Гяур
(Старая орфография)

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Байрон Д. Г., год: 1874
Примечание:Перевод В. А. Петрова
Категория:Поэма
Входит в сборник:Стихотворения Байрона (разные переводчики)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Гяур

ГЯУРЪ

БАЙРОНА

ПЕРЕВЕЛЪ В. А ПЕТРОВЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографiя Императорскихъ Спб. театровъ (Э. Гоппе), Вознесенскiй пр., No 53.
1874.

ГЯУРЪ,
отрывокъ изъ турецкой повести 1).
ЛОРДА БАЙРОНА.

Воспоминанья роковыя
Страданiя бросаютъ тень
На грусть, на радости былыя,
И не взойдетъ ухъ ясный день!
И встретитъ жизнь, утративъ сладость,
Безъ горя грусть, безъ счастiя радость.
Муръ.

ПЕРЕВЕЛЪ
РАЗМЕРОМЪ ПОДЛИННИКА
В. А. ПЕТРОВЪ.

Изданiе второе.

Типографiя Эдуарда Гоппе. Вознесенскiй просп., д. No 53.
1874.

Трудъ этотъ посвящается САМУИЛУ РОДЖЕРСУ,

какъ слабое выраженiе искреннейшаго удивленiя къ его таланту, уваженiя къ характеру и благодарности за его дружбу, признательнымъ и преданнымъ ему слугою.

Байронъ.

Лондонъ, мая 1813 г.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Повесть, заключающаяся въ этихъ несвязныхъ отрывкахъ, основана на происшествiи, встречающемся теперь на Востоке несравненно реже, чемъ въ старыя времена; и тамъ уже женщины сделались гораздо осторожнее, а христiане более ловки, или менее предпрiимчивы. Полный разсказъ заключалъ въ себе описанiе участи молодой невольницы, брошенной, по обычаю мусульманъ, за неверность, въ море. Смерть нечастной была отомщена ея любовникомъ, молодымъ венецiянцемъ. Происшествiе это случилось во времена Венецiянской республики, когда она владела семью островами и когда, со вступленiемъ русскихъ въ Морею, были изгнаны опустошавшiе ее арнауты. Майноты, не имея более возможности грабить Мизитру, отпали и это было поводомъ къ совершенному опустошенiю Мореи и къ темъ ужаснымъ, съ обеихъ сторонъ, жестокостямъ, которыя даже въ летописяхъ правоверныхъ считаются безпримерными2).

ГЯУРЪ.

          Ни дуновенье ветерка

          Не зыбитъ волнъ издалека

          Предъ Афинянина холмомъ.3)

          Белея издали кругомъ,

          Могила эта на скале

          Приветствуетъ корабль во мгле,

          Плывущiй къ родине его;--

          Онъ край рожденья своего

          Напрасно спасъ; когда-жъ такой

          

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Прекрасный край! Съ улыбкой тамъ

          Приветъ счастливымъ островамъ

          Шлетъ каждый времени сезонъ.

          Ихъ чудный видъ, со всехъ сторонъ,

          Смотря съ высотъ Колонскихъ горъ,

          Пленяетъ сердце, тешитъ взоръ

          И прелесть, множествомъ красотъ,

          Уединенью придаетъ.

          Тамъ Океанъ - на всемъ челе

          Въ его морщинахъ, какъ въ стекле,

          Отражена окрестность скалъ,

          И этихъ резвыхъ волнъ Кристалъ,

          Схвативши съ ними неба сводъ,

          Омылъ весь рай восточныхъ водъ;

          Когда же легкiй ветерокъ

          Встревожитъ синей глади-токъ

          И на крылахъ порхнетъ къ цветамъ,

          То какъ отрадно станетъ намъ,

          

          Благоуханье ветерка.

          Тамъ на скалахъ и межъ холмовъ

          Султанша - роза соловьевъ4).

          Предъ нею тысячь песней звонъ,

          Далеко воздухъ оглашонъ -

          И распускаясь, въ щеляхъ скалъ,

          Она краснеетъ отъ похвалъ.

          Царицу эту - перлъ межъ розъ -

          Жалеетъ ветръ, щадитъ морозъ,

          И какъ владычицу садовъ,

          Вдали отъ запада снеговъ,

          Зефиръ голубитъ круглый годъ.

          И вотъ, взаменъ своихъ красотъ.

          Поднявъ головку къ небесамъ,

          Она возноситъ фимiамъ

          И въ благодарность, средь громадъ,

          Къ нимъ шлетъ со вздохомъ ароматъ.

          Какъ много летнихъ тамъ цветовъ,

          Какъ много тенистыхъ кустовъ,

          

          Какъ много гротовъ... но, увы!

          Тамъ на траве, какъ изумрудъ,

          Пирата отдыхъ и прiютъ.

          Когда въ засаде съ челнокомъ

          Чей-либо парусъ подъ кустомъ

          Онъ ждетъ до той поры, пока

          Вдали гитара моряка 5)

          Не зазвучитъ и не взойдетъ

          Звезда вечерняя на сводъ;

          Тогда въ тени прибрежныхъ скалъ.

          Чуть разсекая сонный валъ,

          На добычу стремится онъ -

          И не аккордъ - несется стонъ.

          Не странно-ль, - где природой храмъ

          Съ любовью избранъ былъ богамъ

          И где разлито безъ заботъ

          Такое множество красотъ,

          Тамъ человекъ разрушилъ край

          И обратилъ въ пустыню рай!

          

          Ожесточеннаго врага

          Попрала нежные цветы,

          Хотя ростятъ ихъ не труды:--

          Они свободные цветутъ,

          Предупреждая всякiй трудъ,

          И только просятъ у людей

          Не отрывать ихъ отъ стеблей.

          Не странно-ль, - где во всемъ покой,

          Тамъ страсть бушуетъ, тамъ разбой.

          Насилiе со всехъ сторонъ

          И край прекрасный помрачонъ!

          Какъ-бы бежалъ изъ ада бесъ,

          Свергъ Серафимовъ онъ съ небесъ

          И нагло на престолъ возселъ!

          Какъ этотъ край - любви уделъ -

          Обворожительно хорошъ,

          Такъ гнусенъ варваровъ грабежъ.

          Кто въ выраженье мертвеца6)

          Всмотрелся въ первый день конца -

          

          Пока еще не сгладилъ вдругъ

          Перстъ разрушенiя черты

          Въ немъ пережившей красоты,

          Тотъ замечалъ-ли у него

          Восторгъ покоя одного.

          Всю кротость ангела въ чертахъ

          И нежность смерти на щекахъ?

          Когда-бъ знобящiй, впалый глазъ

          Безъ слезъ и искры не угасъ;

          Когда-бъ лобъ бледный не носилъ

          Печать безстрастiя могилъ

          Вселяя въ нашу душу страхъ,

          Какъ-будто каждый въ тотъ-же прахъ,

          Въ то состоянье перейдетъ,

          Что созерцаетъ безъ заботъ.

          Да, еслибъ не было все то

          Одно мгновенiе - ничто,

          Онъ не призналъ бы смерти силъ!

          Такъ неженъ, тихъ, прекрасенъ, милъ

          

          Тотъ первый и последнiй видъ.

          Таковъ видъ этихъ береговъ,

          Видъ мертвой Грецiи таковъ.

          Такъ безмятежно-холодна,

          Такъ дивно-мертвенна она;

          Но весь дрожишь, - души въ ней нетъ,

          Ея краса - предсмертный цветъ

          Не исчезающiй съ душой,--

          То миловидность смерти злой,--

          Краса зловещая съ однимъ

          Румянцемъ грустнымъ, гробовымъ,--

          Последней мысли яркiй лучъ,

          Души сiянье изъ-за тучъ,

          Предъ разрушенiемъ заветъ,

          Увядшихъ чувствъ прощальный светъ,

          Огонь заженный въ небесахъ,

          Но онъ, светя, не греетъ прахъ.

          Отчизна истинныхъ мужей,

          Где каждый гротъ и лугъ полей

          

          Иль въ мрачномъ гробе славу скрылъ!

          Величья прахъ! Ужель герой

          Такъ мало бросилъ за собой?

          Трусливый рабъ! поди ко мне:

          Не Термопилы-ль въ стороне?

          Вотъ плещетъ синiй рядъ валовъ -

          Отродье доблестныхъ отцовъ -

          Скорей припомни, отвечай:

          Какое море, что за край?

          Заливъ у Саламина скалъ!--

          Возстань, отбей ты ихъ вассалъ!

          О техъ местахъ уже не разъ

          Вела исторiя разсказъ;

          Изъ пепла праотцевъ твоихъ

          Добудь ты искру духа ихъ,

          И если тутъ падешь ты самъ,

          Прибавить имя къ именамъ,

          Дрожь наводящимъ на враговъ.

          Оставь надежду для сыновъ,

          

          Они умрутъ, но безъ стыла.

          Разъ начатый за вольность бой,

          Завещанный въ семье родной

          Отцовской кровью предъ врагомъ,

          Всегда кончаютъ торжествомъ.

          Внимай Эллада! въ вековой

          Твоей исторiи живой

          Гласятъ страницы прежнихъ летъ

          О подвигахъ сыновъ победъ,

          Межъ темъ, какъ многiе подъ рядъ

          Въ пыли забвенiя лежатъ,

          Оставя въ омуте временъ

          Лишь пирамиды безъ именъ!

          Твоихъ героевъ и вождей

          Сто кратъ прочнее мавзолей -

          Утесы на земле родной!

          Хотя, такъ суждено судьбой,

          И тутъ ужъ время - наше зло -

          Съ могилъ ихъ камни разнесло,

          

          Не умершихъ укажетъ прахъ!

          Напрасно было бъ вспоминать

          И шагъ за шагомъ исчислять,

          Какъ ты изъ славы пала въ, срамъ,

          Довольно ведь известно намъ,

          Что врагъ въ тебе упавшiй духъ

          Не уничтожилъ разомъ - вдругъ.

          Да, - униженiемъ однимъ

          Проложенъ путь цепямъ твоимъ.

          Что перескажетъ тотъ порой,

          Кто посещаетъ берегъ твой?

          Нетъ ни легенды старины,

          Ни даже темы у страны,

          Чтобъ музу также вдохновить,

          Какъ въ те века, когда здесь жить

          Шелъ, не стесняя никого,

          Достойный края твоего.

          Сердца взмужавшiя въ горахъ

          И души пылкiя въ бояхъ

          

          На славный подвигъ, на враговъ,

          Не ползая, въ избытке силъ,

          Отъ колыбелей до могилъ,

          Какъ жалкiй рабъ, - нетъ, рабъ раба!

          Не привлекаетъ ихъ борьба:

          Здесь равнодушье ко всему;

          Склонясь къ пороку одному

          Они срамятъ собой людей;

          Въ нихъ нетъ ни духа дикарей.

          Ни полныхъ мужествомъ сердецъ,

          Ни чувствъ свободы наконецъ!

          Но, промышляя плутовствомъ

          И древней хитростью, кругомъ

          Они по гаванямъ снуютъ

          И, по пословице, лишь тутъ

          Лукавый грекъ все тотъ же грекъ,

          Какимъ онъ былъ прославленъ векъ.

          Свободы тщетенъ зовъ къ рабамъ,

          Къ сроднившимся съ бичемъ сердцамъ:

          

          Поднять ихъ шеи изъ ярма!

          О горе Грецiи я вновь

          Не стану тратить больше словъ,

          Но разскажу здесь случай я

          И каждый, слушая меня,

          Пойметъ, что было въ первый разъ,

          Когда услышалъ я разсказъ.

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Ложится тень отъ мрачныхъ скалъ

          На моря синяго Кристалъ",

          Рыбакъ, казалось, видитъ въ ней

          Майнота барку межъ зыбей;

          Боясь за легкiй свой каикъ8),

          Хотя къ опасностямъ привыкъ,

          Заливъ, украдкой, подъ скалой

          Минуетъ онъ во мгле ночной:

          Уставъ на ловле отъ трудовъ

          Рыбакъ гребетъ до береговъ,

          

          И Портъ-Леоне передъ нимъ.

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          "Кто на караковомъ коне9)

          Какъ громъ несется въ стороне?

          Лишь раздаются отъ копытъ

          Удары стали о гранитъ

          И эхо гротовъ вторитъ вдругъ

          За скокомъ скокъ, за стукомъ стукъ.

          Покрытъ весь пеной конь лихой,

          Какъ будто море предъ грозой;

          Но спитъ усталая волна,

          Лишь грудь встревожена одна -

          У ездока покоя нетъ.

          Нагрянетъ здесь гроза чуть светъ,

          А валъ волнуется слабей,

          Чемъ кровь, гяуръ, въ груди твоей.

          "Тебя не знаю, весь твой родъ

          Не стоитъ злобы и заботъ,

          Но вижу то въ лице твоемъ,

          

          На бледномъ лбу заметенъ следъ

          Борьбы страстей и страшныхъ бедъ;

          Хотя опущенъ дикiй взоръ,

          А ты летишь, какъ метеоръ,

          Но ясно вижу - ты одинъ

          Изъ техъ, кого Османа сынъ

          Убьетъ при встрече роковой,

          Иль избежитъ онъ встречъ съ тобой.

          Впередъ - впередъ спешилъ до горъ

          И вследъ за нимъ летелъ мой взоръ.

          Хотя несясь, какъ ночи бесъ

          Уже онъ съ глазъ моихъ исчезъ,

          Но странный видъ его - онъ самъ

          Во мне волненье вызвалъ тамъ;

          И долго, долго у меня

          Въ ушахъ гремелъ галопъ коня.

          Вотъ онъ пришпорилъ скакуна,

          Но нетъ пути: скала одна

          Предъ нимъ надъ бездной роковой;

          

          Беглецъ не радъ глазамъ моимъ -

          Не даромъ я следилъ за нимъ;

          Тутъ слишкомъ яркою тогда

          Казалась всякая звезда.

          "Онъ скачетъ, на скаку назадъ

          Какъ-бы последнiй бросилъ взглядъ,

          На мигъ коня сдержалъ рукой,

          Далъ перевесть духъ спертый свой;

          На мигъ встаетъ на стремя онъ,--

          Зачемъ взглянулъ за небосклонъ,

          Чрезъ рощу лавровъ подъ горой?

          Тамъ съ мусульманскою луной

          Блеститъ огнями минаретъ.

          Хотя тюфенка10) звуковъ нетъ,

          Но залпъ заметенъ мусульманъ.

          Сегодня конченъ Рамазанъ;

          Сегодня праздникъ Байрамъ

          И всюду радость видна тамъ;

          

          Зачемъ въ одежде ты чужой,

          Съ ужасной злобою въ чертахъ?

          Есть разве дело, что въ горахъ,

          То остановишься, то вновь

          Бежишь, свою волнуя кровь?"

          Остановился - и во мгле

          То страхъ, то злоба на челе.

          Подобный гневъ не краска лицъ,

          Но бледность мрамора гробницъ.

          Потупя свой суровый взглядъ

          Онъ поднялъ руку и назадъ

          Грозитъ со злобой кулакомъ,

          Какъ будто затрудняясь въ томъ:

          Бежать, иль вновь лететь къ врагу.

          Конь, сдержанный на всемъ бегу,

          Заржалъ - и вдругъ у ездока

          Внизъ опустилася рука",

          Эфесъ меча сжимаетъ онъ -

          Внезапный острой стали звонъ

          

          И онъ, очнувшись, задрожалъ,

          Какъ пробужденный въ часъ ночной

          Внезапно крикнувшей совой.

          Опять далъ шпоры скакуну,--

          Несется онъ, за жизнь одну!

          Изъ-подъ седла скакунъ летитъ

          Быстрей чемъ брошенный Джеридъ11);

          И вотъ ужъ всадникъ за скалой,

          И вотъ ужъ эхо предо мной

          Не повторяетъ стукъ копытъ -

          Исчезъ гяура гордый видъ;

          И только разъ, на мигъ, въ горахъ

          Коня сдержалъ онъ въ поводахъ.

          Сурово правитъ онъ конемъ;

          Проходитъ мигъ и вновь на немъ

          Онъ по горамъ летитъ крутымъ,

          Какъ будто смерть гналась за нимъ?

          Но въ этотъ мигъ, въ душе его.

          Промчались годы прошлыхъ дней; -

          

          Злодейства векъ, вся жизнь скорбей?

          Кто любитъ, мститъ, боится бедъ,

          То въ томъ страданья многихъ летъ

          Зальютъ всю душу въ мигъ такой.

          Но что же всадникъ молодой

          Тутъ перечувствовалъ въ тиши,

          Когда стеснилась скорбь души?

          О! кто измеритъ чувствъ объемъ

          Въ одномъ мгновенiи такомъ,

          Едва заметномъ для него

          Въ пространстве времени всего?

          Тотъ мигъ былъ вечностью для думъ.-.

          Мысль, обнимая целый умъ,

          Хранящiй вечно отъ невеждъ

          Скорбь безъ названья и надеждъ,

          Неизмерима, какъ мечты,

          Какъ то пространство пустоты!

          "Проходитъ часъ, гяура нетъ,--

          Погибъ, иль онъ бежалъ отъ бедъ!1

   

          Когда явился онъ межъ насъ

          И неожиданно исчезъ!

          Онъ за грехи, какъ бичъ небесъ

          Тогда къ Гасану посланъ былъ

          И домъ въ могилу обратилъ.--

          Пришелъ, ушелъ, поднявши шумъ,

          Какъ вестникъ смерти, какъ Самумъ.12)

          Съ его дыханьемъ кипарисъ

          Спускаетъ мертвый ветви внизъ:

          Печали дерево всегда,

          Хотя нетъ горя и следа,

          Одно груститъ у мертвеца

          И носитъ трауръ безъ конца.

          Нетъ больше въ стойлахъ скакуновъ;

          Дворецъ Гасана безъ рабовъ;

          Одинъ паукъ безмолвно тамъ

          Развесилъ сети по стенамъ

          И занялъ каждый уголокъ;

          Резной гарема потолокъ

          

          На башне, въ сумраке ночномъ,

          Садится зоркая сова;

          Изсякъ басейнъ, - вокругъ трава,

          Предъ нимъ голодный песъ визжитъ

          Припавъ отъ жажды на гранитъ.

          Засыпанъ мраморный фонтанъ -

          Въ немъ нетъ воды - одинъ бурьянъ.

          Какъ было весело для глазъ,

          Когда струй брызжущiй алмазъ,

          Сребристымъ падая дождемъ,

          Прохладу разносилъ кругомъ

          И сладострастною росой

          Леталъ надъ свежею травой.

          Прiятно было вечеръ весь,

          Подъ мглой безоблачныхъ небесъ,

          При блеске звездъ, облившемъ сводъ,

          Следить за влажнымъ светомъ водъ

          И слушать, подъ влiяньемъ думъ,

          Ихъ мелодичный, легкiй шумъ.

          

          Игралъ ребенкомъ нашъ Гасанъ;

          Какъ часто, спалъ онъ предъ струей,

          Въ объятьяхъ матери родной *

          Какъ часто голосъ красоты

          Сплеталъ съ своимъ журчаньемъ ты,

          Іiленя Гасана юный слухъ.

          Но никогда, съ толпою слугъ,

          Гасана старость отъ заботъ

          Не отдохнетъ у этихъ водъ:

          Струя, питавшая фонтанъ,

          И въ сердце кровь твоя, Гасанъ,

          Уже исчезли навсегда.

          Здесь не услышатъ никогда

          Негодованiя людей,

          Ихъ радостей и ихъ скорбей.

          Последнiй звукъ была печаль -

          Ветръ заглушилъ его и вдаль

          Унесъ рабыни дикiй стонъ;

          Въ немомъ молчаньи замеръ онъ,

          

          Лишь ставня хлопаетъ одна:

          Ветръ свищетъ, плещетъ дождь слегка,--

          Ничья не прикрепитъ рука.

          Въ пескахъ пустыни - въ лоне бедъ -

          Отраденъ человека следъ;

          Такъ точно, даже горя звукъ,

          Поднявши всюду эхо вдругъ,

          И здесь-бы утешеньемъ сталъ,--

          По крайней мере-бъ онъ сказалъ:

          "Не всеми брошенъ этотъ домъ,

          Здесь жизнь таится, хоть въ одномъ".

          Тутъ много комнатъ дорогихъ,

          Не пустоте-бъ гнездиться въ нихъ;

          Но разрушенье наконецъ

          Ужъ точитъ медленно дворецъ -

          И на порогъ взошла печаль.

          Факиръ, дервишъ, пускаясь вдаль,

          Не остановятся предъ нимъ:

          Здесь подаянья нетъ ужъ имъ

          

          Усталый странникъ также тутъ

          "Хлебъ-соль" не делитъ никогда.

          Богатство, горе, нищета

          Проходятъ мимо съ давнихъ поръ.

          Чуть милосердье и надзоръ13)

          Съ Гасаномъ пали подъ горой,

          Какъ домъ его, прiютъ людской,

          Вертепомъ сталъ однехъ руинъ;

          Изъ замка гость, рабы съ долинъ

          Бежали отъ работъ съ техъ поръ,

          Какъ мечъ невернаго, въ позоръ

          И стыдъ Гасану одному,

          Всю разрубилъ его чалму!

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          "Я слышу легкiй шумъ шаговъ,

          Но нетъ, не слышно голосовъ;

          Шумъ ближе къ слуху моему,

          Я вижу каждую чалму

          И ятаганъ подъ серебромъ;

          

          Кафтанъ зеленый былъ надетъ.14)

          "Эй! кто ты?" - "Мой селамъ въ ответъ15)

          Уже показываетъ всемъ,

          Что по закону я муслемъ;

          Но эта ноша, что у васъ,

          Какъ видно, требуетъ здесь глазъ,--

          И кажется сбережена,

          Не драгоценность-ли она?

          Къ услугамъ вашимъ челнъ готовъ".

           - Ты правъ", отчаль отъ береговъ,

          Но паруса не распускай,

          Греби скорей и направляй

          До полпути отъ этихъ скалъ,

          Туда, где мрачный дремлетъ валъ.

          Такъ, хорошо, - теперь постой;

          Ахъ, путь не самый ли большой

          Свершитъ одна изъ. . . . . .

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Кладь погрузилася въ волну

          

          И плескъ разбуженныхъ валовъ

          Уже доплылъ до береговъ;

          Я наблюдалъ, казалось мне,

          Движенье странное въ волне,

          Но это былъ лишь лунный лучъ,

          Въ струе игравшiй изъ-за тучъ.

          Я все смотрелъ, какъ каждый разъ

          Она ко дну спускалась съ глазъ;

          Сперва была величиной

          Съ какой-то камень небольшой,

          Потомъ все меньше и потомъ

          Вдругъ белымъ сделалась пятномъ,

          Сiяющимъ, какъ бы алмазъ,

          И наконецъ исчезла съ глазъ:

          И эта тайна въ безднахъ дна

          Запрятана, тамъ спитъ она -

          О ней лишь знаютъ духи водъ;

          Но, сквозь коралловый свой гротъ,

          Они не смеютъ въ тишине,

          

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Какъ въ Кашемире на степяхъ,

          Вспорхнувъ на пурпурныхъ крылахъ,

          Царица бабочекъ порой16)

          Ведетъ ребенка за собой,

          То отъ цветка къ цветку манитъ,

          То сядетъ, то опять слетитъ,

          И вотъ, поднявшись высоко,

          Она ребенка далеко

          Бросаетъ въ поле за собой

          Съ разбитымъ сердцемъ и слезой.

          Такъ и красавица шутя

          Пленяетъ взрослое дитя

          Блестящей прелестью своей.

          Ловецъ то въ страхе передъ ней,

          То вдругъ надежду дастъ она,

          И ловля кончиться должна,

          Начавшись шалостью одной,

          Горячей, горькою слезой;

          

          То ждутъ ихъ горести одне:

          Какъ отъ младенческихъ забавъ,

          Среди роскошныхъ чудныхъ травъ,

          Такъ и отъ прихоти людской

          Настанетъ скорбь, уйдетъ покой.

          Игрушка милая, - за ней

          Такъ много гонится детей -

          Теряетъ все, какъ чуть слегка

          Къ ней прикоснется ихъ рука;

          И если чудныя черты

          И цветъ исчезнутъ красоты,

          Пусть улетаетъ въ даль она,

          Иль гибнетъ брошенной одна!

          Уже съ израненнымъ крыломъ,

          Съ разбитымъ сердцемъ шалуномъ,--

          Увы! Где каждая изъ нихъ

          Найдетъ покой отъ мукъ своихъ?

          Возможно-ль бабочке въ лугахъ,

          Съ поблекшей краской на крылахъ,

          

          Летать отъ розы на тюльпанъ?

          Возможно-ль ждать счастливыхъ дней

          Увядшей въ омуте страстей?

          Нетъ, бабочки не спустятъ крылъ

          Надъ погибающей безъ силъ;

          А женщины, - ко всемъ у насъ

          Сочувствуютъ: пробьетъ изъ глазъ

          Слезу ихъ каждая печаль,

          Но павшей имъ сестры не жаль.

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Душа подъ бременемъ страстей,

          Какъ скорпiонъ, въ кругу углей,17)

          Скрываетъ боль преступныхъ мукъ.

          Пылающiй все уже кругъ,

          Все ближе пламя до него;

          Теснятъ мученiя его;

          Страданья бесятъ предъ огнемъ

          И въ изступленiи своемъ

          Отъ боли онъ на все готовъ!

          

          И весь неотразимый ядъ

          Теперь вонзить въ себя онъ радъ,

          Чтобъ кончить боль и грустный векъ.

          Такъ умираетъ человекъ,

          Когда съ душой преступной онъ,

          Иль тянетъ жизнь, какъ скорпiонъ;

          Такъ сердце корчится, пока

          Безмолвно гложетъ грусть-тоска:

          Его отвергли небеса

          А на земле предъ нимъ - гроза!

          Тутъ страхъ - тамъ сумракъ безъ зари,

          Вокругъ огонь - и смерть внутри.

          "Гасанъ оставилъ свой гаремъ;

          Взоръ не прельщается никемъ

          Изъ заключенныхъ чудныхъ жонъ;

          Одной охотой занятъ онъ.

          Гасанъ недавно былъ не тотъ,

          Живя съ Лейлой безъ заботъ.

          Уже ль Лейлы больше нетъ?

          

          Есть толки въ городе у насъ:

          Когда Востокъ, въ последнiй разъ,

          Съ закатомъ солнечныхъ лучей18),

          Провелъ свой постъ и блескъ огней

          На минаретахъ возвестилъ,

          Что часъ Байрама наступилъ,

          Она пробралась за порогъ -

          Купальня къ этому предлогъ.

          Гасанъ напрасно ищетъ тамъ:

          Черкесскимъ мальчикомъ къ врагамъ,

          Съ гяуромъ, оскорбя его,

          'Она бежала отъ него

          И вышла съ власти мусульманъ.

          Подозревалъ ее Гасанъ,

          Но такъ казалася она

          И непритворна и верна,

          И такъ доверчивъ былъ Гасанъ

          Къ той, что решилась на обманъ,

          Что въ этотъ вечеръ, брося сонъ,

          

          Потомъ въ кiоске пробылъ съ часъ.

          Таковъ нубiйцевъ былъ разсказъ,

          Хранившихъ плохо чудный кладъ;

          Иные также говорятъ,

          Что кто-то виделъ въ эту ночь,

          Какъ при фингари, во всю мочь,19)

          Гяуръ скакалъ на ворономъ,

          Но съ нимъ ни пажа за седломъ,

          Ни девы не было тогда -

          Одинъ умчался навсегда.

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Очарованья черныхъ глазъ

          Не передастъ вполне разсказъ;

          Всмотрись въ глаза газели горъ

          И ты ея представишь взоръ.

          Томленья грустнаго полны

          И такъ велики, такъ черны,

          

          Какъ-бы Джамшидовый алмазъ20),

          Блеститъ душа изъ подъ веждей.

          О да, душа! когда-бъ о ней

          Мне заявилъ теперь пророкъ,

          Что это прахъ - земли кусокъ,

          То именемъ Аллаха: "Нетъ",

          Ему бы я сказалъ въ ответъ.

          Хоть Эль-Сиратъ будь подо мной21)

          Надъ адской огненной рекой,

          

          Где гурiи зовутъ въ свой край,22)

          Но кто поверитъ, только разъ

          Взглянувши въ глубь Лейлы глазъ,

          Что по корану и она,

          

          Для сладострастья одного23)

          Тирана мужа своего?

          Самъ муфтiй, въ взгляде у нея,

          Прочтетъ безсмертiе ея!

          

          Какъ бы граната вся въ цветахъ,24)

          А волосы, когда вокругъ

          Своихъ завистливыхъ подругъ

          Она распуститъ ихъ кружки,

          25)

          На мраморномъ полу лежатъ

          У той ноги, что во сто кратъ

          Белей, чемъ самый снегъ въ горахъ,

          Пока летитъ онъ въ облакахъ.

          

          Такъ эта дочь Кавказа тамъ,

          Твой чудный лебедь Франгистанъ26)

          Ходила, выпрямя свой станъ.

          Какъ въ гордомъ гневе надъ водой

          

          И волны белымъ бьетъ крыломъ

          Предъ показавшимся врагомъ,

          Такъ шейка лебедя белей

          Вдругъ поднималася у ней;

          

          Вооружилась красотой,

          Чтобъ взглядъ незванный отразить

          И взоръ заставить опустить

          Передъ чарующей красой.

          

          Ея походке, - какъ она

          Была достоинства полна;

          Какъ сердце билось передъ нимъ,

          Предъ другомъ сердца дорогимъ...

          

          Названье то не за тобой.

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Со свитой двацати рабовъ,

          Вооруженныхъ до головъ,

          

          На всехъ винтовка, ятаганъ,

          А предводитель, какъ на бой -

          Украшенъ саблей боевой:

          Кровь арнаутская на ней

          

          Въ ущелье сбилъ засаду ихъ.

          Не многiе спаслись изъ нихъ,

          Чтобъ разсказать въ своей стране

          Про бой въ урочище Парне.

          

          Но какъ они ни хороши -

          Въ оправе, въ камняхъ дорогихъ,

          А воры не, глядятъ на нихъ.

          Онъ, слышно, едетъ за женой,

          

          Что для гяура своего

          Коварно бросила его.

          Уже последнiй солнца лучъ,

          Едва мерцая изъ-за тучъ,

          

          И серебрилъ ручья каскадъ.

          Потокъ прохладный, съ давнихъ поръ*

          Благословляетъ житель горъ;

          Здесь грекъ-разнощикъ какъ нибудь

          

          Чемъ при тиранахъ, въ городахъ,

          За скарбъ питая вечный страхъ.

          Спокойно спать тутъ можетъ онъ,

          Не возмутятъ въ дороге сонъ.

          

          Но сынъ свободы средь степей -

          И чашу съ изгнаннымъ виномъ

          Здесь грекъ осушитъ передъ сномъ,

          Подъ тихо-льющiйся фонтанъ,

          

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Съ ущелья горъ, не вдалеке,

          Въ какомъ-то жолтомъ колпаке,

          Татаринъ выехалъ тропой -

          

          За нимъ, поодаль, по два въ рядъ,

          Тянулся цепью весь отрядъ,

          Подъ наклонившейся скалой,

          Где клювъ готовитъ коршунъ свой,

          

          Какъ будто въ нынешнюю ночь

          Настанетъ пиръ тутъ для него.

          Кругомъ не видно ничего,

          Лишь на русле, где былъ потокъ,

          

          Лишь несколько шумитъ кустовъ,

          Уже засохшихъ отъ жаровъ,

          Да надъ тропинкою лежатъ

          Обломки сброшенныхъ громадъ,--

          

          Ихъ оторвали здесь отъ горъ,

          Закутанныхъ въ туманъ густой.

          Но кто нашъ Лiокуръ седой,

          Въ краю заоблачномъ, пустомъ,

          

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Въ сосновый лесъ вошелъ отрядъ:

          "Ну, Бисмилла" 27)

          И вотъ подальше, впереди

          Лежитъ равнина по пути;

          Тамъ полетимъ во весъ опоръ."

          Сказалъ -- вдругъ пули съ горъ28)

          Раздался свистъ надъ головой

          И палъ безъ чувствъ передовой!

          Едва, сдержавши скакуновъ,

          

          Какъ ужь межъ ними нетъ троихъ:

          Невидимъ врагъ, сразившiй ихъ -

          И, отъ отряда своего,

          Ждетъ павшiй мщенья одного.

          

          Одинъ, склонившись надъ лукой.

          Прикрылся лошадью въ углу,

          Другiе стали за скалу,

          Чтобъ не попасть подъ выстрелъ вновь

          

          Не смевшихъ съ ними въ роще той

          Вступить въ открытый, честный бой.

          Одинъ Гасанъ, въ пылу огня,

          Не сходитъ съ вернаго коня;

          

          И ясно было, что пути

          Тутъ къ отступленью больше нетъ -

          Не выдти добыче изъ бедъ!

          Вдругъ ощетинилась тогда

          29)

          И гневомъ загорелся взоръ:

          "Пусть пули свищутъ мне въ упоръ,

          Я выходилъ изъ западни!"

          Вотъ на поляну, черезъ пни,

          

          И сдачи требу ютъ, но взглядъ

          Гасана, слово здесь страшней

          Всехъ непрiятельскихъ мечей -

          Никто не бросилъ ятаганъ,

          'аманъ!"30)

          Бандиты близко, - въ стороне

          Толпа ихъ скачетъ на коне.

          Кто это едетъ? Въ чьей руке

          

          "То онъ! То онъ! Я узнаю

          То бледное лицо въ бою;

          Я узнаю тотъ глазъ дурной,31)

          Кровавыхъ делъ сообщникъ злой;

          

          Его я также узнаю;

          Онъ арнаутомъ наряженъ,

          Какъ видно, отступился онъ

          Ужъ отъ закона своего,

          

          Добро пожаловать! - Ты мой,

          Супругъ Лейлы молодой;

          Тебя давно ужъ черезъ-чуръ

          Ищу я, проклятый гяуръ!"

          

          Какъ море шлетъ издалека

          На встречу къ ней свой гордый строй

          И гонитъ вспять ея прибой

          Покрытыхъ пеною валовъ,

          

          Всю оглашаетъ даль кругомъ;

          Сквозь искры брызгъ, сквозь трескъ и громъ

          Сверкаете молнiя волны

          И светомъ страшной белизны,

          

          Дрожащiй берегъ озаренъ; -

          Какъ море борется съ рекой,

          Такъ и враги вступаютъ въ бой,

          Когда сведетъ судьба, иль честь,

          

          Удары рубящихъ мечей,

          Пальба вдали, вблизи вожей,

          Свистъ пуль и робкiй стонъ въ кустахъ

          Звучатъ въ испуганныхъ ушахъ;

          

          Смешавшись съ воплями, проникъ

          До безмятяжныхъ техъ долинъ,

          Где прежде пелъ пастухъ одинъ.

          Бойцовъ не много, но въ бою

          

          Нигде пощады не даютъ!

          О! какъ другъ друга крепко жмутъ

          Подъ поцелуемъ два сердца;

          Но отъ начала до конца

          

          Въ порыве страсти отдаетъ,

          Не жаждетъ пылко такъ любовь,

          Какъ месть въ объятьяхъ двухъ враговъ,

          Когда они сойдутся въ бой

          

          Въ последнемъ сжатiи вражда,

          Чтобъ не расплесться никогда!

          Друзья расходятся, сходясь,

          Надъ постоянствомъ посмеясь,

          

          Но если ненависть враговъ

          Сведетъ въ объятiяхъ своихъ,--

          И смерть не разлучаетъ ихъ!

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          

          Течетъ кровавая струя,

          Пролитая самимъ мечомъ:

          Рука отрублена съ плечомъ;

          Въ конвульсiяхъ жметъ мечъ она,

          

          Чалма разрублена его,

          Въ пыли, - далеко отъ него;

          Железа едкимъ острiемъ

          Изсеченъ весь кафтанъ на немъ,

          

          Какъ облака на небесахъ,

          Предвестники съ утра грозы;

          Кустъ окровлавенной лозы

          Схватилъ клочки; 33)

          Вся грудь изрезана въ куски,

          Дымятся раны тамъ и тамъ;

          Лицомъ обернутъ къ небесамъ,

          

          Поблекшiй взоръ его открытъ,

          Вперенъ въ убiйцу своего,

          Какъ бы последнiй часъ его

          Оставилъ мщенье за собой;

          

          Стоитъ бледней лица того,

          Что сходитъ кровью близь него.

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          "Да - спитъ Лейла подъ волной.

          

          Не я, коварный, духъ ея

          Направилъ въ сердце острiе.

          Ты звалъ пророка, но пророкъ

          Съ гяуромъ справиться не могъ;

          

          Не услыхалъ Аллахъ святой!

          О, мусульманинъ, сумасбродъ!

          Какъ могъ тебя услышать тотъ,

          Кто просьбъ Лейлы не слыхалъ?

          

          Чтобъ, выбравъ время, подстеречь

          Тебя, злодея, въ поле сечъ -

          И я пресытился враждой,

          Мы разсчиталися съ тобой

          

          Теперь иду - иду одинъ."

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          33)

          На тучной пастьбе у реки,

          И мать Гасана, скрывъ печаль,

          Черезъ решетку смотритъ вдаль,

          Но видитъ лугъ лишь предъ собой,

          

          Да звезды въ небе высоко.

          "Ужъ вечеръ, онъ не далеко".

          Не можетъ более она

          Въ саду, въ беседке быть одна;

          

          "Ахъ! отчего не едетъ онъ?

          Его я знаю скакуновъ,

          Легки, не станутъ отъ жаровъ;

          Такъ что-жъ женихъ нашъ молодой

          

          Иль сердце черство у него,

          Иль варварiйскiй конь его

          Сталь меньше прежняго ретивъ?

          Ахъ, нетъ, упрекъ несправедливъ!

          

          Татаринъ едетъ за горой;

          Вотъ онъ спускается съ высотъ,

          Теперь въ долине, онъ везетъ

          Подарокъ брачный за седломъ.

          

          Но расплачусь я какъ нибудь

          За быстроту, за тяжкiй путь."

          Татаринъ спрыгнулъ у воротъ

          Со скакуна и чуть идетъ,

          

          Лицо взволновано, въ глазахъ

          Отчаянье - испугъ раба;

          Но это можетъ быть борьба

          Съ одной усталостью его?

          

          Но знакъ подобнаго пятна

          Могъ быть отъ раны скакуна.

          Онъ изъ-подъ куртки вынулъ даръ...

          О, ангелъ смерти! вотъ ударъ!

          34)

          И окровавленный кафтанъ!

          "Мать, страшную среди долинъ

          Невесту высваталъ твой сынъ!

          Не милосердiе въ бою

          

          Я живъ остался для того,

          Чтобъ снесть кровавый даръ его.

          Миръ храброму! Онъ пролилъ кровь!

          Проклятiе на злыхъ враговъ

          

          Все бедствiя - дела его!"

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Гранитный столпъ, съ резной чалмой,35)

          Заросшiй дикою травой,

          

          Надгробный изъ корана стихъ -

          На месте томъ, где палъ Гасанъ,

          Покойся, лучшiй изъ османъ!

          Колени въ Мекке преклонялъ,

          

          Всегда былъ къ храму обращенъ,

          Когда читалъ молитву онъ

          При возглашенье "Алла-гу!"36)

          И вдругъ, - досталося врагу

          

          Онъ, какъ изгнанникъ, за горой

          Лежитъ отъ дому вдалеке;

          Онъ палъ съ оружiемъ въ руке

          И безъ отмщенья смерть его!

          

          Но девы райскiя зовутъ

          Его въ заоблачный прiютъ,

          И небо гурьиныхъ очей

          Предъ нимъ становится светлей.

          

          Зовутъ, все машутъ въ стороне37)

          Платкомъ зеленымъ предъ собой,

          И принялъ поцелуй герой.

          Кто палъ съ гяурами въ бою,

          

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Но ты, неверный! будь готовъ;

          Тебя со скрежетомъ зубовъ

          Монкиръ сразитъ своей косой,37)

          

          Пойдешь ты предъ Эвлиса тронъ,38)

          Где вечный жаръ, со всехъ сторонъ,

          Охватитъ сердце и сожжетъ!

          Ни чей языкъ не перечтетъ,

          

          Всехъ этихъ мукъ, весь этотъ адъ!

          Но прежде трупъ бездушный твой

          Съ постели вырвутъ гробовой

          И какъ вампира, въ мрачной мгле,39)

          

          Чтобъ ты, вступя подъ отчiй кровъ,

          Всю высосалъ родную кровь.

          Тамъ въ полночь - въ часъ однехъ теней

          Жизнь выпьешь дочери своей,

          

          И проклянешь свой пиръ ночной!

          На немъ насильно вскормишь вновь

          Живой, багровый трупъ, какъ кровь!--

          Все эти жертвы, въ часъ конца,

          

          Супруга, брата и, любя,

          Все проклянутъ оне тебя,

          И станешь самъ ихъ проклинать,

          И на корню увидишь ты,

          

          Твои прелестные цветы.

          Одна изъ жертвъ, за страшный грехъ,

          Любимей и моложе всехъ

          Благословитъ, назвавъ отцомъ;

          

          Всю душу обожжетъ твою!

          Ты выполнишь тутъ роль свою

          И назначенье до конца;

          Увидишь, какъ съ ея лица

          

          Последнiй лучъ ея очей!

          И какъ стекломъ, безъ всехъ отрадъ,

          Затянется прощальный взглядъ

          Уже на веки, навсегда!--

          

          Ты вырвешь пряди русыхъ косъ;

          При жизни локонъ техъ волосъ

          Носилъ на сердце ты предъ ней,

          Какъ нежный знакъ любви твоей,

          

          Въ воспоминанье мукъ своихъ.

          Съ твоихъ скрежещущихъ зубовъ

          И сжатыхъ губъ польется кровь,

          Но, возвратясь въ могильный зевъ,

          

          Средь адскихъ гулъ и межъ афридъ,40)

          Пока, увидя страшный видъ,

          И те не побегутъ назадъ:

          Ужасней ты, чемъ целый адъ!

          

          "Кто этотъ мрачный калоiоръ?

          Его лицо мне съ давнихъ поръ41)

          Знакомо въ нашей стороне:

          Онъ какъ-то ночью на коне,

          

          Скакалъ на берегу морскомъ.

          Хоть то лицо я виделъ разъ,

          Но я узналъ его сейчасъ,--

          Такъ отразили все черты

          

          Теперь въ немъ тотъ же мрачный духъ,

          Какъ-будто, не сражая вдругъ,

          Смерть на челе свою печать

          Безмолвно стала налагать.

          "Вотъ будетъ летомъ ужъ шесть летъ,

          Какъ прибылъ къ намъ онъ, бросивъ светъ",

          По воле здесь живетъ съ техъ поръ,

          Чему причиною позоръ,

          Иль дело темное, о томъ

          

          Но никогда, межъ этихъ стенъ,

          Не преклоняетъ онъ коленъ

          И, вставъ, не молится сейчасъ:

          Вечерня-ль, исповедь у насъ -

          

          И не возноситъ фимiамъ.

          Сидитъ онъ въ келiи своей

          Одинъ - лишь съ думой прошлыхъ дней.

          Какой онъ нацiи, какой

          

          Никто не знаетъ, - съ дальнихъ странъ

          Изъ-за морей, отъ мусульманъ,

          Присталъ сюда и прямо къ намъ!

          Но не муслемъ, а по чертамъ

          

          Я былъ бы твердо убежденъ,

          Что этотъ кающiйся братъ

          Вновь озаренный ренегатъ;

          Но онъ бежитъ отъ алтарей

          

          Не делитъ съ нами съ давнихъ поръ

          Съ виномъ освященныхъ просфоръ.

          Въ обитель внесъ большой онъ вкладъ

          И милостивъ къ нему аббатъ;

          

          У насъ бы не былъ онъ и дня,

          Иль въ келье гость, въ углу своемъ

          Сиделъ бы вечно поде замкомъ.

          Въ своихъ виденiяхъ, во сне

          

          Погибшей въ море подъ волной,

          Про месть ужасную, про бой

          Съ врагомъ, бежавшимъ средь полянъ,

          И смерть коварныхъ мусульманъ.

          

          И, грезя, видитъ онъ во мгле,

          Что отсеченная рука,

          Дымясь въ крови, издалека

          На гробъ указываетъ свой

          

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Подъ капюшономъ у него41)

          Суровъ и мраченъ взглядъ его;

          Вся грусть и радость прошлыхъ дней

          

          Хотя изменчивъ странный взоръ,

          Не определенъ, какъ укоръ,

          Но онъ смущалъ того не разъ,

          Кто заглянулъ въ глубь этихъ глазъ,.

          

          Тотъ непокорный* гордый духъ,

          Что ищетъ всюду, отъ всего

          Повиновенья одного.

          Какъ птичка силится порой,

          

          Лететь въ широкiя поля,

          А на нее глядитъ змея,

          Такъ точно давитъ этотъ взглядъ -

          Не станетъ силъ бежать назадъ!

          

          Наедине, спешитъ уйти:

          Тотъ взоръ, улыбка на устахъ

          Грозятъ бедой, наводятъ страхъ.

          Съ улыбкой редко онъ при насъ.

          

          Прискорбно намъ въ улыбке той

          Насмешку видеть надъ бедой.

          То задрожатъ его уста,

          То вдругъ, какъ будто навсегда,

          

          Какъ бы презренье, скорбь и гнётъ

          Межъ нами только одному

          Смеяться не велятъ ему!

          И лучше: смехъ въ печали часъ

          

          Тогда было-бъ еще грустней

          Узнать, какой порывъ страстей

          Оставилъ на лице следы;

          Еще на столько все черты

          

          Чтобъ въ выраженьи, вместе съ зломъ,

          Мы не нашли добра въ тиши,

          Какъ признака его души,

          Уже прошедшей черезъ грехъ,

          

          Въ немъ видятъ рядъ преступныхъ делъ -

          Онъ отверженiя уделъ,

          Но наблюдатель въ немъ найдетъ

          Высокiй духъ и знатный родъ.

          

          Страданiемъ и мрачнымъ зломъ,

          Но это все, на страхъ другимъ,

          Дается избраннымъ однимъ.

          Развалины въ простой избе

          

          Но башня, сбитая войной,

          Иль разразившейся грозой,

          Съ одной бойницею межъ горъ,

          Его приковываетъ взоръ",--

          

          Обвитый весь уже плющемъ,

          Какъ не безмолвенъ въ немъ гранитъ,

          О прошлой славе говоритъ.

          "Одетый въ плащъ широкiй, онъ

          

          И, привлекая общiй взглядъ,

          Печально смотритъ на обрядъ.

          Когда-же съ хоръ раздастся вдругъ

          Святой, небесный гимнъ вокругъ

          

          Онъ удаляется назадъ.

          Вотъ тамъ, на паперти, весь день

          Его одна блуждаетъ тень;

          При свете факела онъ тамъ

          

          Не молится, а только ждетъ,

          Пока служенье отойдетъ.

          Взгляните, въ мраке межъ колоннъ

          Откинулъ свой онъ капюшонъ

          

          По бледному лицу его,

          Бьютъ пряди черныя кудрей,

          Какъ-бы Горгона связкой змей,

          Съ ужасной головы - гнезда,

          

          Онъ не постриженъ - въ столько летъ

          Не принятъ имъ еще обетъ,

          Но въ платье съ нами онъ одномъ.

          Не набожность, но гордость въ немъ

          

          Для этихъ каменныхъ оградъ,

          Где ни молитвъ, ни клятвъ святыхъ

          Не произнесъ онъ при другихъ.

          Вотъ, въ это время, какъ хвалой

          

          Вы посмотрите на него:

          Окаменелый видъ его

          И бледность мертвая въ щекахъ,

          То гордость выразитъ, то страхъ.

          

          Отъ этихъ стенъ монастыря,

          Ты удали его скорей,

          Не то насъ всехъ, среди скорбей,

          Постигнетъ гневъ самихъ Небесъ!

          

          Въ видъ человеческiй, то онъ

          Въ подобный былъ бы облеченъ!

          Клянусь надеждою отцовъ

          На отпущенiе греховъ,

          

          Ни небомъ не данъ, ни землей.

          Влюбляясь, нежныя сердца

          Не предаются до конца

          Всемъ существомъ любви своей.

          

          Встречать опасности одне,

          И слабы черезъ-чуръ оне,

          Чтобъ снесть отчаянья весь гнётъ.

          Лишь сердце твердое снесетъ

          

          И время не излечитъ ихъ.

          Добытый изъ руды металлъ,

          Сперва чемъ весь блестящимъ сталъ,

          Кладутъ въ огонь, и онъ въ огне,

          

          Не изменяя свойствъ своихъ;42)

          И только ради нуждъ твоихъ

          Ему даёшь желанный видъ.!

          Кирасъ отъ смерти защититъ,

          

          Прольётъ враждебную ихъ кровь;

          Но если сделаешь кинжалъ,

          То осторожней гни металлъ!

          Такъ обольщенье, жаръ страстей,

          

          Чтобъ сердцу форму дать и звукъ,

          Но если вырвется изъ рукъ,

          То разобьютъ его скорей,

          Чемъ преклонятъ подъ гнетъ страстей.

          

          Когда за грустью настаетъ

          Уединенье отъ заботъ,

          Страданья прекратятся въ немъ,

          Но облегченья мало въ томъ!

          

          Было бы радо сердце тамъ,

          Лишь уменьшить бы пустоту.

          То, что, порою, какъ мечту,

          Не разделяемъ мы съ другимъ,

          

          И даже счастье потому

          Невыносимо одному.

          Сердца покинутыя всемъ

          Не утешаются ничемъ,

          

          Одна отрада для сердецъ.

          Такъ еслибъ мертвый подъ землей

          Услышать могъ, какъ гробовой

          Холодный червь ползетъ по немъ

          

          Прикосновеньи гадинъ злыхъ,

          Не могъ во сне стряхнуть онъ ихъ;

          Такъ еслибъ птица - стражъ степей,44)

          Чтобъ накормить своихъ детей,

          

          И выпустивъ всю кровь струей,

          Увидела гнездо пустымъ

          Нетъ меръ страданiямъ такимъ!...

          Но все оне ничто предъ той

          

          Передъ пустыней душъ глухихъ*

          Предъ скукою сердецъ пустыхъ!

          Кто-бъ въ небе прелесть находилъ

          Безъ тучъ, безъ грома, безъ светилъ?

          

          Какъ усмиренный видъ валовъ,

          Какъ после бури, въ штиль глухой,

          Быть щепкой брошенной волной

          На берегъ счастья, безъ скорбей,

          

          Ужъ не замеченнымъ никемъ,

          Отъ скуки чахнуть сердцемъ всемъ!

          Нетъ лучше гибнуть средь валовъ,

          Чемъ тихо ныть у береговъ!

          

          "Провелъ ты жизнь, отецъ святой.

          Спокойно, съ тихою мольбой

          Объ отпущенiи греховъ,

          Не зная грусти и враговъ*

          

          Прошли, какъ всюду, предъ тобой;

          Таковъ уделъ отъ юныхъ дней

          До дряхлой старости твоей,

          И ты благословляешь рокъ,

          

          Съ страданьемъ гибельныхъ страстей;

          О нихъ ты только у людей,

          У бедныхъ грешниковъ своихъ,

          Узналъ на исповеди ихъ.

          

          Зналъ радости, а больше бедъ!

          Вся жизнь моя полна тревогъ;

          Но я бежать отъ скуки могъ,

          Съ друзьями, съ вражеской толпой,

          

          Теперь, когда мне не съ кемъ вновь

          Делить и злобу и любовь,

          Когда нетъ более огня,

          Надеждъ и счастья для меня,

          

          Козявкой ползать по тюрьме,

          Чемъ думать все, по целымъ днямъ,

          Смотря съ тоской по сторонамъ.

          Потребенъ отдыхъ отъ страстей

          

          Но не хотелъ бы я душой

          Переживать теперь покой;

          Желанье это въ скорый срокъ

          Исполнитъ мой жестокiй рокъ.

          

          Чемъ былъ и буду чемъ потомъ;

          Какъ не кажися для тебя

          Теперь ужасной жизнь моя:

          Воспоминанья въ эти дни,

          

          Моя надежда - ихъ уделъ.

          О, лучше, еслибъ я успелъ

          Уснуть на векъ, какъ спятъ оне,

          Чемъ жизнь тянуть печально мне.

          

          Отъ пытокъ тысячи скорбей

          И не найти, скрывая сгонъ,

          Какъ часть безумцевъ, всехъ временъ,

          Въ самоубiйстве смерть свою.

          

          Отъ смерти не бежалъ назадъ -

          Сыскать ее я былъ бы радъ

          На поле чести и крови,

          Но я не славы рабъ - любви.

          

          Не изъ пустаго удальства -

          Бежать иль сбить, мне все равно:

          Съ презреньемъ къ лаврамъ я давно;

          Пускай, прославленный молвой,

          

          Дай цель достойную вполне,

          Дай женщину съ врагами мне -

          И брошусь я въ железный бой,

          Въ огонь трескучiй за судьбой

          

          И ты не сомневайся въ томъ,

          Что мой правдивъ теперь разсказъ -

          Я это доказалъ не разъ.

          Смерть то, чемъ смелый пренебрегъ,

          

          И въ чемъ горюнъ отрады ждетъ.

          Пускай къ Тому, Кто жизнь даетъ,

          Жизнь возвращается назадъ,

          Уже я вынесъ смерти взглядъ,

          

          И здесь онъ не смутитъ меня.

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          "Да, я любилъ, отецъ святой,

          Нетъ - больше, обожалъ! Порой

          

          Но я не фразой, а въ лелахъ

          Ужъ доказалъ свою любовь.

          На этой стали видишь кровь -

          И никогда уже она

          

          "За ту кровь эту пролилъ я,

          Что пала жертвой за меня.

          Той кровью ненавистной ей,

          Все сердце согревалъ злодей.

          

          Не преклоняй своихъ коленъ,

          Не ставь ты въ счетъ моихъ греховъ

          То, что пришлось пролить мне кровь;

          Ты мне простишь - уверенъ я -

          

          Когда узнаешь, что злодей

          Былъ врагъ религiи твоей!

          Самъ Назарейскiй, для османъ

          Горчей полыни этихъ странъ.

          

          Не напади отважный сбродъ

          Съ лихимъ мечемъ на мусульманъ,

          Не будь на немъ смертельныхъ ранъ

          Отъ галилейскихъ страшныхъ рукъ,

          

          Въ турецкiй рай, и гурiй рой

          Ждалъ долго-бъ у двери святой.

          "Да, я любилъ - любовь и тамъ,

          Где страшно проходить волкамъ!

          

          Вознаграждается она.

          Что нужды знать, зачемъ и где,--

          Вздыхалъ я, мучился - везде -

          И не напрасно. Иногда,

          

          Я радуюсь, что никогда

          Другой любви не зналъ я въ ней.

          Она погибла; отъ чего -

          Не смею я сказать того:--

          

          Ты можешь прочитать на немъ

          Проклятье Каина и страхъ -

          Ни что не сгладилось въ чертахъ;

          Но удержи свой приговоръ:

          

          Я лишь причиной былъ тому.

          Когда-бы также, какъ ему,

          Она была неверной мне,

          Я тоже-бъ сделалъ въ тишине.

          

          Я за любовь - его убилъ.

          Она достойна казни злой,--

          Измена-жъ - верность предо мной;

          Мне сердце отдала она,

          

          А я, о Господи прости!...

          Я опоздалъ ее спасти.

          Я отдалъ все, что дать могу -

          Далъ гробъ я нашему врагу;

          

          Не давитъ совести моей.

          Съ ея-жъ кончиной такъ я палъ,

          Что презирать и ты бы сталъ,

          Решилась вдругъ его судьба -

          

          Въ ушахъ раздалась у него:

          Тагиръ былъ вестникомъ его,44)

          Чуть онъ вступилъ туда съ толпой,

          

          "Въ пылу огня, со всехъ сторонъ,

          Мгновенной смертью умеръ онъ,

          Безъ агонiи и безъ мукъ!

          Не выпуская мечъ изъ рукъ,

          

          Надеясь встретить помощь въ немъ;

          Молилъ Аллаха, но безъ слезъ!--

          Вотъ все, что тутъ онъ произнесъ.

          Во время боя онъ узналъ

          

          Смотрелъ я долго, - предо мной

          Лежалъ онъ на земле сырой;--

          Я наблюдалъ, какъ духъ его

          Гасъ постепенно у него.

          

          Какъ барсъ охотника стрелой,

          Но онъ не чувствовалъ того,

          Что перенесъ я безъ него.

          Напрасно я искалъ въ тиши

          

          Тутъ было бешенство въ чертахъ,

          Но не раскаянье, - не страхъ!

          Чего не отдала бы месть,

          Чтобъ на лице врага Прочесть

          

          Чтобъ сожаленье видеть въ немъ,

          Когда раскаяньемъ однимъ

          И покаянiемъ своимъ

          Не можемъ больше, не въ силахъ

          

          Когда оне, въ последнiй часъ,

          Спасти отъ мукъ безсильны насъ?

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          "Въ странахъ холодныхъ стынетъ кровь;

          

          Моя же съ лавою сходна,

          Когда изъ Этны бьетъ она.

          Не мне петь сладостныхъ речей

          О страсти съ прелестью цепей;

          

          Безъ жалобъ въ трепетныхъ устахъ,

          Бiенье сердца, крови жаръ,

          Разсудка бешенный угаръ,

          И этотъ мстительный клинокъ,

          

          Есть доказательства любви,

          То та любовь - въ моей крови

          И съ ней страданье - мой уделъ!--

          Вздыхать я, плакать не умелъ;--

          

          Иль, если нужно, умереть.

          Умру - но обладалъ я той,

          Что такъ была любима мной,

          И какъ-бы ни было тутъ мне,

          

          "Могу-ль корить судьбу мою,

          Искавъ ее всю жизнь свою?

          О, нетъ! - утратилъ счастье я,

          Но духъ все тотъ же у меня.

          

          Про смерть Лейлы молодой!

          Дай снова радостей ты мне

          И вместе горя въ тишине

          И стану вновь я жить - и вновь

          

          Грусть не о томъ, отецъ святой,

          Кого не будетъ, но о той,

          Что нетъ уже, что спитъ въ волнахъ!--

          О! будь ея въ могиле прахъ,

          

          Я разделилъ бы гробъ его.

          "Она весь светъ, вся жизнь моя:

          Едва ее увиделъ я,--

          Всемъ существомъ она своимъ,

          

          Являясь всюду и всегда,

          Какъ та блестящая звезда,

          Взошедшая лишь надъ однимъ

          Воспоминанiемъ моимъ!

          "Любовь светъ неба для меня;

          То искра вечнаго огня,

          Аллахомъ данная людямъ

          И чистымъ ангельскимъ душамъ,

          Чтобъ вознести рой грешныхъ думъ.

          

          И душу къ светлымъ небесамъ,

          Въ любви-жъ нисходитъ небо къ намъ;

          Она взята у божества,

          Чтобъ побужденiй естества

          ",

          То лучь создавшаго весь светъ,

          То надъ душою наконецъ

          Вокругъ сiяющiй венецъ!

          Согласенъ, что любовь моя

          

          Она была лишь только темъ,

          Чемъ показалась людямъ всемъ;

          Считай преступной ты ее,

          Но умоляю за нее

          

          Ея любовь была грехомъ.

          "Она моей всей жизни светъ;

          Ужъ онъ угасъ, его ужъ нетъ,

          И кто теперь, какимъ лучомъ

          

          Зачемъ не блещетъ больше онъ,

          Чтобъ проводить на смерть, иль стонъ?

          Чтожъ удивляться, если те,

          Что ужъ безъ счастья, въ нищете,

          

          Не могутъ сладить съ горемъ ихъ;

          Что въ изступленiи своемъ

          Они винятъ, судьбу во всемъ

          И въ бешенстве, взаменъ утехъ

          

          Ахъ! Это сердце - посмотри,

          Облившись кровiю внутри,

          Встречаетъ смело внешнiй бой;

          Кто съ счастья сорвался душой,

          

          Въ какую пропасть пасть ему.

          Теперь старикъ я по борьбе,

          Кажусь злымъ коршуномъ тебе;

          Въ лице твоемъ читаю я,

          

          Лишь этого, среди невзгодъ,

          Мне испытать не достаетъ!

          Да, на земле мой тяжкiй следъ,

          Какъ хищныхъ птицъ, предвестницъ бедъ.

          

          На голубя я темъ похожъ,

          Что умираю предъ тобой,

          Неведая любви второй.

          Темъ человеку данъ урокъ,

          

          Певецъ летающiй въ кустахъ,

          Плывущiй лебедь на водахъ

          Имеютъ спутницу - жену.

          И навсегда, везде одну.

          

          Отрады ищетъ переменъ

          И расточаетъ предъ толпой

          Надъ постоянствомъ юморъ свой -

          Я не завидую ему:

          

          Онъ такъ ничтоженъ, извращенъ,

          Что лебедя не стоитъ онъ

          И многимъ - многимъ ниже той,

          Кого обманетъ онъ порой.

          

          Лейла! Вся душа моя

          Была наполнена тобой!

          Ты добродетель, подвигъ мой,--

          Ты преступленье тяжкихъ дней,

          

          Ты безотчетная печаль,

          Надежда вся на. эту даль,

          На это небо въ этой мгле,--

          Ты все, что тамъ, - что на земле!..

          

          И если есть, то что. мне въ томъ?

          На женщину, за целый светъ,

          Я не взгляну, когда въ ней нетъ

          Съ твоею сходной красоты,

          

          Тому порукою для всехъ

          Минувшей юности весь грехъ

          И мой последнiй, смертный часъ!

          Все это поздно - я угасъ,

          

          Одинъ любимый сердца бредъ.

          "Она погибла, - нетъ ее

          И я не умеръ безъ нее!

          Но эта жизнь - не жизнь людей:

          

          Сжимая, сердце окружилъ

          И въ мысли ненависть впустилъ.

          Не шло тутъ время; - все места

          Несносны - всюду пустота!

          

          Отворотился отъ лица

          Природы матери моей:

          Все, что прельщало прежде въ ней,

          Предъ мною приняло въ глуши

          

          Но остальное знаешь ты:

          Все преступленья, все мечты

          И половину мукъ моихъ

          Ты сострадательно постигъ.

          

          О покаянiи моемъ,

          Ты видишь, жизни больше нетъ,

          Я скоро брошу этотъ светъ:

          И если-бъ правъ твой былъ упрекъ,

          

          То переделать, что давно

          Мне было сделать суждено?

          Неблагодарностью меня

          Ты не кори: печаль моя

          

          И не тебе мне въ ней помочь.45)

          Ты о судьбе души моей

          Безмолвно, втайне пожалей;

          Чемъ больше страхъ въ уме твоемъ,

          

          Когда-бы могъ Лейлу ты

          Призвать изъ вечной пустоты,

          Тогда-бы я, за жизнь ея,

          Прощенье вымолилъ твое,

          

          И заступленья у небесъ.

          Попробуй львицу укрощать,

          Когда у ней придутъ забрать,

          Въ лесной трущобе, всехъ детей;

          

          Смягчить предъ смертью роковой,--

          Не насмехайся надъ тоской.

          "Въ дни тихой юности моей,

          Въ часы немногихъ этихъ дней,

          

          Имелъ я друга - это тамъ,

          Въ родной долине, где въ цветахъ

          Алеетъ роща на лугахъ -

          Ахъ! можетъ быть его ужъ нетъ!

          

          Ты этотъ дай залогъ ему.

          Хочу я другу своему

          Напомнить смерть мою порой.

          Душа, объятая тоской,

          

          Не часто жалуетъ друзей

          Воспоминанiемъ своимъ;

          Но съ темнымъ именемъ моимъ

          Всегда я дорогъ для него.

          

          Онъ предсказалъ судьбу мою?

          Смеялся я, - всю жизнь свою

          Не могъ смеяться я потомъ!

          Благоразумье, друга ртомъ,

          

          Но я не выслушалъ вполне,

          Едва заметилъ силу словъ; -

          Теперь ихъ память шепчетъ вновь.

          Скажи ему ты, до чего

          

          Онъ содрогнется при одномъ

          Известье горестномъ твоемъ

          И пожалеетъ, что въ словахъ

          Былъ вправду высказанъ имъ страхъ,

          

          Въ событьяхъ горькихъ бытiя,

          Забылъ, лелея грусть свою,

          Что льстило молодость мою,

          То въ мукахъ слабый голосъ мой

          

          Благословенiе надъ нимъ;

          Но небо, голосомъ моимъ,

          Было бы такъ раздражено,

          Что отвернулось-бы оно,

          

          Смягчать невиннаго уделъ.

          Я не прошу щадить меня:

          Онъ слишкомъ добръ - уверенъ я,

          Чтобъ попрекнуть на стороне -

          

          Я не прошу его за мной

          Не горевать передъ тобой:

          Такая просьба холодна -

          Была-бъ насмешкою она.

          

          Пролитыхъ дружбой после грозъ

          Надъ гробомъ брата своего?

          Отдай ему кольцо его

          И все, что видишь, разскажи:

          

          Разбитой бурею страстей,

          Обломокъ чувства межъ скорбей,

          Пергамента гнилой кусокъ;

          Упавшiй съ дерева листокъ,

          

          Осеннимъ ветромъ скорби злой.

          "Не говори мне больше ты,

          Что это призракъ, плодъ мечты;

          О, нетъ, отецъ, то не былъ сонъ!!

          

          Я долженъ былъ сомкнуть свой взоръ,

          А я не спалъ ужъ съ давнихъ поръ.

          Хотелъ я плакать, но не могъ:

          Мой жаркiй лобъ весь мозгъ прожегъ;

          

          Какъ даръ безценный, дорогой

          Ее бы принялъ я тогда

          И сохранилъ бы навсегда.--

          Сильней отчаянье, чемъ я,

          

          Не трать напрасно словъ святыхъ -

          Отчаянье могучей ихъ!

          Мне нуженъ отдыхъ наконецъ.

          Тогда, скажу тебе, отецъ,

          

          Она опять была живой;

          Ее я виделъ сквозь Симаръ46)

          Она сiяла словно жаръ,

          Какъ отъ звезды блестящей лучъ,

          

          Какъ здесь смотрю я на звезду,

          Такъ созерцалъ я красоту,

          Но мне казалася милей

          Она стократъ звезды моей.

          

          На завтра ночь мрачней всехъ бедъ

          И до звезды ужъ буду я

          Темъ существомъ безъ бытiя,

          Что такъ пугаетъ людъ живой...

          

          Стремлюся къ цели наконецъ...

          Ее я виделъ, мой отецъ!

          Забывъ ужасный свой недугъ,

          Я всталъ, вскочилъ съ постели вдругъ,

          

          Кто былъ у сердца моего?

          Кого я обнялъ? Предо мной

          Какой-то образъ не живой,

          Не отвечавшiй въ тишине

          

          Лейла, это образъ твой!

          Иль, изменясь, другъ нежный мой,

          Ты вышла къ зренью сквозь туманъ,

          Чтобъ осязанье ввесть въ обманъ?

          

          Какъ ледъ ужъ стала холодна;

          Лишь только-бъ кладъ души моей

          Прижать я могъ къ груди своей...

          Увы! тень силясь притянуть,

          

          Однако вижу - здесь она!

          Стоитъ безмолвна и мрачна

          И умоляющей рукой

          Меня все манитъ за собой!

          

          Все теже чорные глаза!

          Я говорилъ, что это ложь -

          Она не умерла.... ну, чтожъ?

          А онъ погибъ! Я виделъ самъ

          

          Где предо мною палъ въ пыли.--

          Ему не выйти изъ земли!

          А ты, Лейла, отчего

          Сна избегаешь своего?

          

          Что по лицу бежитъ волна

          И омываетъ тело то,

          Что я не выдамъ ни за что...

          Мне говорили.... просто страхъ!

          

          Когда то правда, что теперь

          Ты изъ морскихъ пришла пещеръ,

          Чтобъ отыскать покойней гробъ.

          О! прохлади мой жаркiй лобъ

          

          Пусть не горитъ передъ тобой!

          Иль положи скорей ее

          На сердце бедное мое!

          Ты существо, иль тень мечты?

          

          Не разставайся здесь со мной

          Иль улети туда съ душой,

          Где не доходятъ изъ страны

          Ни ветра свистъ, ни ревъ волны.

          "Ты знаешь, кто я; - въ тишине

          Прослушалъ повесть обо мне.

          Тебе доверилъ я печаль,

          Всю грусть и все, чего мне жаль,

          И за слезу благодарю,

          

          О, исповедникъ, хоть бы разъ

          Ее пролить изъ тусклыхъ глазъ!

          Похорони ты такъ меня,

          Чтобъ къ беднякамъ былъ ближе я; *

          

          У изголовья крестъ простой,--

          Чтобъ и для надписи предъ нимъ

          Не сталъ съ прохожимъ пилигримъ."47)

          Ужъ умеръ онъ и предъ концомъ

          

          Онъ не оставилъ и следовъ;

          Объ этомъ несколько лишь словъ

          Монахъ слыхалъ въ предсмертный часъ,

          Но запрещенъ ему разсказъ.

          

          Все то, что знаемъ мы о той,

          Кого онъ истинно любилъ,

          О томъ, что онъ въ бою убилъ.

ПРИМЕЧАНІЯ.

1 пристрастiемъ къ неправильному размеру "Кристабеля Колераджа". Вальтеръ-Скотъ въ Lay of the last minstrel, первый ввелъ одне мужскiя риФмы; что же касается до отрывочнаго изложенiя поэмы, то мысль эту заимствовалъ Байронъ изъ "Христофора Колумба" Роджерса. Лордъ Байронъ, еще до путешествiя своего въ Ливанъ, изучалъ исторiю отомановъ. "Старый Кнолесъ", говорилъ онъ, незадолго передъ смертью, въ Мисологи, - былъ моей любимой книгой въ детстве и возбудилъ, кажется, во мне желанiе посетить Востокъ; изъ него заимствованъ тотъ восточный колоритъ, которымъ отличаются все мои сочиненiя. На поляхъ книги Дизраэли "Очерки характера литературы" мы находимъ следующее замечанiе: "До 10-ти-летняго возраста я съ жадностью прочелъ: Кнолесъ, Кантемира, Де-Тотъ, Леди Монтегю, Гаукинсовъ переводъ исторiи турокъ Миньо, Тысячу и одну ночь - все путешествiя и разсказы о Востоке.

2) Происшествiе, въ которомъ Байронъ игралъ главную роль, подало ему первую мысль поэмы, но былъ ли онъ любовникомъ этой невольницы - неизвестно. Молодая девушка, которой Байронъ спасъ жизнь въ Афинахъ, по уверенiю Гобгоуза, была любовницей его слуги турка. О подробностяхъ по этому предмету, представленныхъ маркизою Слиго, можно справиться въ запискахъ Томаса Мура.

3) Гробница - на скале мыса, принадлежитъ Фемистоклу. Кумберландъ свидетельствуетъ въ своемъ "Наблюдателе", что на ней начертаны стихи Платона, соединяющiе чувствительность съ простотою.

4) Любовь соловья и розы - известная персидская басня. Если я не ошибаюсь, то "въ Тысяче одной ночи" Бюльбюль - имя соловья. Месиги, въ переводе сэръ Вильяма Джонса, говоритъ:

"Прелестная дева! Приди ты весной

Любовь повелела петь ранней порой;

Веленью послушна, сквозь вечныя грезы

Весенняя птичка поетъ съ высоты;

Резвися, ведь скоро завянутъ цветы".

5

6) Я думаю, не многiе изъ моихъ читателей имели случай поверить то, что я хотелъ здесь описать, но если кто обращалъ на это вниманiе, то вероятно сохранилъ воспоминанiе о странной красоте, которую почти всегда выражаютъ черты лица после того, какъ духъ отлетаетъ отъ тела. Замечательно, что при насильственной смерти отъ огнестрельнаго оружiя, какова бы ни была энергiя убитаго, выраженiе физiономiи всегда бываетъ томное, но спокойное; но если онъ пораженъ кинжаломъ, лицо сохраняетъ странное выраженiе и душа отражается на немъ до последней минуты. Байронъ.

7) Афины принадлежатъ Кизлеръ-Аге, которому поручается наблюденiе за женщинами гарема и который, самъ отъ себя, назначаетъ воеводу; такъ что евнухъ и сводникъ (какъ не тривiально это слово, но оно весьма характерично) управляетъ, въ настоящее время, правителемъ Афинъ. Байронъ.

8) Каикъ - легкая рыбачья лодка.

9) Турецкiй рыбакъ, проведя весь день въ Эгейскомъ заливе на ловле, возвращается къ ночи въ Портъ-Леоне - древнiе Пиреи, и, не смотря на весь страхъ передъ Майнотами, грабителями Аттики, не упустилъ ни одного обстоятельства той драмы, въ которой самъ былъ действующимъ лицомъ. Его разсказу мы обязаны лучшими местами этой поэмы. Джоржъ-Эллисъ.

10

11) Джеридъ, или Жеридъ - турецкiй дротикъ съ заостреннымъ концомъ, который наездники бросаютъ съ удивительною ловкостью.

12) Самумъ - ветръ пустыни, смертельный для каравановъ. О немъ часто упоминается въ восточныхъ повестяхъ.

13) Гостепрiимство и щедрость считаются по закону пророка главными добродетелями, и надо отдать справедливость, что мусульмане строго его соблюдаютъ. Выше нетъ похвалы для предводителя, какъ сказать, что онъ щедръ и гостепрiименъ; храбрость второстепенное достоинство.

14) Зеленый цветъ - любимый цветъ потомковъ пророка, которые уверяютъ, что унаследованная ими вера оправдываетъ всякiе ихъ поступки, какъ бы они ни были унизительны въ глазахъ другихъ поколенiй.

15

Христiанину говорятъ "урлула" - счастливаго пути, или "Сабанъ хирасенъ, Сабанъ серула" - доброе утро, добрый вечеръ.

16) Кашемирсхая лазурная бабочка считается самой красивой и редкой на Востоке.

17) Деласъ говоритъ, что Байронъ его уверялъ, что сравненiе съ скорпiономъ ему приснилось. Кольриджи также разсказываетъ, что будто, во время послеобеденнаго сна, онъ сочинилъ свою трилогiю, которая начинается следующими гармоническими стихами:

Вдругъ я вижу во сне,

Абесинка....

Некоторые ученые, после изследованiя самоубiйства скорпiона, приписываютъ его безсознательному судорожному движенiю, другiе въ этомъ видятъ проявленiе свободной воли. Вероятно скорпiоны чрезвычайно заинтересованы разрешенiемъ этого важнаго для нихъ вопроса, и если будетъ решено, что они Катоны, то мы имъ посоветуемъ жить сколько имъ угодно, не делаясь мучениками гипотезы.

18) Къ закату солнца пушечные выстрелы извещаютъ о конце Рамазана - поста.

19) Фингари - луна.

20 но Ричардсонъ сделалъ изъ нихъ два и пишетъ, вместо Джiамшидъ - Джамшидъ: я сохранилъ правописанiе одного съ произношенiемъ другаго. Байронъ.

Въ слове "Джамшидъ", въ первомъ изданiи (Гяура), Байронъ поставилъ три слога: Bright as the gern of Giamschid; но, соглашаясь съ моими замечанiями и по Ричардсону, онъ поправилъ Bright as the rubi of Giamschid. Читая эту редакцiю, я ему заметилъ, что глаза его героини, по сравненiи съ рубиномъ, должны быть красными, поэтому не лучше ли поставить, вместо рубина, алмазъ - Bright as the jewel of Giamschid? Онъ это сделалъ въ новомъ изданiи. Т. Муръ.

21) Эль-Сиратъ - мостъ тоньше паутины, острее меча, - по немъ каждый мусульманинъ долженъ проходить въ рай - другаго нетъ пути. Всего хуже то, что подъ аркой моста находится адъ, въ который падаютъ все те, которые не привыкли къ морской качке, подтверждая такимъ образомъ: fasilis decensus Aavemini, что не совсемъ утешительно для идущаго сзади. Внизу есть еще другой мостъ, еще тоньше этого, для жидовъ и христiанъ.

22) Гурiи - девы рая; оне такъ названы по большимъ чернымъ глазамъ - Гюрьель-Оюнъ. Общество ихъ для правовернаго, по обещанiю Магомета, величайшее блаженство. Оне созданы не изъ глины, какъ все женщины, и одарены неувядаемой прелестью вечной красоты и молодости.

23) Ложное мненiе - коранъ предоставляетъ добродетельнымъ женщинамъ треть рая; но большая часть мусульманъ объясняютъ этотъ текстъ ошибочно и не допускаютъ въ рай женщинъ. Противники платонистовъ, не приписывая никакихъ душевныхъ способностей прекрасному полу, утверждаютъ, что женщины вполне могутъ быть заменены гурiями.

24

25) Гiацинтъ - по арабски Сюкбюль. Это сравненiе чаще всего встречается въ турецкихъ повестяхъ, но попадается и въ древнихъ греческихъ стихотворенiяхъ.

26) Франгистанъ - земля черкесовъ.

27) Бисмилла! во имя Бога; этимъ начинается каждая глава корана (кроме одной) и каждая молитва турка.

28) Чаушъ, няи Шiаусъ - передающiй приказанiе въ небольшой части войскъ, или селенiи; должность эта соответствуетъ ефрейторской.

29 цветъ, наконецъ, эти страшные усы опустились, чемъ было спасено большее число головъ, чемъ находилось въ нихъ волосъ.

30) Аманъ - пощади.

31) Суеверiе о дурномъ глазе распространено во всемъ Ливане и имеетъ сильное влiянiе на доверчивыхъ людей.

32) Палампора - шаль съ цветными узорами, которую носятъ одне только знатныя особы.

33) Этотъ прекрасный переходъ въ первый разъ появился въ третьемъ изданiи: "Посылаю вамъ - пишетъ Байронъ Муррею отъ 10 августа 1813 года - оттиски, служащiе доказательствомъ, что я никогда не окончу эту проклятую повесть. Ессе signum - еще тридцать три стиха! - еще предлогъ для ворчанiя несчастнаго наборщика, который однако не доставитъ и вамъ большаго удовольствiя". Место это взято изъ библiи, книги Судей, глава V, стихъ 28 и следующiе.

34

35) Чалма на столпе и несколько стиховъ изъ корана составляютъ памятникъ османовъ, какъ на кладбище, такъ и въ пустыне. Подобные памятники очень часто встречаются въ горахъ надъ павшими жертвами возстанiя, грабежа или мщенiя.

36) Этими словами (Алла-гу) муэзинъ, взойдя на площадку минарета, оканчиваетъ призывъ къ молитве. Валидъ, сынъ Абдалмалека, первый построилъ минаретъ. Онъ воздвигъ его надъ главной мечетью въ Дамаске для муэзина, или кричальщика, возвещающаго о наступленiи времени молитвы. Впоследствiи это обыкновенiе было примято на всемъ Востоке. Д. Эрбедотъ.

36) Стихи эти - подражанiе греческой боевой песне:

Вижу, вижу деву рая,

Къ ней ласкается играя

Ветръ съ зеленою чадрой;

Приходи - кричитъ - довольно

Избегать любви моей,

Поцелуй меня скорей.

37) Монкиръ и Некиръ - инквизиторы смерти; душа грешника, по мненiю мусульманъ, предварительно подвергается пыткамъ. Если ответы не удовлетворительны, то ее поднимаютъ косою къ верху и ударами раскаленнаго железа повергаютъ въ пропасть. Подобныхъ пытокъ много и нельзя сказать, чтобы обязанность этихъ демоновъ была легка; ихъ всего двое, а грешниковъ гораздо более, чемъ праведныхъ, и потому они всегда заняты.

38) Эвлисъ, или Эблисъ - ЛюциФеръ восточныхъ народовъ. Гербелотъ полагаетъ, что это имя происходитъ отъ греческаго Διαεβλος - непокорный ангелъ. По арабской демонологiи, Eblis былъ низверженъ за то, что, вопреки приказанiю Бога, отказался поклониться Адаму, оправдываясь темъ, что Адамъ созданъ изъ земли, а онъ существо воздушное.

39) Поверье о вампирахъ распространено по всему Ливану. ТурнеФоръ приводитъ длинный разсказъ Саути (Southey) въ запискахъ Талаба, подъ именемъ Врукалакасъ (по румынски Вардулаха), какъ доказательство справедливости этого поверья: "Я помню, что целая семья пришла въ ужасъ отъ криковъ ребенка, которые происходили, по ихъ убежденiю, отъ посещенiя вампира - Греки никогда не произносятъ этого слова безъ ужаса. По моему мненiю, Врукалакасъ есть древнее греческое слово; оно было дано Арсенiусу, которымъ, какъ уверяютъ греки, после смерти обладалъ демонъ; но въ среднiе века оно заменено словомъ "Yardulachas". Багровый цветъ лица и губы, истекающiя кровью, суть признаки вампира. Въ Венгрiи и въ Грецiи бездна разсказовъ объ этикъ чудовищахъ и все они подтверждаются невероятными показанiями свидетелей.

40

41 ) Калоiоръ - греческiй монахъ, или, скорее, послушникъ францисканскаго ордена.

42) Эта вторая часть поэмы, заключающая въ себе до 500 стиховъ, была постоянно прибавляема, при всякомъ новомъ впечатленiи Байрона, обнаруживавшимся съ каждымъ новымъ изданiемъ.

43) Байрона обвиняли въ позаимствованiи этого места у Краяба; какъ бы оправдываясь, онъ писалъ по этому случаю къ одному изъ своихъ прiятелей: "Я читалъ British Review и полагаю, что критикъ, до некоторой степени, правъ; но прискорбно, что меня обвиняютъ въ воровстве. Я никогда не зналъ этого места, а въ размере и расположенiи рифмъ подражалъ Мильтону, Скотту и всемъ темъ, которые употребляли эту стихотворную Форму. Гяуръ безспорно злодей, но только злодей не опасный, потому, что его чувства и поступки не найдутъ защитниковъ.

44) Пеликанъ - птица эта, какъ известно, не имея возможности достать пищи, поддерживаетъ жизнь своихъ детей собственной кровью.

45 руку къ уху и сходитъ съ дороги. Я спросилъ его, что это значитъ - "Мы въ опасности! - онъ отвечалъ. - "Какая опасность? Мы теперь не въ Албанiи и не въ ущельяхъ Эфесскихъ, Мисолонги, или Леванта, конвой нашъ многочисленъ, хорошо вооруженъ, а Хорiаты не такъ храбры, чтобъ сделаться разбойниками". - "Все это такъ, эфенди, но свистъ пуль раздается, въ моихъ ушахъ." - "Да сегодня не было ни одного выстрела". "А я слышу, бумъ, бумъ, такъ явственно, какъ ваши слова; какъ хотите, ЭФенди, но что написано, то написано". Я оставилъ этого фантазера съ его утонченнымъ, мечтательнымъ слухомъ и обратился къ Базили - его земляку-христiанину, который однако, не обладая пророческимъ слухомъ, ничего въ этомъ не понималъ. Мы прiехали въ Коллону и, пробывши тамъ несколько часовъ, отправились обратно; дорогой мы перекидывались, на всевозможныхъ наречiяхъ, остротами надъ беднымъ туркомъ. По возвращенiи я узналъ отъ Леона (бывшаго пленнаго, теперь отпущеннаго), что Майноты имели намеренiе на насъ напасть (справиться съ второю песнью Чайдьдъ-Гарольда), но для того, чтобъ еще -более въ томъ убедиться, я его подробно разспрашивалъ, и онъ съ такою точностью разсказалъ сколько насъ было, какъ мы были одеты и какъ - вооружены, что не оставалось никакого сомненiя, - что онъ самъ находился въ числе Майнотовъ, которые готовили намъ не совсемъ прiятную встречу. Дервишъ, съ этого времени, признанъ пророкомъ и, вероятно, въ его ушахъ стало шуметь более, чемъ когда либо, къ общему удовольствiю бератскихъ арнаутовъ, ограждающихъ отъ нападенiя родныя горы. Я приведу еще одинъ случай, обрисовывающiй этотъ странный народъ. Въ мае 1811 года одинъ красивый, расторопный арнаутъ явился ко мне съ предложенiемъ своихъ услугъ - ему последнему изъ 50 я въ этомъ отказалъ. "Хорошо, ЭФенди, желаю вамъ долго жить! Я могъ бы быть для васъ полезнымъ, но завтра оставлю городъ и отправлюсь въ горы, откуда возвращусь не ранее зимы, можетъ быть вы меня тогда возьмете". Бывшiй при этомъ дервишъ заметилъ, что онъ вероятно присоединится къ клефтамъ (разбойникамъ), и онъ совершенно угадалъ. Тотъ, кто во время своихъ набеговъ избежитъ смерти, возвращается къ зиме въ городъ, где никто его не безпокоитъ, хотя все знаютъ о его подвигахъ. Байронъ.

45) Увещанiе монаха - выпущено. Оно, какъ видно, не производило особеннаго впечатленiя на умирающаго.

46) Симаръ - саванъ.

47) Происшествiе, послужившее основанiемъ этой поэмы, не редко въ Турцiи. Несколько летъ тому назадъ жена Мухтаръ-паши жаловалась Али на сына за воображаемую его неверность; тиранъ спросилъ имена его любовницъ, и она имела жестокость приписать ему двенадцать женщинъ лучшихъ фамилiй Янины. Все оне были схвачены, завязаны въ мешки и брошены на следующую же ночь въ море. Одинъ изъ числа бывшихъ тамъ часовыхъ уверялъ меня, что ни одна изъ этихъ несчастныхъ жертвъ не закричала и не смотря на то, что ихъ безвинно оторвали отъ семействъ, друзей а всего, что имъ мило, не показала никакого ужаса. Удивительный героизмъ! Предлагаемая здесь повесть одна изъ самыхъ старинныхъ. Герой ея молодой венецiанецъ, или грекъ, - онъ уже давно забытъ. Я ее случайно слышалъ въ одной ливанской кофейне. Она была разсказана однимъ изъ техъ разсказчиковъ, который" такъ изобилуетъ Востокъ. Дополненiя и поправки мои, какъ переводчика, вы сейчасъ же можете заметить по отсутствiю восточнаго колорита. Я очень сожалею, что въ своей памяти сохранилъ только часть удивительнаго этого разсказа, переданнаго мне речитативомъ, или скорее пропетаго по восточному обычаю. Что же касается до замечанiй, то я очень благодаренъ за нихъ всемъ моимъ критикамъ и въ особенности Гербелоту. Его сочиненiе "Калифъ Востока" такъ оригинально, что Веберъ считаетъ его переводомъ, и въ этомъ каждый, посещавшiй Востокъ, невольно согласится съ критикомъ; но всмотритесь поближе и вы увидите, что и это превосходное творенiе, какъ и все подражанiя ему, также можетъ быть сравнено съ рапсодiями восточныхъ певцовъ, какъ, прекрасная равнина съ замкомъ Эвлиса. Байронъ.