| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1819 |
| Примечание: | Перевод Я. Г. |
| Категория: | Поэма |
| Входит в сборник: | Стихотворения Байрона (разные переводчики) |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Мазепа
МАЗЕПА.
Поэма Байрона.
I.
Замолкли громы подъ Полтавой;
Обманутъ счастьемъ пылкiй Шведъ;
Легли полки; съ земли кровавой
Уже не встать имъ для победъ:
И сила съ славой боевою,
Непостоянныя вовекъ,
Какъ ихъ поклонникъ, человекъ,
Передались Царю-герою,
И Кремль грозы уже не ждетъ.
Но день, еще мрачней, настанетъ,
Но прiйдетъ памятнее годъ:
Москва стыдомъ и смертью грянетъ,
И врагъ, еще сильней, падетъ;
Еще позорней пораженье
Постигнетъ рати съ ихъ вождемъ:
Шумнее, гибельней паденье,
II.
Такъ выпалъ жребiй: Карлъ разбитый
Бежать впервые принужденъ;
И день и ночь стремится онъ,
Своею кровiю облитый
И кровью подданныхъ своихъ.
За Карла тьмы погибли ихъ;
Уже предъ силой сокрушенной
Нестрашно правде въ этотъ мигъ;
Но ни одинъ неслышенъ крикъ
Въ упрекъ гордыне униженной.
Подъ нимъ застреленъ конь его;
Отъ ранъ Гiэта 1) умирая,
Монарху отдалъ своего,
Но палъ и тотъ изнемогая.
И чтожъ? въ глуши, во тьме лесовъ,
Среди светящихъ въ отдаленье
Огней недремлющихъ враговъ,
Вотъ лавры, вотъ отдохновенье,
Вотъ для чего борьба племенъ!
Его несутъ подъ ближнiй кленъ:
Едва дыша, всехъ силъ лишенъ,
Недвиженъ, онъ отъ боли стонетъ.
И хладъ и мракъ со всехъ сторонъ,
И дрожь болезненная гонитъ
Съ его очей мгновенный сонъ.
Но опытъ горькаго паденья
Монархъ поцарски выносилъ,
И тела лютыя мученья
Могучей воле покорилъ.
Такъ и народы онъ недавно
Къ повиновенью приводилъ
Своею силою державной.
III.
Лишь горсть вождей; такъ день одинъ
Разсеялъ сонмища дружинъ!
Но веренъ, доблестенъ кругъ тесный:
Садятся все подъ кровъ древесный
Вкругъ государя, близъ коней.
Такъ люди съ тварью безсловесной
Дружатся въ общей имъ беде;
Такъ все равняются въ нужде.
Въ числе другихъ Мазепа тоже
Подъ старымъ дубомъ стелетъ ложе:
Какъ дубъ и крепокъ и суровъ,
Едва ли самъ его моложе
Отважный гетманъ казаковъ.
Потомъ онъ, отдыхъ забывая,
Отеръ коня, его лаская;
Подъ борзымъ листьевъ набросалъ,
Его по гриве потрепалъ,
И разнуздалъ, и любовался
Какъ жадно онъ траву щипалъ.
Досель Мазепа опасался,
Что конь его ночной порой
Пренебрежетъ росистымъ злакомъ.
И неизнеженъ и нелакомъ.
Хоть гордъ, всегда послушенъ онъ;
На все готовъ, легокъ, силенъ;
Съ Татарской прытью онъ несется;
Онъ знаетъ голосъ полководца;
Къ нему торопится на зовъ;
Его отыщетъ межъ рядовъ;
И если бъ звездный лучь затмился,
Съ заката солнца по разсветъ
Во тьме бы добрый конь стремился
Покорно воину во следъ.
IV.
Мазепа плащъ на дернъ бросаетъ,
Становитъ къ дереву копье,
Потомъ оружье разбираетъ;
Взглянулъ, исправно ли ружье,.
Пощупалъ сабли лезвее;
Отеръ ножны и рукоятку,
И словомъ, все добро свое
Потомъ баклагу взялъ съ кисой
И, приготовивъ уженъ свой,
Монарха подчивалъ съ вождями,
Спокойней духомъ, чемъ иной
Придворный въ пиршестве съ друзьями.
Отведавъ скудныхъ яствъ, король
Хотелъ, скрывая скорбь и боль,
Веселымъ быть на зло судьбине,
И улыбаясь началъ такъ:
"Никто во всей моей дружине
Не превзошелъ тебя, казакъ!
Отъ Македонскаго поныне
Светъ не видалъ такой четы,
Какъ съ Буцефаломъ этимъ ты.
Всю славу Скифовъ помрачаетъ
Твоя удалая езда!"
На то Мазепа отвечаетъ:
"Да будетъ вечно проклята
Та школа, где науке конной
" И изумленной
Король спросилъ: "что такъ, старикъ?
Науку славно ты постигъ!"
"Есть быль; но ныньче не до были,
Тотъ возразилъ: не две-три мили
Еще скакать намъ отъ врага:
Везде опасность отъ погони,
Пока не ступятъ наши кони
На Заднепровскiе луга.
И, государь, тебе нужна же
Минута отдыха: я бъ сталъ
Пёредъ дружиною на страже."
"Скажи ту быль, монархъ прервалъ,
О томъ прошу тебя. Проворно,
Быть можетъ, я подъ твой разсказъ
На мигъ сомкну усталый глазъ:
Дрема бежитъ меня упорно."
Съ такой надеждой я готовъ:
Тогда, я думаю, годовъ
Мне было двадцать... такъ, не больше;
Янъ Казимиръ - былъ королемъ.
Я былъ шесть летъ его пажемъ.
Ужъ то-то былъ монархъ ученый;
Съ тобой не сходствовалъ ни въ чемъ:
Онъ оставлялъ въ покое троны,
Не бралъ, за то и не терялъ,
И, кроме пренiй на дiэте,
Премирно царствомъ управлялъ.
Но кто безъ горя жилъ на свете?
Онъ музъ и женщинъ обожалъ:
Оне жъ такъ гневны, что порою
Войны желалъ бы Казимиръ;
Но онъ склонялся вновь на миръ
Предъ новой книгой иль красою.
Пирамъ, бывало, нетъ конца:
Народъ по улицамъ Варшавы
Бежитъ къ стенамъ его дворца
Взглянуть на пышныя забавы,
На блескъ вельможь и девъ и женъ.
Твердила: ты нашъ Соломонъ!
Одинъ лишь, помнится, сатиру
Скропалъ непризренный певецъ,
И хвасталъ темъ, что онъ нельстецъ.
Дворъ веселъ, шуменъ былъ въ те годы;
Въ немъ все за вирши принялись;
Я самъ слагалъ порою оды
И ихъ подписывалъ: Тирсисъ.
Былъ некто старый воевода:
Богатъ какъ рудокопня, графъ
И очень древняго ужъ рода.
Онъ былъ невмеру величавъ;
Сокровищъ онъ имелъ безъ счета;
Его любимая забота
Была надъ золотомъ сидеть,
Иль въ родословную глядеть:
И такъ зазнался онъ надъ ними,
Что счелъ, въ какомъ-то забытьи,
Заслуги предковъ за свои.
Была годами тридцатью
Моложе, и кляла въ неволе
И власть его и жизнь свою.
Сперва желанiя, не боле,
Потомъ надежды, съ ними страхъ,
Стыда и сожаленья слезы,
Тамъ соблазнительныя грезы,
А дальше встречи на пирахъ
Съ Варшавской молодежью, глазки
Въ восторгахъ пенья или пляски:
Все это живо, быстро шло
И незаметно привело
Ее къ опаснейшей развязке...
V.
Тогда я былъ въ моей весне.
Скажу теперь подъ сединами:
Межъ молодыми Поляками
Немного равныхъ было мне
Блестящей юности дарами.
Теперь не то: я страшенъ сталъ;
Давно согнулся станъ мой стройный;
На мне лета, заботы, войны
Свой следъ глубоко провели.
Меня отвергли бы свои -
Такъ вечеръ мой несхожъ съ зарею!
И прежде, чемъ года мои
Прошли надъ этой головою,
Уже давно не тотъ я былъ.
Ты знаешь: возрастъ не убилъ
Во мне ни храбрости, ни силъ -
Иль я бы сказкою ночною
Тебя теперь не веселилъ
Подъ черной неба пеленою.
Но далее. Терезы видъ...
Еще теперь такъ помню живо,
Что мнится, будто бы сидитъ
Она вотъ здесь подъ этой ивой.
Но где счастливыхъ словъ сыскать,
Азiйскихъ девъ глаза и брови;
Следъ примеси Турецкой крови,
Текущей въ жилахъ Поляковъ -
Глаза темны, какъ тверди кровъ
Мерцалъ какой-то нежный лучъ,
Какъ новый месяцъ въ часъ полночи
Украдкой брежжетъ изъ-за тучь.
Любовь и томность выражая
Тебе напомнили бъ оне
Святыхъ, которые, для рая
Томяся въ мукахъ на костре,
Въ восторге взоръ стремятъ горе.
Когда ни струйка не плеснетъ
И лучъ играетъ въ лоне водъ,
И въ нихъ глядится неба сводъ;
Уста и щеки но напрасно...
Люблю теперь все также страстно,
И охладить меня невластно
Ничто - ни счастье, ни беда;
Люблю въ самомъ ожесточеньи,
До этихъ позднихъ жизни летъ
Идетъ неотгонимой тенью.
VI.
Судьба свела насъ. Я взглянулъ.
Она, стыдливая, молчала,
Но молча какъ-то отвечала.
Есть речь безъ словъ, языкъ немой,
Таинственной, неуловимый,
Для хладнаго ума чужой.
Невольно мысль души кипучей
Сверкаетъ искрами извне;
Какъ бы связуясь цепью жгучей,
Такъ быстро пламя сообщаетъ
Электризованный металлъ,
Но какъ? никто не постигаетъ".
Я мучился втиши, рыдалъ,
И скоро случай сблизилъ насъ:
И мы могли уже подчасъ
Поговорить безъ подозренья.
О, какъ я жаждалъ объясненья!
Пока не выждалъ я мгновенья.
Случаюсь какъ-то ей со мной
Наедине быть за игрой -
Какой? назвать ужъ не умею:
Дни убивали мы порой.
Въ тотъ разъ терялъ я то-и-дело;
Но что мне было до того?
Со мною глазъ-на-глазъ сидело
Какъ стражъ, за ней следилъ я окомъ
(Будь наша стража такъ бодра!).
Она въ раздумiй глубокомъ
Склонилась на руку. Игра
Часы летели; но она,
Какъ бы къ столу пригвождена,
Играть со мной не преставала.
И мысль въ сердечной глубине
Въ ней что-то шепчетъ о надежде!
И въ этотъ мигъ, смелей чемъ прежде,
За мыслью речь моя лилась
Несвязно, странно, торопливо;
Чего жъ еще? Кто слушалъ разъ,
Тотъ и еще услышитъ насъ:
Ужъ сердце, значитъ, нельдяное;
Хоть и откажутъ, будь въ покое,
VII.
Я обожалъ. Меня любили.
Ты, государь - есть слухъ такой -
Ты нежной слабости людской
Подробности сердечныхъ мукъ;
Тебе бъ смешонъ былъ мой недугъ:
Я повесть ихъ могу оставитъ"
Но всемъ нельзя жъ владеть страстьми;
Равно собою и людьми.
Я самъ глава надъ племенами,
Или вернее - былъ главой;
Велъ тысячи на смертный бой,
Но былъ невластенъ надъ собой.
Я обожалъ. Меня любили.
И признаюсь: любовь сладка,
Свиданья наши тайны были.
Ихъ краткiй часъ, о, какъ собой
Онъ искуплялъ мне ожиданье!
И что предъ нимъ векъ долгiй мой!
Отъ юности до позднихъ летъ
Ему въ моемъ воспоминанье
Подобныхъ не было и нетъ.
Украйну бъ отдалъ я охотно,
Мне воротить тотъ сладкiй часъ;
Чтобы назваться беззаботно
Опять темъ счастливымъ пажемъ,
Который - съ юностью златою
Такъ дорожилъ своей судьбою,
Владея серцемъ и мечемъ.
Я тайно лишь видался съ нею:
Свиданья тайныя вдвойне
Я, чтобъ назвать ее своею
Предъ целымъ светомъ и Творцемъ,--
Не поскупился бъ жизнью всею -
И будто ядъ мне сердце жгли
VIII.
Но на влюбленныхъ много глазъ:
Такъ примечали все и насъ.
Лазутчики насъ сторожили
Меня съ Терезой захватили.
Неистово былъ гневенъ графъ,
Оружья не было со мною.
Но будь я съ головы до ногъ
Я передъ дерзкою толпою?
Вблизи оттоль былъ графа домъ;
Надежды, помощи - ни въ комъ.
То было ночью предъ зарею.
Часъ смерти близокъ для меня.
Межъ-темъ, какъ съ тихою мольбою
Себя вверялъ я небесамъ,
Пришли мы къ графскимъ воротамъ.
Не знаю. Графъ разсвирепелъ,
Какой достался ей уделъ,
Того мне время не открыло.
IX.
"Коня!" И вмигъ онъ подведенъ.
Въ Украйне былъ тотъ конь рожденъ;
Сiялъ онъ гордою красою,
И, мнилось, весь проникнутъ онъ
Безплотной мысли быстротою;
Сталь бедръ его не заклеймила;
Онъ жесткаго не зналъ удила;
Онъ вольнымъ былъ еще за день.
Теперь храпя, щетинясь гривой,
Весь въ пене, яростью кипя,
Стоялъ сынъ степи предо мною.
Вотъ гнусной челяди толпою
Къ его хребту привязанъ я.
Несетъ меня - впередъ! впередъ!
Быстрей потока бурныхъ водъ!
X.
Впередъ! впередъ! Я чуть дышалъ;
" не видалъ;
Ужъ солнце вышло надъ востокомъ;
Онъ дальше, дальше мчится скокомъ.
Последнiй звукъ изъ устъ людскихъ
Былъ хохотъ ненавистно-дикiй
За мною адскiе ихъ клики
Со свистомъ ветра разнеслись.
Рванулъ я въ гневе головою -
На шее связи подались,
Врагамъ проклятье проревелъ.
Но скокъ коня окрестъ гремелъ:
Едва ль мой крикъ до нихъ домчался.
О, жаль мне, если неотмщенъ
Нетъ, съ лихвой былъ отплаченъ онъ:
На месте гордыхъ стенъ и башенъ,
Тяжелыхъ сводовъ и мостовъ,
И вала вкругъ глубокихъ рвовъ,
На камне камня даже нетъ;
Изглаженъ тамъ и жизни следъ;
Былинки нетъ на всей равнине;
Где-где обломки лишь стены
И путнику ничто тамъ ныне
Ужъ не напомнитъ о твердыне.
Я виделъ пламя по стенамъ;
Я слышалъ, какъ свергались съ трескомъ
Свинецъ, какъ дождь, съ багровымъ блескомъ
Лился съ дымящихся высотъ.
Не думалъ графъ въ день черный тотъ,
Когда на молньи быстробежнбй
Онъ зверски обрекалъ меня,
Въ тотъ день не думалъ онъ, что я
Когда нибудь къ нему явлюся
Съ десяткомъ тысячъ лошадей,
Свирепой местiю моей.
Со мной сыгралъ онъ шутку злую,
Тогда, какъ дикаго коня
Вожатымъ выбралъ для меня.
Мой долгъ былъ красенъ платежемъ!
Чего-то время не устроитъ!
Мгновенье лишь подстережемъ -
Врага отъ мести не укроетъ
И неусыпное гоненье
Того, кто помнитъ оскорбленье,
Везде обидчика найдутъ.
XI.
На крыльяхъ ветра... Ужъ за нами
Остались села съ городами:
Такъ точно, въ часъ полночной тьмы,
Огни полярнаго сiянья
Нетъ ни жилья вокругъ, ни зданья;
Мы въ поле; съ края черный лесъ -
И человека следъ исчезъ.
Где-где лишь башни укрепленiй,
Противъ Татарскихъ нападенiй,
Порой виднеются вдали.
Здесь за-годъ Спаги проходили,
И где копыта ихъ коней
Тамъ злакъ бежитъ кровавой пыли.
Подернутъ мглою небосклонъ;
Все спитъ: въ безмолвiи глубокомъ
Лишь ветерка прокрался стонъ.
Но конь летитъ впередъ, впередъ;
Не дастъ вздохнуть, ни помолиться;
Дождемъ съ главы моей струится
Ему на гриву хладный потъ.
Храпя, несется легче праха.
Порою мнится мне намигъ,
Что бурный бегъ его утихъ:
Мечта! я слабый, изнуренный
Мой грузъ, какъ стали острее,
Лишь только подстрекалъ ее.
Усилье каждое мое,
Чтобъ изъ убiйственнаго плена
Лишь умножало пылъ, испугъ
Въ коне. Я издалъ слабый звукъ -
Какъ отъ бича онъ заметался;
Чуть шорохъ - вздрагивалъ онъ вдругъ,
Межъ темъ кровавая струя
Узлы ремней ужъ покрывала,
И жаждою гортань моя
Какъ въ яромъ пламени сгарала.
Предъ нами лесъ. Обширенъ онъ,
И нетъ конца со всехъ сторонъ:
Тамъ величаво возвышались
Верхи деревьевъ вековыхъ.
Съ пустынь Сибири противъ нихъ:
Они, нахмурясь, не склонялись
Неколебимою главой;
Но редки были. Между ними
Шумелъ листами молодыми.
Еще въ то время не срывалъ
Ихъ ветеръ осени суровой;
Еще тогда не покрывалъ
Подобный крови на телахъ,
Лежащихъ кучами въ поляхъ,
Когда свершилось пораженье,
И зимней ночи дуновенье
И снегъ и иней нанесло,
И волкъ щеку льдяную гложетъ,
А вранъ пробить ее не можетъ.
То чаща дикая была:
Каштанъ и дубъ взнеслись местами
И ель угрюмая росла.
Вотъ что спасло меня. Предъ нами
Кустарникъ гнулся, и ветвями
Не могъ сорваться я съ коня;
Боль одолелъ я силой мужа,
А раны мне стянула стужа.
Какъ ветръ, шумя среди листовъ,
Кусты, деревья и волковъ.
Мне слышенъ былъ ночной порою
Лесныхъ страшилищъ легкiй скокъ
И шелестъ ихъ скользящихъ ногъ,
Борзыхъ свирепую вражду
И рвенье ловчихъ утомляетъ.
Везде по конскому следу,
И предъ зарей не убегая,
Съ разсветомъ, по лесу несясь,
Я виделъ ихъ за шагъ отъ насъ.
О, какъ желалъ я, чтобъ со мною
Мой верный мечь въ ту пору былъ:
Враговъ бы много положилъ!
Я умолялъ судьбу сначала,
Чтобы скорей меня домчала
Къ пределу бега; но теперь
Вотще: неукротимый зверь
Подобно горной серне мчался -
И снегъ не падаетъ скорей,
Когда внезапно у порогу
И заградитъ ему дорогу,
Взоръ ослепляя белизной:
Такъ несся въ чаще онъ лесной,
Все дикъ, все съ яростiю равной,
Иль какъ упрямая жена,
Когда беснуется она.
XIII.
Миную лесъ. Ужъ полдень былъ,
Я дрогъ отъ стужи, иль, быть можетъ,
Уже моя хладела кровь:
Отвагу мука превозможетъ.
Въ ту пору былъ я не таковъ,
Я былъ, какъ бешеный потокъ -
Страдать и радоваться могъ
Не безпокоясь о причине.
Меня снедали гневъ и страхъ,
Я былъ привязанъ, я былъ нагъ -
Я испыталъ терзанья ада,
Я созданъ весь въ отцевъ моихъ:
Встревожь лишь этотъ духъ могучiй,
Она кипитъ, какъ змей гремучiй,
Когда притоптанъ онъ ногой.
Такъ мудрено ли, что и сила
Жестокой пытке уступила?
А небо будто бы кружилось;
Стремглавъ я падаю, мне мнилось;
Увы! я твердъ былъ на коне;
Но душно, тошно стало мне,
Надъ головою небеса
Быстрей вращались колеса;
Древа шатались какъ хмельныя;
Сверкнули блестки огневыя
Исчезло все, и я живой
Ужъ смерть изведалъ надъ собой.
Редела мгла и вновь сгущалась;
Я гналъ смертельный этотъ сонъ;
Мой духъ былъ мукой омраченъ.
Мне было какъ въ морской пучине
Пловцу, который, ко бревну
Прильнувъ, уносится къ пустыне,
Какъ огнецветныя виденья,
Являясь намъ въ полночный часъ,
Мелькнутъ и кроются изъ глазъ:
Въ жару недужнаго томленья,
Теперь утихла боль, но я
Позналъ еще лютей ея
Невыразимое смятенье.
Признаться ль? сердцу мысль тяжка,
Грозитъ такая же тоска.
Быть можетъ, мигъ возврата къ праху
Еще мучительней, грозней:
Но что мне смерть? не я ль безъ страху
XIV.
Я ожилъ: где я? что со мною?
Морозъ; кружится голова;
По жиламъ медленной струею
Жизнь неприметно развивалась;
Вдругъ пробудилась боль опять,
И сердце судорогой сжалось
И стало снова замирать.
Я всматриваться начиналъ,
Но все мне виделось туманно,
Какъ бы гляделъ я сквозь кристалъ.
Мне чудилось воды плесканье
Не сонъ ли? нетъ - я наяву
Черезъ реку съ конемъ плыву.
Потокъ, разлившiйся широко,
Шумя, стремитъ за валомъ валъ:
До техъ немыхъ и грозныхъ скалъ.
Водой студеной омоченный,
Я вырванъ былъ изъ забытья,
Минутной силой обновленный.
Широкой грудью напираетъ;
Волна реветъ и отступаетъ.
Ужъ берегъ не вдали;
Вотъ наконецъ мы доплыли.
Все было мрачно позади;
Все ночь и ужасъ впереди.
Не знаю, долго ль продолжался
Мой смертный сонъ: я сомневался,
XV.
Отъ влаги шерсть коня блеститъ,
А съ ребръ и гривы дождь стекаетъ,
Клубится паръ; онъ весь дрожитъ,
Летитъ по крутизне.
Взбежалъ - вотъ берега вершина.
Въ ночной тени открылась мне
Неизмеримая равнина.
Зiяющей въ виденьяхъ сна,
Все дале, далее она
Тянулась, оку необъятна.
На ней, где-где, то белизна,
Мелькали при луне.
Но тамъ въ пустынной тишине
Ничто не говорило мне
О мирномъ крове хаты дымной:
Меня звездой гостепрiимной'
Издалека къ себе не влекъ,
Ни светъ блудящiй не явился
Мне надъ болотомъ сквозь туманъ.
Но мне бы сладокъ былъ обманъ,
Напомнивъ мне въ моихъ мученьяхъ
О человеческихъ селеньяхъ.
XVI.
Погасъ въ немъ ярости огонь;
Онъ съ головою наклоненной,
Облитый пеной, чуть ступалъ;
Теперь легко бы удержалъ
Что пользы? я привязанъ былъ.
Но будь и воленъ - изможденный,
Къ спасенью где бы взялъ я силъ?
Однако трепетной рукою
Напрасно: только боль моя
Усилилась съ борьбою -
И бросилъ я безплодный трудъ.
Казалось, бегъ кончался тутъ.
Межъ-темъ заря уже алела
Предвестницею дня. Но день
Такъ тихо, тихо приближался!
Не встанетъ солнце - я боялся -
Она такъ тихо проходила,
Пока пурпурное светило,
Притекши въ сонмъ ночныхъ царицъ,
Назадъ не призвало сiянья
И не покрыло мiрозданья
Съ престольной высоты своей
Красою собственныхъ лучей.
XVII.
Исчезли предъ его лицомъ;
Везде пустынныя лишь страны
Глазамъ представились кругомъ.
Увы! какъ долго я ни мчался,
Мне здесь въ глуши не повстречался
Ни дикiй зверь, ни человекъ.
Здесь надъ роскошною землею
Невидно было ни следа
Нигде тропинки подо мною.
Дремало эхо въ техъ местахъ;
Молчалъ кузнечикъ подъ травою,
И птичка съ утренней зарею
Но версты мерилъ конь: казалось,
Съ дыханьемъ каждымъ у него
Въ мученьяхъ сердце разрывалось.
Вокругъ все глухо - никого.
Ветвями что-то шевелитъ.
Иль это ветра колыханье?
Нетъ, стадо лошадей бежитъ;
Оно копытами стучитъ;
И ближе, ближе каждый мигъ.
Хочу кричать; но замеръ крикъ:
Уста изсохшiя немеютъ.
Какъ величаво кони реютъ!
Но где же правящiй конями?
Ихъ тьма - и нетъ ни ездока.
Играетъ ветеръ ихъ хвостами;
Ихъ гривы вьются высоко;
Неокровавлены ихъ морды
Прикосновенiемъ удилъ;
Металлъ боковъ ихъ не браздилъ,
Ихъ резвыхъ ногъ не тяготилъ.
Они какъ волны вследъ волнамъ,
Толпясь, шумя, несутся къ намъ.
Усталый конь мой на мгновенье
Ихъ видомъ вновь былъ ободренъ:
Но изнемогъ въ последнемъ рвенье:
Онъ лишь пришельцамъ отвечалъ
Чуть внятнымъ ржанiемъ - и палъ.
Его глаза оледенели;
Ужъ онъ навеки отбежалъ!
Но вотъ къ намъ кони прилетели:
Предъ ними падшiй ихъ собратъ
И я, опутанный ремнями,
Дышатъ прерывисто ноздрями,
И ржутъ и пышутъ и храпятъ;
То легкимъ скокомъ удалятся,
И вихремъ по полю кружатся,
То, отпрыгнувъ, назадъ бегутъ -
И черный конь, высокъ и статенъ,
Съ блестящей шерстiю безъ пятенъ,
Царемъ изъ скачетъ впереди -
Отъ человеческаго взора
Они несутся въ сумракъ бора.
Одинъ съ отчаяньемъ немымъ
На хладномъ трупе я томился;
Докучнымъ бременемъ своимъ.
А я, на мертвомъ умирая,
Не чаялъ, чтобъ заря другая
Опять увидела меня
Отъ утра до заката дня
Тяжелые часы чредою
Влачились. Жизни у меня
Едва ли столько оставалось,
Въ последнiй разъ светило дня.
Но кто съ бедою неизбежной
Не примирится наконецъ?
Съ душой покорно-безнадежной
То, что пророческiе годы
Являютъ ужасомъ вдали;
Но что для бедныхъ чадъ земли
Благодеянiе природы;
Мы все съ старанiемъ такимъ,
Какъ будто бы страшились кова,
Который можно миновать
Усилiемъ ума людскаго;
Иль остреемъ меча искать;
Но что всегда для насъ пребудетъ
(Съ какимъ ни явится лицемь,
И какъ ужасна жизнь ни будетъ)
Й странно: кто до пресыщенья
Вкусилъ мiрскiя наслажденья,
Кто шумно тратилъ дни свои
Въ пирахъ и въ неге и въ любви -
Чемъ тотъ, кто былъ рожденъ страдать.
Одинъ успелъ ужъ испытать
Все, что ни мило подъ луною -
И все постыло для него,
Другой - онъ дышитъ упованьемъ
Конца дождаться всемъ страданьямъ.
Ему бы другомъ смерть считать:
Нетъ, смерть въ глазахъ его какъ тать,
Лишить его земнаго рая.
Назавтра былъ бы счастливъ онъ;
Забывъ судьбы удары злые,
Назавтра, сердцемъ обновленъ,
И дней прекрасныхъ длинный рядъ
Уже сквозь слезъ ему открылся
Въ заменъ и горестей я тратъ;
Онъ завтра бъ съ мiромъ примирился,
Карать, спасать своею силой -
И этотъ день... уже ли встать
Онъ долженъ надъ его могилой?
XVIII.
Все былъ на трупе охладеломъ
И мнилъ, что скоро съ конскимъ теломъ
Должна смешаться персть моя.
Къ спасенью не было надежды;
Я устремилъ на небеса
Прощальный взоръ, и чтожъ? надъ нами
Голодный воронъ ужъ вился.
Онъ радостно махалъ крылами,
'Почти готовый ужинъ свой.
То онъ порхалъ, то онъ садился,
То вновь надъ самой головой
Смелее прежняго носился -
Я бъ могъ поймать его за крылья.
Но тихiй шорохъ отъ усилья,
Но легкое движенье рукъ,
Да звукъ изъ горла одичалой
Все это ворона прогнало.
Вотъ все, что знаю. Лишь одно,
Мое последнее виденье,
Еще мне помнится темно:
И въ свете трепетномъ плыла,
И на меня свой блескъ лила;
Потомъ мигъ жизни, мигъ смятенья,
Мигъ хлада, мрака, цепененья,
И вновь мгновенное дыханье,
И дрожь, и жизни колебанье,
Томительный на сердце хладъ,
Летучихъ искръ въ глазамъ сверканье,
А тамъ глубокiй, долгiй сонъ.
XIX.
Очнулся я; но гдежъ? уже ли
Ко мне склонился взоръ людской?
Уже ль покоюсь на постели?
И точно ль человека ликъ
Такимъ сiяетъ умиленьемъ?
Я вновь закрылъ глаза намигъ,
У стенки, въ хате казака,
Сидела дева предо мною -
Стройна, прекрасна, высока,
Съ густой, распущенной косою.
Ея сверкавшiй черный глазъ.
Она заботливо, порою,
Привставъ, бросала на меня
Взоръ быстрый, полный сожаленья -
Что то не призракъ сновиденья,
Что я живу, что ужъ теперь
Меня не тронетъ хищный зверь.
Узнавъ, что жизнь во мне проснулась,
И я дрожащимъ языкомъ
Ей отвечать хотелъ, но тщетно.
Она жъ приблизилась приветно
И, сжавъ уста себе перстомъ,
Свою мне руку подала;
Потомъ, склонившись къ изголовью,
Его слегка приподняла,
Потомъ, нацыпочкахъ пошла,
И тихо, тихо говорила,
И речь ея сладка была,
Шаги гармонiей звучали.
Когда же ей не отвечали,
Ушла, давая знакъ рукою,
Что вмигъ воротится назадъ:
Я вновь остался сиротою.,
XX.
Она пришла...
Чего же боле?
Я докучать не стану доле
Подробной повестью о томъ,
Меня полмертвымъ въ чистомъ поле
Казаки бедные нашли,
Въ жилище ближнее снесли
И попеченьями своими
Меня, котораго надъ ними
Судьба готовила главой.
И вотъ какъ извергъ изступленный
Насытилъ гневъ ревнивый свой!
Въ пустыню бросилъ онъ меня,-
Нагимъ, въ цепяхъ, въ крови, не мня,
Что я чрезъ степь шагну ко власти!
Кто угадаетъ свой уделъ?
Быть можетъ, Турцiи пределъ
Мы завтра узримъ предъ собою -
И признаюсь, Днепромъ-рекою
Ужъ напередъ пленяюсь я.
Казакъ простерся съ этимъ словомъ,
На лиственномъ одре своемъ,
Ему нежесткомъ и неновомъ:
Когда и где уснуть - о томъ
Заране думать не привыкъ.
Сонъ одолелъ Мазепу вмигъ.
Вамъ можетъ страннымъ показаться,
Что Карлъ не сказалъ;
Но могъ ля Гетманъ удивляться?
Король давнымъ-давно ужь спалъ.
ЭПИЛОГЪ.
На брегъ Элизiя мой голосъ долетитъ -
Незрелыхъ силъ моихъ простишь ли покушенье?
Я слабою рукой твое произведенье
На почву родины дерзнулъ пересадить;
На громкомъ языке отеческой державы.
Онъ намъ принадлежитъ, напевъ сей величавый:
Въ немъ слухъ нашъ узнаетъ родныя имена,
Которыхъ блескомъ Русь навекъ озарена.
Полтавы, где взошла денница Русской славы,
Полтавы, что воспелъ народный нашъ поэтъ,
Какъ ты судьбиной злой сраженный въ цвете летъ.
Но, чуждый намъ орелъ, какимъ же вдохновеньемъ
Ты кистью мастерской картину начерталъ,
Какъ въ дебряхъ дикiй конь съ Мазепою леталъ -
И яркой истины полна твоя картина.
Какъ часто этотъ конь, кипящiй какъ пучина,
Свободный будто вихрь, какъ лава огневой!
Какъ онъ въ своихъ степяхъ, пролетнымъ метеоромъ
И ты мелькнулъ намигъ передъ вселенной взоромъ;
Какъ онъ Мазепу несъ, свершая грозный бегъ,
Какъ онъ, ты палъ стремясь; но цели вожделенной
Достигнуть не успелъ: ты умеръ утомленный
И жизнью и страстьми и славою своей!
Какъ онъ... нетъ, онъ рвался къ лесамъ своей
А ты... Но ты великъ - и слово укоризны
Не вырвется изъ устъ надъ урною твоей,
И съ трепетомъ свой трудъ кладу я передъ ней!
Я. Г.
Февраль,
1) По свидетельству Вольтера (Hist. de Charles ХІI) полковникъ Гiэта, истекая кровiю, отдалъ Карлу свою лошадь.
"Современникъ", No 9, 1838