Осада Коринфа
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Осада Коринфа

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ

          Но Рождестве пресветлаго Христа

          Въ годъ тысяча и восемсотъ десятый

          Мы составляли мирный кругъ, богатый

          Весёлостью и жаждою труда.

          Блуждая вкругъ по суше и по морю,

          Нашъ путь былъ веселъ - насъ бежала тень;

          Плывя рекой, взбирался на горы,

          Ни разу конь не пасся целый день.

          Въ лесу ли мы, въ пещере ль отдыхали,

          А если, лишь прикрытые плащомъ,

          На дне ладьи мы бодрые лежали,

          Иль на земле холодной и сырой

          Съ подсунутымъ седломъ подъ головой,

          Всё жь утра светъ мы радостно встречали:

          Просторъ былъ полный мыслямъ и словамъ,

          Здоровье въ насъ и страсти клокотали,

          Мы знали трудъ, не ведали печали

          И жизнь надежда въ грудь вливала намъ.

          Тутъ были все наречiя и веры:

          Съ пучками потокъ пёстрыхъ староверы,

          Мечеть иль церковь чтившiе душой,

          А иногда ни то и не другое;

          Но общество весёлое такое

          Едва ли где найдётся подъ луной.

          Однихъ ужь нетъ, другiе же - далёко:

          Кто средь пустынь блуждаетъ одиноко,

          Тотъ межь возставшихъ на вершинахъ горъ

          Долинъ Эпира видомъ тешитъ взоръ,

          И кровью мститъ за кровь и угнетенье -

          Одни, бродя у чуждыхъ береговъ,

          Другiе дома счастья не находятъ.

          Нетъ, никогда - хоть время и уходить -

          Намъ не сойтись для странствiй и иировъ!

          Какъ дни тревогъ отрадно пролетели!

          Теперь, когда они текутъ безъ цели,

          Мои мечты, какъ ласточки весной,

          Чрезъ океанъ уносятся со мной -

          И я несусь, подъемлемый эфиромъ,

          Какъ пилигримъ иль птица горъ, надъ мiромъ.

          И струны вновь рокочутъ и звучатъ

          И техъ немногихъ добрыхъ утешаютъ,

          Которые меня не осуждаютъ

          И въ даль за мной последовать хотятъ.

          И такъ идёмъ, читатель, на просторъ

          Взглянуть съ вершинъ Акро-Коринфскихъ горъ!

                              I.

          а, полны невзгоды,

          Грозой промчались надъ тобой:

          Но ты стоишь ещё - живой -

          Оплотомъ славы и свободы!

          Ни ветра гневъ, ни плескъ волны

          Опоры доблестной страны,

          Твоей скалы, не сокрушили

          И прошлой славы лишены.

          Тебе, утёсъ, твои сыны

          Остатокъ чести сохранили.,

          Открытый весь напору волнъ,

          Что съ двухъ сторонъ его стесняетъ,

          Коринфскiй мысъ, отваги волнъ.

          Имъ грудь преградой поставляетъ

          И волны, съ ропотомъ глухимъ,

          Смиренно прядаютъ подъ нимъ.

          Когда бъ вся кровь, что здесь рекою

          Была пролита съ техъ времёнъ.

          Какъ брата собственной рукою

          Могла бы выступить обратно

          Изъ ею вспоенной земли,

          Она бъ залила невозвратно

          И мысъ, и портъ, и корабли.

          Когда бъ собрать все эти кости,

          Что здесь сложили по полямъ

          Ни кемъ непрошенные гости,

          Возстала бъ башня къ небесамъ

          И, гордо высясь, можетъ-статься,

          Могла бъ съ Акрополемъ сравняться.

                              II.

          На Кифероне, вдоль горы,

          Сверкаютъ копья боевыя.

          Вплоть по прибрежiя морскiя

          Вокругъ раскинуты шатры.

          На каждой маковке сiяетъ

          И осеняетъ знамена

          Магометанская луна.

          Отряды спаговъ направляетъ

          Турецкiй лагерь весь просторъ,

          На сколько можетъ видеть взоръ.

          Тутъ и арабъ и съ нимъ отрада

          Его - верблюдъ, и курдъ съ конёмъ,

          И туркоманъ, что бросилъ стадо,

          Чтобъ опоясаться мечёмъ.

          Далёко слышенъ пушекъ громъ,

          Въ борьбе съ которымъ замираетъ

          Прибой на береге морскомъ.

          Окопы высятся; съ ядромъ

          Орудье гибель извергаетъ

          И, пробивая брешь въ стенахъ,

          Взметаетъ камни, словно прахъ.

          Но непрiятель отвечаетъ

          Съ техъ ветхихъ стенъ, сквозь пыль и дымъ,

          Огнёмъ и меткимъ и живымъ.

                              III.

          Но кто тотъ витязь на коне,

          Кто бьётся ближе всехъ къ стене,

          И смыслитъ более въ веденьи

          Переговоровъ и войны,

          Чемъ все османовы сыны?

          Кто онъ, какъ вождь на поле брани,

          Съ мечёмъ победы въ мощной длани,

          Какъ вихорь, носится - то тамъ,

          То здесь - по доламъ, но холмамъ,

          Отъ одного полка къ другому:

          То тамъ, где гонятъ мусульманъ,

          То тамъ, откуда христiанъ

          Громятъ, собравшихся къ пролому

          И где ослабленныхъ борьбой

          Онъ речью трогаетъ живой?

          Кто онъ, звезда и мечъ султана,

          Изъ всехъ способнейшiй вести

          Сыновъ воинственныхъ Османа

          Стезёй победнаго пути,

          Владеть ружьёмъ и ятаганомъ

          То Альнъ - враждебный христiанамъ

          Венецiанскiй ренегатъ!

                              IV.

          Его Венецiя вскормила

          И славныхъ предковъ целый рядъ

          Ему съ рожденьемъ подарила;

          Теперь же рыцарь - ренегатъ

          И противъ братiй подымаетъ

          Тотъ мечъ, который въ оны дли

          Вручили юноше они,

          А лобъ преступный покрываетъ

          Чалма, наследье мусульманъ.

          Деля уделъ Морей славной,

          Коринфъ, краса окрестныхъ странъ,

          Подпалъ подъ власть венецiянъ -

          И вотъ водъ крепостью державной

          Стоитъ отступникъ молодой

          И прошлыхъ дней воспоминанья,

          Полны обидъ, полны страданья,

          Когда отчизна перестала

          Ему казаться дорогой

          Страной свободы вековой,

          Его вражда оклеветала

          И въ львиный зевъ во тьме ночной

          Доносъ вложила роковой.

          Проведавъ во-время, онъ скрылся

          И межь неверныхъ появился,

          Чтобъ кровь въ сраженьяхъ расточать

          И темъ отчизне показать.

          Какъ много, много потеряла

          Она въ воителе своёмъ,

          Чья храбрость всюду надъ крестомъ

          Средь грозныхъ сечь торжествовала

          И чья рука бунчукъ съ луной

          Надъ нимъ высоко подымала,

          Чтобъ отомстить стране родной

          Пли улечься подъ землёй.

                              V.

          Сплела Евгенiю венокъ

          И крови чьей прiяла токъ

          Та Карловицкая равнина,

          Среди которой палъ отъ ранъ

          Ты, сожалея не о жизни,

          А о несчастiяхъ отчизны

          И проклиная христiанъ -

          Комурджи, верь, твоею славой

          Сыны Османа будутъ жить.

          Пока десницею кровавой

          Христова рать не возвратитъ

          Землямъ Эллады величавой

          Ея свободы, данной ей

          Царицей гордою морей!

          Прошло сто летъ съ поры той славной,

          Какъ право Турцiи державной

          Въ Элладе онъ возстановилъ;

          Теперь же онъ сыновъ Османа

          На бой последнiй предводилъ.

          Начальство Альпу поручилъ.

          И онъ доверiе героя

          Ужь въ первой битве оправдалъ -

          И вскоре путь, пройдённый съ боя,

          Лишь пепелъ сёлъ обозначалъ,

          Чемъ сразу рвенiе благое

          Онъ къ новой вере доказалъ.

                              VI.

          Колеблясь, стены городскiя

          Дрожатъ подъ пушечнымъ огнёмъ

          И звукъ, губительный какъ громъ.

          Крепитъ удары боевые.

          То тутъ, то тамъ потрясены,

          Валятся башни съ крутизны.

          Дробятся арки, переходы

          И съ шумомъ трескаются своды.

          Клубится пламя здесь и тамъ

          И, вставъ столбомъ, тревожитъ взоры,

          Летятъ къ далёкимъ небесамъ.

          Могучiй ветеръ пыль вздымаетъ

          И дымомъ небо застилаетъ

          И слой вдвойне нависшихъ тучь

          Не пропускаетъ солнца лучь.

                              VII.

          Но не одно стремленье къ мщенью

          Манило Альса къ преступленью -

          Влекло провесть, сквозь дымъ и громъ,

          Коринфа стены вековыя

          Красу-девицу берегли,

          Чьи совершенства молодыя

          Къ себе отступника влекли,

          Онъ овладеть стремится силой

          И чьей онъ девственной руки,

          Отца желанью вопреки,

          Искалъ въ счастливое то время,

          Ещё не жгло его души,

          Когда въ гондоле и на бале

          Блисталъ онъ въ шумномъ карнавале,

          Или, таясь въ ночной тиши,

          Какихъ не слышали наяды

          Венецiанскихъ береговъ,

          Средь Адрiатики валовъ.

                              VIII.

          Что и Франчески сердце было

          Не вовсе холодно къ нему -

          И говорило потому,

          Что много рыцарей являлось,

          Рука свободной оставалась.

          Когда жь Ланчьота, гнева полны,

          Адрiатическiя волны

          Умчали къ вражьимъ берегамъ,

          Что бледность скуки и печали

          Къ ея склонилася щекамъ,

          Уста смеяться перестали

          И что всё реже посвящать

          Досугъ свой вихрю карнавала,

          А чаще церковь посещать,

          А если блескъ и звуки бала

          И привлекали иногда

          То съ потуплёнными глазами

          Она являлася туда,

          Чтобъ показать вождямъ собранья

          Всю безполезность ихъ исканья.

          Ея одежда не блистала,

          И солнце больше не встречало

          Её средь пляски круговой.

                              IX.

          Для охраненiя техъ странъ -

          Отъ горъ Патраса до Евбеи -

          Что грозный мечъ венецiянъ

          Исторгъ у хищныхъ мусульманъ,

          Гордыню турокъ, поражалъ

          Ихъ на брегахъ крутыхъ Дуная,

          Минотти, славный генералъ,

          Въ Коринфе горномъ возседалъ

          Когда давно-желанный миръ

          Манилъ Элладу, какъ на пиръ,

          Ея избытки преумножа.

          Имелъ онъ дочь - и никогда,

          Его супруга молодая,

          Покинувъ мужа навсегда,

          Предъ светомъ всемъ не доказала,

          Что страсть преступная - начало

          Такое чудное созданье

          Не оживляло мiрозданье.

                              X.

          Стена распалась и проломъ

          И вотъ завтра, предъ разсветомъ,

          Начнётся бой въ проломе этомъ.

          Готово войско; впереди

          Отрядъ охотниковъ собрался.

          "обречённымъ" назывался,

          Хотя у каждаго въ груди

          Родникъ надеждъ живыхъ таился

          И онъ въ кровавый бой стремился

          Безъ скорбной мысли о конце

          Или простёртымъ оставался

          Съ печатью смерти на лице,

          Служа всеобщему стремленью

          Простой, бездушною ступенью.

          Ужь полночь. Бледная луна

          Сребритъ вершины Киферона;

          Шумитъ прибрежная волна

          И синiй куполъ небосклона,

          Звездами яркими горитъ.

          О, кто, любуясь звездъ мерцаньемъ.

          Не отвращался отъ земли

          И не сгаралъ немымъ желаньемъ

          Паря въ лазоревой дали?

          Волна чуть слышно въ берегъ била,

          Подобясь тихому ручью

          И мелкихъ камешковъ семью

          Заснули ветры; знамена

          Не развевались, какъ бывало,

          И лишь двурогая луна

          Надъ ними трепетно сiяла.

          Ни чемъ на мигъ не нарушалась;

          Лишь ржанье коней раздавалось.

          Да громкiй окликъ часовыхъ

          Вторился эхомъ горъ крутыхъ.

          И дальнiй гулъ, какъ шумъ листовъ,

          Пронёсся въ стане межь шатровъ -

          И огласилася долина

          Мольбой несчётныхъ голосовъ.

          Была и радость, и кручина.

          Такъ ветеръ радостной порой,

          Носясь надъ арфою чудесной,

          Насъ тешитъ песнью неземной,

          Для осажденныхъ въ песне той

          Всё злую гибель предвещало,

          А осаждавшимъ въ тьме ночной

          Она про смерть напоминала.

          Сердецъ ихъ пламенныхъ бiенье;

          Но пронеслось одно мгновенье -

          И стыдъ томительный сменилъ

          Сердцамъ ихъ чуждое волненье.

          Есть символъ тленности земного,

          Хотя бъ звучалъ печальный онъ

          Для человека вамъ чужого.

                              XII.

          Съ зарёй раскинута была.

          Въ устахъ молитва замерла;

          Всё тихо вкругъ; другъ другу вторя,

          Вкругъ стана стража обошла.

          Приведены безъ замедленья.

          Ещё промчится ночь одна -

          И трудъ его вознаградится:

          Всё, чемъ любовь для насъ ясна

          Ещё лишь несколько часовъ -

          И вспыхнетъ битва роковая.

          Отдохновенье предлагая,

          Его зовётъ походный кровъ;

          Кипятъ, какъ вспененное море.

          Изъ стана вражьяго всего

          Лишь сердце Альпа одного

          Не изуверство направляетъ

          Воздвигнуть месяцъ надъ крестомъ;

          Одинъ изъ всехъ не ожидаетъ

          Онъ райскихъ благъ въ краю иномъ;

          Одинъ изъ тысячъ, онъ не знаетъ

          Одушевляющей героя

          И побуждающей средь боя

          Его - и въ ранахъ, и въ крови -

          Стоять за родину. Отступникъ,

          Одинъ, какъ Каинъ, какъ преступникъ,

          Онъ былъ въ дружине безъ друзей.

          Онъ былъ отваженъ - и толпою

          Все устремлялися за нимъ;

          Игралъ, какъ собственной душою -

          И всё склонялось передъ нимъ.

          Но всё же Альпу не прощалось.

          Что онъ Христа когда-то чтилъ

          Ихъ въ славе - низкимъ имъ казалось,

          Затемъ, что онъ - ихъ вождь-герой -

          Былъ христiаниномъ когда-то.

          Они не знали, что душой

          Когда погибло всё, что свято;

          Они не ведали, что месть

          Способна всё въ душе встревожить,

          Изъ воска камень сделать можетъ

          Лишь жажда мести сердце гложетъ.

          Онъ вождь, но чтобъ повелевать

          Нужна лишь смелость первымъ стать.

          Такъ левъ - шакала повелитель:

          Свою добычу, а другой

          Остаткамъ радъ добычи той.

                              XIII.

          Лицо изменника горитъ,

          Лежа, меняя положенье,

          Онъ тщетно ждётъ успокоенья:

          Лукавый сонъ его бежитъ;

          Чалма болезненно сжимаетъ

          Кольчуга тяжкая на грудь,

          Не позволяя ей вздохнуть;

          Тогда-какъ прежде, после бою,

          Склонясь на землю головой,

          Другого крова, кроме той

          Далёкой тверди голубой,

          Что и теперь надъ нимъ сiяла,

          Спокойно спалъ - и всё съ нимъ спало.

          Ему зари лучей манящихъ -

          И вотъ онъ на берегъ морской

          Идётъ, покрытый сонмомъ спящихъ.

          Но отчего ихъ долгiй сонъ,

          Такъ крепокъ, сладокъ и покоенъ,

          Когда уснуть не можетъ онъ?

          Они во сне добычу делятъ,

          А онъ? - онъ долженъ здесь бродить

          Последнiй одръ имъ можетъ-быть

          И ихъ завидовать мечтаньямъ

          Въ душе, истерзанной страданьемъ.

                              XIV.

          И вмигъ отъ сердца отлегло;

          Повеялъ ветеръ какъ отрада

          И освежилъ ему чело.

          За нимъ палатки боевыя.

          А дальше - горы снеговыя

          Съ ихъ светлымъ пивомъ ледянымъ.

          Века летучими роями

          Прошли надъ этими горами,

          Но ихъ не свеяли, какъ дымъ,

          Какъ родъ людской съ его страстями.

          Рабы и деспоты скорей

          Подъ гнётомъ солнечныхъ лучей

          Чемъ те слои снеговъ и льдовъ,

          Что какъ въ сiяющiй покровъ

          Верхи утёсовъ одеваютъ,

          Что кедры горъ переживаютъ

          Тотъ снегъ, накопленный веками,

          Лежитъ грядой надъ облаками,

          Уподобляясь пелене

          На память брошенной стране,

          Прочь отлетавшею свободой.

          Когда - печальна и ясна -

          Прiютъ любимый свой она

          Съ тоскою въ сердце покидала,

          При виде брошенныхъ полей,

          Разбитыхъ злобой алтарей -

          И тихо слёзы проливала.

          Она готова къ нимъ воззвать,

          И имъ на предковъ указать,

          На ихъ нетленные трофеи.

          Напрасно: имъ ужь не возстать

          И дня того ужь не видать,

          Что освещала персовъ рать

          И смерть великаго спартанца.

                              XV.

          Да, Альпъ изменникъ, но въ мечтахъ

          Къ воспоминанiямъ о дняхъ,

          Весь мiръ которыми гордится.

          Бродя во тьме, мечтаетъ онъ

          О техъ, что здесь со славой пали

          И, въ размышленье погружонъ,

          Онъ вдругъ почувствовалъ ничтожность

          Добытой славы имъ и ложность

          Досель пройдённаго пути:

          Заутра свой отрядъ отборной

          На приступъ долженъ повести.

          Не таковы они, герои,

          Что здесь покоятся кругомъ!

          И были родины щитомъ.

          Ихъ жизнь промчалась неизменна -

          И память ихъ благословенна

          И буйный ветеръ, и волна

          И шумный лесъ гремитъ ихъ славой,

          И высь колонны величавой

          На ихъ указываетъ прахъ;

          Витаютъ тени ихъ въ горахъ;

          И ключъ, гремя изъ далека,

          И величавая река -

          Всё имена ихъ повторяетъ.

          Пускай она населена -

          Она, прекраснаго страна,

          Ещё громка ихъ именами.

          Кого величiе влечётъ,

          Предъ темъ Эллада возстаётъ -

          Тиранство низкое попрать

          И въ битву радостно онъ мчится,

          Чтобъ жизнь за Грецiю отдать,

          Или мечемъ добыть свободу

                              XVI.

          И вотъ надъ моремъ бродитъ онъ,

          Прохладой ночи оживлёнъ.

          Чужда приливамъ и отливамъ,

          Въ своёмъ величьи горделивомъ,

          Текла, спокойна и ясна.

          Когда же буря начиналась,

          То и тогда на склонъ она

          И безучастная луна

          Спокойнымъ взглядомъ провожала

          Её, что злилась и бежала

          И ласкъ ея не замечала.

          И въ волны синiя глядитъ,

          Но те ея не досягаютъ

          И лишь то место намечаютъ,

          Что у Морейскихъ береговъ

          Они слезами орошаютъ.

          Въ тяжолыя думы душой погружонъ,

                    По берегу моря онъ бродитъ.

          На выстрелъ ружейный отъ крепости онъ;

          Измена ль проникла въ ряды христiанъ,

                    Сердца ли бойцовъ охладели -

          Не знаю; но только безмолвенъ ихъ станъ

                    И ружья далёко отъ цели,

                    Ворота, ведущiя къ морю;

          Хотя онъ и слышитъ, какъ взадъ и вперёдъ

                    Снуютъ часовые и, вторя

          Шагамъ ихъ размереннымъ, эхо звучитъ.

          Склоняся надъ трупомъ, онъ только ворчитъ:

                    Нетъ времени выть за едою!

          Онъ съ черепа кожу содралъ со всего,

                    Какъ съ персика кожу сдираютъ

                    Но тотъ изъ-подъ нихъ ускользаетъ.

          Онъ жадно глодалъ и, казалося, былъ

                    Не въ силахъ оставить ловитвы,

          Затемъ-что ещё не вполне утолилъ

          Но шалямъ зелёнымъ онъ тотчасъ узналъ,

                    Что это те храбрые были,

          Чьи чёла зелёный тюрбанъ украшалъ,

                    Что съ нимъ въ его стане служили.

                    Теперь же собаки глодали

          Ихъ бритую кожу, лишонную косъ -

                    И ключья въ зубахъ увязали.

          А дальше злой коршунъ гналъ волка крыломъ.

          Къ стене городской, и, склонясь надъ конёмъ,

                    Кровавой едой наслаждался.

                              XVII.

          И Альпъ отъ картины той взоръ отвратилъ:

          Но стонъ умиравшихъ онъ легче сносилъ

                    И шопотъ последней молитвы

          Томящихся жаждой, клянущихъ враговъ,

          Чемъ видъ ужь уснувшихъ навеки вековъ.

                    Какъ въ битве намъ смерть ни предстанетъ,

          Могучая Слава отметитъ нашъ часъ

                    И Честь про нашъ подвигъ вспомянетъ.

          Когда же всё кончено - грустно ступать

          И видеть, какъ птица и зверь ихъ терзать

                    Стекаются шумной толпою

          И, мясо сдирая съ ихъ белыхъ костей,

                    Считаютъ те трупы добычей своей.

          Идётъ онъ - и видитъ разрушенный храмъ,

          Воздвигнутый здесь неизвестной рукою.

          Две стройныхъ колонны, съ резьбой по краямъ,

          Да мраморъ въ обломкахъ, поросшiй травою -

          Не более ты и въ усладу векамъ

          Оставишь въ грядущемъ чемъ было въ минувшемъ

          Тобою оставлено, мирно уснувшемъ:

          Оставишь на столько, чтобъ можно жалеть

          Что видели мы, то и наши потомки

          Увидятъ: развалины, камни, обломки.

                              XIX.

          Онъ селъ къ подножiю колонны

          Рука приникла къ голове

          И тихiй вздохъ, подобье стона,

          Больное сердце облегчилъ.

          Онъ молча голову склонилъ -

          По лбу, какъ-будто пробегали

          Но звонкимъ клавишамъ, когда,

          Не начиная, иногда

          Они беззвучно пробегаютъ

          Такъ онъ сиделъ, тая тоску

          И слухъ склоняя къ ветерку.

          Вдругъ слышитъ онъ изъ-за колонны

          Какъ-будто чьи-то льются стоны.

          Но ветеръ сонливой волны не катитъ;

          Онъ взоромъ несётся надъ сонной травою,

          Но та не нромолвитъ былинкой одною.

          Откуда жь те звуки несутся, звучатъ?

          Недвижно, какъ листья лесовъ Киферона.

          Что жь значатъ те звуки страданья и стопа?

          Глядитъ онъ, трепещетъ - о, сладостный видъ!

          Красавица-дева на камне сидитъ.

          Вскочилъ, глядитъ - на сердце страхъ:

          Такъ не смутилъ его бъ и врагъ.

          "О, Боже мой! какой судьбою

          Близь стана ты ночной порою?"

          Перекреститься хочетъ онъ:

          Священный символъ искупленья

          Не для исполненныхъ сомненья!

          Глядитъ - нетъ, это не обманъ!

          Предъ нимъ, полна красы и блеска,

          Его прекрасная Франческа.

          Въ щекахъ те жь розаны у ней,

          Но только розы те бледней.

          Исчезла - какъ? никто не знаетъ.

          Не такъ ясна лазурь въ волнахъ,

          Какъ въ голубыхъ ея очахъ;

          Но и лазурь ихъ, словно море,

          Упругость груди молодой,

          Полузакрытая фатой,

          Сверкаетъ снежной белизною.

          Кудрей бегущею волною

          Белеетъ чудная руна.

          Но прежде, нежли провещала,

          Она на небо указала -

          И пальцы были такъ нежны,

                              XXI.

          "Къ тебе я пришла въ этотъ часъ молчаливый,

          Чтобъ дать тебе счастье, самой быть счастливой.

          Я вышла въ ворота, прошла межь шатровъ -

          Я слышала: ежели левъ повстречаетъ

          Невинную деву, онъ въ лесъ убегаетъ.

          Господь всемогущiй, невинныхъ покровъ,

          Спасающiй ихъ отъ тирановъ лесовъ,

          Помогъ и мне, бедной, избегнуть неверныхъ.

          Но если напрасенъ приходъ будетъ мой,

          Тогда мы не свидимся больше съ тобой.

          Своихъ преступленiй превысилъ ты меру:

          Разставься съ чалмою, крестомъ осенись

          И къ этому сердцу главою склонись.

          Смой стыдъ свой: пусть сердце твоё облегчится -

          И завтра жь Франческа съ тобой съединится."

           "Где жь брачное ложе найдёмъ мы съ тобой?

          Ужели средь мёртвыхъ, сражонныхъ войной?

          Заутра въ Коринфе всё сгинетъ живое,

          Палаты и храмы, всё сердцу святое,

          Всё сгинетъ - и только тебе и твоимъ

          Простившись на-веки съ невзгодой былою,

          Мы въ край отдалённый умчимся съ тобою

          И будешь ты верной подругой моей.

          Но прежде я долженъ, ведомый судьбою,

          Пусть те, что - ведомые зломъ и страстями -

          Моими заклятыми стали врагами,

          Почувствуютъ силу десницы моей,

          Бичующей плетью, сплетённой изъ змей."

          Она къ его мёртвой, недвижной руке -

          И дрожь пробежала по телу волною,

          А сердце заныло въ глубокой тоске.

          Хотя ея пальцы едва лишь касались

          Затемъ-что ему никогда не казались

          Они холодны такъ и обликъ такъ строгъ.

          Но сердце, какъ камень, въ груди опустилось

          И съ щёкъ его бурный румянецъ сбежалъ,

          Какъ много и страшно она изменилась.

          Франческа прекрасна ещё, но ужь нетъ

                    Въ чертахъ ея прежняго блеска:

          Ужь въ нихъ не играетъ тотъ солнечный светъ,

                    Въ минуту ихъ шума и плеска.

          Уста ея точно боятся вздохнуть:

                    Безмолвны, бледны, не смеются;

          Волной не вздымается млечная грудь

          Хотя ея очи и блещутъ во тьме,

                    Но взглядъ ея дикъ и печаленъ,

          Какъ взглядъ техъ несчастныхъ, что бродятъ во сне

                    Среди позабытыхъ развалинъ.

          Угрюмо глядящiй изъ рамы на светъ.

          Въ часы многодумной вечерней прохлады,

          Едва освещённый мерцаньемъ лампады,

          Онъ кажется мёртвымъ и вместе живымъ,

          Сбирается точно съ осанкой суровой

          Къ вамъ выйдти на встречу изъ рамы дубовой;

          И, хмурясь, качается взадъ и вперёдъ,

          Чуть ветеръ повеетъ, чуть ветеръ пахнётъ.

          "Но если жертвы этой много

          Во имя сердца для тебя -

          Сверши её во имя Бога,

          Его Предвечнаго любя:

          Сорви съ главы своей преступной

          И поклянись душой Тому,

          Кто веритъ клятве неподкупной -

          Спасти сыновъ родной земли;

          Не то погибнешь ты въ ныли,

          Не только небомъ и землёю!

          Исполни долгъ - и пусть твой рокъ

          Печаленъ будетъ и жестокъ -

          Тебе простится много, много

          Не будутъ немы: къ нимъ дорога

          Слезамъ любви не заперта.

          Не медли, милый! Будетъ поздно,

          Когда Господь предстанетъ грозно:

          Печально будетъ и темно.

          Взгляни, светило ночи тьмится;

          Но мигъ - и облако промчится.

          Коль не смиришься ты душой

          Пока луна одета тьмой,

          Тогда отмстятся Богъ и люди.

          Твой жребiй страшенъ; но страшней

          Безмерность гибели твоей! "

          Вперяя взоръ въ небесный сводъ

          И видитъ: облако плывётъ;

          Но гордый духъ его не внемлетъ

          Ни чьимъ мольбамъ, дыша одной

          Затемъ что въ нёмъ та страсть и сила

          Все остальныя заглушила.

          Ему ль, подъ тяжестью греховъ,

          Страшиться робкой девы словъ?

          Спасётъ онъ городъ обречённый?

          Когда жь то облако таитъ

          Небесный громъ - пускай разитъ!

          И долго облако глазами

          Съ другими слившись облаками,

          Оно не скрасилось слегка

          Вновь появившейся луною.

          "Я не склонюсь передъ судьбою!"

          "Я твёрдъ душою!

          Тростникъ, встречая бури гнётъ,

          Ложится долу и встаётъ;

          Но дубъ трещитъ и упадаетъ.

          Пускай Венецiя узнаетъ

          Ты будешь мною почтена!"

          Взглянулъ - но дева ужь пропала:

          Одна колонна лишь стояла.

          Что сталось съ него - онъ не зналъ:

          Или въ пространстве испарилась -

          Увы, отступникъ не видалъ.

                              XXII.

          Вотъ ночь пролетела - и солнце сiяетъ,

          Аврора покровъ свой туманный снимаетъ

                    И знойный полудень сулитъ.

          Чу! слышатся трубы, звучатъ барабаны

                    И гулъ раздаётся роговъ,

                    И слышится шелестъ шаговъ.

          Сквозь бряканье сабель, сквозь ржанье, музыку

                    Проносятся клики: "идутъ!"

          Ужь хвостъ лошадиный навешенъ на пику

          Татары, арабы и вы, туркоманы,

                    Седлайте коней - и вперёдъ!

          Скачите долиной, какъ ге ураганы,

                    Что ветеръ пустыни несётъ!

                    Не спасся бы этимъ путёмъ,

          Когда, утопая въ крови неповинной,

                    Пехота ворвётся въ проломъ.

          Могучiе кони гремятъ удилами,

          И белая пена, сбегая клубами,

                    Разносится ветромъ кругомъ.

          Дымятся въ рукахъ фитили боевые

                    И пушки готовы къ пальбе,

                    Что служатъ преградой борьбе.

          Труба янычаръ удалыхъ собираетъ,

                    Прославленныхъ въ прежнихъ бояхъ;

          Ихъ Альпъ направляетъ - и сабля сверкаетъ

          Ужь ханъ и паши разъезжаютъ предъ войскомъ

                    И славный визирь въ ихъ челе.

          Лишь выстрелъ раздастся, въ весельи геройскомъ

                    Спешите къ Коринфской скале!

                    Ни пастырей близь алтарей.

          Ни знатныхъ, ни нищихъ, - всехъ режьте и бейте!

                    Самихъ не щадите камнёй!

          "Проломъ передъ вами, могучими львами!"

          "При васъ ваши сабли - победа предъ вами:

                     Иначе бы кто побеждалъ?

          "Кто первый добудетъ мне знамя Христово,

                    Тотъ требуй - и дастся тому!"

                    Промчались по стану всему.

                              XXIII.

          Какъ волчья стая нападаетъ

          На разъярённаго быка

          Ногами первыхъ попираетъ

          Или подъемлетъ на рога,

          Такъ и османы на врага

          Имъ ненавистнаго напали;

          Какъ бы осколками стекла,

          Земля усеяна была

          Телами падшихъ середь бою,

          Покрытыхъ кованной бронёю,

          Где успокоился ихъ прахъ.

          Рядами целыми, какъ пали,

          Они - недвижные - лежали,

          Подобно срезаннымъ косой

                              XXIV.

          Какъ сынъ снеговъ, потокъ, весной

          Отъ скалъ каменья отторгаетъ

          И ихъ лавиной снеговой,

          Такъ, обезсиленныхъ борьбой,

          Сыновъ Коринфа низлагаетъ

          Турецкой рати новый строй,

          Въ проломъ нахлынувшiй грозой.

          И, тяжко падая во прахъ,

          Въ крови и ранахъ умирали

          Съ оружьемъ въ замершихъ рукахъ.

          И вопль, и клики ликованья,

          Глухихъ ударовъ сильныхъ рукъ

          Въ одно сливаются стенанье:

          Лишь смерть безмолвствуетъ вокругъ.

          Семья соседнихъ городовъ

          И въ вещемъ ужасе не знаетъ

          Кого - друзей или враговъ -

          Те клики грозные венчаютъ,

          Не знаютъ - слёзы ли имъ лить,

          За звуки те, что повторяютъ

          Ущелья горъ береговыхъ -

          И громъ техъ звуковъ роковыхъ

          Былъ слышенъ въ дальнемъ Саломине,

                              XXV.

          Съ мечей ручьями кровь бежитъ;

          Палъ городъ; пали укрепленья;

          Грабёжъ на улицахъ кипитъ:

          Изъ храмовъ божьихъ, изъ домовъ

          Проклятья, жалобы несутся

          И звуки трепетныхъ шаговъ

          По скользкимъ камнямъ раздаются.

          Где можно дать отпоръ врагамъ,

          Десятки воиновъ встречаютъ

          Толпы враговъ, что наступаютъ,

          И, прислонясь къ стене спиной,

          И, какъ герои, умираютъ.

          Межь нихъ вниманье привлекаетъ

          Старикъ съ седою головой,

          Но съ сильной, твёрдою рукой.

          И трупы ихъ лежатъ кругомъ,

          Его сражонные мечомъ.

          Хотя старикъ и отступаетъ,

          Но всё - не раненый - ещё

          Что всё сильнее напираетъ.

          Рубцы, добытые войной,

          Таясь подъ кованной бронёй,

          О славныхъ битвахъ говорили,

          Состарясь, крепость юныхъ силъ

          Онъ въ мощномъ теле сохранилъ

          И врядъ ли бъ кто-нибудь сыскался,

          Кто съ нимъ бы силой поравнялся.

          Толпу враговъ ожесточённыхъ -

          Толпу безчисленней сединъ

          Его волосъ посеребрённыхъ.

          О, сколько матерей преклонныхъ

          И юныхъ первенцевъ лишилъ,

          Ещё въ то время не рождённыхъ,

          Когда - исполненъ юныхъ силъ -

          Онъ мечъ впервые обагрилъ

          Когда Минотти потерялъ

          Въ бою единственнаго сына,

          Отцамъ почувствовать онъ далъ,

          Какъ велика его кручина.

          Отмщенья жертва рокового,

          То тень Минотти молодого

          Была ужасней отмщена,

          Чемъ тень Патрокла подъ Пергамомъ.

          Высокомъ береге морскомъ,

          Где спятъ герои вечнымъ сномъ;

          Но кто укажетъ те могилы,

          Что ихъ прiяли въ цвете силы?

          И нетъ въ могилахъ техъ костей;

          Но ихъ имёнъ не позабудутъ,

          Пока петь песни люди будутъ.

                              XXVI.

          То янычары наступаютъ.

          Рука ихъ мощная ведётъ

          И - обнажонная - вперёдъ

          Манитъ отвагой изступлённой,

          Героя каждый узнаётъ.

          Одинъ одеждою стремится

          Передъ другими отличиться,

          Иной гордится дорогой

          Но въ мiре нетъ клинка такого,

          Какъ сабля Альпа молодого;

          Те отличаются чалмой,

          А Альпъ - могучею рукой,

          Въ минуту сечи изступлённой.

          Ни чей бунчукъ у стенъ крутыхъ,

          Вiясь, такъ близко не мелькаетъ;

          Ни чей призывъ сыновъ своихъ

          о не увлекаетъ.

          Где Альпа взносится рука,

          Тамъ лишь отважные дерутся.

          Тучней кровавая река

          Тамъ обезсиленный герой,

          Безъ стона, гордо умираетъ,

          И, умирая, напрягаетъ

          Остатокъ силъ своихъ, чтобъ бой

                              XXVII.

          Но какъ скала стоялъ старикъ -

          И Альпъ свой пылъ смирилъ на мигъ.

           - "Минотти, сдайся - и пощада

          "

           - "И жизни вечной мне не падо,

          Когда злодей её даритъ!"

           - "Ужели ей - моей святыне -

          Погибнуть жертвою гордыни?"

           "Ей не бывать въ твоихъ рукахъ!"

           - "Но где жь она?"

                                         - "На небесахъ,

          Въ чертогахъ светлыхъ, недоступныхъ

          Для душъ коварныхъ и преступныхъ!"

          Сильней бы Альпъ не встрепенулся

          И, увидавъ, что Альпъ дрожалъ,

          Минотти злобно усмехнулся.

           - "О, Боже!" Альпъ проговорилъ:

          "Скажи, давно ль её не стало?"

           - "Вчера - и рокъ я не корилъ,

          Что небо скорбную прiяло.

          Никто изъ рода моего

          Предъ Магометомъ не склонялся.

          " Но раздался

          Напрасно грозный зовъ его -

          Ужь Альпъ лежалъ въ числе убитыхъ.

          Межъ-темъ, какъ пламенный потокъ

          Речей Минотти ядовитыхъ

          Больней меча, которымъ бился,

          Альпъ, словно скошенный, свалился.

          Съ ступеней, ведшихъ подъ порталъ,

          Где бой кровавый продолжался,

          И Альпъ, сражонный пулей, палъ;

          Но прежде чемъ изъ предстоявшихъ

          Единый рану увидалъ,

          Уже во прахе Альпъ лежалъ,

          Огонь блеснулъ въ его очахъ -

          И вечный мракъ окуталъ прахъ,

          Чей духъ невзгоды низложили.

          Съ его высокаго чела "

          Струя кровавая текла;

          Но пульсъ прерывисто не бился

          И стонъ на волю не просился

          Изъ устъ, запёкшихся въ крови.

          Ни вздохъ, исполненный кручины,

          Не предрекли его кончины.

          Ещё молитва съ устъ его

          Слететь къ Престолу не успела,

          Душа въ пространство отлетела -

          И онъ остался до конца

          Врагомъ отчизны и Творца.

                              XXVIII.

          Взнеслися къ небу изъ рядовъ

          Его друзей и злыхъ враговъ,

          И грозно вновь склонились пики

          И, вновь сражая храбрыхъ въ прахъ,

          Но, шагъ за шагомъ отступая.

          Минотти сдерживаетъ строй

          Свирепыхъ турокъ, защищая

          Родную землю, какъ герой,

          Теснятся воины толпой.

          Старинный храмъ, оплотъ священной,

          Откуда тотъ направленъ былъ

          Зловещiй выстрелъ, что сразилъ

          И темъ за городъ отомстилъ,

          Оплотъ последнiй предлагаетъ.

          И, оставляя за собой

          Кровавый следъ на мостовой,

          И только здесь, очистивъ путь,

          Повсюду занятый врагами,

          Прикрытый старыми стенами,

          Свободно можетъ онъ вздохнуть.

          Усилясь новою толпою,

          Сыны ислама и победъ

          Стремятся съ яростью такою

          За христiанами во следъ,

          Имъ обращается во вредъ.

          Проходъ, который вёлъ къ твердыне

          Последней горсти христiанъ,

          Подобенъ горной былъ теснине

          Успевшiй къ храму протесниться,

          Назадъ не могъ ужь возвратиться,

          И долженъ былъ иль победить,

          11ль сномъ могильнымъ опочить.

          Смежилъ безжизненныя очи,

          Ужь ихъ спешили заменить

          Другiе, съ мыслью отомстить.

          Ослабеваютъ христiане

          Ботъ ужь у двери мусульмане:

          Последнiй близится ударъ.

          Но дверь, покорная запору,

          Ещё противится напору.

          Огонь ружейный извергаетъ

          И меткихъ нуль свинцовый градъ

          Гядъ узкихъ оконъ изрыгаетъ.

          Но дверь скрипитъ: ещё напоръ -

          И дверь, шатаясь, упадаетъ:

          Коринфъ, конецъ твой наступаетъ!

                              XXX.

          Угрюмъ, свирепъ и одинокъ

          Надъ нимъ склоняся, льётъ Мадонна

          Лучей сiяющихъ потокъ

          На грудь, обрызганную кровью -

          И взоръ Ея горитъ любовью.

          Что каждый, видя, какъ она,

          Съ младенцемъ кроткимъ на коленяхъ,

          Встречаетъ всехъ, ко всемъ равны,

          Въ своихъ излиться могъ бы пеняхъ.

          Глядитъ съ улыбкою она

          И даже въ этотъ мигъ ужасный

          Встречаетъ всехъ съ улыбкой ясной.

          Но вотъ Минотти, весь горя

          Схватилъ светильникъ съ алтаря

          И, приподнявъ, остановился,

          Тогда-какъ турки здесь и тамъ

          Уже врывались въ божiй храмъ.

          Въ безмолвномъ склепе, въ храме томъ,

          Подъ мозаиковымъ поломъ,

          Лежатъ покойники рядами.

          Помостъ блеститъ ихъ именами;

          На нихъ кровавая печать:

          Узоры мрамора цветные

          И - честь родовъ - гербы резные

          Покрыты шлемами кругомъ,

          И бездыханными телами

          Сражонныхъ смертью въ храме томъ.

          Война сошла подъ эти своды

          И здесь сокровища свои -

          Скопила съ мудростью змеи.

          Здесь былъ устроенъ предъ осадой

          Запасный складъ пороховой,

          Куда последнею преградой

          Чтобъ грознымъ взрывомъ кончить бой.

                              XXXII.

          Толпа неверныхъ наступаетъ

          И горсть отважныхъ христiанъ,

          Имъ путь напрасно преграждаетъ.

          Не находя живыхъ враговъ,

          Они глумятся надъ телами

          И украшаютъ головами

          Те съ пьедесталовъ низвергаютъ

          Изображенiя святыхъ,

          Те другъ у друга отнимаютъ

          Куски покрововъ парчевыхъ,

          Венцы окладовъ дорогихъ.

          Вотъ къ алтарю они подходятъ

          И видятъ чашу всю въ лучахъ -

          И алчность, вспыхнувъ въ ихъ очахъ,

          Ещё съ зарёю въ ней вино

          Было Христомъ претворено

          Въ святую кровь Его - и пили

          Её смиренные бойцы,

          Стяжавъ нетленные венцы.

          Лампада чашу освещала

          Изъ драгоценнаго металла

          И темъ сiяньемъ для очей

                              XXXIII.

          Ужь нечестивая рука

          Сосуда светлаго касалась,

          Когда свеча поколебалась

          Дугу въ пространстве описала

          И надъ приводомъ запылала.

          Раздался взрывъ - и сонмъ святыхъ,

          И стены храма вековыя,

          И сонмъ оставшихся въ живыхъ,

          Навстречу смерти шедшихъ смело -

          Гремя, на воздухъ всё взлетело.

          Упали стены, замокъ палъ,

          И потряслись вершины скалъ,

          Какъ въ грозный часъ землетрясенья.

          Мильонъ обломковъ - здесь и тамъ -

          Подъятъ къ далёкимъ облакамъ.

          Что часъ последнiй наступаетъ.

          Всё, чемъ гордился славный градъ,

          На воздухъ въ пламени взлетаетъ

          И, сверху падая назадъ,

          И этотъ пепелъ роковой,

          Дождёмъ горящимъ ниспадая,

          Покрылъ поля и брегъ морской,

          Круги на море оставляя.

          Но кто почившiй - христiанинъ,

          Или неверный мусульманинъ -

          И мать сказать бы не могла.

          Когда въ уютной колыбели

          И, ихъ цалуя горячо,

          Въ глаза имъ матери глядели,

          Они не думали о томъ,

          Что грянетъ часъ, въ который громъ

          Одно мгновенье миновало -

          И мать родная бъ не узнала

          Родного сына своего

          Въ кровавомъ остове его.

          Следы являли разрушенья.

          Живое всё, заслыша громъ,

          Исчезло въ ужасе немомъ.

          Умчались въ лесъ стада пернатыхъ;

          Отъ телъ, отъятыхъ у земли;

          Верблюды бросили вожатыхъ;

          Волы, запрАженные въ плугъ,

          Сломивъ ярмо, ревели въ поле;

          Безъ мундштука и безъ подпругъ;

          Лягушекъ крикъ въ трясине дальней

          Ещё сталъ громче и печальней;

          Въ густыхъ лесахъ, въ берлогахъ горъ,

          Протяжно волки завываютъ,

          И, вторя имъ, шакалы лаютъ -

          И слышны въ дикомъ лае томъ

          И детскiй плачъ, и визгъ собаки,

          Въ минуту ярости и драки.

          И, волю давъ своимъ крыламъ,

          Орёлъ прiютъ свой покидаетъ

          И взоръ свой къ небу направляетъ

          Вкругъ тучи чорныя теснятся,

          Зiяя сумракомъ могилъ

          И нудятъ съ каждымъ взмахомъ крылъ

          Всё выше, выше подыматься.

          1873.