиленiи своего могущества и влiянiя, свои ханжескiя суеверiя касательно всехъ несогласныхъ съ англиканствомъ религiй - Георгъ III всегда ставилъ выше всего и съ ними только считался. Онъ былъ, какъ верно говоритъ лучшiй историкъ этой эпохи (Лекки), "невежественъ, узокъ, склоненъ къ произволу", обладалъ необычайнымъ самомненiемъ, всеми способами стремился заставить своихъ министровъ сделаться послушными пешками въ его рукахъ, a если они не соглашались, тогда онъ не щадилъ усилiй, чтобы всячески затруднить ихъ положенiе и принудить ихъ къ отставке. И въ известномъ смысле Байронъ еще снисходителенъ къ Георгу, когда обвиняетъ его, главнымъ образомъ, не въ тиранстве, a въ защите тирановъ. Если "тиранами" были некоторые министры и парламентская олигархiя, - то король всею душою за нихъ стоялъ; если среди министровъ и парламентскаго большинства (въ редкiя минуты) замечалась тенденцiя къ более гуманному, справедливому решенiю кое-какихъ государственныхъ вопросовъ, - король пускалъ въ ходъ все свое влiянiе, чтобы этому противодействовать.

Байронъ, между прочимъ, упоминаетъ объ Америке: въ деле североамериканскихъ колонiй душою и вдохновителемъ той политики, которая привела къ возстанiю колонистовъ, былъ именно король, a не лордъ Норсъ или кто иной. Конечно, возстанiе обусловлено было (какъ и самая возможность именно такой королевской политики) сложными общими причинами, - но насколько отъ англiйскаго короля зависело, все было сделано, чтобы вывести колонiи изъ последняго терпенiя. Что касается Францiи, освободительныхъ,гуманныхъ идей, шедшихъ оттуда, то король Георгъ всегда былъ изступленнымъ и слепымъ врагомъ "французской заразы", врагомъ всего того чистаго, великаго и вечнаго, что дала мiру французская революцiя. И Байронъ правъ, когда говоритъ, что кто только ни произносилъ слово "свобода", - перваго противника встречалъ всегда въ Георге III. Былъ далее одинъ вопросъ серьезнейшей государственной важности, вопросъ, решенiе котораго въ весьма большой степени затормозилось яростнымъ противодействiемъ короля. Освобожденiе католиковъ отъ действiя исключительнаго закона, лишавшаго ихъ всехъ политическихъ правъ, встретило въ воле короля Георга III непреодолимое препятствiе. Мелочный деспотизмъ, ханжество, нелюбовь къ какимъ бы то ни было новшествамъ - все это соединилось въ раздражительномъ, упрямомъ и ограниченномъ человеке, чтобы создать изъ него убежденнейшаго врага всехъ проектовъ эмансипацiи католиковъ. Даже воля Вильяма Питта ничего не могла тутъ поделать; даже отчаянное ирландское возстанiе 1798 года, приведшее къ уничтоженiю ирландскаго парламента, не заставило короля согласиться на допущенiе католиковъ въ парламентъ англiйскiй, хотя именно это было обещано ирландцамъ, чтобы заставить ихъ примириться съ утратой законодательной автономiи. Байронъ и эту сторону деятельности Георга III оттенилъ въ своей сатире.

Все народы во владенiяхъ Англiи и вне ея владенiй могутъ, по мненiю поэта, порицать и обвинять покойнаго короля за его политику; частныя же добродетели авторъ иронически оставляетъ за Георгомъ, подчеркивая, что до этихъ добродетелей, въ сущности, никому нетъ никакого дела.

Среди дефилирующихъ предъ читателемъ обвинителей короля Георга III особенно резко выделяется поэтомъ фигура Юнiя, знаменитаго автора "Юнiевыхъ писемъ". Едва-ли въ исторiи памфлетической литературы возможно указать на другое произведенiе, посвященное злобамъ политическаго дня, которое имело бы столь громкiй и блестящiй успехъ, какъ "Юнiевы письма". Съ 21 ноября 1768 года по 21 января 1772 года появлялись эти письма, подписанныя "Юнiемъ" и содержавшiя самую желчную, резкую и остроумную критику деятельности короля, его министровъ и приближенныхъ. Кто скрывался подъ этимъ псевдонимомъ? Псевдонимъ никогда не былъ раскрытъ самимъ авторомъ и, хотя большинство изследователей отождествляютъ автора писемъ съ сэромъ Фрэнсисомъ, - но до сихъ поръ это мненiе встречаетъ кое-какiя возраженiя и не можетъ считаться вполне безраздельно господствующимъ. Было множество лицъ, которыхъ подозревали въ написанiи "Юнiевыхъ писемъ"; Байронъ склонялся въ пользу мненiя, отождествлявшаго Юнiя съ Фрэнсисомъ, но называетъ въ своей сатире еще двухъ лицъ - Борка и Джона Горна-Тука, - которымъ (въ числе другихъ пяти десятковъ людей слишкомъ) молва также приписывала составленiе этихъ писемъ. Вообще, подобно знаменитому средневековому религiозному памфлету "De tribus impostoribus", Юнiевы письма долго относились на счетъ самыхъ разнообразныхъ деятелей науки, политики и литературы.

Письма поразили и захватили вниманiе общества не только блестящими литературными своими качествами, но и точнымъ и глубокимъ знанiемъ целой массы весьма существенныхъ тайнъ тогдашняго правительственнаго механизма и тонкимъ пониманiемъ главныхъ фигуръ, вращавшихся въ те года на политической авансцене. Ненависть автора къ королю Георгу III, ничемъ не сдерживаемая и не смягчаемая, брызжетъ изъ-подъ его пера. Онъ называетъ Георга самымъ низкимъ и гнуснымъ человекомъ во всей Англiи, обвиняетъ его въ подлости и трусости, пишетъ о немъ такъ, что не все решались печатать издатели. Многiе изъ современниковъ (а еще больше изъ потомковъ) обвиняли Юнiя въ слишкомъ ужъ большой несдержанности языка, въ слишкомъ бурной страстности, побуждавшей его иногда къ преувеличенiямъ и къ сгущенiю красокъ. Но Байронъ не примыкаетъ къ этому обвиненiю. Когда архангелъ Михаилъ спрашиваетъ Юнiя, не можетъ ли онъ покаяться въ преувеличенiяхъ, въ томъ, что имъ слишкомъ завладела страсть и побудила его кое-где извратить истину, - Юнiй отвечаетъ: "я любилъ свою страну и я ненавиделъ - его". Мощныя строфы, посвященныя въ сатире появленiю Юнiя, особенно выделяются после предшествующаго имъ шутливаго эпизода съ Уильксомъ. Уильксъ еще летъ за пять до "Юнiевыхъ писемъ" произвелъ большую сенсацiю, напечатавши въ 45-мъ No своего органа "North Briton" за 1763 годъ чрезвычайно резкую статью противъ внешней и внутренней политики короля Георга III; но при всехъ нападкахъ Уильксъ въ своей статье старался не обидеть лично Георга III, отдавалъ честь его характеру, достоинствамъ и т. д., называлъ его имя священнымъ и все сваливалъ на министровъ. За эту статью Уилькса судили, но оправдали; въ дальнейшей своей литературной карьере этотъ талантливый журналистъ не разъ обращалъ еще на себя вниманiе публики, но его личная нравственность и политическая честность въ глазахъ многихъ стояли подъ некоторымъ сомненiемъ. Легко заметить изъ относящихся къ нему строфъ, что и Байронъ весьма далекъ отъ того, чтобы отнестись къ нему такъ серьезно, какъ къ Юнiю.

Естественно и умело отъ журналистовъ-обвинителей короля авторъ сатиры переходитъ къ литератору-панегиристу, къ "поэту-лауреату" - Соути. Прогрессивные круги англiйскаго общества въ перiодъ предреформенной агитацiи относились къ Соути не только враждебно, но и явно презрительно. Они видели въ немъ не зауряднаго "laudatorem temporis acti", но ренегата, который такимъ "хвалителемъ минувшаго времени" сделался, по распространенному тогда мненiю, изъ-за почестей, денегъ, личныхъ выгодъ и т. д. Передовая публицистика не переставала указывать на разительныя противоречiя между руководящими идеями и мотивами въ поэзiи Соути до и после его "обращенiя". Его любили иронически называть бунтовщикомъ, демагогомъ, Уотомъ Тайлоромъ (вождь крестьянскаго возстанiя начала 1380 г.г.), - намекая на те тенденцiи и "революцiонныя" темы, которыми было отмечено начало его литературной деятельности. Вспоминали при этомъ охотно также объ одномъ изъ стихотворенiй Соути, въ которомъ онъ, во дни своей юности, сочувственно говорилъ о цареубiйцахъ. Панегиристъ цареубiйцъ, обратившiйся въ панегириста короля Георга III - эта метаморфоза определяла отношенiе къ Соути его политическихъ противниковъ.

Гордый революцiонный духъ Байрона въ такую эпоху обостренныхъ-общественныхъ противоречiй, какъ годы между Ватерлоо и смертью Кэстльри, совершенно не согласовался бы съ мало-мальски дружелюбнымъ отношенiемъ къ Соути, - даже если-бы между авторомъ "Донъ-Жуана" и "поэтомъ-лауреатомъ" никогда не было никакихъ личныхъ пререканiй. Но обстоятельства сложились такъ, что самая острая полемика возникла между поэтами еще за несколько летъ до "Виденiя Суда" и къ принципiальной вражде прибавила личное раздраженiе, или, быть можетъ, точнее - личную ненависть.

Еще въ 1818 году Байронъ узналъ, что Соути распространяетъ среди лондонскаго общества позорящiй слухъ объ имевшей будто бы место въ Швейцарiи развратной и даже кровосмесительной связи Байрона. Едва ли, конечно, можно было съ полною точностью установить степень активнаго участiя Соути въ распространенiи этой клеветы, но Байронъ поверилъ виновности Соути, - и подъ такимъ впечатленiемъ съ резкой иронiей высказался о Соути въ посвященiи къ первой песни "Донъ-Жуана". Хотя въ первомъ изданiи, появившемся въ 1819 г., это посвященiе и не было напечатано, но Соути съ нимъ успелъ ознакомиться, раздражился и выражалъ презренiе по адресу обидчика. Вскоре после этого умеръ (въ начале 1820 года) король Георгъ III, и Соути почтилъ его память напыщенной хвалебной одой поэмой, которую назвалъ "Виденiемъ Суда" и напечаталъ въ апреле 1821 года. Если y Соути, безспорно, былъ поэтическiй даръ, вообще, то въ этомъ произведенiи и тени поэзiи нетъ. Неискреннее, до курьеза лгущее славословiе по адресу Георга III перемежается то тамъ, то сямъ руганью, обращаемой къ его мертвымъ врагамъ и особенно къ представителямъ освободительныхъ принциповъ. И со стороны содержанiя, и со стороны изложенiя - это нечто жалкое, безвкусное, фальшивое, топорное...

Произведенiе Соути, какъ уже сказано нами выше, могло-бы возмутить Байрона прежде всего и больше всего потому, что въ этомъ панегирике вместе съ королемъ Георгомъ обожествлялись и восхвалялись все темныя силы реакцiи, все принципы, не желавшiе сходить со сцены и въ лице лорда Эльдона, Кэстльри, новаго короля (Георга IV) и др. еще имевшiе упорныхъ защитниковъ. Но Соути въ предисловiи къ своему "Виденiю Суда" прямо затронулъ Байрона, какъ бы вызвалъ его на единоборство. Прямо намекая на автора "Донъ-Жуана", Соути говоритъ объ его испорченномъ воображенiи, о ненависти его къ божественному откровенiю, о бунте его противъ священныхъ установленiй и правилъ человеческаго общества; онъ далее называетъ всю новую литературную школу, во главе которой стоялъ Байронъ, "сатанинскою школою", утверждаетъ, что въ развращенныхъ и ужасныхъ образахъ, которые эта школа рисуетъ, царитъ духъ Велiала и Молоха, сатанинская гордыня, наглое нечестiе и т. д.

Байронъ ответилъ на это весьма неудачно. Отвечая руганью на ругань (въ добавленiи къ "Обоимъ Фоскари". См. примеч. къ этой трагедiи), онъ ни съ того, ни съ сего заговорилъ о клеветническихъ обвиненiяхъ и слухахъ, "которые распространялъ м-ръ Соути, возвратившись изъ Швейцарiи". Соути тотчасъ же (въ январе 1822 года) печатно на это возразилъ, что никакихъ клеветъ насчетъ Байрона онъ не распространялъ, но что относительно нравственныхъ качествъ произведенiй своего противника онъ остается при прежнемъ мненiи. Выражено все это было въ томъ же оскорбительномъ тоне, въ какомъ велась вся полемика. Соути обвинялъ Байрона въ писанiи пасквилей, въ сознательномъ очерненiи людей и т. д. и т. д. Байрона и всю его "сатанинскую школу" Соути обвинялъ въ вражде къ религiи, учрежденiямъ и нравственности, царящимъ въ ихъ отечестве. Кроме того Соути съ явною насмешкою просилъ лорда Байрона въ другой разъ напасть на него, Соути, въ стихахъ (а не въ прозе), ибо это послужитъ известной сдержкой для человека, который, какъ видно, "столь мало владеетъ собою".

послалъ черезъ одного изъ своихъ друзей вызовъ на дуэль Соути, но этотъ вызовъ переданъ Соути не былъ. Тогда онъ обратился къ более подходившему образу действiй и сталъ торопить печатанiе отосланнаго еще въ октябре 1821 года въ Лондонъ своего сатирическаго "Виденiя Суда" (начатаго вскоре после появленiя одноименнаго произведенiя Соути и законченнаго къ осени того же года). Скорое появленiе въ печати этой сатиры, конечно, было бы самымъ удачнымъ ответомъ на ироническую выходку Соути, приглашавшаго Байрона вести борьбу въ стихахъ. Но времена стояли не такiя, чтобы можно было сразу найти издателя для такой резкой и ядовитой филиппики противъ покойнаго короля и его панегириста. Только въ вышедшемъ 15 октября 1822 года номере журнала "Либералъ" байроновская сатира увидела светъ. Байронъ подписался "Quevedo Redivivus," имея въ виду испанскаго автора XVII века Кеведо-и-Виллегаса, "Виденiя" котораго въ фантастической форме давали сатирическое изображенiе житейскихъ пороковъ и безобразiй.

О главномъ содержанiи сатиры мы уже говорили; намъ остается лишь отметить, сколько и политическаго такта, и уменья, не увлекаясь остротою личныхъ чувствъ, соблюсти масштабъ, - проявилъ Байронъ, посвятивши Соути только несколько последнихъ строфъ: "поэтъ-лауреатъ" въ общественномъ отношенiи, конечно, былъ менее характерной и менее интересной фигурой, нежели воспетый имъ монархъ, - и Байрону подсказало чувство меры, кому сколько места отвести въ своей сатире.

Байроновское "Виденiе Суда" имело громкiй успехъ; этому успеху не повредилъ, конечно, и процессъ, затеянный правительствомъ противъ издателя сатиры (Джона Гонта) и кончившiйся, уже после смерти Байрона, въ iюле 1824 года, присужденiемъ Гонта къ штрафу въ сто фунтовъ стерлинговъ.

Говорятъ очень верно, что "одинъ дуракъ порождаетъ многихъ* (что глупость заразительна), a y Попа есть стихъ, где сказано, что "дураки вбегаютъ туда, куда ангелы едва решаются вступить". Если бы м-ръ Соути не совался туда, куда не следуетъ, куда онъ никогда до того не попадалъ и никогда более не попадетъ, нижеследующая поэма не была бы написана. Весьма возможно, что она не уступаетъ его поэме, потому что хуже последней ничего не можетъ быть по глупости, прирожденной или благопрiобретенной. Грубая лесть, тупое безстыдство, нетерпимость ренегата и безбожное лицемерiе поэмы автора "Уота Тэйлора" до того чудовищны, что достигаютъ своего рода совершенства - какъ квинтэссенцiя всехъ свойствъ автора.

Вотъ все, что я могу сказать о самой поэме, и я прибавлю только несколько словъ о предисловiи къ ней. Въ этомъ предисловiи благородному лауреату угодно было нарисовать картину фантастической "сатанинской школы", на которую онъ обращаетъ вниманiе представителей закона, прибавляя такимъ образомъ къ своимъ другимъ лаврамъ притязанiя на лавры доносчика. Если где нибудь, кроме его воображенiя, существуетъ подобная школа, то разве онъ не достаточно защищенъ противъ нея своимъ крайнимъ самомненiемъ? Но дело въ томъ, что м-ръ Соути, какъ Скрубъ, заподозриваетъ несколькихъ писателей въ томъ, что они "говорили о немъ, потому что они сильно смеялись".

Я, кажется, достаточно знаю большинство писателей, на которыхъ онъ, повидимому, намекаетъ, чтобы утверждать, что каждый изъ нихъ сделалъ больше добра своимъ ближнимъ въ любой годъ, чемъ м-ръ Соути навредилъ себе своими нелепостями за целую жизнь, a этимъ не мало сказано. Но я долженъ предложить еще несколько вопросовъ:

Во 1-хъ, действительно ли м-ръ Соути авторъ "Уота Тэйлора"?

Во 2-хъ, не было ли предлагаемое имъ лекарство отвергнуто по закону высшимъ судомъ излюбленной имъ Англiи, какъ богохульственное и вредное сочиненiе?

Въ 3-хъ, не назвалъ ли его Вильямъ Смитъ открыто въ парламенте "злобнымъ ренегатомъ"?

Въ 4-хъ, разве онъ не поэтъ-лауреатъ, хотя y него на совести есть такiе стихи, какъ о цареубiйце Мартине?

И въ 5-хъ, соединяя все предшествовавшiе пункты, какъ y него хватаетъ совести обращать вниманiе закона на произведенiя другихъ, каковы бы они ни были?

Я уже не говорю о гнусности такого поступка - она слишкомъ очевидна, но хочу только коснуться причинъ, вызвавшихъ его; оне заключаются не более и не менее какъ въ томъ, что его недавно слегка высмеяли въ несколькихъ изданiяхъ - такъ же какъ его прежде высмеивали въ "Anti-jacobin" его теперешнiе покровители. Отсюда вся эта ерунда про "сатанинскую школу" и т. д.

Какъ бы то ни было, a это вполне на него похоже - "qualis ab incepto".

автору не было бы до этого никакого дела, если бы только онъ избралъ другой сюжетъ. Но возведенiе въ святые монарха, который - каковы бы ни были его семейныя добродетели - не прославился никакими успехами и не былъ патрiотомъ (несколько летъ его царствованiя прошли въ войнахъ съ Америкой и съ Ирландiей, не говоря уже о его нападенiи на Францiю) - это, какъ и всякое преувеличенiе, естественно вызываетъ протестъ. Какъ бы о немъ ни говорилось въ этомъ новомъ "Виденiи", исторiя не будетъ более благосклонна въ своемъ сужденiи о его государственной деятельности. Что касается его добродетелей въ частной жизни (хотя и стоившихъ очень дорого народу), то оне вне всякаго сомненiя.

Что касается неземныхъ существъ, выведенныхъ въ поэме, я могу сказать только, что знаю о нихъ столько же, сколько и Робертъ Соути, и кроме того я, какъ честный человекъ, имею больше права говорить о нихъ. Я кроме того отнесся къ нимъ съ большей терпимостью. Манера жалкаго помешаннаго лауреата творить судъ въ будущемъ мiре такая же нелепая, какъ его собственныя разсужденiя въ этой жизни. Если бы это не было абсолютно комично, то было бы еще хуже чемъ глупо. Вотъ все, что можно сказать объ этомъ.

P. S. Возможно, что некоторымъ читателямъ не понравится свобода, съ которой святые, ангелы и духи разговариваютъ въ этомъ "Виденiи". Но я могу указать на прецеденты въ этомъ отношенiи, на "Journy from this world to the next" Фильдинга на мои, Квеведо, "Виденiя" по испански и въ переводе. Пусть читатель обратитъ вниманiе и на то, что въ поэме не обсуждаются никакiе догматы, и что личность Божества старательно скрыта отъ взоровъ, чего нельзя сказать про поэму лауреата. Онъ счелъ возможнымъ приводить слова Верховнаго Судiи, причемъ онъ говоритъ въ поэме вовсе не какъ "школьный святой", a какъ весьма невежественный м-ръ Соути. Все действiе происходитъ y меня за пределами небесъ, и я могу назвать, кроме уже названныхъ произведенiй, еще "Wife of Bath" Чоусера, "Morgante Maggiore" Пульчи, "Tale of a Tub" Свифта въ подтвержденiе того, что святые и т. д. могутъ разговаривать вполне свободно въ произведенiяхъ, не претендующихъ на серьезность. Q. R.

М-ръ Соути, будучи, какъ онъ говоритъ добрымъ христiаниномъ, и человекомъ злопамятнымъ, угрожаетъ мне повидимому возраженiемъ на этотъ мой ответъ. Нужно надеяться, что его духовидческiя способности станутъ за это время более разумными, не то онъ опять впутается въ новыя диллемы. Ренегаты якобинцы даютъ обыкновенно богатый матерьялъ для возраженiй. Вотъ вамъ примеръ: М-ръ Соути очень хвалитъ некоего мистера Ландора, известнаго въ некоторыхъ кружкахъ своими латинскими стихами, и несколько времени тому назадъ, поэтъ-лауреатъ посвятилъ ему стихи, превозносящiе его поэму "Гебиръ". Кто бы могъ предположить, что въ этомъ самомъ Гебире названный нами Савэджъ Ландоръ (таково его мрачное имя) ввергаетъ въ адъ не более не менее, какъ героя поэмы своего друга Соути, вознесеннаго лауреатомъ на небо Георга ІІІ-го. И Савэджъ умеетъ быть очень язвительнымъ, когда пожелаетъ. Вотъ его портретъ нашего покойнаго милостиваго монарха:

"(Принцъ Гебиръ, сошедшiй въ преисподнюю, обозреваетъ вызванныя по его просьбе тени его царственныхъ предковъ и восклицаетъ, обращаясь къ сопровождающему его духу"):

"Скажи, кто этотъ негодяй здесь подле насъ? Вотъ тотъ съ белыми бровями и косымъ лбомъ, вотъ тотъ, который лежитъ связанный и дрожитъ, поднимая ревъ подъ занесеннымъ надъ нимъ мечемъ? Какъ онъ попалъ въ число моихъ предковъ? Я ненавижу деспотовъ, но трусовъ презираю. Неужели онъ былъ нашимъ соотечественникомъ? - Увы, король, Иберiя родила его, но при его рожденiи въ знакъ проклятiя пагубные ветры дули съ северо-востока. - Такъ значитъ, онъ былъ воиномъ и не боялся боговъ? - Гебиръ, онъ боялся демоновъ, a не боговъ, хотя имъ поклонялся лицемерно каждый день. Онъ не былъ воиномъ, но тысячи жизней разбросаны были имъ, какъ камни при метанiи изъ пращи. A что касается жестокости его и безумныхъ прихотей - о, безумiе человечества! Къ нему взывали и ему поклонялись!.." (Gebir, стр. 28).

Я не привожу несколькихъ другихъ поучительныхъ местъ изъ Ландора, потому что хочу набросить на нихъ покровъ съ позволенiя его серьезнаго, но несколько необдуманнаго поклонника. Могу только сказать, что учителя "высокихъ нравственныхъ истинъ" могутъ очутиться иногда въ странномъ обществе.

                              І.

          Апостолъ Петръ сиделъ y вратъ своихъ;

          Его ключи - отъ рая - были ржавы,

          Столь редко, видно, бралъ онъ въ руки ихъ;

          Не то, чтобъ вся обитель вечной славы

          Была полна, но въ глубь сердецъ людскихъ

          Проникла сила дьявольской державы

          И много душъ своимъ упорствомъ бесъ

          Успелъ давно отторгнуть отъ небесъ.

                              II.

          Хоръ ангеловъ пелъ хрипло гимнъ нестройный,

          Какъ выводить то ночь, то полдень знойный,

          Или смирять падучихъ звездъ полетъ,

          Иль горнiй бегъ кометы безпокойной,

          Когда она, пронзая небосводъ,

          Дробитъ хвостомъ ядро планеты встречной,

          Какъ утлый челнъ порою китъ безпечный.

                              III.

          Сочтя свой трудъ свершеннымъ въ дольней мгле,

          Въ святую высь вернулись серафимы;

          Въ раю никто не думалъ о земле,

          Лишь ангелъ-счетчикъ, стражъ неутомимый,

          Взиралъ, какъ горько мiръ погрязъ во зле,

          Какъ росъ греха разгулъ неудержимый,

          И, истощивъ за счетомъ два крыла,

          Онъ все жъ не могъ узнать всю меру зла.

                              IV.

          За этотъ срокъ такъ много дела стало,

          Что, вопреки желанью своему -

          Съ кемъ изъ земныхъ министровъ не бывало -

          И вотъ благое небо начертало,

          Чтобъ, бедному, не чахнуть одному,

          Шесть ангеловъ отправить въ услуженье

          Да дюжину святыхъ въ распоряженье.

                              V.

          Для райской службы - славный вышелъ столъ

          И всетаки на всехъ хватило дела:

          Такъ много царствъ воздвигло свой престолъ,

          Победный мечъ не разъ былъ вскинутъ смело

          И каждый день свой счетъ кровавый велъ,

          При Ватерло дошедшiй до предела -

          И здесь-то перья бросили они

          Изъ отвращенья къ мерзости резни.

                              VI.

          Но бросимъ это; то, что ужаснуло

          Сердца святыхъ, описывать не мне;

          Къ тому же ярость адскаго разгула

          Противна стала даже Сатане,

          Хотя онъ самъ направилъ мечъ и дуло,

          (Ему-бъ одно въ заслугу я поставилъ, -

          Что онъ вождей обоихъ въ адъ отправилъ).

                              VII.

          Недолгiй миръ опустимъ; изъ него

          Земля не больше пользы извлекала,

          Адъ, - какъ всегда, a небо - ничего;

          Въ те дни лишь власть тирана возростала;

          Но онъ дождется часа своего,

          Хотя-бъ та власть "семиголовой" стала,

          Какъ оный "зверь о десяти рогахъ":

          Одни рога внушить намъ могугъ страхъ

                              ѴІІІ.

          Былъ первый годъ второй зари свободы,

          Когда Георгiй Третiй опочилъ,--

          Тотъ, что любилъ всехъ деспотовъ, что годы,

          Совсемъ слепой, въ безумьи жизнь влачилъ;

          Прекрасный фермеръ, нежный другъ природы,

          Глупецъ-король, что царство разорилъ!

          Почилъ, оставивъ въ мiре подчиненныхъ,

                              IX.

          Почилъ! - Никто не плакалъ въ этотъ часъ;

          Гробъ утопалъ въ избытке пышныхъ тканей

          И золота; былъ бархатъ, былъ атласъ;

          Все, кроме слезъ, - помимо техъ рыданiй,

          Чья скорбь звучитъ за плату, на заказъ;

          Былъ вопль элегiй, купленныхъ заране,--

          Герольды, мачты, факелы, какъ встарь,

          Хоругви, словомъ, - полный инвентарь

                              X.

          Посмертной мелодрамы. - Въ часъ прощальный,

          Изъ всехъ глупцовъ, сбежавшихся толпой,

          Кто изнывалъ душой своей печальной?

          Ихъ взоръ туманилъ трауръ показной,

          Влекла ихъ пышность свиты погребальной;

          Когда же гробъ засыпанъ былъ землей,

          Всемъ адскою насмешкою казалось,

          Что столько денегъ съ гнилью зарывалось.

                              XI.

          Стать темъ, чемъ должно, если бы природе

          Возстановлять здесь было суждено

          Огонь и воздухъ, землю, на свободе;

          Но снадобья, бальзамы, полотно,

          Чего въ простомъ не водится народе,

          Ему въ земле мешали тлеть нагимъ, -

          Чтобъ разлагаться дольше, чемъ другимъ.

                              XII.

          Теперь онъ мертвъ - и людямъ до него ли!...

          Пустая надпись, счетъ гробовщика

          Да десять строкъ его последней воли,--

          Вотъ весь итогъ. Беда не велика:

          Онъ умеръ, - сынъ остался на престоле,

          Въ немъ живы все приметы старика,

          Лишь нетъ одной черты, весьма примерной,--

          Любви къ жене, уродливой и скверной.

                              XIII.

          "Подаждь, Творецъ, спасенье королю!"

          Спасать такихъ!... Въ раю не столь просторно....

          Богъ щедръ. Но пусть... Я вовсе не стою

          За то, что казнь нужна и благотворна;

          Быть можетъ я одинъ лишь признаю,

          Что зло сердца скуетъ не столь упорно,

          Разъ обуздать - конечно, не всегда -

          Безмерность кары адскаго суда.

                              XIV.

          Я знаю самъ, что думать такъ - безбожно;

          Я знаю: тотъ, кто слепо убежденъ,

          Что осужденье даже невозможно,

          Пожалуй, первый будетъ осужденъ.

          Все въ нашей церкви - свято, непреложно,--

          Такъ учатъ всехъ, кто въ Англiи рожденъ,--

          A остальныя церкви, синагоги

          Живутъ обманомъ, верою убоги.

                              XV.

          Пусть Богъ намъ всемъ поможетъ! Всемъ и мне!

          Я слабъ, обречь меня на муки ада

          Что мяснику достать овцу изъ стада;

          Не то, чтобъ я пригоденъ былъ вполне

          Для блюда благороднаго, изъ ряда

          Техъ вечныхъ блюдъ, куда войдутъ, какъ снедь,

          Должно быть, все, чья доля - умереть.

                              XVI.

          Апостолъ Петръ сиделъ y двери рая,

          Въ дремоте часто голову клоня;

          Вдругъ грянулъ гулъ, пространство содрогая,

          Порывъ потока, вихря иль огня,--

          Ну, словомъ, чья-то сила неземная

          Низверглась въ тишь безтрепетнаго дня;

          Но тамъ, где все бы въ мiре трепетало,

          Петръ лишь сказалъ: "Еще звезды не стало!"

                              XVII.

          Ho не успелъ онъ вновь забыться сномъ,

          Какъ вдругъ явился ангелъ и такъ больно

          Своимъ блестящимъ, радужнымъ крыломъ

          Заделъ Петра, что тотъ зевнулъ невольно.

          "Встань!" - И сталъ летать кругомъ,

          Что твой павлинъ, въ красе самодовольной.

          Святой сказалъ: "Что значитъ этотъ гамъ?

          Не Сатана ль собрался въ гости къ намъ?"

                              XVIII.

          "Георгiй Третiй умеръ!" - "Такъ! ты все же

          Скажи мне толкомъ, кто же онъ такой".--

          Георгiй кто? Кто Третiй? Ахъ ты, Боже,--

          Король британскiй! - "Разъ онъ съ головой,

          Я очень радъ столь редкому вельможе.

          A то здесь былъ король совсемъ иной;

          Его въ раю отвергли бъ непременно,

          Не брось онъ въ насъ главой усекновенной.

                              XIX.

          "Король французскiй, что ли... Человекъ,

          Раздавленный короною земною,

          Вдругъ хочетъ быть увенчаннымъ навекъ,

          Какъ мученикъ! И еслибъ подъ рукою

          Я бъ показалъ... Но такъ какъ здесь со мною

          Былъ только ключъ, то, вскинувъ ключъ свой вдругъ,

          Я могъ лишь выбить голову изъ рукъ.

                              XX.

          "Онъ такъ завылъ, что, право, поневоле

          Былъ принятъ въ рай и вотъ ужъ много дней

          Сидитъ онъ съ Павломъ въ звездномъ ореоле;

          Поди, и самъ святой Варфоломей

          Добиться могъ отнюдь не лучшей доли,

          Явившись въ небо съ кожею своей,

          Чемъ онъ - съ такою слабой головою,

          Дубовою, нелепой и пустою.

                              XXI.

          "Явись она на собственныхъ плечахъ,

          Тогда бъ совсемъ иное было дело;

          A то участье, мысль о палачахъ,

          Какъ колдовство, святыми овладело,

          И голова пустая, этотъ прахъ,

          Была опять посажена на тело:

          Не портить дело мудрое земли".

                              XXII.

          Въ ответъ же ангелъ: "Полно волноваться!

          На этотъ разъ король въ порядке, целъ,--

          Онъ лишь не зналъ, куда ему податься,

          И всякiй имъ, какъ куклою, вертелъ;

          На то здесь судъ, чтобъ въ этомъ разобраться,

          A разсуждать - совсемъ не нашъ уделъ;

          У насъ съ тобою цель, увы - иная -

          Свершать свой долгъ, отнюдь не разсуждая".

                              XXIII.

          Пока здесь шелъ весь этотъ разговоръ,

          Какъ тихiй вихрь, взметнувшiйся высоко,

          Чей светлый бегъ и радостенъ и скоръ:

          Рать ангеловъ явилась издалека,

          Пересекая царственно просторъ,

          Что лебедь гладь лазурнаго потока,--

          И съ ней старикъ незрячiй и седой

          Съ душою столь же дряхлой и слепой.

          Но вследъ за ихъ лучистою толпою

          Духъ Сумрака явился въ тотъ же мигъ,

          Какъ вихрь, рожденный тучей грозовою,

          Чей бурный бегъ губителенъ и дикъ;

          Величьемъ думъ и вечною враждою

          Отмеченъ былъ его безсмертный ликъ -

          И тамъ, куда онъ устремлялся взоромъ,

          Ночная тьма вставала надъ просторомъ.

                              XXV.

          На входъ, куда проникнуть онъ не смелъ,

          Остановивъ стремительность полета,

          Съ такой враждой безсмертной онъ гляделъ,

          Что Петръ готовъ былъ кинуться въ ворота;

          Онъ трепетно ключами загремелъ

          И этотъ потъ, что ликъ его омылъ,

          Не просто потъ, a светлый ихоръ былъ.

                              XXVI.

          Предъ соколомъ, - не въ силахъ скрыть испугъ,

          Сомкнулись въ кучу - искрясь и блистая,

          Какъ въ Орiоне светлый звездный кругъ,--

          Скрывъ старика, что прибылъ, самъ не зная,

          И не имелъ (въ большомъ числе исторiй

          Доказано, что каждый ангелъ - тори).

                              XXVII.

          Вдругъ, чьи-то руки быстро развели

          Разлился светъ, по близости, - вдали,--

          Раскинулся надъ целымъ мiрозданьемъ

          До жалкой точки, сумрачной земли,

          Где снова вспыхнулъ севернымъ сiяньемъ

          Былъ виденъ Пэрри въ "Мельвильскихъ водахъ".

                              XXVIII.

          И въ тотъ же мигъ изъ двери заповедной

          Явился Духъ лучистой красоты,

          Сверкающiй, какъ пламя, съ высоты.

          Мои слова - лишь отблескъ слишкомъ бледный,--

          Во мраке праха меркнетъ светъ мечты

          Въ душе людской, - но есть и исключенье:

                              XXIX.

          Пришедшiй былъ Архангелъ Михаилъ:

          Видъ ангеловъ, архангеловъ... ихъ лица

          Известны всемъ; о князе райскихъ силъ,

          Есть образа; но кто установилъ

          Ихъ сходство? Я же вправе усумниться,

          Что тотъ иль этотъ - подлинно таковъ...

          Но я вторгаюсь въ область знатоковъ.

          Источникъ славы, самъ сiяя славой,

          Оплотъ добра и делъ его живыхъ,

          У входа въ рай стоялъ онъ величаво

          Среди святыхъ, почтенныхъ и седыхъ,

          (Я ихъ по виду счелъ за молодыхъ

          Сличая годы, Петръ, поди, моложе,--

          У нихъ же лица более пригожи).

          Все ангелы склонились передъ нимъ,

          Архангельскимъ владыкою, главою

          Чиновъ небесъ, что былъ глубоко чтимъ,

          Какъ некiй богъ; но дерзостной мечтою,

          Служа Творцу всей ангельской душою,

          И, несмотря на санъ высокiй свой,

          Онъ твердо зналъ, что въ небе онъ - второй.

                              XXXII.

          Въ добре и зле отъ века онъ знавалъ:

          Имъ въ розни нетъ ни мира, ни забвенья,--

          Въ томъ вся ихъ мощь; лишь взглядъ ихъ выдавалъ

          Немую скорбь живого сожаленья,

          Всю даль вековъ, какъ срокъ ея безъ грани,

          И Божiй мiръ, какъ поле этой брани.

                              XXXIII.

          И только здесь смолкала ихъ вражда:

          Являться въ небо властенъ иногда,

          Где онъ приветъ встречаетъ и вниманье

          "Сыновъ небесъ"

          Я бъ указалъ, въ' примеръ и назиданье, '

          Какъ ихъ беседы ласково велись,--

          Но мы и такъ отъ цели отвлеклись.

                              XXXIV.

          Где богословъ берется доказать,

          Что Іовъ - фактъ, иль образъ, звукъ условный;

          И намъ цитатъ лишь столько нужно брать,

          Чтобъ ради нашей ссылки голословной

          Притомъ здесь все, до iоты, - вне сомненья,

          И подлинно, какъ всякое виденье.

                              XXXV.

          У входа въ рай смолкалъ ихъ вечный споръ:

          Здесь душу ждалъ последнiй приговоръ,

          Идти ли въ адъ, или въ обитель Бога,

          И потому приветливъ былъ ихъ взоръ;

          Хотя къ лобзаньямъ не было предлога,

          Не медлили приветомъ на приветъ.

                              XXXVI.

          Архангелъ гостю плавно поклонился

          И даже руку къ сердцу приложилъ;

          Ни робости ничемъ не проявилъ:

          Онъ съ нимъ во всемъ какъ съ равнымъ обходился,

          A Сатана предъ княземъ райскихъ силъ

          Стоялъ съ темъ видомъ гордымъ и надменнымъ,

                              XXXVII.

          Склонивъ на мигъ отверженный свой ликъ,

          Онъ только ждалъ урочнаго мгновенья,

          Чтобы во имя всехъ своихъ уликъ

          И доказать, что горестный старикъ

          Не более достоинъ снисхожденья,

          Чемъ рядъ другихъ усопшихъ королей,

          Чей умъ былъ часто выше и светлей.

          Архангелъ началъ: "Въ чемъ же предъ тобою

          Повиненъ онъ? Поведай намъ, какимъ

          Деянiемъ онъ грешенъ иль мечтою,

          Что ты сюда являешься за нимъ?

          Онъ, какъ король и смертный, былъ томимъ,

          И темъ попралъ свой долгъ прямой и строгiй".

          Онъ - твой; a нетъ - ступай своей дорогой!"

                              XXXIX.

          "Михаилъ!

          И здесь, предъ Темъ, Кому и ты подвластенъ,

          Онъ, все же, - мой; онъ мне, какъ прахъ, служилъ,

          И впредь, какъ духъ, не быть моимъ не властенъ;

          Тебе онъ дорогъ темъ, что мало пилъ,

          Но все жъ онъ правилъ целою страной,

          Чтобъ преклониться только предо мной.

                              XL.

          Взгляни на нашу

          Мою; надъ ней не такъ ужъ властенъ Богъ!

          Я не горжусь, и Онъ не сталъ беднее;

          Средь звездъ своихъ безчисленныхъ Онъ могъ

          И не тужить о горестномъ пигмее,

          Что изъ людей немногiе, - конечно,

          Сверхъ королей - достойны кары вечной,--

                              XLI.

          И то лишь въ силу вечныхъ правъ моихъ;

          Да нужды нетъ; не проще-ль бросить ихъ

          На произволъ ихъ злой и темной воли -

          Съ проклятiемъ, что скрыто въ нихъ самихъ.

          Исправить же, помочь имъ въ грешной доле,

          Какъ аду хуже сделать ихъ нельзя.

                              XLII.

          Ты лишь взгляни на землю: въ то мгновенье,

          Когда онъ, червь безпомощный, слепой,

          И мiръ, и онъ имели видъ иной;

          Моря и земли въ знакъ благоговенья

          Склонились ницъ, - подъ частою грозой

          Два острова сiяли блескомъ славы

                              XLIII.

          Онъ правилъ царствомъ много долгихъ летъ;

          Сравни, какимъ онъ свой престолъ оставилъ,

          Съ темъ, что нашелъ! - Все выведи на светъ:

          Какъ онъ себя - чего и въ нищемъ нетъ!--

          Позорной страстью къ золоту прославилъ,

          Порокомъ самыхъ низменныхъ сердецъ.

          И Францiю ты вспомни, наконецъ!

          Онъ, скажутъ, былъ орудiемъ... Безспорно!

          (Дельцовъ найдемъ). A кто - орудье, - въ адъ!

          Съ техъ поръ, какъ люди тупо и покорно

          Гнетъ правящихъ мучительно влачатъ -

          Сыщи примеръ, я буду очень радъ,

          Правленiя, изъ самыхъ отдаленныхъ,

          Где было бъ больше крови и казненныхъ.

                              XLV.

          Свои, чужiе, люди и народы...

          Где только въ мiре радостно взывалъ

          Къ людскому сердцу благовестъ свободы,

          Въ Георгiе онъ недруга встречалъ:

          Воздержный нравъ я тоже въ немъ ценю,

          Какъ все, что часто чуждо королю.

                              XLVI.

          Какъ честный мужъ, свой долгь онъ ведалъ строго,

          Для короля ведь это очень много:

          Умеренность за княжескимъ столомъ

          Ценнее, чемъ за трапезой убогой.

          Да я не то признать согласенъ въ немъ!

          Влачившимъ гнетъ съ проклятiемъ и стономъ.

                              XLVII.

          Онъ Новымъ светомъ свергнутъ; Старый светъ

          Еще влачитъ позорно крестъ жестокiй

          Въ преемникахъ живутъ его пороки -

          Въ нихъ лишь его порядочности нетъ;

          Еще царятъ тираны, лежебоки,

          Забывъ, что власть дана для делъ благихъ;

                              XLVIII.

          Пять миллiоновъ душъ, хранившихъ строго

          Заветъ старинный, права онъ лишилъ

          Провозглашать открыто имя Бога,

          ваше, Петръ, и ваше, Михаилъ!--

          Чтобъ былъ низвергнутъ тотъ, кто отрешилъ

          Католиковъ отъ всякаго почина

          Во всехъ святыхъ делахъ христiанина!

                              XLIX.

          Но фактъ молитвы влекъ уже стесненье

          Во всехъ правахъ - предъ теми, кто считалъ,

          Что чтить святыхъ - смешное заблужденье".

          Тутъ Петръ вскочилъ и громко закричалъ:

          "Ведите прочь весь этотъ смрадъ и тленье,

          И если гвельфъ угоденъ небесамъ,

          Пока я стражъ, то будь я проклятъ самъ!

                              L.

          Да я, отъ правъ отрекшись и отъ чина,

          Чемъ допущу, чтобъ тень ханжи, кретина,

          Бродила въ райскомъ царственномъ саду".

          A Сатана заметилъ: "Молодчина!

          Такъ и должно, по строгому суду.

          A рай стеречь я нашего отправлю".

                              LL

          "Вы, святой!

          Вы, Сатана! Могли бы удержаться!

          Я думалъ, Петръ, вы чуточку иной.

          Васъ, Сатана, прошу не обижаться,

          Что сгоряча онъ санъ унизилъ свой:

          У васъ еще улики?" - "Нетъ". - "Тогда -

          Свидетелей! Безъ нихъ ведь нетъ суда".

                              LII.

          На это Дьяволъ сделалъ знакъ рукою,

          Громады тучъ съ ихъ вихрями и тьмою,

          Какихъ не знаетъ даль земныхъ полей;

          И грянулъ громъ надъ сушей и водою,

          Сливаясь съ гуломъ адскихъ батарей

          Что пушку сделалъ главный мастеръ ада).

                              LIII.

          Весь этотъ гулъ раздался, какъ сигналъ

          Той рати душъ погибшихъ, чьей опеке

          Текущихъ, бывшихъ, будущихъ. Навеки

          Къ своимъ местамъ ихъ адъ не приковалъ,

          И каждая могла, какъ хищникъ некiй,

          Свободно рыскать въ бездне мiровой,

                              LIV.

          Въ томъ вся ихъ гордость - какъ тутъ не гордиться!

          Оне же - въ роде рыцарей, иль техъ,

          Кто носитъ знакъ отличiя, рядится

          Просилъ бы этихъ духовъ не сердиться

          За образы земные. Весь мой грехъ,

          Что самъ я - прахъ. Я знаю, эти тени

          Гораздо выше всехъ моихъ сравненiй.

          Тотъ кличъ свершилъ, промчавшись съ неба въ адъ,

          Пять миллiоновъ техъ же разстоянiй,

          Что отъ земли до солнца и назадъ;

          Въ какой же срокъ? - Изъ точныхъ показанiй

          Лучи, чтобъ вспыхнуть въ Лондонскомъ тумане,

          Где флюгера сверкаютъ трижды въ годъ,

          И то, коль лето сносное придетъ.

                              LVI.

          Лучъ солнца можетъ только въ большiй срокъ

          Свершить свой путь до места назначенья.

          Ведь онъ не столь проворенъ, какъ ходокъ,

          Чтобъ въ скорости, при всемъ упорстве рвенья,

          И тамъ, где солнце въ мiре годы тратитъ,

          Лукавому всего полсутокъ хватитъ.

                              LVII.

          Вдали, y самой грани мiровой,--

          (Я то же виделъ въ море - предъ грозой);

          Оно росло, все ближе становилось,

          Меняя часто темный обликъ свой,

          И какъ корабль таинственный кружилось

          кружило (самъ не разрешу

          И можетъ быть въ грамматике грешу,--

                              LVIII.

          Свидетелей! Пожалуй никогда

          И саранчи такъ много не летало;

          Затмивъ просторъ, ихъ дикая орда,

          Все скопище ревело, гоготало,--

          (Коль скоро здесь уместно слово стадо),

          Воистину--"разверзлись бездны ада".

                              LIX.

          За нимъ божился Пэдди безтолково,

          Ворчалъ шотландецъ; въ хоръ ихъ голосовъ

          Французскiй призракъ вплелъ такое слово,

          Что онъ смутилъ бы даже кучеровъ:

          A Джонатанъ горланилъ, самъ не свой:

          "Нашъ президентъ опять затеялъ бой!"

                              LX.

          Короче, рать всехъ мыслимыхъ теней -

          До острововъ въ далекомъ океане,

          Всехъ странъ, профессiй, летъ и ступеней,--

          Явившихся къ ответной этой грани

          Взглянуть, не также ль даже государи

          Подвержены, какъ все мы, вечной каре.

                              LXI.

          При виде ихъ архангелъ побледнелъ,

          Весь ликъ его светился и горелъ,--

          Иль какъ въ окне церковномъ блескъ ответный,

          Когда закатъ торжественно зарделъ,

          Иль дальнихъ молнiй отблескъ огнецветный,

          Зеленыхъ, красныхъ, синихъ и другихъ.

                              LXII.

          Онъ вновь вступилъ въ беседу съ Сатаною:

          "Зачемъ, мой другъ - мы всетаки друзья,

          Мы просто въ разныхъ лагеряхъ, и я

          Руковожусь не личною

          Творя иное дело бытiя,

          Я васъ ценю, и всякiй разъ невольно

          За вашъ злой нравъ становится мне больно.

                              LXIII.

          Вамъ было звать въ свидетели полъ-ада

          И полъ-земли? Какая въ нихъ нужда!

          Довольно двухъ, - была бъ лишь трезвость взгляда,

          A то въ виду столь сложнаго суда

          Ведь доводамъ ответчика, истца,

          Какъ нашему безсмертью, нетъ конца*.

                              LXIV.

          Духъ зла ответилъ: "Съ личной точки зренья

          Десятки душъ, и лучше, безъ сомненья,

          Взаменъ я могъ иметь уже давно;

          Я требовалъ Георгу осужденья

          Лишь потому, что такъ и быть должно;

          Ведь королей y насъ въ аду не мало".

                              LXV.

          Такъ Михаилу демонъ отвечалъ

          (Безличнымъ Соути прозванный "двуличнымъ").

          "Тогда изъ всехъ, - архангелъ продолжалъ,

          Я нахожу найболее логичнымъ

          Избрать двоихъ." - "A выборъ-то не малъ!

          Заметилъ дьяволъ тономъ безразличнымъ -

          Изъ мирiадъ кого-бъ я вызвать могъ,

          "

                              LXVI.

          И изъ толпы сейчасъ же вышелъ смело

          Веселый призракъ, странный и смешной;

          Онъ былъ одетъ по моде устарелой;

          Все, что при жизни красило иль грело

          Ихъ грешный прахъ; за гранью гробовой

          Все виды платья собраны, - отъ Евы

          И вплоть до техъ, что носятъ наши девы.

          Взглянувъ на всю столпившуюся рать,

          Воскликнулъ духъ: "Здесь можно простудиться!

          Друзья всехъ сферъ, не время ль начинать?

          Зачемъ сюда приказано явиться?

          Меня, того, кто смеетъ темъ гордиться

          Что партiи былъ преданъ всякiй разъ!

          Могу, я, Петръ, разсчитывать на васъ?"--

                              LXVIII.

          "Вы - неправы:

          То - суета земная, здесь же судъ

          Надъ королемъ, носителемъ державы,--

          Запомните!" - "А тотъ крылатый людъ

          Ведь херувимы - въ блеске райской славы?--

          Да онъ же слепъ!... - Лицо довольно схоже,

          Да только я считалъ его моложе."

                              LXIX.

          "Какъ видите, - и судъ ему воздастъ,--

          Гробъ даже смердамъ самыхъ низшихъ кастъ

          Даетъ права винить и техъ, кто княжитъ,--

          Мы слушаемъ!" - "Не всякiй ждать гораздъ,

          Пока ихъ смерть ему языкъ развяжетъ -

          Кричалъ имъ все, что думалъ, на земле".

                              LXX.

          "Тогда мы въ небе

          Твоихъ уликъ, - ответилъ Михаилъ.

          "Нетъ, - духъ сказалъ, - я съ нимъ окончилъ пренья.

          Чтобъ я свои улики изложилъ!...

          Шалишь! Старо! Ведь я его правленье

          Давнымъ давно, и, какъ король, къ тому же,

          Онъ былъ, какъ все, - не лучше и не хуже.

                              LXXI.

          Не скрою, было подло поступать

          Но я его не вправе порицать;

          То было дело Грэфтона и Бута,--

          Ему же лично незачемъ страдать

          За лютость техъ, кто былъ наказанъ люто

          Вкушаетъ радость въ вашихъ небесахъ".

                              LXXII.

          Но сатана: - "Вы заняты не деломъ!

          Ставъ на земле полупридворнымъ, вы,

          целомъ.

          Но власть Георга кончилась; увы!

          За роковымъ и сумрачнымъ пределомъ

          Онъ снялъ на векъ корону съ головы.

          Вы встретитесь, быть можетъ, какъ соседи.

                              LXXIII.

          Какъ васъ понять, я, право, раньше зналъ,

          Когда, шепча ехидно и забавно,

          На службе дня, вертелъ свой вертелъ плавно

          И жиромъ Фокса Питта поливалъ;

          Какъ васъ понять, въ тотъ часъ мне стало явно.

          Мутить мне адъ, - я ротъ ему зажму,--

                              LXXIV.

          Звать Юннiя!" Сейчасъ же тень качнулась,

          Причемъ по всей безчисленной толпе

          Прошло движенье, - вся она сомкнулась,

          (Чтобъ лишь узнать, какъ горько обманулась!),--

          Какъ травка къ травке въ стянутомъ снопе,

          Иль сжатый воздухъ, шаръ свой напрягая,

          Иль - что печальней - колика людская.

          Высокiй призракъ, тощiй и седой,

          Какъ еслибъ онъ при жизни былъ ужъ тенью,

          Прошелъ впередъ, въ движенiяхъ - живой,

          Ничемъ не выдавъ, кто онъ по рожденью;

          Онъ вечно былъ подверженъ измененью,

          Сейчасъ одно, - глядишь, уже не то,

          Переходя - неведомо, во что.

                              LXXVI.

          Чтобъ различить черты его лица;

          Самъ Сатана узналъ его едва ли;

          Онъ весь, какъ сонъ, менялся безъ конца,

          Одни его известнейшимъ считали;

          A тотъ опять божился всемъ, что свято,

          Что онъ, молъ, дядя падчерицы брата.

                              LXXVII.

          Другой твердилъ: онъ, дескать, рыцарь, князь,

          A духъ, инымъ не реже становясь,

          Чемъ мненiя крикливой адской свиты,

          Опровергалъ ихъ верность, смыслъ и связь,--

          И тени были прямо съ толку сбиты:

          Изменчивый, волшебный, подвижной.

                              LXXVIII.

          Лишь стоило найти ему названье,--

          Разъ-два! - глядишь, ужъ онъ совсемъ иной;

          Онъ былъ бы узнанъ матерью родной

          (Когда бъ y столь волшебнаго созданья

          Имелась мать); предъ пестрою игрой

          Терялись все, и было безполезно

          "маскою железной".

                              LXXIX.

          То онъ хотелъ, какъ Церберъ, иногда

          Казаться вдругъ "тремя одновремено";

          A то сочтешь не безъ труда;

          Здесь яркимъ светомъ вспыхнулъ онъ мгновенно,

          A тамъ съ туманомъ слился безъ следа,

          Какъ бедный Лондонъ съ нашей мглой безсменной;

          И каждый разъ нежданно, вдругъ.

                              LXXX.

          Но я припасъ одно предположенье

          Мое; его скрывалъ я много летъ,

          На важныхъ лицъ, - a то, глядишь, задетъ

          Министръ иль пэръ... опала, пониженье...

          Оно - вниманье! - вотъ его секретъ:

          Тотъ, кто какъ Юнiй славился доселе,--

          право, не жилъ въ самомъ деле.

                              LXXXI.

          Безъ всякихъ рукъ письму нельзя явиться,

          Разъ безъ головъ ихъ пишутъ прямо тьму -

          И груды книгъ! Пока иной стремится

          Решить, какого автора уму

          Онъ самъ, какъ Нигеръ, водитъ за носъ светъ!

          Есть авторъ или устье, иль ихъ нетъ.

                              LXXXII.

          "Кто жъ ты?" спросилъ Архангелъ для начала.

          "Въ томъ вся и суть моихъ заглавныхъ строкъ"

          Могучая тень тени отвечала -

          "И то, чего никто раскрыть не могъ,

          ".

          На это Ангелъ: "Въ чемъ же твой упрекъ

          Георгу?" - "Раньше" крикнулъ духъ на это,

          Я оть него на письма жду ответа.

          "Укоръ моихъ уликъ переживетъ

          Весь прахъ его до надписи надгробной".--

          Но Михаилъ: "А ты-то въ свой чередъ

          Предвзятостью иль выходкой подобной

          Ты не былъ резокъ въ речи слишкомъ злобной

          И страстной?" - "Страсть!" воскликнулъ духъ чудной,

          "Я презиралъ, любя свой край родной!

                              LXXXIV.

          Ответить, кто достойней вечныхъ мукъ",

          Сказалъ онъ, Umbra Nominis, и скоро

          "Еще не вызванъ для решенья спора

          Ни Вашингтонъ, ни Франклинъ, ни Джонъ Тукъ..."

          Сказалъ Духъ Зла, но тутъ же крикъ раздался

          "Пусти!" - хотя никто не разступался.

          И не щадя ни груди, ни локтей

          (Съ нимъ херувимъ, къ тому определенный),

          На середину вышелъ дьяволъ Асмодей,

          Тяжелой ношей, видно, утомленный.

          "Да здесь не духъ, a кто-то изъ людей!"

          Воскликнулъ вдругъ Архангелъ изумленный.

          "Я зналъ" заметилъ Incubus - онъ могъ

          Имъ быть давно, но только дайте срокъ.

                              LXXXVI.

          "Вероотступникъ! - Ну ужъ и летели!

          Ведь вотъ свихнулъ я левое крыло:

          Какъ будто съ нимъ все книги пустомели,--

          Его труды - такъ было тяжело.

          Такъ вотъ: лечу надъ Скиддо - такъ, безъ цели -

          Я - внизъ, и, глядь, предъ парнемъ-то сатира

          На Библiю, на все заветы мiра!

                              LXXXVII.

          Второе - ваше дело, Михаилъ,

          Онъ, значитъ, все законы преступилъ.

          Чтобъ по деламъ ему была награда,

          Я, въ чемъ онъ былъ, молодчика схватилъ

          И вверхъ, сюда! Лететь мне долго ль надо!

          Его жена и чай не отпила".

                              LXXXVIII.

          Духъ зла сказалъ: "У насъ онъ на примете,

          Я какъ-то даже ждалъ его сюда;

          A самомненье - право, хоть куда!

          Вамъ, Асмодей, о столь пустомъ предмете

          Тревожиться не стоило труда:

          Такая тварь - ничтожнее ничтожныхъ -

                              LXXXIX.

          Но разъ онъ здесь, присмотримтесь къ деламъ..."

          Тутъ Асмодей: "Одно другого стоитъ!

          Онъ занятъ темъ, что въ пору здесь, да вамъ,

          Подумайте, къ чему ведетъ весь срамъ,

          Когда оселъ свой наглый ротъ раскроетъ!"

          Но Михаилъ: "Онъ долженъ самъ сказать,

          Вы знаете, нельзя же отказать"...

          И бардъ, народъ встречая и подмостки,

          Что для него на свете - сущiй кладъ,

          Откашлялся, и сталъ свой голосъ жесткiй

          Настраивать на очень скорбный ладъ

          Но вышло такъ, что самъ онъ былъ не радъ:

          На первомъ же гекзаметре запнулся -

          И стихъ хромалъ и голосъ содрогнулся.

                              ХСІ.

          Въ речитативъ, надъ ангельской толпою

          Раздался ропотъ, ужасъ пробежалъ,

          Какъ грозный гулъ, по длинному ихъ строю

          И Михаилъ не вытерпелъ и всталъ,

          Онъ крикнулъ: "Брось, не нужно! ты бы намъ -

          Non di, non homines -- продолжи самъ!"

                              ХСІІ.

          Ей, видно, былъ противенъ всякiй стихъ:

          Рать ангеловъ ужъ столько ихъ певала

          Въ часы молитвъ безчисленныхъ своихъ,

          Толпа жъ теней и слушать ихъ устала

          Монархъ, молчавшiй, крикнулъ адской свите:

          "Здесь Пай? Здесь Пай? Ведите - уведите!"

                              ХСІІІ.

          И ропотъ росъ; дрожали небеса

          Где Кэстельри трудился три часа

          (Сегодня онъ - министръ, въ придворномъ званьи,--

          Рабы - внимай!); гремели голоса:

          "Долой его!" и въ трудномъ ожиданьи

          Нашъ бардъ прибегъ за помощью къ Петру,

          Какъ къ бывшему собрату по перу.

                              ХСІѴ.

          Пройдоха былъ не такъ уже невзраченъ;

          Видъ коршуна; весь ликъ его былъ мраченъ

          И вместе съ темъ прiятно-плутоватъ,

          И ужъ подавно более удаченъ,

          Чемъ вещь его; удачнее сто кратъ!

          Утратившiй и образъ человека.

                              ХСѴ.

          Архангелъ грянулъ грозною трубой,

          И смолкли все, заслышавъ звонъ сугубый -

          Лишь редкiй духъ порой ворчалъ сквозь зубы:

          Кому охота портить голосъ свой,

          Когда гремятъ неистовыя трубы;

          И вотъ нашъ бардъ къ защите приступилъ,--

                              ХСѴІ.

          Онъ говорилъ: напрасны, молъ, укоры,--

          Строчить не грехъ, нисколько; это онъ

          Твердилъ всегда; въ томъ хлебъ его, который

          Дать списокъ книгъ? - Но онъ ихъ пишетъ горы:

          "Уотъ Тайлеръ", "Ватерло"... и двухъ именъ

          Достаточно; за счетомъ остального

          Прошелъ бы день, a то и часть второго.

                              ѴІІ.

          Онъ пелъ хвалы убiйце короля;

          Онъ пелъ хвалы всемъ деспотамъ вселенной;

          Онъ долго пелъ, республики хваля,

          И противъ нихъ - все столь же вдохновенно.

          Всему служить готовъ - попеременно:

          Спеша къ тому, кто въ жизни больше дастъ -

          Кому угодно душу запродастъ.

                              ХСѴІІІ.

          И самъ же битвы громко воспевалъ;

          Онъ заклеймилъ всехъ критиковъ презреньемъ,

          A после самъ же критику кропалъ -

          У техъ, кемъ онъ былъ встреченъ съ омерзеньемъ,

          Кропалъ стихами белыми и белой

          Обильной прозой - столь же неумелой.

                              ХСІХ.

          Писалъ объ Уисли... Тутъ онъ къ Сатане:

          "Я, сэръ, о васъ не прочь бы томъ составить,

          A то и два; съ введеньемъ; стоитъ мне

          Переплести, погромче озаглавить,

          И публике понравится вдвойне;

          Могу себя заранее поздравить!

          Мы васъ къ святымъ причислимъ безъ труда".

                              С.

          Духъ зла молчалъ. "Не нужно!? - ваше дело!

          Какъ вы скромны! - Что скажетъ Михаилъ?

          Я-бъ крайнiя усилья приложилъ;

          Мое перо - хотя и устарело,

          Заставитъ васъ сiять, по мере силъ,

          Какъ вашъ раструбъ. Моя труба изъ меди,

                              CI.

          "Ho разъ уже о трубахъ говорить -

          Тогда судите, - вотъ мое Виденье!

          Кому здесь - въ рай, a чей уделъ - паденье.

          Я все постигъ: что жило - будетъ жить,

          И адъ и рай, века и смыслъ мгновенья,

          Я-бъ могъ избавить Бога отъ хлопотъ".

                              СІІ.

          И вотъ извлекъ онъ свитокъ; не взирая

          На крикъ и просьбы ангеловъ, чертей,--

          Съ четвертою все сборище теней

          Исчезло вдругъ, - лишь запахъ оставляя,

          Кто сладостный, кто серный, иль острей,--

          Разсыпалось, налево и направо,

          "мелодiи гнусавой".

                              СІІІ.

          Столь всемогущъ иныхъ напевовъ складъ!

          Закрыли уши ангелы; отъ пенья

          Все черти, съ воемъ, ринулись въ свой адъ,

          (Объ ихъ прiюте разное твердятъ,

          Я оставляю всемъ свободу мненья).

          Хотелъ къ трубе прибегнуть Михаилъ -

          Но не было ни воздуха, ни силъ.

                              Ѵ.

          И Петръ, чей нравъ несдержанный и страстный

          Известенъ всемъ, взмахнулъ своимъ ключомъ

          И сбилъ певца своей рукою властной:

          Увы! Не будь столь мало весу въ немъ,

          Нашъ бардъ почилъ бы въ озере своемъ;

          (Иную ткань ему судьба готовитъ -

          Ту, въ чемъ паукъ свою добычу ловитъ).

                              СѴ.

          Онъ всплылъ - какъ самъ; таковъ законъ: гнилое

          Стремится вверхъ, равно какъ вещество

          Съ ничтожнымъ весомъ, пробка, иль иное;

          Забившись въ глушь притона своего,

          Старательно кропаетъ до сихъ поръ

          Свои "Виденья" или прочiй вздоръ.

                              СѴІ.

          Чтобъ завершить и это сновиденье -

          Онъ охранилъ мой взоръ отъ заблужденья,

          Открывъ мне то, что самъ я показалъ.

          Мне помнится: средь общаго смятенья,

          Король Георгiй въ небо пробежалъ;

          Онъ напевалъ псаломъ, должно быть, сотый.

                                                                                          Ю. Балтрушайтисъ.

Стр. 245. Въ предисловiи Байрона, по недоразуменiю, неправильно переданъ текстъ "2-го вопроса". Его следуетъ читать такъ:

"Во 2-хъ, получилъ ли онъ отъ верховнаго судьи излюбленный имъ Англiи отказъ въ законномъ удовлетворенiи за незаконное напечатанiе бохохульственнаго и возмутительнаго сочиненiя?"

Дело идетъ о поэме Соути "Уотъ Тэйлоръ". Она была написана въ то время, когда ея автору было всего 19 летъ, и онъ былъ еще республиканцемъ. Два книгопродавца обещали издать ее, но все не отдавали въ печать и не возвращали рукописи автору. Наконецъ, 22 года спустя, въ 1817 г., поэма неожиданно была издана третьимъ книгопродавцемъ, безъ ведома и къ великому неудовольствiю Соути, уже успевшаго совершенно переменить прежнiя свои убежденiя. Въ короткое время "Уотъ Тэйлоръ" былъ распроданъ въ количестве 60.000 экземпляровъ. Тогда Соути обратился къ суду съ ходатайствомъ объ удовлетворенiи за убытки, понесенные имъ вследствiе этой контрафакцiи; но лордъ-канцлеръ отказалъ въ этомъ иске, основываясь на томъ, что "вознагражденiе не можетъ быть присуждаемо за сочиненiе, по содержанiю своему вредное для общества".

Стихи о цареубiйце Мартине - одно изъ юношескихъ стихотворенiй Соути, подъ заглавiемъ: "Надпись на дверяхъ комнаты въ Ченстоу-Кэстле, где тридцать летъ былъ заключенъ цареубiйца Генри Мартинъ".

Ландоръ (1775--1864), авторъ трагедiи "Графъ Юлiанъ", "Воображаемыхъ разговоровъ съ писателями и государственными людьми" и пр., былъ другомъ Соути, несмотря на различiе въ ихъ политическихъ убежденiяхъ. Въ 1808 г. онъ на свой счетъ составилъ легiонъ добровольцевъ и отправился съ ними въ Испанiю сражаться съ Наполеономъ. После заключенiя мира, недовольный политикой Англiи, переселился въ Италiю, где и жилъ до самой смерти.

Стр. 248. Что онъ вождей обоихъ въ адъ отправилъ. "Виденiе"; но въ то время поэтъ еще не зналъ объ этомъ событiи. Былъ первый годь второй зари свободы. Георгъ III умеръ 29 января 1820 г., въ ту пору, когда на юге Европы почти повсеместно началось революцiонное движенiе.

Совсемъ слепой въ безумьи жизнь влачилъ. Соути, въ своемъ "Виденiи суда", говоритъ: {Отрывки изъ Соути переведены для настоящаго изданiя }

Вотъ теперь ты свободенъ! Душа изъ оковъ улетела!

Жившiй такъ долго во мраке душевномъ и мраке телесномъ,

Ты воспарилъ въ небеса, въ царство вечнаго света и славы!

Столько денегъ съ гнилью зарывалось.

Силамъ небеснымъ послушный, взоры поднявъ, я увиделъ

Въ низкомъ и тесномъ склоне себя, въ усыпальнице мертвыхъ,

Коихъ повсюду стояли вокругъ съ гербами гробницы.

Пурпуръ тирiйскiй блисталъ, но утративъ яркости красокъ,

Стр. 251.

"Георгiй Третiй умеръ!" - "Такъ! Ты все же

Скажи мне толкомъ, кто же онъ такой?"

У Соути:

"Се - возгласилъ - грядетъ на судъ повелитель британскiй,

Третiй Георгiй! Внимайте все вы, ангелы неба,

Души грешныхъ и праведныхъ! Адъ, высылай обвиненья!"

Такъ онъ воскликнулъ, и ветры вещiй гласъ подхватили

Поди, и самъ святой Варфоломей...

Апостолъ Варфоломей проповедывалъ сначала въ Ликаонiи потомъ въ Афинахъ. Тамъ съ него содрали кожу, а затемъ отрубили ему голову.

Стр. 252.

И съ ней старикъ незрячiй и седой

У Соути:

Здесь я узрелъ короля. Стоя на облаке легкомъ,

Къ небу онъ царственный ликъ обратилъ и къ светлому небу

Очи свои онъ возвелъ и къ небу простеръ свои длани.

Ихоръ - жидкость, заменяющая кровь въ жилахъ боговъ.

Стр. 253. Былъ виденъ Пэрри въ Мельтльскихъ водахъ.

См. Путешествiе капитана сэра Эдуарда Пэрри, въ 1819--1820 гг., для отысканiя северо-западнаго прохода.

Ср., напр., у Соути:

Тамъ, на холме возвышаясь, небесный градъ лучезарный

Яркимъ блистаньемъ далеко сiялъ. и въ воздухе чистомъ

Куполы храмовъ и башни золотомъ дивно горели;

Облако все трепетало, какъ пламя, тихимъ сiяньемъ,

И въ переливахъ алмазныхъ лучи цветны, играли...

Стр. 254.

Где богословъ берется доказать,

См. буквальный переводъ "Книги Іова" съ еврейскаго, Джона Мэсона Гуда. изд. въ Лондоне, 1812. Во введенiи къ своему труду авторъ старается доказать, что эта книга имеетъ бiографическiй и историческiй характеръ, и въ подтвержденiе своего мненiя приводитъ множество цитатъ на еврейскомъ и арабскомъ языкахъ.

У входа въ рай смолкалъ ихъ вечный споръ,

Какъ на суде восточномъ - у порога.

""Второзаконiе", гл. 10, ст. 18: "Судiи и книгочiи поставиши себе во всехъ вратехъ твоихъ, да судятъ людемъ судъ праведный". Отсюда вошло въ употребленiе слово Порта для обозначенiя константинопольскаго правительства".

Стр. 259.

... тучей стало Свидетелей.

У Соути:

И на пороге лазурномъ этого страшнаго круга

Облакомъ светлымъ одеянъ; за нимъ же былъ мракъ непроглядный.

Громко труба прозвучала, и ангелъ громко воскликнулъ;

"Се, король явился на судъ! Выходи, обвинитель!"

То былъ духъ-возмутитель его справедливаго царства,

Видомъ подобный темъ отвратительнымъ идоламъ, коихъ

Индiя, съ давнихъ временъ посмеяньемъ служащая аду,

Чтитъ человекоубiйствомъ и гнусной, жестокою пыткой.

Ложью наполненныхъ, словно колчаны стрелъ ядовитыхъ.

Онъ появился - и вотъ, раздались мятежные крики,

Стоны, проклятья, звериный вой и змея шипенье,

И средь безсмысленныхъ звуковъ послышались возгласы партiй:

"Право!" "Свобода!" "Продажность!" "Налоги!" "Война!" "Угнетенье!"

Громко со всехъ сторонъ поднялись безумные вопли...

Стр. 261.

Я нахожу наиболее логичнымъ

Избрать двоихъ.

... Изъ душъ, сокрытыхъ во мраке.

Выбралъ онъ двоихъ - зачинщиковъ первыхъ и главныхъ крамолы,

Имъ повелевъ доказать свою верность любимому делу.

Души несчастныя, души преступныя, - где ваша дерзость?

Шутки, насмешки, угрозы и ядъ клеветы безпощадной?

Где ваша мнимая преданность "къ делу святому свободы"?

Души несчастныя, души преступныя! вотъ, вы стоите

Здесь предъ лицомъ государя, въ сознаньи вины своей жалкой,

Веселый призракъ, странный и смешной.

Въ одной каррикатуре Гогарта Уильксъ изображенъ косоглазымъ "более, нежели это дозволяется джентельмену". Онъ одетъ въ длинный сюртукъ, съ жилетомъ, застегнутымъ до самой шеи, панталоны до коленъ и чулки. Выраженiе лица - насмешливое. Соути описываетъ его такъ:

...Взглянувъ на перваго, сразу

Въ немъ я узналъ безразсудной толпы косого кумира.

Онъ, никогда ни стыда, ни страха не ведавшiй, ныне

Долу склонился челомъ, и очи, въ коихъ злорадство

Вместе съ насмешкою наглой сверкало, въ смущеньи поникли.

Нетъ оправданiя въ томъ, что безъ умысла злому онъ делу

Духомъ гордыни объятъ, роковыхъ не предвидя последствiй!

Можетъ ли онъ приводить въ извиненье одну свою низость?

Можетъ ли скрыть преступленья свои, въ надежде загладить

Язвы гнусной крамолы, на родине имъ возбужденной?

Въ почву родную, какъ зубы лютейшаго древле дракона,

Въ жатву созрело - и за моремъ вспыхнули дикiя страсти

Адскимъ огнемъ разрушенья священныхъ основъ государства;

Францiя вся всколыхнулась и, бунта кровавое знамя

Где жъ тотъ пожаръ остановится?...

Стр. 262.

                    Ведь я его правленье

И все его парламенты разбилъ.

въ которыхъ онъ былъ провозглашенъ нечестивымъ и развратнымъ человекомъ и изгнанъ изъ парламента. Въ мае 1782 г. ему удалось привлечь на свою сторону большинство, и предосудительныя для него постановленiя были отменены.

Ставъ на земле полупридворнымъ...

Въ 1774 г. Уильксъ былъ избранъ лондонскимъ лордомъ-мэромъ.

Чтобъ зналъ онъ цену биллю своему.

Вследствiе покушенiя Кида Уэка на короля въ 1795 г. издано было два закона, известные подъ названiемъ "билля объ измене" и "билля о мятеже". Первый изъ этихъ биллей былъ попыткою уничтожить свободу печати, а второй - ограничить свободу речи.

Звать Юнiя!

"Письма Юнiя" приписывались не менее какъ пятидесяти авторамъ, въ числе которыхъ считались: герцогъ Портлэндскiй, лордъ Джоржъ Сэквилль, сэръ Филиппъ Фрэнсисъ, Эдмундъ Боркъ, Джонъ Доннннгъ, лордъ Ашбортонъ, Джонъ Горнъ Тукъ, Югъ Бойдъ, Джорджъ Чамерсъ и др. (см. выше). "Не знаю, что и подумать", писалъ Байронъ въ своемъ дневнике 1813 г.: "почему надо думать, что Юнiй умеръ? Неужели онъ, пораженный внезапнымъ ударомъ, такъ и не успелъ шепнуть потомству своего имени? Вотъ, молъ, - Юнiй былъ г. такой-то, похороненъ въ такомъ-то приходе; гробокопатели, почините его памятникъ! книгопродавцы, выпустите новое изданiе его писемъ! Да нетъ, это невозможно: онъ долженъ быть живъ, и не умретъ, не раскрывъ себя. Я его люблю: онъ былъ хорошiй ненавистникъ!" Соути такъ изображаетъ Юнiя:

Кто же другой сотоварищъ его по вине и мученьямъ,

Жилъ пасквилянтъ безыменный, стрелы пуская во мраке,

И безыменнымъ сошелъ онъ во гробъ, на земле лишь оставивъ

Язву зловредныхъ писанiй, заразу дурного примера.

Маску носилъ онъ при жизни - и ныне стальное забрало

Молча стоялъ возмутитель и взоръ отвратилъ отъ монарха,

Прямо не смея взглянуть, въ сознаньи вины своей гнусной...

Стр. 265.

Сказалъ онъ Umbra Nominis.

"Письмамъ Юнiя" поставлены слова: "Stat nominis umbra".

Исчезъ какъ дымъ небесный или звукъ.

У Соѵти:

"Что жь вы молчите, негодные?" въ ярости Демонъ воскликнулъ:

"Мните ль стыдомъ сократить безпредельныя ваши мученья?

" И, мощною дланью

Грозно злодеевъ схвативъ, высоко ихъ поднялъ и сильнымъ

Взмахомъ швырнулъ далеко въ безысходную серную бездну.

Вотъ вамъ урокъ, возмутители! Помните, - ждетъ васъ по смерти

Грозный судъ и расплата за ваши злыя деянья!

...

Загородный домъ Соути, на берегу Дервента, близъ горы Скиддо.

Стр. 266.

Non Di, non homines, - продолжи самъ!

...Mediocribus osse poetis

(Horat. Ars Poetica, 372, 373).

Стр. 266.

Здесь Пай? Здесь Пай? Ведите - уведите!

Пай (1745--1813) занималъ должность "поэта-лавреата" съ 1790 до своей смерти и былъ въ этомъ званiи предшественникомъ Соути. Ему принадлежатъ поэмы: "Фаррнигдонскiй холмъ" и "Успехи утонченности", а также переводъ известной баллады Бюргера "Ленора". Байронъ упоминаетъ о немъ въ своихъ "Англiйскихъ Бардахъ".

Стр. 268.

Я все постигъ... какъ царь Альфонсъ.

"Король Кастильскiй Альфонсъ X (1221--1284) усердно занимался астрономiей и, говоря о системе Птолемея, заметилъ, что если бы Творецъ посоветовался съ нимъ, создавая мiръ, то онъ устранилъ бы въ мiрозданiи некоторыя нелепости"

Стр. 269.

Нырнувъ ко дну - въ томъ участь книгъ его --

Онъ всплылъ - какъ самъ.

"Утопленникъ лежитъ на дне, пока не станетъ разлагаться, а затемъ всплываетъ, какъ всемъ известно".

* * *

"3аметка для памяти. Эта поэма была начата 7 мая 1821 г., но въ тотъ же день брошена; вновь начата около 20 сентября того же года и окончена 4 октября". (Байронъ).

* * *

Въ изданiи соч. Байрона подъ ред. Э. Г. Кольриджа (IV, 479) напечатанъ следующiй отрывокъ изъ дневника Г. С. Робинсона, веденнаго въ Веймаре, въ 1829 г.:

"15 августа. - Читалъ Гете "Виденiе Суда". Онъ смеялся, какъ ребенокъ; но критическiя его замечанiя ограничивались почти одними только восклицанiями: "Toll! Ganz grobl Himmlisch! Unübertroffen"! и т. п. Вообще, ему больше всего понравились самыя резкiя места. Онъ похвалилъ 9-й куплетъ за ясную, отчетливую картину; 10-й куплетъ онъ даже повторилъ; куплеты 13-й, 14-й и 15-й мне самому очень нравятся, и Гете согласился съ моимъ мненiемъ. Куплетъ 24-й онъ призналъ "высокимъ". Характерныя речи Уилькса и Юнiуса также очень ему понравились. Байронъ, сказалъ онъ, - "самъ многое преувеличилъ; но введенiе, где говорятся о Соути, заставило его смеяться отъ всего сердца". - Онъ напевалъ псаломъ, должно быть, сотый.

16 августа. - Лордъ Байронь, по словамъ Гете, не подражаемъ. Самъ Арiосто не былъ до такой степени дерзокъ (Keck), какъ Байронъ въ "Виденiи Суда".