Гяур
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Гяур

ГЯУРЪ. ¹)

Разсказъ, заключающiйся въ этихъ несвязныхъ отрывкахъ, основанъ на событiяхъ, которыя въ настоящее время на Востоке совершаются реже, чемъ прежде, быть-можетъ потому, что женщины сделались осторожнее, чемъ въ доброе, старое время, или оттого, что христiане стали выказывать более ловкости и менее предпрiимчивости. Повесть эта въ целомъ заключала описанiе приключенiй молодой невольницы, которая, за неверность, по мусульманскому обычаю, была брошена въ море и потомъ отомщена ея любовникомъ, молодымъ венецiянцемъ. Всё это случилось въ то время, когда Венецiянская республика владела семью островами, и вскоре по изгнанiи арнаутовъ изъ Мореи, которая, вследъ за вступленiемъ туда русскихъ, была ими долго опустошаема. Отпаденiе майнотовъ, которымъ было отказано въ грабеже Мизитры, заставило отказаться отъ этого предпрiятiя и повело къ совершенному опустошенiю Мореи, ознаменованному съ обеихъ сторонъ жестокостями, безпримерными даже въ летописяхъ правоверныхъ.

          Не дышетъ ветръ, не плещетъ валъ

          Кругомъ седыхъ, гранитныхъ скалъ,

          Где гробъ защитника Афинъ ³)

          Безмолвно высится одинъ,

          И шлётъ приветъ издалека

          На встречу судну рыбака:

          Онъ къ берегамъ его роднымъ

          Стремятъ свой бегъ, спасённымъ имъ

          Напрасно... Скоро и такой

          Опять появится герой?

          Прелестный край! Тамъ целый годъ

          Весна роскошная цветётъ;

          Видна съ далёкихъ береговъ -

          Волнуетъ душу, манитъ взглядъ

          Приманкой неги и отрадъ.

          Тамъ океана светлый взоръ

          Играетъ тенью синихъ горъ

          И ловитъ ихъ своей волной;

          И если ветерокъ порой

          Всколеблетъ грудь лазурныхъ водъ,

          Иль листъ съ кустарника сорвётъ -

          Онъ пронесётся надъ землёй

          Ароматической струёй.

          Султаншу Розу тамъ поётъ -

          И на скалахъ и межъ ветвей -

          Въ неё влюблённый соловей,

          И, нежной радости полна,

          Подъ песнь его цветётъ она. ⁴)

          Царица гордая садовъ,

          Вдали отъ ветра и снеговъ,

          Не зная хлада нашихъ зимъ,

          Спокойно къ небу шлётъ назадъ

          Отъ неба взятый ароматъ -

          И небо, полное любви,

          Съ улыбкой льётъ лучи свои.

          Какъ много пышныхъ тамъ цветовъ,

          Деревъ тенистыхъ и кустовъ!

          Какъ много гротовъ, где, порой,

          Скрывая барку за скалой,

          Пиратъ добычу сторожитъ,

          Пока звезда не заблеститъ

          И звукъ гитары моряка ⁵)

          Не долетитъ издалека...

          Тогда въ тени прибрежныхъ скалъ

          Онъ пробирается - напалъ -

          И, вместо песни моряковъ,

          Несутся стоны, льётся кровь.

          И что же? Тамъ, где вся страна

          Богамъ въ жилище создана,

          Где всё - и нега и краса,

          Разлиты щедрою рукой,

          Тамъ люди съ злобною душой

          Стремятся радость омрачить

          И рай въ пустыню обратить.

          Подъ тяжкимъ гнётомъ ихъ шаговъ

          Тамъ вянутъ тысячи цветовъ,

          Расцветшихъ пышно средь полей,

          Ненасаждённыхъ ихъ рукой,

          Ночной взлелеянныхъ росой

          Да светомъ солнечныхъ лучей...

          Цветокъ ростётъ, манитъ, зовётъ:

          Они придутъ - и онъ умрётъ.

          И что жь? Въ природе вечный миръ,

          А тутъ страстей свирепый пиръ,

          А тутъ насилiе и стонъ

          Воздвигли свой ужасный тронъ

          И помрачили светлый край.

          Какъ духи злобы, вторгшись въ рай,

          Низвергли ангеловъ съ небесъ -

          Такъ светелъ край, такъ полнъ отрадъ,

          Такъ въ людяхъ зло - и смерть и адъ.

          Кто виделъ образъ мертвеца ⁶)

          Въ печальный день его конца,

          Въ последнiй день тоски земной

          И въ первый жизни гробовой,

          Пока нетленiя персты

          Ещё не стёрли красоты,

          Тотъ замечалъ ли томный видъ

          Его безжизненныхъ ланитъ

          И прелесть бледнаго лица

          Съ печатью тихаго конца?

          Не будь безжизненныхъ очей,

          Безъ слёзъ, движенья и скорбей;

          Не будь холоднаго чела,

          Где всё - безстрастiе и мгла,

          Что душу зрителя теснитъ

          Невольнымъ страхомъ, будто видъ

          Того, что такъ его страшитъ,

          Да, только этого не будь,

          Проникнуть можетъ въ вашу грудь

          Сомненье въ смерти роковой -

          Такъ много прелести живой,

          Такъ много неги неземной

          Въ ея явленiи! Таковъ

          Видъ этихъ светлыхъ береговъ

          Эллады чудной - но не той

          Эллады вольной и живой.

          Она прекрасна, но бледна,

          Она светла, но холодна -

          И тяжко намъ, и грудь теснитъ,

          И холодъ сердце леденитъ.

          Она и въ гробе такъ мила;

          Красы и смерть не отняла;

          Не страшенъ видъ ея лица:

          Румянецъ тяжкаго конца,

          Последнiй блескъ прошедшихъ дней,

          Отсветъ угаснувшихъ лучей,

          Всё тотъ же блескъ, всё тотъ же светъ,

          Но нетъ тепла, но жизни нетъ.

          Страна безсмертная победъ!

          Земля, где слава древнихъ летъ

          Погребена, где отъ равнинъ,

          До горныхъ гротовъ, до вершинъ

          Свобода некогда жила,

          Где мысль могучая цвела,

          Эллада, ты ль? О небеса!

          Ужель здесь вся твоя краса?

          Приближься, рабъ, лишенный силъ -

          Не скалы ль это Фермопилъ?

          Ужель забылъ ты, жалкiй сынъ

          Своихъ воинственныхъ отцовъ,

          Названье этихъ береговъ,

          И моря? - это Саламинъ!

          Возстань! отбей ихъ у враговъ,

          Добудь изъ отческихъ гробовъ

          Святой огонь, тотъ сердца пылъ,

          Кто за отчизну сгибнетъ самъ -

          Прибавитъ имя къ именамъ,

          Что дрожь наводятъ на враговъ;

          И въ сердце страждущихъ сыновъ

          Проснётся слава, и скорей

          Они погибнутъ отъ мечей.

          Чемъ отъ оковъ... За вольность бой

          Начавшись разъ въ стране родной,

          Отъ дедовъ въ внукамъ перейдётъ,

          Порой замолкнетъ - не умрётъ,

          И славно кончится. Вековъ

          Минувшихъ слава - изъ гробовъ

          Къ тебе зовётъ, зовётъ... Пускай

          Для славы мёртвый нильскiй край

          Гордится высью пирамидъ:

          Твоихъ героевъ гробъ сокрытъ

          Отъ взоровъ: рокъ давно сразилъ

          Надгробный мраморъ съ ихъ могилъ;

          Но память ихъ нашъ видитъ взоръ

          Между цветами сихъ равнинъ,

          Въ волнахъ шумящихъ светлыхъ водъ,

          Где генiй Грецiи одинъ

          Досель невидимо живётъ

          Надъ гробомъ техъ, кто не умрётъ.

          Эллада! трудно описать

          Твой путь отъ славы до цепей!

          Одно, что можемъ мы сказавъ:

          Не отъ чужихъ, а отъ детей

          Погибла ты: твоихъ оковъ

          Виной не мощь твоихъ враговъ,

          А рабскiй духъ родныхъ сыновъ.

          Что скажетъ тотъ, кто берегъ твой

          Печальный виделъ предъ собой?

          Здесь нетъ легендъ минувшихъ дней,

          Преданiй славныхъ техъ вековъ,

          Когда среди твоихъ полей

          Живали люди безъ оковъ,

          Достойные земли своей.

          Презревши кровь отцовъ своихъ,

          Забывши долгъ стране родной,

          Вспоившей ихъ своей струёй,

          Отъ колыбелей до гробовъ

          Ползутъ подъ бременемъ оковъ,

          Рабы... нетъ - узники рабовъ! ⁷)

          Одни пороки въ ихъ сердцахъ,

          Да лесть презренная въ устахъ,

          И все, темъ страждетъ родъ людей,

          Что ихъ низводитъ въ рядъ зверей.

          Въ нихъ нетъ лишь смелости одной

          Да груди вольной и живой:

          Одинъ обманъ въ душе у нихъ -

          И то противъ своихъ родныхъ.

          Вотъ греки, вотъ въ чемъ въ наши дни

          Влачатъ всю жизнь свою они!

          Напрасно бъ стали призывать

          Ихъ узы рабства разорвать,

          Иль сбросить иго ихъ враговъ:

          Они не чувствуютъ скорбей...

          Довольно! На душе моей

          Разсказъ печальный: можетъ-быть,

          Кто въ силахъ чувствовать и жить,

          Со мною будетъ слезы лить.

          На синеве морскихъ валовъ,

          Въ тени скалистыхъ береговъ,

          Какъ-будто тёмной ночи ждётъ

          Островитянинъ, иль майнотъ...

          Рыбакъ, страшась поры ночной,

          Спешитъ уйти съ своей ладьёй:

          Окончивъ свой обильный ловъ,

          Тяжолыхъ стоившiй трудовъ,

          Онъ сильно, медленно гребётъ

          Вдоль береговъ, и такъ плывётъ,

          Пока въ Леоне не войдётъ

          Среди полночной тишины,

          При свете трепетномъ луны.

          Кто тамъ, какъ буря въ вышине,

          ⁸)

          Тяжолый звукъ стальныхъ подковъ

          Разноситъ эхо средь лесовъ

          Съ холма на холмъ, изъ грота въ гротъ.

          Съ коня струёю пена бьётъ

          И въ брызгахъ сыплется кругомъ.

          Чуть дышетъ конь подъ седокомъ;

          Но самъ седокъ не утомлёнъ:

          И бодръ, и свежъ, и воленъ онъ.

          Бушуетъ буря средь полей,

          Но то, что тамъ - въ груди твоей -

          Страшней всехъ бурь, гяуръ младой!

          Мы незнакомы - насъ съ тобой

          Съ пелёнокъ делитъ навсегда

          Отцовъ заветная вражда;

          Но вижу я: въ твоихъ чертахъ

          Есть что-то, что внушаетъ страхъ

          И ненависть, что не пройдётъ,

          Чего и время не сотрётъ:

          Ты въ цвете летъ, а вдоль чела

          Свои глубокiя бразды.

          Хотя твой взоръ склонёнъ къ земле,

          Но очи, будто две звезды,

          Сверкаютъ пламенемъ во мгле,

          Сквозь вихрь и тучи. Ты одинъ

          Изъ техъ, кого Османа сынъ

          Обязанъ или истреблять

          Иль избегать и трепетать.

          Онъ скачетъ, мчится предо мной;

          Отъ удивленья самъ не свой,

          Смотрю: какъ страшный духъ ночей,

          То вдругъ исчезнетъ отъ очей,

          То вновь появится. Какъ сонъ,

          Приводитъ мне на память онъ

          Неясно что-то... Стукъ копытъ,

          Какъ громъ, въ ушахъ моихъ звучитъ.

          Онъ приближается къ скаламъ,

          Нависшимъ грозно здесь и тамъ

          Надъ недоступной крутизной;

          Онъ мчится дальше - поскакалъ

          И быстро скрылся за скалой.

          И вотъ блеснулъ внезапный лучъ

          Въ глухой ночи, во мраке тучь;

          Какъ-будто светлою звездой

          Вдругъ озарёнъ побегъ ночной...

          Вотъ обернулся наконецъ

          Младой, таинственный беглецъ:

          На мигъ коня остановилъ,

          На мигъ поводья опустилъ,

          На мигъ привсталъ на стремена...

          Чемъ мысль его привлечена?

          Тамъ, на горе, въ дали видна

          Магометанская луна.

          Мечеть разсвечена огнёмъ;

          Хоть не гремитъ ружейный громъ, ⁹)

          Но ярко светитъ сквозь туманъ

          Огонь усердья мусульманъ.

          И начинается Бай ранъ;

          Сегодня въ ночь... Но кто такой,

          Ты, незнакомецъ молодой?

          Зачемъ ты въ этотъ позднiй часъ

          Бежишь и кроешься отъ насъ?

          Онъ сталъ на мигъ - какъ-будто страхъ

          Явился у него въ чертахъ;

          Но ненависть своё взяла -

          Она не краской прилила

          Къ его ланитамъ молодымъ,

          Румянцемъ гнева роковымъ,

          А грозной бледностью могилъ,

          Что белый мраморъ осенилъ.

          Потуня взоръ свой огневой,

          Онъ крепко-сжатою рукой

          Кому-то злобно угрожалъ,

          Какъ-будто самъ ещё не зналъ,

          Что делать - что ему начать:

          Идти назадъ, или бежать.

          Булатъ, качнувшись, прозвучалъ

          Подъ опустившейся рукой.

          Звонъ стали верной, боевой

          Его задумчивость прервалъ -

          Воспрянулъ всадникъ молодой:

          Такъ точно резкiй скрипъ дверей

          Пугаетъ дремлющихъ людей.

          Вновь шпора острая звенитъ -

          Вперёдъ, вперёдъ! - и онъ летитъ,

          Какъ метко брошенный джиридъ...¹⁰)

          И конь и всадникъ молодой

          Исчезли вместе за скалой -

          И вотъ ужь больше средь холмовъ

          Не раздаётся звукъ подковъ.

          Онъ лишь на мигъ коня сдержалъ,

          Остановился, постоялъ -

          И вновь летелъ путёмъ своимъ,

          Какъ-будто смерть гналась за нимъ.

          И въ этотъ мигъ, казалось мне,

          Его души огонь страстей,

          Зажжённый жизнью прошлыхъ дней;

          И много въ нёмъ слилось годовъ

          Преступной жизни и трудовъ.

          Кто ненавиделъ иль любилъ,

          Кого тревожный страхъ томилъ,

          Тотъ испыталъ самъ надъ собой,

          Что значитъ могъ сей роковой.

          Что думалъ онъ, чего желалъ,

          Чего страшился, чемъ страдалъ,

          Когда все муки прежнихъ дней,

          Все ужасы былыхъ страстей

          Предстали предъ его душой!

          Пусть мигъ борьбы съ самимъ собой

          Не дологъ на часахъ времёнъ,

          Но въ мысли - безпределенъ онъ:

          Въ нёмъ дни и годы безъ числа,

          Что только совесть обняла,

          Что мысль вместить въ себе могла,

          Ни упованья на Творца!

          Пронёсся часъ - гяуръ пропалъ:

          Погибъ ли онъ, иль убежалъ?

          Да будетъ проклятъ день и часъ,

          Когда явился онъ межь насъ!

          За грехъ Гассана низошло

          Проклятье на его чело -

          И пышный домъ могилой сталъ.

          Онъ появился, онъ пропалъ,

          Какъ ветеръ гибельный степей,

          Предтеча смерти и скорбей:

          Самумъ¹¹) удушливый дохнётъ -

          И всё засохнетъ, все умрётъ,

          И даже грустный кипарисъ,

          Чьи ветви въ трауръ облеклись,

          Чтобъ горько плакать и тогда,

          Когда нетъ горю и следа.

          Не видно въ стойлахъ бегуновъ;

          Паукъ развешиваетъ тамъ

          Седыя ткани по стенамъ;

          Ковры гарема мышь грызётъ;

          На башне - тамъ сова живётъ,

          Да у бассейна пёсъ дворной

          Уныло воетъ, жаждой злой

          И страшнымъ голодомъ томимъ.

          Фонтанъ изсякъ уже давно,

          Заглохло мраморное дно

          Съ техъ-поръ какъ прошумелъ надъ нимъ

          Духъ пустоты крыломъ своимъ.

          А какъ, бывало, онъ игралъ!

          Какъ зной полудня разгонялъ!

          Какъ серебристою росой,

          Леталъ надъ мягкой муравой

          И какъ прохладу лилъ кругомъ,

          И какъ игралъ съ дневнымъ лучомъ!

          Какъ звезды красовались въ нёмъ

          Въ прозрачномъ сумраке ночей!

          Очаровательно сверкалъ!

          Какъ онъ пленительно журчалъ!

          Когда-то здесь Гассанъ игралъ -

          Ещё дитя: онъ засыпалъ,

          Лелеемъ звучною струёй,

          У груди матери родной...

          Нередко юныя мечты,

          Подъ песнь любимой красоты,

          Вились здесь некогда надъ нимъ -

          И, негой счастiя томимъ,

          Онъ чувствовалъ, какъ звукъ струны

          Сливался съ говоромъ волны.

          Теперь онъ больше не придётъ

          Внимать журчанью тихихъ водъ:

          Заглохъ фонтанъ - не брызнетъ вновь;

          Погибъ Гассанъ, изсякла кровь...

          Здесь голосъ счастья и труда

          Вновь не раздастся никогда,

          Не будетъ слышиться окрестъ.

          Былъ свистомъ ветра заглушонъ -

          И былъ то дикiй женскiй стонъ:

          Онъ замеръ въ мраке... Всё молчитъ,

          Лишь ветеръ ставнями стучитъ,

          Ничья рука ихъ не запрётъ.

          Какъ средь безжизненныхъ степей

          Отрадны намъ шаги людей,

          Такъ здесь тоски унылый крикъ

          И глухо прозвучитъ оно:

          "Еще не всё истреблено -

          И здесь есть жизнь!" И точно, тамъ

          Блистаютъ ткани по стенамъ.

          Хоть и коснулась, но слегка;

          Но мракъ подъ сводомъ здешнихъ залъ

          Своё жилище основалъ -

          Здесь странникъ крова не найдётъ;

          Путёмъ далёкимъ утомлёнъ.

          Увы! гостей чужихъ сторонъ

          Къ себе не манитъ этотъ кровъ:

          Для богачей и бедняковъ

          Какъ палъ Гассанъ средь ближнихъ горъ.

          Такъ домъ его, прiютъ людей,

          Осиротелъ... Всему конецъ!

          Оставилъ гость его дворецъ,

          Съ техъ поръ какъ гостемъ чуждыхъ странъ

          Убитъ былъ доблестный Гассанъ.

          Я слышу шумъ людскихъ шаговъ;

          Но нетъ ни оклика, ни словъ...

          Кривыя сабли въ ихъ рукахъ;

          Въ главе - эмиръ: зелёный цветъ¹²)

          Высокiй санъ въ немъ обличалъ.

          "Кто ты?" нриблпзясь, онъ сказалъ.

          "Эффенди!" я ему въ ответъ:

          "Поклонъ мой низкiй, мой селамъ¹³)

          Уже показываетъ вамъ,

          Что я къ закону мусульманъ

          Принадлежу - и чту коранъ.

          Вы дорожите: верно въ ней

          Зашито золото. Ладья

          Служить готова вамъ моя."

          "Ты правъ!" эмиръ мне отвечалъ:

          "Садись - и прочь отъ этихъ скалъ;

          Но прежде парусъ свой спусти.

          Греби, старикъ, до полпути

          Отъ этихъ местъ, где дремлетъ валъ,

          Где неподвижна и мрачна

          Довольно! можешь отдохнуть!

          Едва-ль не самый длинный путь

          Она свершаетъ........." ¹⁴)

          На мигъ нарушивъ тишину,

          И стала медленно тонуть.

          Я наблюдалъ, боясь вздохнуть,

          Какъ колебалася вода -

          И, мнилось, виделъ я тогда

          И блескъ какой-то на струяхъ:

          Но это былъ мгновенный лучь,

          Скользнувшiй въ воду изъ-за тучъ.

          Я всё смотрелъ: казалось мне,

          Но вдругъ мгновенный лучь погасъ,

          Смеясь надъ ослеплепьемъ глазъ...

          И тайна та погребена

          На дне таинственномъ; она

          Что обитаютъ где-то - тамъ,

          Среди коралловыхъ ветвей,

          И даже шопотомъ о ней

          Не смеютъ вымолвить волнамъ...

          Съ блестящимъ солнечнымъ лучомъ,

          Съ цветка порхая на цветокъ,

          Краса Востока, мотылёкъ,

          Ребёнка за собой манитъ,

          И вдругъ исчезнетъ въ небесахъ,

          Оставя мальчика въ слезахъ.

          Такъ точно гордой красотой

          Обманутъ пленникъ молодой:

          Онъ не смыкалъ горячихъ веждъ,

          Но, тщетнымъ бегомъ утомлёнъ,

          Слезами кончитъ ловлю онъ...

          Но если пойманы - тогда

          Какъ отъ игривости детей,

          Такъ и отъ прихоти мужей

          Вся жизнь исполнена скорбей.

          Едва желанное сбылось

          Добыть пленительный предметъ -

          Очарованья больше нетъ.

          Тускнеетъ подъ чужой рукой

          Румянецъ жизни молодой -

          Презренъ, оставленъ, одинокъ.

          Безъ крыльевъ и томясь тоской,

          Двумъ жертвамъ где найти покой?

          Ужели можетъ мотылёкъ,

          Лишонный крыльевъ и одинъ

          Порхать съ тюльпана на жасминъ?

          Ужели обретётъ покой

          Душа девицы молодой?

          Не соберётся - знаю я -

          Надъ злополучнымъ мотылькомъ

          Въ крови, съ оторваннымъ крыломъ:

          Готовы женщины рыдать

          Чему хотите; но беда

          Сестры заблудшей никогда

          Ихъ глазъ слезой не омрачитъ,

          Печалью сердца не стеснитъ.

          Проступокъ - страшно. Такъ въ огне,

          Когда онъ жжётъ со всехъ сторонъ,

          Кружится пленный скорпiонъ: ¹⁵)

          Смертельной мукою томимъ,

          То снова мечется кругомъ -

          И вотъ, въ отчаяньи немомъ,

          Находитъ онъ последнiй путь -

          Не знать терзанiй - и своё

          Вонзаетъ въ собственную грудь.

          Такъ умираетъ человекъ,

          Кончая свой преступный векъ,

          Или живётъ, какъ скорпiонъ,

          Такъ сердце мечется, когда

          Надъ нимъ обрушится беда:

          Оно чужое небесамъ -

          Здесь мракъ - отчаянiе тамъ,

          И смерть въ истерзанной груди...

          Гассанъ гаремъ оставилъ свой:

          Его невольницы младой

          Не привлекаетъ нежный взоръ.

          Онъ позабылъ былую лень:

          Онъ на охоте ночь и день.

          Онъ ненавидитъ целый светъ

          Съ-техъ поръ какъ Лейлы больше нетъ

          Она укрылась отъ очей -

          Куда и какъ - кто можетъ знать?

          Гассанъ лишь могъ бы разсказать...

          Она исчезла, говорятъ,

          Последнiй Рамазана день,

          И блескъ торжественныхъ огней

          На минаретахъ засверкалъ,

          И муэзинъ звать громко сталъ

          Къ Байраму. Говоритъ, она,

          Въ купальню вышедши одна,

          Ушла съ гяуромъ молодымъ

          Далёко къ берегамъ чужимъ,

          Ужъ замечалъ давно Гассанъ

          Что Лейла... но она была

          Такъ добродушна, такъ мила

          И такъ заботилась о нёмъ,

          Притомъ насталъ на этотъ разъ

          Свитыхъ молитвъ заветный часъ...

          Таковъ былъ евнуха разсказъ.

          Есть слухъ другой, что той порой,

          При бледномъ фингары ^16;) огне;

          Гяуръ промчался на коне -

          И видны были средь песковъ

          Но онъ одинъ тогда скакалъ:

          Никто съ нимъ девы не видалъ,

          Кто красоту ея очей -

          Опишетъ? Что сравнится съ ней?

          И не прекраснее: порой

          Они темнее мглы ночной,

          Порою томны, какъ печаль,

          Порою искры сыплютъ въ даль -

          Горитъ, какъ Джамшидъ ¹⁷) хороша.

          Я знаю, что сказалъ пророкъ:

          "Жена есть дышущiй кусокъ

          " - Нетъ, Творецъ...

          Хотя бъ последнiй мой конецъ

          Насталъ, хотя бъ передо мной

          Былъ светлый рай съ своей красой,

          Хотя бъ меня хоръ гурiй ¹⁸

          И я на Сираге¹⁹) стоялъ -

          Тогда бы то же я сказалъ.

          И кто бъ, на блескъ ея очей

          Тому, что говоритъ пророкъ,

          Что будто нетъ души у ней

          И что бездушная жена

          Тиранской похоти мужей

          ²⁰)

          Наверно бъ муфтiй самъ сказалъ,

          Что лучъ безсмертiя сiялъ

          Въ ея приветливыхъ очахъ.

          Румянецъ на ея щекахъ,

          Былъ вечно свежъ и вечно новъ...

          А видъ ея густыхъ бровей?

          А кольца толковыхъ кудрей?

          И мраморъ спорить белизной

          Она была белей снеговъ,

          Ещё не спадшихъ съ облаковъ,

          Не цаловавшихся съ землёй.

          Какъ стройный лебедь надъ водой,

          Надменно, медленно плывётъ,

          Норой крылами въ волны бьётъ,

          Почуй шагъ людей чужихъ

          Къ границамъ водъ его родныхъ -

          Вооружалася она,

          Чтобъ взглядъ названный отразить,

          Или заставить потупить

          Безумный взоръ... И какъ она

          Какъ сердца другъ былъ дорогой ей!--

          Но этотъ другъ... Гасоанъ-злодей,

          Кто онъ? - напрасныя мечты!

          Сердечный другъ ея - не ты!

          Двенадцать слугъ за нимъ идётъ,

          Въ походныхъ платьяхъ и плащахъ

          И съ ятаганами въ рукахъ.

          Самъ вождь идётъ передъ толпой,

          Клинокъ ея уже давно

          Хранитъ кровавое пятно

          Питомцевъ злыхъ окрестныхъ горъ:

          Оно виднеется съ-техъ-горъ,

          Пришли подъ кровъ пещеръ своихъ

          О пораженьи разсказать.

          И пистолетъ съ нимъ тотъ опять,

          Который прежде онъ носилъ

          Осыпанъ, золотомъ блисталъ,

          Но предъ которымъ трепеталъ

          Разбойникъ, бичь своей страны...

          Онъ шёлъ искать себе жены,

          Коварной Лейлы молодой,

          Что, насмеявшися надъ нимъ,

          Ушла съ гяуромъ молодымъ...

          Въ долине палъ туманъ ночной -

          Играетъ съ вольною струёй

          Прозрачныхъ водопада водъ.

          Здесь грекъ-купецъ прiютъ найдётъ,

          Который тщетно ищетъ онъ,

          Средь многолюдныхъ городовъ,

          Страшась и шороха шаговъ.

          Невидимый для чуждыхъ глазъ,

          Здесь можетъ онъ заснуть на часъ:

          За целость злата своего,

          И чарку светлаго вина

          Здесь можетъ выпить онъ до дна...

          Но вотъ мелькнулъ передовой

          На голове; за нимъ тропой

          Межь дикихъ скалъ, по-двое въ рядъ,

          Поодаль тянется отрядъ.

          Гора скалистая своё

          Где коршунъ клювъ свой, какъ копьё,

          Прилежно точитъ о скалу

          И смотритъ въ даль, въ ночную мглу,

          Какъ-будто съ сумракомъ для нихъ

          Слететь въ долину соблазнитъ

          Реки засохшее русло

          Кой-где травою заросло;

          По сторонамъ седой гранитъ

          А тамъ - громадный верхъ скалы

          Одетъ одеждой вечной мглы:

          Сначала мира, до-сихъ-поръ

          Ещё ни чей не виделъ взоръ

          Ея стыдливаго лица...

          Они вошли въ сосновый лесъ.

          "Бисмилла! ²¹) трудностямъ конецъ.

          Тамъ можемъ ехать мы скорей",

          Сказалъ вожатый; но едва

          Онъ эти вымолвилъ слова,

          Какъ изъ-за камня просвисталъ

          И трое всадниковъ младыхъ,

          Остановивъ коней своихъ,

          Спешатъ на землю соскочить,

          Чтобы на-веки опочить:

          Вотще одинъ изъ нихъ молилъ

          О мщеньи братiй и друзей:

          Одни, скрываясь за коней,

          Чуть смеютъ сабли обнажить,

          Другiе, кроясь въ тень дерёвъ,

          Ждутъ нападенiя враговъ,

          Что, укрываясь за скалой,

          Вступить не смеютъ съ ними въ бой.

          Торопитъ борзаго коня

          Идти вперёдъ; но за холмомъ

          Раздался вдругъ ружейный громъ

          И показалъ, что все кругомъ

          Тогда, измученный борьбой,

          Съ подъятой дыбомъ бородой ²²)

          И сыпля тысячу огней

          Изъ ярко-блещущихъ очей -

          "Пусть свищутъ пули!" онъ сказалъ:

          "Мой мечъ дорогу пролагалъ

          И не въ такихъ ещё бедахъ!"

          Вотъ врагъ явился на холмахъ;

          "Сдавайтесь!" Ярый блескъ очей

          Вассаламъ преданнымъ страшней,

          Чемъ ятаганы ихъ враговъ:

          Никто оружья не кладётъ,

          Никто не проситъ... не зовётъ...

          Какъ-будто шайки властелинъ...

          И пламень адскiй запылалъ

          Въ груди Гассана: онъ дрожалъ,

          Онъ страшно саблею сверкалъ.

          "Вотъ онъ! О, я его узналъ

          По блеску огненныхъ очей,

          По густоте его бровей,

          Узналъ по чорной бороде!

          Его скрываетъ платье горъ;

          Найдётъ предателя везде.

          На смерть борьба! - пусть льётся кровь

          За жизнь, за Лейлу, за любовь!"

          Какъ быстрый ярыхъ водъ лотовъ,

          Течётъ въ глубокiй океанъ

          И, встретившись съ его волной,

          Столбомъ подъемлетъ надъ собой

          Прозрачный голубой туманъ,

          И пена къ облакамъ летитъ,

          А море, морщась отъ ветровъ,

          Подъемлетъ тысячи валовъ -

          Ихъ искры, ихъ громовый рёвъ

          Летящiй вдаль на крутизны

          Утёсовъ грозныхъ и седыхъ,

          Приводитъ въ страшный трепетъ ихъ.

          Какъ буренъ бой волны съ волной,

          Такъ точно две толпы враговъ,

          Которыхъ ненависть отцовъ,

          За веру страшная борьба,

          Обида, ярость и судьба

          Сойдясь, вступаютъ въ смертный бой.

          Глухiе вопля ихъ грудей,

          Удары страшные мечей

          Разноситъ эхо по горамъ,

          И на седыя крутизны

          Несётъ весть смерти и войны.

          Немного ихъ; но не страшитъ

          Ихъ близкой смерти грозный видъ:

          Не проситъ жизни, не щадитъ.

          Забывъ весь мiръ, съ огнёмъ въ крови,

          Средь сладострастныхъ ласкъ любви,

          Обнявшись съ милой красотой,

          Но жаръ любви, но неги зной

          Слабей, чемъ ненависть враговъ,

          Когда они въ предсмертный часъ,

          Обнявшися въ последнiй разъ,

          Друзей прiязнь такъ холодна;

          Любовь сильна, но не верна;

          Но двухъ враговъ свирепый бой

          Прервётся гибелью одной...

          И съ рукояти и съ руки

          Струится вражеская кровь...

          Остановились... бьются вновь -

          И съ рукояткою меча

          Его чалма упала въ прахъ;

          Одежда въ красныхъ полосахъ:

          Такъ тучки утренней порой,

          Кой-где разбрасывая тень,

          Ужасной кончится грозой.

          Дымится грудь отъ многихъ ранъ;

          Слабеютъ силы - палъ Гассанъ.

          Онъ навзничь палъ, лицомъ туда.

          Его судьбы... Онъ не смежилъ

          Очей своихъ: въ нихъ виденъ былъ

          Остатокъ злобы роковой,

          Стальной не срезанный косой.

          Стоитъ въ раздумьи, недвижимъ:

          Онъ живъ, но цветъ его лица

          Бледнее, чемъ у мертвеца...

          "Да, Лейла спитъ среди песковъ,

          А ты, Гассанъ? твой гробъ мрачней,

          Чемъ гробъ ея... Узнай, злодей,

          Узнай теперь, что духъ её

          Точилъ кинжала острiё,

          Вотще пророка ты молилъ

          И звалъ его въ последнiй часъ:

          Тебя отъ мести онъ не спасъ;

          Вотще Аллу ты призывалъ:

          Творецъ. О, жалкiй сумасбродъ!

          Уже-ль ты думалъ, что дойдётъ

          Молитва грешная твоя,

          Когда моленiя ея

          Моя вражда пресыщена:

          Погибъ злодей; судилъ такъ рокъ -

          И я иду - по одинокъ!"

          Бубенчикъ медленно звенитъ:

          Не разъ ужъ пала съ облаковъ

          Роса на мураву луговъ;

          Не разъ звезда своимъ путёмъ

          Прошла на небе голубомъ...

          "Ужъ мракъ спускается ночной:

          Они ужъ верно за горой."

          Она въ беседке не могла

          Томиться доле - и взошла

          На башню, чтобъ на дальнiй путь

          "Что это значитъ, что мой взоръ

          Его не видитъ до-сихъ-поръ?

          Не утомляетъ летнiй зной

          Его коней въ глуши степной:

          Не шлётъ подарковъ дорогихъ?

          Ужели тотъ, кто такъ умелъ

          Любить - вдругъ сердцемъ охладелъ?

          Или его арабскiй конь

          Упрёкъ напрасный! - у холма

          Видна татарина чалма.

          Вотъ онъ извилистой тропой

          Съ горы спускается крутой;

          Съ подаркомъ брачнымъ у седла...

          Ну, какъ могла я упрекнуть

          Его!.. довольно - я молчу...

          За быстроту, за дальный путь

          "

          Вотъ вестникъ близко, у воротъ;

          Насилу ношу онъ несётъ;

          Въ его лице видна печаль:

          Но, можетъ-быть, причиной - даль

          Вотъ крови свежiе следы

          На платье: можетъ-быть, она

          Изъ рёбръ коня источена.

          Но вотъ вскрывается сума:

          Гассана, шаль съ его плеча

          И рукоять его меча...

          "О, госпожа! въ ужасный бракъ

          Съ сырой землёй Гасоанъ вступилъ!

          Къ тебе меня нашъ злобный врагъ,

          Но чтобы этотъ страшный знакъ

          Отнесть къ тебе. Твой храбрый сынъ

          Спокойно спитъ среди долинъ...

          Да будетъ смерть его врагамъ!"

          На месте, где Гассанъ зарытъ,

          Колонна чорная стоитъ,

          Подъ бело-мраморной чалмой; ²³)

          Здесь ангелъ смерти тенью крылъ

          Своихъ на-веки осенилъ

          Аллаха лучшаго слугу -

          Кто сердцемъ въ Мекке обиталъ,

          И взоры къ храму обращалъ

          При первомъ звуке Алла-гу. ²⁴)

          Онъ палъ въ своей земле родной,

          Сраженный чуждою рукой;

          И вотъ его забытый прахъ

          Лежитъ, никемъ не отомщёнъ.

          Но девы райскихъ техъ сторонъ,

          Где обитаетъ ныне онъ,

          Сiянье солнечныхъ лучей,

          Зовутъ его подъ светлый кровъ,

          Подъ тень надъоблачныхъ садовъ,

          Къ прохладе вечной райскихъ струи,

          Где наслажденье безъ скорбей,

          Где нетъ измены и страстей... ²⁵)

          Но ты, гяуръ... томимъ тоской,

          Подъ страшной Мбикира ²⁶

          Ты будешь вечно скрежетать

          Зубами; если жъ избежать

          Тебе случится пытки той,

          То лишь затемъ, чтобъ векъ блуждать

          Вокругъ престола Сатаны;

          И пламень съ кровью будутъ течь

          Въ твоей груди и сердце жечь -

          И вечный адъ, и вечно мгла,

          Но синiй трупъ твой наперёдъ

          Вампиромъ ²⁷) по свету пройдётъ,

          Изверженный изъ тьмы гробовъ,

          Ты будешь тамъ въ тиши ночной

          Пить кровь семьи своей родной -

          Сестры, супруги, дочерей -

          И жизнь сосать изъ ихъ грудей,

          Сходя во мракъ сырыхъ могилъ,

          Оне узнаютъ наконецъ,

          Кто былъ сгубившiй ихъ мертвецъ -

          И, съ страшной клятвой на устахъ,

          Но дочь твоя - твой светъ очей,

          Залогъ любви последнихъ дней,

          Предметъ и ласки и заботъ,

          Въ мученьяхъ страшнаго конца,

          Прекраснымъ именемъ отца...

          Ужасный звукъ! Ты долженъ зреть,

          Какъ будетъ медленно бледнеть

          Последнiй цветъ ея ланитъ,

          Последнiй блескъ живыхъ лучей

          Ея лазоревыхъ очей,

          Какъ золотистая коса,

          Невинной юности краса,

          Замрётъ, запятнана въ крови,

          Твоей измятая рукой...

          И кровь горячею струёй

          Польётся съ посинелыхъ губъ -

          Подъ вечно-мрачный кровъ гробовъ,

          И адъ, жилище злыхъ духовъ,

          Смотря на страшный образъ твой,

          Вздрогнётъ невольно предъ тобой...

          "Поведай мне, святой отецъ,

          Кто этотъ молодой чернецъ?

          Его черты знакомы мне.

          Давно - однажды - на коне

          Онъ мчался позднею порой

          Его я виделъ только разъ,

          Но не забуду этихъ глазъ -

          Такъ много скорби было въ нихъ,

          Тоски, страданiй роковыхъ...

          И смерть - въ густыхъ его бровяхъ."

          "Шесть летъ исполнилось, какъ разъ

          Съ техъ поръ, какъ онъ къ намъ въ первый-разъ,

          Пришелъ... Быть-можетъ, онъ хотелъ

ё Утишить въ сердце... но при насъ

          Онъ не склонялъ въ вечернiй часъ

          Своихъ коленъ предъ алтарёмъ,

          Не падалъ ницъ предъ божествомъ.

          Проводитъ отъ часы ночей,

          Для всехъ чужой, отъ всехъ далёкъ,

          Всегда угрюмъ и одинокъ.

          Никто досель не разгадалъ,

          Какого Бога признавалъ.

          Онъ къ намъ пришелъ изъ-за морей,

          Изъ отдаленныхъ техъ сторонъ,

          Где Магомета чтутъ; но онъ

          Христiанинъ. Его уста,

          Быть-можетъ, отреклись Христа,

          И онъ, раскаяньемъ томимъ,

          Соединиться снова съ нимъ

          Онъ до-сихъ-поръ не принималъ

          Святого хлеба и вина;

          Но монастырская казна

          Его наполнена добромъ,--

          И нашъ игуменъ полюбилъ

          Его. Но еслибы я былъ

          Главой обители святой,

          При мне пришелецъ этотъ злой

          Не то - сиделъ бы у меня

          Въ особой кельи подъ замкомъ,

          Чтобъ и не ведали о нёмъ.

          Ему является въ мечтахъ

          То стукъ мечей, то бегъ враговъ,

          То месть, то льющаяся кровь;

          То видитъ, стоя на скале,

          Что тамъ, во влажной полумгле

          Его манитъ издалека

          Въ пучину водъ, подъ мрачный кровъ

          Сердито плещущихъ валовъ..."

          "Онъ страшно мраченъ и угрюмъ:

          "

          И прежнихъ мукъ, и тяжкихъ бедъ

          Доныне виденъ страшный следъ.

          И что-то есть въ его очахъ,;

          Что тяготитъ, вселяетъ страхъ:

          Что духъ надменный въ нёмъ царитъ!

          И что онъ требуетъ одной -

          Одной покорности слепой.

          Какъ птичка вольная степей

          Когда ей въ очи лютый змей

          Вдругъ станетъ пристально смотреть:

          Такъ блескъ его горящихъ глазъ

          Неотразимо давитъ васъ.

          Столкнётся съ нимъ - спешитъ назадъ,

          Какъ-будто страшный этотъ взглядъ, j

          Улыбка эта на устахъ

          Вливали въ душу скорбь и страхъ.

          Видна насмешка надъ бедой.

          Покрыты мёртвой синевой,

          Дрожатъ уста его порой,

          То вкругъ, какъ-будто навсегда,

          Какъ-будто грустью прежнихъ летъ

          Или презреньемъ ко всему

          Положенъ тягостный заветъ

          Не знать веселiя ему.

          На почве радости ростётъ!

          Нетъ! этотъ плодъ созрелъ скорей

          Подъ дуновенiемъ страстей,

          Отъ сока горя и скорбей...

          Не разлили: въ его чертахъ

          Добро со зломъ, и светъ со тьмой

          Слились... Ещё не до конца

          Померкшiй цветъ его лица

          Отъ преступленiй не потухъ.

          Незоркiй глазъ найти бы могъ

          Въ нёмъ мракъ скорбей и следъ тревогъ,

          Но тотъ, кто видитъ глубоко

          И чувствъ возвышенныхъ черты,

          И отблескъ прежней красоты.

          Вотще! Высокiй даръ небесъ

          Въ борьбе страстей давно исчезъ...

          Не очаруютъ красотой

          Своей ни чей пытливый взоръ;

          Но башня гордая средь горъ,

          Полу-сражонная грозой

          Невольно очи поразитъ:

          Въ ней всё: поросшiй мхомъ гранитъ,

          Упавшiй мостъ - всё говоритъ

          О злости бурь, о страхе бедъ

          "

          "Шумя одеждой, входитъ онъ

          Подъ мрачный сводъ седыхъ колоннъ,

          И взоры всехъ къ себе влечётъ,

          И мрачно самъ глядитъ вперёдъ,

          Но лишь игуменъ загремитъ

          Анафемой - нашъ страшный братъ

          Безмолвно крадется назадъ

          И тамъ, подъ сводами сеней,

          Его глаза, и долго ждётъ

          Покуда служба отойдётъ,

          Внимая издали мольбамъ;

          Но ни одной молитвы самъ

          Онъ снялъ клобукъ и но щекамъ

          Течётъ струя его кудрей -

          Какъ-будто самый чорный змей

          Власовъ Горгониныхъ виситъ

          Онъ не стрижетъ своихъ власовъ,

          Но носитъ инока покровъ

          Везде. Онъ златомъ и сребромъ

          Украсилъ бедный Божiй Домъ,

          А не изъ веры. Отъ него

          Доселе этотъ грозный сводъ

          Вотще молебной речи ждётъ.

          Смотри, онъ на

          Какъ синь и бледенъ цветъ ланитъ!

          Какъ страшенъ видъ его лица!

          Въ нёмъ ни надежды на Творца,

          Ни искры тёплой веры нетъ.

          За грехъ его, на насъ сойдетъ

          Съ святыхъ надоблачныхъ высотъ -

          И если кто изъ злыхъ духовъ,

          Оставивъ свой подземный кровъ,

          Онъ верно точно былъ таковъ.

          Клянусь надеждою моей

          На отпущенiе греховъ,

          Такого страшнаго чела

          "

          Нередко мощная любовь

          Волнуетъ пламенную кровь

          Въ сердцахъ чувствительныхъ людей,

          Безсильныхъ для борьбы страстей,

          Дрожащихъ въ встрече роковой

          Съ отчаянiемъ; но порой

          Отъ ней и твёрдыя сердца

          Страдаютъ въ ранахъ до конца.

          Для плавки требуетъ труда;

          Но, разъ расплавлена огнёмъ,

          Стальнымъ становится щитомъ

          Для обороны отъ враговъ,

          Чтобъ лить ихъ вражескую кровь.

          Такъ пламень гибельныхъ страстей,

          Подъ шопотъ вкрадчивыхъ речей,

          Способенъ сердце умягчить

          И въ новомъ виде навсегда

          Ему остаться суждено:

          Скорей разрушится оно,

          Но не погнётся никогда.

          Уединенье настаётъ,

          Конецъ невзгоды роковой

          Отрады мало намъ даётъ.

          Душа, витая вдалеке,

          Лишь пустоту бы уменьшить.

          Намъ отвратительно всё то,

          Чего изъ милыхъ намъ никто

          Не можетъ съ нами разделить,

          Вкушать не въ радость одному.

          Душа, язвимая везде,

          Отрады ищетъ во вражде.

          Когда бъ мертвецъ въ земле сырой

          Холодный червь ползётъ по нёмъ,

          Но, весь объятый тяжкимъ сномъ,

          Не былъ бы въ силахъ приподнять

          Тяжелыхъ рукъ - и отогнать

          Когда бъ крылатый сынъ степей,

          Чадолюбивый пеликанъ,

          Покрывши кровью свежихъ ранъ

          Грудь истощённую свою,

          Смыкая очи сномъ гробовъ,

          Вдругъ увидалъ бы, что птенцовъ

          Его не стало, что его

          Они забыли одного -

          Томится инокъ молодой.

          Кому прiятенъ неба кровъ

          Безъ солнца, тучъ и облаковъ?

          Прiятней съ бурей враждовать,

          Чемъ въ бурю выброшеннымъ быть,

          Какъ тотъ обломокъ роковой,

          На берегъ тихiй и пустой,

          Где всё о счастьи говоритъ,

          Нетъ, лучше сгибнуть средь валовъ,

          Чемъ изнывать у береговъ!

          "Ты прожилъ векъ, отецъ святой,

          Въ тиши, съ смиренною мольбой,

          Реша грехи чужихъ людей.

          Вздыхаешь ты, когда тебе

          Разскажутъ о чужой борьбе,

          О необузданныхъ страстяхъ,

          Я мало жилъ, но радость зналъ,

          А больше - плакалъ и страдалъ.

          То между девъ, то средь мечей,

          Игралъ я жизнiю своей;

          Я презиралъ всегда покой.

          Но ныне нетъ въ моей крови

          Ни прежней злобы, ни любви.

          Меня надежда не живитъ,

          Теперь желалъ бы я скорей

          Быть меньшимъ червемъ изъ червей

          И ползать подъ покровомъ тьмы

          По сводамъ и стенамъ тюрьмы,

          И тяжкой мыслью духъ томить.

          Желанье есть ещё во мне -

          Почить въ могильной глубине.

          Я знаю, часъ мой не далёкъ,

          Забывъ, чемъ былъ, чемъ быть я могъ.

          Моя душа есть мрачный кровъ

          Умершихъ, радостныхъ часовъ;

          Моя надежда - часъ суда;

          Утратить ясный спетъ очей,

          Чемъ жить ещё среди людей.

          Я не для знанiй былъ рождёнъ,

          Не рылся я среди времёнъ,

          И прародителей-глупцовъ,

          И внуковъ - трусовъ и рабовъ.

          Но смерть была мне не страшна:

          Кровопролитная война

          Меня манилъ не блескъ честей -

          Смешны мне были съ юныхъ летъ

          Трiумфы пышные победъ,

          Цель жизни множества людей -

          Я ненавиделъ и любилъ,

          И путь свой бурный устремилъ

          Куда судьба меня вела,

          Чтобы спасать иль убивать.

          Что я способенъ совершить,

          Что совершилъ ужь, можетъ-быть...

          Да, я любилъ... я обожалъ...

          Любовь мою я доказалъ

          На этой стали? Ужь давно

          Мой ятаганъ мрачитъ оно:

          То кровь врага... Отецъ, она

          За ту была источена,

          Погибла въ мукахъ за меня;

          Она питала - ею жилъ

          Ея убiйца и злодей.

          Но не пугайся: врагъ мой былъ

          Его проклятыя уста

          Тряслись при имени Христа,

          Неблагодарный фарисей!

          Не будь свободныхъ христiанъ,

          И наносимыхъ ими ранъ,

          Ведущихъ въ рай прямымъ путемъ,

          Тебя пришлось бы поджидать...

          Да, я любилъ... Любовь и тамъ

          амъ

          Не безопасно проходить,

          А смелость жаждою любить

          Вознаграждается всегда.

          Что нужды - какъ, зачемъ, когда?

          Я былъ любимъ. О! что бъ я далъ

          Теперь, чтобъ пламени любви

          Не зажигать въ ея крови!

          Она погибла: я сказать

          Ты это можешь на моёмъ

          Челе нахмуренномъ: на нёмъ

          Ещё заметны до-оихъ-поръ

          Порокъ, проклятье и позоръ.

          Не я убилъ - я былъ виной

          Убiйства... Если бы она

          И мне была такъ неверна,

          Я бъ сделалъ то же, что и онъ.

          И онъ изменницу убилъ;

          Я былъ любимъ - и отомстилъ.

          Она мне сердце отдала -

          Одно чего у ней отнять

          Я отдалъ всё, что могъ отдать:

          Я далъ могилу палачу.

          Онъ вечнымъ сномъ въ долине спитъ;

          Но смерть его не тяготитъ

          Уже давно его судьбу

          Решилъ Господь - онъ это зналъ:

          Не даромъ громкую пальбу

          Тагиръ пророчески слыхалъ, ²⁸)

          Туда, где онъ изрубленъ былъ.

          Въ пылу сраженiя онъ палъ

          Мгновенной смертью - не страдалъ...

          Призывъ пророка и мольба

          Увы! вотъ всё, что онъ сказалъ.

          Во время боя онъ узналъ

          Врага - и бросился ко мне...

          Я на него, какъ бы во сне,

          Какъ духъ изъ тела вылеталъ.

          Сраженный, будто дикiй зверь,

          Онъ и частицы не узналъ

          Техъ мукъ, что жгутъ меня теперь...

          Хотелъ я высмотреть въ тиши:

          Въ его лице была вражда,

          Но угрызенiй - ни следа...

          Чемъ не пожертвовала бъ месть,

          Следы душевной пустоты,

          Обманъ надеждъ, обманъ мечты,

          Проклятье на свою судьбу,

          Или смертельную борьбу

          Иль безнадежность на устахъ!

          "Живя средь хладной стороны,

          Хладеютъ Севера сыны,

          И то, что есть у нихъ въ крови,

          Не такова любовь моя!

          Она, какъ жаркая струя

          Изъ груди Этны огневой,'

          Испепеляетъ всё собой.

          О нежной страсти слёзы лить,

          Но если бледность на щекахъ,

          И дрожь порою на устахъ,

          Но если сердца страстный жаръ,

          И стали мстительный ударъ,

          И всё, что сделать я хотелъ,

          И что я чувствовалъ, чемъ жилъ -

          Была любовь, то я любилъ.

          Я могъ лишь пасть иль обладать.

          Пускай умру - я счастье зналъ:

          Я милой девой обладалъ...

          Роптать могу ли на судьбу,

          Я всё утратилъ, но не палъ,

          Но духъ мой выдержалъ борьбу.

          Не будь въ сердечной глубине

          Тоски о ней; дай снова мне

          Я буду жить и вновь любить.

          Жалею я, отецъ святой,

          Не о себе - въ земле сырой

          Я скоро буду - а о той,

          Она подъ зыбкою волной

          Спокойно спитъ въ бездонной мгле.

          Когда бъ не тамъ... когда бъ она

          Была въ земле схоронена,

          Я лёгъ бы рядомъ съ ней въ гробу.

          Она слилась съ моей душой,

          Она повсюду предо мной

          Блестящей, утренней звездой,

          Слился съ зеницами очей.

          И впрямь любви заветный жаръ

          Есть неба светлый, чистый даръ -

          Есть искра яркая лучей

          Забвенье скорби и заботъ

          И духа на небо полётъ.

          Молитва, какъ ты знаешь самъ,

          Возноситъ душу къ небесамъ;

          Нисходятъ въ душу, какъ роса;

          Въ ней лучь Творца, въ ней славы следъ,

          Безсмертной жизни яркiй светъ.

          Пускай любовь моя была

          Пускай враги, когда хотятъ,

          Её преступною клеймятъ;

          Но знай, что не была грехомъ

          Ея любовь передъ Творцомъ.

          Во мраке жизни для меня;

          Но светъ погасъ - и нетъ лучей.

          Кто жь озаритъ мне мракъ ночей?

          "О! еслибъ светъ ея лица

          Чему дивиться, если тотъ,

          Кто векъ безрадостно живётъ

          И кто утратилъ навсегда

          Надежду правды и суда

          Когда, боряся самъ съ собой,

          Томясь безвыходной тоской,

          Безумно онъ судьбу клянётъ,

          И муку къ скорби придаётъ?

          Что страшнымъ можетъ быть извне.

          Кому сорваться, въ свой черёдъ,

          Съ вершины счастья суждено,

          Тому, конечно, всё равно

          Я знаю: мракъ души моей

          И разныхъ делъ въ твоихъ глазахъ

          Деянiй коршуна черней;

          Я прочиталъ въ твоихъ бровяхъ

          Такiя чувства мне вселять

          Пришлось впервые испытать...

          Не скрою, следъ мой на земле,

          Какъ следъ орлицы на скале,

          За-то въ любви я походилъ

          На голубей: я разъ любилъ,

          Иной не ведая любви...

          Урокъ полезный для людей!

          Поющiй сладко межь кустовъ,

          И лебедь средь морскихъ валовъ

          Имеютъ каждый по одной

          Подруге, сердцу дорогой.

          Надъ вечной верностью сердецъ,

          Въ душе не чувствуя изменъ,

          И, равнодушный во всему,

          Однихъ лишь жаждетъ переменъ:

          Унылый лебедь мне милей,

          Чемъ братъ безъ сердца и страстей;

          Но жаль мне бедной... жаль мне той,

          Что потеряла свой покой,

          Нетъ, Лейла, я не такъ любилъ!

          Я посвятилъ тебе одной

          И мысль, и думы, и покой,

          И горесть дня, и сны ночей -

          Тебе подобной въ мiре нетъ;

          Да еслибъ даже и была -

          Моихъ очей за целый светъ

          Она бъ къ себе не привлекла:

          И смертный часъ въ краю чужомъ!

          Твой образъ чудный, ты одна

          Въ моей душе погребена!

          "Она погибла - я дышалъ,

          Ужасный змей въ груди моей

          Вился и кровь мою сосалъ.

          Светъ радости въ очахъ погасъ,

          Мне былъ ужасенъ каждый часъ,

          Природы юной красота

          Мне отвратительна была -

          Давила сердце, душу жгла.

          Что было после - знаешь самъ.

          И потому не говори

          О покаяньи; посмотри,

          Не ныньче - завтра буду тамъ...

          И потому въ правдивость словъ

          Но разве можно изменить,

          Что ужь свершилось? Можетъ-быть,

          Меня ты будешь упрекать,

          Неблагодарнымъ называть;

          И ты не въ силахъ мне помочь.

          Ты о судьбе моей души

          Скорби въ душе, молись въ тиши,

          Жалей, пожалуй, но безъ словъ;

          Воззвать мне Лейлу къ свету дня,

          Тогда, молю, прости меня!

          Пытайся львицу укротить,

          Людьми лишенную детей;

          Иль осмеять тоски моей!

          "Въ дни ранней юности моей,

          Когда мы любимъ горячо,

          Имелъ я друга... можетъ быть,

          Послать, на память прежнихъ летъ,

          Ему последнiй мой приветъ.

          Пусть онъ узнаетъ мой конецъ...

          Хоть дружба двухъ младыхъ сердецъ

          Хоть разстоянье далеко,

          Но наша дружба не умрётъ...

          И - странно - страшный мой уделъ

          Онъ предсказалъ мне наперёдъ.

          Ему поверить никогда:

          Теперь же звукъ его речей,

          Едва замеченный тогда,

          Такъ ясенъ для души моей.

          Какъ онъ давно мне предсказалъ -

          И онъ, дивясь моей судьбе,

          Не будетъ верить самъ себе.

          Скажи ему, каковъ я былъ,

          Съ разлуки нашей, съ юныхъ летъ;

          Скажи, что, покидая светъ,

          Хотелъ его благословить,

          Хотелъ о нёмъ Творца молить.

          Обрушить надъ его главой

          Всю тяжесть скорби роковой.

          Я не прошу, чтобъ онъ молчалъ,

          Чтобъ онъ меня не осуждалъ:

          Меня не трогаетъ молва...

          Я не прошу, чтобъ ты сказалъ,

          Чтобъ онъ не плакалъ, не вздыхалъ:

          То былъ бы тягостный заветъ.

          Сраженной яростью грозы,

          Отрадней дружеской слезы?

          Отдай ему моё кольцо

          И разскажи, отецъ святой,

          Борьбой изрытое лицо,

          Больную душу, следъ страстей

          Въ седыхъ кудряхъ, во мгле очей:

          Разбитый стволъ, клочки листовъ,

          "Не говори, отецъ святой,

          Что это бредъ души больной:

          Я виделъ призракъ... я не спалъ,

          На мигъ очей не закрывалъ -

          Слезой - не могъ: мой мозгъ горелъ,

          Пылалъ огонь въ моихъ щекахъ

          И сохли слёзы на глазахъ...

          Нетъ, не молись! твои мольбы

          Пусть гибну я съ моей душой!

          Не рай мне нуженъ - а покой.

          Молчи! Напрасныя слова!

          Она опять была жива;

          ²⁹)

          Какъ эта звездочка сквозь паръ;

          Но для меня она милей

          Звезды, красавицы ночей.

          Настанетъ ночь ещё мрачней;

          Тогда я буду вещью той,

          Которой бегаетъ живой -

          Бездушнымъ трупомъ. Я въ бреду!

          Душа моя, отецъ святой,

          Её я виделъ, мой отецъ!

          Забывъ про близкiй свой конецъ,

          Я быстро съ ложа смерти всталъ

          И, полонъ страсти неземной,

          И что же съ пылкостью такой

          Я целовалъ и обнималъ?

          Безъ жизни тень была со мной -

          И безответный сердца бой

          Ахъ, Лейла! точно ль это ты?

          Ужель любовь могла уснуть,

          И ты, сказавъ конецъ всему,

          Явилась зренью моему,

          Какое дело - что мне въ томъ,

          Что ты застыла, стала льдомъ!

          Лишь я всё ту бы обнималъ,

          Что обнимать въ тебе желалъ...

          Виденье, призракъ неземной,

          Пустыми падаютъ на грудь.

          А всё жъ она передо мной:

          Зовстъ меня, мапiiтъ рукой.

          Какъ прежде - искрятся глаза!

          Нетъ, нетъ! - она не умерла!

          Она погибнуть не могла;

          Но онъ погибъ: я виделъ самъ,

          Его въ долине погребли -

          И онъ не встанетъ изъ земли.

          А ты, мой другъ, зачемъ не спишь?.

          Мне говорили, что лежишь

          Клубятся волны надъ тобой,

          Такъ горячо любимой мной.

          Мне говорили... Страшный мигъ!..

          Но нетъ - немеетъ мой языкъ:

          Что ты являешься ко мне,

          Изъ грота тёмнаго на дне,

          Просить о месте подъ землёй,

          Чтобъ тамъ найти себе покой?

          Моихъ пылающихъ ланитъ -

          И жаръ мгновенно съ нихъ сбежитъ,

          Иль положи, мой другъ, её

          На сердце бедное моё.

          Молю, не покидай меня,

          Иль унеси меня съ собой

          Туда, где царствуетъ покой,

          Въ твой вечно-тихiй светлый кровъ,

          "Отецъ! теперь я разсказалъ

          И какъ я жилъ, и чемъ страдалъ,

          И благодаренъ я тебе

          За состраданiе къ себе,

          Когда жь пробьётъ мой смертный часъ

          Похорони меня въ дали,

          Ни между сильными земли,

          И чтобъ ни надпись, ни гранитъ

          Мой грешный прахъ, чтобъ пилигримъ

          Не могъ посетовать надъ нимъ."

          И умеръ онъ - никто не зналъ

          И кто онъ былъ, и что сказалъ

          Таковъ отрывочный разсказъ

          Про ту, кого онъ такъ любилъ

          И про того, кого убилъ.

                                                  А. Студитскiй

¹ которой онъ спасъ жизнь въ Афинахъ, была, по уверенiю сэра Джона Гобгоуза, любовницею его слуги, родомъ турка. О подробностяхъ этого происшествiя, разсказаннаго маркизою Слиго, можно справиться въ "Запискахъ Томаса Мура".

²) "Гяуръ" былъ напечатанъ въ мае 1813 года, и прiобрелъ новую славу автору, начавшуюся съ изданiя первыхъ двухъ песенъ "Чайльдъ-Гарольда". Къ размере, которымъ написанъ "Гяуръ", эта первая романическая поэма Байрона, заметно влiянiе "Кристабеля" Кольриджа. Вальтеръ-Скоттъ, въ своей поэме "Lay of the last minstrel", ещё прежде воспользовался этимъ неправильнымъ размеромъ. Что же касается отрывочнаго изложенiя поэмы, то мысль о томъ заимствована имъ у Роджерса, написавшаго такъ своего "Христофора Колумба". Пристрастiе Байрона къ Востоку началось гораздо раньше его поездки въ Левантъ: онъ уже давно былъ знакомъ съ исторiею оттомановъ. "Старый Нолесъ", говорилъ онъ въ Миссолонги, не задолго до своей смерти: "была одною изъ книгъ, доставившей мне всего более удовольствiя въ детстве. Мне кажется, что она имела большое влiянiе на мою решимость посетить Востокъ и, можетъ-быть, я обязанъ ей темъ восточнымъ колоритомъ, какимъ отличаются все мои произведенiя." На одной изъ страницъ книги д'Израэли - "Очерки характера литературы" - мы находимъ следующую заметку: "Мне ещё не было десяти летъ, когда я прочиталъ Нолеса, Кантемира, де-Тотта, Лэди Монтегю, Гаукинсовъ переводъ "Исторiи Турокъ" Миньо, "Тысячу и одну ночь" - словомъ, все путешествiя и разсказы, предметомъ которыхъ былъ востокъ.

³) Гробница Фемистокла. - Кумберландъ говоритъ въ своёмъ "Наблюдателе", что на ней написаны стихи Платона, соединяющiе трогательность съ простотою.

⁴) Любовь соловья и розы - известная персидская басня.

⁵) Гитара - любимое развлеченiе греческаго моряка во время ночи. Когда на море тихо, или въ хорошiй попутный ветеръ, она всегда сопровождается пенiемъ, а иногда и пляскою.

⁶"Мне кажется, немногiе изъ читателей имели случай поверить то, что я здесь описалъ; но те, которые обращали на это вниманiе, вероятно, сохранили воспоминанiе о странной красоте, которую почти всегда выражаютъ черты лица несколько часовъ после того, какъ духъ оставилъ тело. Замечено, что при насильственной смерти, происходящей отъ огнестрельнаго оружiя, выраженiе лица всегда бываетъ томное, но спокойное, какова бы ни была энергiя умершаго; если же онъ палъ отъ удара кинжаломъ - лицо сохраняетъ страшное выраженiе, и состоянiе души отражается на нёмъ до последней минуты". Байронъ.

⁷) "Афины принадлежатъ Кизляръ-Аге; ему же поручено наблюденiе за женщинами сераля; онъ назначаетъ воеводу. Евнухъ и сводникъ управляетъ въ настоящее время правителемъ Афинъ". Байронъ.

⁸) "Это - разсказъ турецкаго моряка, который, проведя весь день на ловле въ Егейекомъ заливе, возвращается вечеромъ на лодке въ гавань Леоне, древнiй Пирей, изъ боязни майнотовъ, грабителей Аттики. Онъ былъ случайнымъ очевидцемъ всехъ обстоятельствъ драмы, въ которой самъ является действующимъ лицомъ. Его собственнымъ впечатленiямъ или, скорее, его богобоязненному признанiю, мы обязаны некоторыми лучшими местами этой поэмы".

⁹) Байронъ объявляетъ "пушечнымъ выстреломъ тотчасъ по захожденiи солнца, после чего мечети иллюминуются и во всю ночь раздаются ружейные залпы.

¹⁰) Джиридъ - заострённое коньё. Турецкiе наездники бросаютъ его съ замечательною ловкостью.

¹¹) Самумъ - ветеръ пустыни, смертельный для каравановъ, о которомъ часто говорятся въ восточныхъ повестяхъ.

¹²) Зелёный цветъ - любимый цветъ потомковъ пророка.

¹³"урларула" (счастливаго пути), или: "сабанъ хярасемъ, сабанъ серула" (доброе утро, добрый вечеръ).

¹⁴) Пропускъ въ подлиннике.

¹⁵) Далласъ говоритъ, что Байронъ сказалъ ему, что сравненiе съ скорпiономъ ему приснилось. Некоторые учёные приписываютъ самоубiйство скорпiона безсознательному, судорожному движенiю; другiе видятъ въ этомъ действiе воли. Скорпiоны, безспорно, очень заинтересованы въ разрешенiи этого вопроса. Если будетъ решено, что они Катоны, то могутъ жить сколько имъ угодно и не будутъ умирать мучениками ипотезы.

¹⁶) Фингара - луна.

¹⁷) Знаменитый рубинъ султана Джамшида. Онъ называется шехгерагъ - светильникъ ночи, чаша солнца.

¹⁸ земли, какъ прочiя женщины, и одарены никогда-неувядающими прелестями и вечною молодостью.

¹⁹) Эль-Сиратъ - мостъ тоньше паутины, острее меча, черезъ который каждый мусульманинъ долженъ проходить, чтобъ попасть въ рай: другой дороги нетъ. Всего хуже то, что подъ этимъ мостомъ находится адъ, въ который падаютъ все те, которые не твёрды на ногу, подтверждая такимъ образомъ "facilis dèsceosus Averni", что не слишкомъ утешительно для того, который идётъ въ следъ.

²⁰) Ошибочное мненiе. Коранъ предоставляетъ добродетельнымъ женщинамъ треть рая; но большая часть мусульманъ объясняетъ этотъ текстъ ложно и исключаетъ изъ рая женщинъ. Они не признаютъ никакихъ духовныхъ свойствъ за прекраснымъ поломъ и находятъ, что женщины вполне могутъ быть заменены гурiями.

²¹) Бисмилла - во имя Бога; этимъ начинается каждый стихъ Корана, кроме одного; этимъ же словомъ турки всегда начинаютъ молитву.

²²) Явленiе это бываетъ нередко у озлобленныхъ турокъ. Въ 1809 году, во время дипломатической аудiенцiи, усы капитана-паши въ гневе взъерошились, какъ у тигра, къ общему ужасу драгомановъ. Казалось, что эти страшные усы менялись въ цвете; но, наконецъ, они опустились, чемъ было спасено большее число головъ, чемъ было въ нихъ волосъ.

²³ или мщенiя.

²⁴) "Алла-гу!" - этими словами муэзинъ, взойдя на внешнюю площадку минарета, оканчиваетъ призывъ къ молитве. Вахидъ, сынъ Абдалмалека, первый воздвигнулъ минаретъ. Онъ воздвигнулъ его надъ главной мечетью въ Дамаске. На минаретъ всходилъ муззинъ, чтобъ извещать о наступленiи времени молитвы. Впоследствiи, это обыкновенiе распространилось по всему Востоку.

²⁵) Стихи эти написаны въ подражанiе греческой боевой песне: "Вижу, вижу райскую деву: глаза у нея чорные, чадра ея развевается по ветру, чадра зеленая - и говоритъ она: "приди, поцалуй меня - я тебя люблю".

²⁶) Монкиръ и Некиръ - инквизиторы смерти; они пытаютъ тело предварительными адскими терзанiями. Если ответы не удовлетворительны, то несчастнаго возносятъ косою къ верху ударами раскалённаго железа повергаютъ въ пропасть. Подобныхъ пытокъ много и нельзя сказать, чтобъ должность этихъ лицъ была синекурою. Ихъ всего двое; а какъ грешниковъ более темъ праведниковъ, то они всегда очень заняты.

²⁷) Верованiя въ вампировъ существуютъ доныне на Востоке. Турнефоръ приводитъ длинный разсказъ Саути (Southey) въ запискахъ Талаба, подъ именемъ Вруколакасъ (по румынски Вардулаха). Я помню, что целая семья пришла въ ужасъ отъ криковъ ребёнка, которые происходили, по ихъ убежденiю, отъ посещенiя вампира. Греки не произносятъ никогда этого слова безъ ужаса. По моему мненiю, Вруколакасъ есть древнее греческое слово; оно было применено къ Арсенiю, который, по мненiю грековъ, былъ после его смерти посещёнъ демономъ; но въ новейшее время употребляютъ более слово Вардулаха. Свежесть лица, губы, истекающiй кровью - такой отличительный признакъ вампира. Въ Венгрiи и въ Грецiи разсказываютъ много объ этихъ мнимыхъ чудовищахъ и разсказы эти подтверждаются ещё более невероятными показанiями свидетелей.

²⁸"Я былъ очевидцемъ подобнаго случая второго слуха, какъ они его называютъ. Во время моей третьей поездки къ мысу Колонна, въ 1811 году, проходя ущелье между Кератiя и Колонна, я заметилъ, что Дервишъ-Тагири безпрестанно сходилъ съ дороги и прикладывалъ руку къ голове. На вопросъ мой, что это значитъ, онъ отвечалъ мне: "мы въ опасности" Какая опасность? теперь мы не въ Албанiи и не въ ущельяхъ Ефесса, Миссолонги или Лепанта, конвой нашъ многочисленъ, хорошо вооружёнъ, а хорiаты не достаточно храбра, чтобы сделаться разбойниками." - "Всё это такъ, эфенди, а всё-таки свистъ пуль раздаётся въ моихъ ушахъ." - "Да сегодня не было слышно ни одного выстрела." - А я слышу бомъ-бонъ такъ явственно, какъ ваши слова." - "Ну, вотъ вздоръ!" - "Какъ вамъ угодно, эфенди, но что написано, то сбудется." - Я оставилъ этого фантазёра съ его мечтательнымъ слухомъ и обратился къ Базили, его земляку-христiанину, котораго непророческiй слухъ не могъ въ этомъ ничего понять. Мы прибыли въ Колонну и, пробывъ тамъ несколько часовъ, пустились обратно. Дорогой мы перекидывались, на всевозможныхъ наречiяхъ, остротами и насмешками насчётъ беднаго турка. По возвращенiи нашемъ въ Афины. я узналъ отъ Леоне (пленнаго, впоследствiи отпущеннаго), что майноты имели намеренiе на насъ напасть. Чтобы ещё более въ томъ убедиться, я сталъ его подробно спрашивать - и онъ съ такою точностью разсказалъ - сколько насъ всехъ тогда было, какъ мы были вооружены и какъ одеты, что я не сомневался, что и самъ онъ былъ въ числе майнотовъ, которые готовили намъ не совсемъ прiятную встречу. Дервишъ былъ всеми признанъ пророкомъ и, вероятно, въ его ушахъ стало шуметь более чемъ когда-нибудь, къ общему удовольствiю бератскихъ арнаутовъ, ограждающихъ отъ нападенiя родныя горы. Я приведу второй примеръ, обрисовывающiй этотъ странный народъ. Въ марте 1811 года одинъ арнаутъ, красивый, расторопный малый, явился ко мне съ предложенiемъ своихъ услугъ. "Хорошо, эфенди, желаю вамъ жать долго! я былъ бы вамъ полезенъ. А завтра же оставлю городъ и удалюсь въ горы, откуда возвращусь къ началу зимы: вы можетъ быть меня тогда возьмёте." - Дервишъ, присутствовавшiй при этомъ, заметилъ, что онъ, вероятно, присоединится къ клефтамъ (разбойникамъ), что оказалось совершенно вернымъ. Тотъ, кто не бываетъ убитъ, возвращается къ зиме въ городъ, где никто не думаетъ его безпокоить, хотя все знаютъ о его подвигахъ." Байронъ.

²⁹) Симаръ - саванъ.

1. М. Каченовскаго. (Джяуръ. Отрывки изъ одной турецкой повести. Соч. лорда Байрона.) "Вестникъ Европы", 1821, чч. 119 и 120, NoNo 15, 16 и 17, стр. 165--180, 249--269 и 3--20. Перепечатанъ въ "Выборе изъ Сочиненiй Лорда Байрона". (1821, стр. 107 - 176). Прозаическiй переводъ.

2. H. Р. (Джяуръ. Отрывки турецкой повести. Изъ сочиненiй лорда Байрона. Въ стихахъ. Переводъ Н. Р. Москва. Въ типографiи Августа Семена. 1822.) Въ 8-ю долю л., стр. 1--31.

3. А. Воейкова. (Гяуръ, безъ означенiя, что переводъ изъ Байрона.) "Новости Литературы", 1826, кн. XVII, сентябрь и октябрь, стр. 114--154. Прозаическiй переводъ.

4. А. Студитскаго. (Гяуръ. Отрывокъ изъ турецкой повести лорда Байрона.) "Москвитянинъ", 1844, ч. II. 3, отд. I, стр. 1--44.

°. 1862.) Въ 8-ю д. л., стр. 1--49. Прозаическiй переводъ.

6. В. Петрова. (Гяуръ. Отрывокъ изъ турецкой повести лорда Байрона. Перевёлъ размеромъ подлинника В. А. Петровъ. Спб. въ типографiи Эдуарда Гоппе. 1873.) Въ 8-ю д. л., стр. 1--84.

Кроме того есть ещё пять отрывковъ:

7. П. Шереметьевскаго. (Отрывокъ изъ повести лорда Байрона "Гуяръ"). "Зимцерла", 1829, отд. II, стр. 30--42. (Строфы I, II, III, IV, V, VIII, IX, XV, XVI, XVII, XXI, XXIII, ХXIV, XXVI, XXVII, XXIX и XXX.)

8. Трилуннаго. (Отрывокъ изъ поэмы лорда Байрона "Гiауръ".) "Галатея", 1829, ч. IV, No 19, стр. 175--181. (Начало поэмы до стиха: Attest it many а deathless age.)

"Гьяура", поэмы лорда Байрона.) "Литературныя Прибавленiя къ Русскому Инвалиду", 1832, No 52, стр. 415 и 416. (Отъ стиха: Far, dark along the blue sea glancing, до стиха: That sound had burst bis waking dream.)

10. И. Козлова. (Изъ "Джяура", подражательный переводъ.) "Литературныя Прибавленiя къ Русскому Инвалиду", 1838, No 24, стр. 466. (Отъ стиха: As rising on its purple wing, до Except an erring sister's shame.)

11. B. Буренина. (Грецiя. Изъ "Гяура" Л. Байрона.) "Вестникъ Европы", 1871, т. 1, No 2, отд. I, стр. 622--626. (Начало поэмы, до стиха: For this and this alone, renown'd.)