| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1813 |
| Категория: | Поэма |
| Входит в сборник: | Произведения Байрона в переводе Н. В. Гербеля |
| Связанные авторы: | Гербель Н. В. (Переводчик текста) |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Морской разбойник
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ
НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ
ТОМЪ ПЕРВЫЙ
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.
МОРСКОЙ РАЗБОЙНИКЪ.
ПОЭМА ВЪ ТРЁХЪ ПЕСНЯХЪ
ЛОРДА БАЙРОНА.
СЪ АНГЛІЙСКАГО.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.
.....nessun maggior dolore,
Che ricordarsi del tempo felice
Nella raiserii...
DANTE.
I.
1.
"Мы носимся бурей по синимъ волнамъ!
Какъ морю, предела нетъ нашимъ мечтамъ!
Где ветеръ бушуетъ, где ценятся волны.
2.
"Вотъ наши владенья - и нетъ имъ границъ!
Лишь флагъ нашъ завидятъ - все надаютъ ницъ.
Къ покою пиратъ отъ труда переходитъ -
И въ томъ, и въ другомъ своё счастье находитъ.
3.
"Тебе ли, рабъ роскоши, это понять,
Чьё сердце волна заставляетъ дрожать,
Кто лишь наслажденiя праздности любитъ,
Кого ни блаженство, ни сонъ не голубитъ!
4.
"Тотъ это поймётъ лишь, кто крепнетъ душой
При виде простора пучины морской!
Лишь онъ вамъ разскажетъ, съ восторгомъ во взоре,
Какъ любо носиться надъ безднами моря.
5.
"Разскажетъ, что жаждемъ мы битвъ роковыхъ,
Что любо намъ то, что пугаетъ другихъ,
И то, что иного заставитъ пасть духомъ,
6.
"Намъ смерть не страшна: лишь погибъ бы нашъ врагъ
Въ бездействiи робкомъ не более благъ!
Не мыслимъ мы, мчася путёмъ наслажденья,
Умрёмъ ли мы дома, падёмъ ли въ сраженьи.
7.
"Пусть другъ разрушенья, червякъ-человекъ,
Влачитъ измозжонный недугомъ свой векъ
И стонетъ, на смертномъ одре умирая:
Намъ нуженъ не одръ, а трава полевая.
8.
"Въ то время, какъ духъ его тихо, съ тоской,
Изъ тела выходитъ - нашъ мчится стрелой.
Пусть трупъ его склепомъ и урной гордится,
Пусть недругъ притворно надъ ней прослезится:
9.
"Насъ море покроетъ своей пеленой,
Любовь подаритъ неподкупной слезой,
А дружба товарищей чашей помянетъ,
10.
"И скажутъ, добычу деля межь собой,
Добытую сталью, решающей бой,
Съ горящими тихой печалью очами:
"Погибшiе братья, зачемъ вы не съ нами?"
II.
Таковъ былъ песни смыслъ - смыслъ словъ ея живыхъ -
Сидевшихъ вкругъ костра разбойниковъ морскихъ.
И звуки те, что вкругъ лились и отдавались,
Для грубыхъ ихъ ушей мелодiей казались.
На группы разделясь, прилёгши на песокъ,
Кто чистилъ ятаганъ, кто смазывалъ курокъ,
Кто длинный свой кинжалъ разсматривалъ съ любовью,
Покрытый кое-где запёкшеюся кровью;
Те ладили ладьи - прямые моряки;
Те прикрепляли руль, те ставили силки
На перелётныхъ птицъ, те море озирали,
И каждое пятно за парусъ принимали,
Межъ-темъ какъ кто-нибудь разсказывалъ о томъ,
И спрашивалъ, когда имъ вновь идти придётся?
То знаетъ атаманъ, добыча же найдётся;
Они же всё должны хорошимъ находить -
И замыселъ и призъ - и всемъ довольны быть.
Но кто жъ ихъ атаманъ? Страшась, его все знаютъ
И все ему за-то охотно доверяютъ.
Для шайки - онъ лишь вождь: верна его рука,
Надеженъ взглядъ его и речь его кратка.
Не чествуетъ пировъ онъ песнею привета,
Но, какъ вождю, ему они прощаютъ это.
А пищу, что Конрадъ за трапезой вкушалъ,
Никто бъ изъ шайки всей и въ море есть не сталъ*
Лишь чёрствый чорный хлебъ и разные коренья,
Да изредка плоды, природы украшенье -
Вотъ всё, что съ первыхъ дней, въ теченьи многихъ летъ,
Являлось передъ нимъ, какъ завтракъ и обедъ.
Не падая во прахъ предъ страсти обаяньемъ,
Онъ смелый духъ питалъ темъ гордымъ воздержаньемъ.
"Плывите къ берегамъ!" - и храбрые плыло;
"3а мной!" - и мчались въ бой и брали корабли.
Такъ онъ соединялъ повсюду слово съ деломъ -
И соглашались все съ его решеньемъ смелымъ;
А если и звучалъ вопросъ или укоръ,
То имъ ответомъ былъ его суровый взоръ.
III.
Вотъ парусъ! Вотъ она, добыча дорогая!
Откуда ты и где страна твоя родная?
Но бригъ вооружонъ - летитъ, какъ вестникъ благъ:
Надъ парусомъ крутымъ кровавый веетъ флагъ.
Да, это ихъ корабль! Такъ дуй же, ветеръ, въ очи!
Неси его въ заливъ и дай причалить къ ночи!
Вотъ мысъ онъ обогнулъ и - веселъ и игривъ -
Деля гребни валовъ, идётъ въ родной заливъ.
Какъ гордо онъ плывётъ! Его льняныя крылья
Несутъ его домой покорно, безъ усилья:
По пенистымъ волнамъ скользитъ онъ, какъ живой -
И точно выдти мнитъ съ стихiями на бой.
О, кто бы для его царя и населенья
Охотно не пошолъ на битвы и крушенья?
Опущенный канатъ за бортомъ шевелится -
И, накренясь, корабль на якорь становится.
И видитъ сотня глазъ, собравшихся толпой,
Какъ лодка внизъ скользитъ съ кормы его крутой.
Но вотъ её гребцы проворно наполняютъ,
Врезаются въ песокъ и на берегъ вступаютъ.
Чу! клики раздались - и слышны ужь вокругъ",
Сквозь громкiй разговоръ, пожатья сильныхъ рукъ,
Вопросы на лету и быстрые ответы,
И смехъ, и шумъ шаговъ, и жаркiе приветы.
V.
Весть мчится - и кружокъ становится толпой,
И слышится вокругъ и шумъ, и смехъ мужской,
И женскихъ голосовъ звукъ боле нежный, стройный,
Взывавшихъ въ милымъ имъ въ тревоге безпокойной:
"Мы спрашиваемъ васъ о милыхъ о своихъ!
Увидимъ ли мы ихъ? услышимъ ли мы ихъ?
Мы знаемъ, что они все славою покрылись,
Что победили всехъ; но все ли возвратились?
И поцалуемъ снять сомненье съ нашихъ глазъ."
VI.
"Где атаманъ? Есть весть тревожная для насъ!
И радость, и восторгъ, съ какими вы сейчасъ
Приветствовали насъ такъ искренно, сердечно,
Падутъ передъ бедой и будутъ скоротечны;
Но если радость та и будетъ коротка,
Всё жь искренность ея намъ сладка и близка
Идёмъ, идёмъ, Жуанъ! Веди насъ въ атаману!
А тамъ - опять за пиръ, вновь къ песнямъ и стакану!"
И вотъ они идутъ тропинкою крутой,
Изсеченной въ скале надъ бездною морской,
Къ вершине той скалы, где башня надъ заливомъ
Стоитъ среди кустовъ гигантомъ горделивымъ.
Прохладой веетъ вкругъ отъ множества ключей,
Журчащихъ подъ горой межъ треснувшихъ камнёй.
Но кто тамъ на скале стоитъ и смотритъ въ море,
Съ печалью на челе и пламенемъ во взоре,
Опёршись рукой на грозный мечъ, который
"Да, это онъ - Конрадъ, одинъ, какъ и всегда!
Иди, Жуанъ - скажи, что мы пришли сюда.
Онъ смотритъ на корабль. Скажи, что мы съ вестями,
Что мы ихъ передать должны немедля сами;
На встречу жь не пойдёмъ: ты знаешь самъ, каковъ
Онъ, ежели къ нему приходятъ не на зовъ."
VII.
Приблизившись, Жуанъ сказалъ про ихъ желанье
И, взглядомъ получивъ согласье на свиданье,
Позвалъ ихъ. Подошли. На тёплый ихъ приветъ
Онъ, молча, головой склонился имъ въ ответъ.
- "Вотъ письма, атаманъ, отъ грека изъ Корона,
Пирата-торговца и нашего шпiона...
Но чтобъ онъ ни писалъ и чтобъ ни предлагалъ..."
- "Довольно! "атаманъ сурово ихъ прервалъ.
Сказалъ - и все толпой въ смущеньи отступаютъ,
И шопотомъ свои сомненья выражаютъ;
И все ему въ глаза, смущённые глядятъ,
Какъ-будто въ нихъ прочесть смыслъ словъ его хотятъ.
Иль изъ желанья скрыть своё негодованье -
Онъ отвратилъ лицо, поспешно прочиталъ
Вручённое письмо и такъ послу сказалъ:
"Но где жь Гонзальво нашъ?"
- "На корабле остался."
Жуанъ, скажи ему, чтобъ онъ не отлучался.
Смотри, чтобъ предъ зарёй все были по местамъ:
Сегодня ночью въ бой васъ поведу я самъ!"
--"Сегодня, атаманъ?"
- "Сегодня до заката:
Безмолвный часъ ночной - надежный другъ пирата!
Дай плащъ! Вечернiй мракъ на море встречу я!
Да не забудь, Жуанъ, чтобы курокъ ружья -
Что верно служитъ мне - отъ ржавчины свободный,
Не изменилъ моей надежде благородной.
Да слесарю вели у сабли боевой
Расширить рукоять; а то въ последнiй бой
Она, сильней врага, мне руку утомила.
Смотри, чтобъ данный часъ намъ пушка возвестила!
Отдавъ ему поклонъ, спешатъ они уйти,
Чтобъ мчаться вновь стрелой по водному пути.
Лишь вёлъ бы ихъ Конрадъ - и места нетъ сомненьямъ:
И кто бъ посмелъ идти въ разрезъ его решеньямъ?
Да, этотъ роковой и грозный человекъ,
Улыбки чьей никто не встретилъ бы во векъ,
Чей взоръ наводитъ страхъ на самыхъ изступлённыхъ
И нудитъ ихъ бледнеть, въ злодействахъ закалённыхъ,
Надъ мракомъ ихъ души такъ властвовать умелъ
Той силою ума и превосходствомъ делъ,
Которыя слепятъ, влекутъ и удивляютъ
Людей неразвитыхъ и, вместе съ темъ, пугаютъ.
Такъ где же тотъ благой, тотъ чудный талисманъ,
Который, несмотря на зависть и обманъ
И свойственныя имъ сомненье и утайку,
Склоняться передъ нимъ лихую нудятъ шайку?
Что жь угнетало ихъ, смиряло ихъ въ тиши?
Власть мысли - сила, мощь чарующей души!
Когда въ насъ мысль успехъ искусно подкрепляетъ,
И, правя волей ихъ, незримо для другихъ,
Считаетъ за свои дела благiя ихъ.
Такъ было до-сихъ-поръ и будетъ - безконечно!
Такъ все для одного трудиться будутъ вечно!
Таковъ законъ судебъ. Пусть бедный не клянётъ
Того, кто, не трудясь, трудомъ его живётъ!
Цепь роскоши тяжка! О, еслибъ люди знали,
На сколько легче ихъ вседневныя печали!
IX.
Не сходствуя ни въ чёмъ съ могучими бойцами,
Пленявшими лицомъ - не добрыми делами,
Конрадъ не поражалъ наружностью своей,
Хотя огонь блисталъ изъ-подъ его бровей.
Сложенный хорошо, съ высокимъ, гибкимъ станомъ
И мощною рукой, онъ не былъ великаномъ;
Но каждый, кто бъ свой взглядъ остановилъ на нёмъ,
Конечно бъ увидалъ поболе, чемъ въ другомъ
И, увидавъ, сказалъ, что всё въ нёмъ поражаетъ,
Но какъ и почему - того и самъ не знаетъ.
Волна густыхъ кудрей причудливо легла;
Дрожащая губа волненье обличаетъ,
Которое она напрасно подавляетъ.
Хотя онъ недвижимъ и голосъ чуть звучитъ,
Но видно, что въ душе онъ что-то хочетъ скрыть.
Румянецъ на щекахъ, что блёкъ и вновь являлся,
Для видевшихъ его загадкою казался.
Казалось, злая мысль въ душе его таилась,
Но высказаться вслухъ пока ещё страшилась.
Казалось такъ - никто наверное не зналъ,
Затемъ, что взоръ его следить не позволялъ
И мало бы нашлось людей, на всё готовыхъ,
Снести способныхъ взглядъ очей его суровыхъ.
Когда лукавый взглядъ въ душе его хотелъ
Прочесть огонь лица, онъ отгадать умелъ
Нескромнаго ловца нескромное желанье
И заставлялъ его переносить вниманье
На самого себя, чтобъ не открыть Конраду
Своихъ заветныхъ думъ, души своей отраду.
о порой,
Что наполняетъ грудъ и страхомъ, и враждой.
Куда онъ взоръ кидалъ, чело своё нахмуря,
Тамъ воцарялся мракъ, грозой ревела буря.
X.
Дурную мысль лицо едва лишь отражаетъ:
Она внутри - въ душе живётъ и созреваетъ.
Любовь горитъ въ лице - въ игре его живой;
Коварство жь выдаётъ себя улыбкой злой.
Дрожащая губа, морщина небольшая,
Да бледность, по лицу внезапно разлитая,
Одне лишь о страстяхъ могучихъ говорятъ;
Но чтобъ судить о нихъ, понять тотъ страшный адъ,
Что царствуетъ внутри, невидимымъ быть надо:
Тогда - тревожный шагъ, зловещiй пламень взгляда,
Бiенье вздутыхъ жилъ, сжиманiе руки,
Прислушиванье, страхъ, чтобъ близкiе шаги
Взволнованнымъ его и бледнымъ не застали,
Покажутъ сторону обратную медали.
Взволнованной души и резкими чертами
Усиливаютъ ихъ; все чувства возстаютъ,
Хладеютъ и кипятъ, трепещутъ и ведутъ
Борьбу между собой, горятъ въ щекахъ огнями,
Или со лба текутъ холодными струями.
Тогда взгляни, слепецъ - когда не задрожишь -
На тотъ души покой, который - какъ ты мнишь -
Вкушаетъ онъ! Заметь, какъ этотъ духъ, въ невзгодахъ
Повитый, точетъ мысль о прожитыхъ имъ годахъ!
Заметь! Но кто изъ насъ встречалъ людей съ душой
Свободною отъ тайнъ, тревожащихъ покой?
XI.
Природа создала не для того Конрада,
Чтобъ быть ему вождёмъ убiйцъ - исчадiй ада.
Душа его грехомъ опутана была
Гораздо прежде, чемъ преступныя дела
Заставили его возстать на человека.
Достойный ученикъ тлетворной школы века.
Но, слишкомъ твёрдый, чтобъ ходить на помочахъ,
Обманутый людьми въ благихъ своихъ мечтахъ,
Онъ проклиналъ добро, какъ золъ своихъ причину,
А не плутовъ и ихъ презренную личину
И не хотелъ понять, что добрыя дела,
Свершонныя людьми, приносятъ - вместо зла -
Имъ радость и любовь и доброе желанье
Скорее повторить своё благодеянье,
Когда оно падётъ на добрыя сердца.
Будя въ врагахъ боязнь и злобу безъ конца,
Когда царило въ нёмъ одно лишь увлеченье,
Онъ слишкомъ презиралъ общественное мненье,
Чтобъ совесть въ часъ немой могла его терзать,
А злобы вопль онъ могъ отмщеньемъ называть
За грехъ немногихъ - всемъ. Онъ громко сознавался,
Что лучшимъ лишь за-то бываетъ тотъ почтёнъ,
Кто въ тьме свершаетъ то, что днёмъ свершаетъ онъ.
Онъ зналъ, что все о нёмъ со злобой отзывались;
о, что все его боялись.
Суровый врагъ людей, равно не возбуждалъ
Онъ ни презренья ихъ, ни громкихъ ихъ похвалъ.
При имени его взоръ горемъ омрачался;
Деяньемъ же его всякъ, молча, удивлялся.
Но тотъ, кто знаетъ страхъ, не смеетъ презирать!
Прохожiй червяка отброситъ и опять
Пойдётъ своимъ путёмъ; но прежде чемъ встревожить
Заснувшую змею, что мстить и жалить можетъ,
Подумаетъ сперва, затемъ-что воротясь
Червякъ не отомститъ; змея же, пробудясь,
Способна на него свой страшный зевъ оскалить:
Онъ можетъ раздавить, она жь - его ужалить.
XII.
Не можетъ человекъ совсемъ погибнуть, пасть:
Жила и въ нёмъ - бойце - одна святая страсть.
Смеясь надъ простакомъ, кто чувству отливался,
Приличному глупцу иль мальчику, пленятся
И онъ огнёмъ очей: любовь, святая страсть
Любовь, что онъ питалъ, въ огне ея сгорая,
Била любовь къ одной - могучая, прямая.
Немало молодыхъ красавицъ онъ встречалъ.
Но ласковыхъ ихъ словъ, улыбокъ не искалъ;
Немало светлыхъ глазъ, горя, его встречали,
Но не одни ему на сердце не запали.
Да, то была любовь! Когда восторгъ души,
Губительнымъ огнёмъ питаемый въ тиши,
Окрепнувшiй въ борьбе, могучiй въ искушеньи,
Не гаснущiй на мигъ въ несносномъ отдаленьи,
Который ни печаль не можетъ омрачить.
Ни гневъ воспламенить, ни въ ропотъ превратить
Болезненный огонь, что заставляетъ рваться
Къ свиданiю сердца и мирно разставаться,
Чтобъ светлый взоръ любви тоской не омрачить,
Который смерть одна способна подавить -
Когда мы тотъ восторгъ назвать любовью смеемъ,
То здесь была любовь. Пускай онъ былъ злодеемъ
И рой укоровъ злыхъ виталъ надъ нимъ грозой,
Являвшiя одно отсутствiе - не боле -
Достоинствъ въ нёмъ другихъ и даже всё дотоле
Свершонное имъ зло, вся горечь слёзъ людскихъ
Разбить въ немъ не могли святейшаго изъ нихъ.
XIII.
Онъ продолжалъ стоять, пока, пройдя стремнину,
Пираты не сошли въ прибрежную долину:
Довольно въ жизни я опасностей видалъ;
Но почему жь теперь объ этой думать сталъ
Какъ о последней я, суждённой мне судьбою?
Пускай играетъ рокъ скорбящею душою -
Предчувствiй мне своихъ страшиться не должно.
Пускай свершится то, что небомъ суждено!
Рискованно идти на встречу смерти жадной;
Ещё опасней ждать ватаги безпощадной.
Когда къ концу привесть удастся мне мой планъ,
Нашъ похоронный пиръ на славу будетъ данъ.
Ихъ солнце никогда горячими лучами
Не согревало такъ, какъ этотъ рядъ огней,
Что льётъ свой яркiй светъ на мстителей морей.
Теперь - къ Медоре! къ ней! Не бейся, ретивое!
Пусть сердце бьется въ ней ровней, чемъ ты, больное
Я храбръ, но тамъ, где все должны отважны быть,
Пустое хвастовство о томъ и говорить.
И насекомыхъ рой кусаетъ, защищая
Свои права на жизнь. Да, храбрость та простая,
Которою все мы, адамовы сыны,
Съ живущимъ всемъ равно Творцомъ одарены,
Обязанная всемъ отчаянью и мести,
Не стоитъ похвалы - не стоитъ этой чести.
Но я другую цель, сражайся, имелъ:
Немногихъ изъ своихъ я научить хотелъ,
Сражаясь съ большинствомъ не ведать пораженiй.
Я ихъ въ огонь водилъ не для однихъ сраженiй.
Да будетъ! Мы должны иль пасть, иль победить!
Намъ поздно выбирать! Не смерть меня страшитъ,
о, что я веду туда свою дружину,
Где сгинуть могутъ все и самъ я съ ними сгину.
Меня моя судьба хранила до сихъ-поръ,
А ныне - я страшусь: страшитъ меня позоръ.
Где жь опытность моя? Не я ль умелъ лукавить?
Пришлось на карту всё - и жизнь, и власть - поставить!
Судьба? Нетъ, не судьбу - себя ты обвиняй!
Иль ты спасёшь меня. И такъ, судьба, спасай!"
XIV.
Такъ пламенный Конрадъ беседовалъ съ собой,
Взбираясь на скалу извилистой тропой.
И вотъ предъ башней онъ и звукамъ темъ внимаетъ,
Которымъ никогда внимать не забываетъ.
Изъ узкаго окна текутъ они рекой
И звуки те - слова певуньи молодой:
1.
"Простившись со светомъ, запавши глубоко,
Лежитъ моя тайна въ душе одиноко
И сердце тревожнымъ бiеньемъ въ ответъ
2.
"Тамъ, въ мраке глубокомъ, какъ въ склепе, лампада
Горитъ тихимъ светомъ, горитъ какъ отрада
И буря невзгодъ не погаситъ её,
Хотя и безплодно ея бытiё.
3.
"Стоя надъ моею могильной плитою,
Ты помни, чьи кости лежатъ подъ землёю!
Одной не могла бы я муки снести -
Въ душе твоей страстной забвенье найти.
4.
"Услышь мои стоны, мой ропотъ, моленья -
Въ печали по мёртвомъ ведь нетъ преступленья!
Почти, подари меня тёплой слёзой,
Последней наградой любви молодой!"
Переступивъ порогъ, онъ въ комнату спешитъ;
Но смолкло всё кругомъ - и песня не звучитъ.
- "Какъ песнь твоя грустна, Медора дорогая!"
- "Безъ милаго на умъ пойдётъ ли песнь иная?
Нельзя жь струной души моей ей не звучать!
О, сколько разъ, томясь въ постеле одинокой,
Я превращала тишь въ напоръ грозы жестокой!
Чуть слышный ветерокъ, что парусъ твой вздымалъ,
Мне дикiй ветра вой и бурю предвещалъ
И тихiй онъ звучалъ мне песней похоронной,
Рыдавшей по тебе надъ пропастью бездонной.
Страшася чьей-нибудь довериться руке,
Сама я берегла огонь на маяке;
Но исчезала ночь предъ светочемъ востока,
А ты, мой милый, былъ по прежнему далёко.
Хотя мне ветеръ въ грудь больную проникалъ
И хмурый день мой взглядъ тоскующiй встречалъ,
Я всё смотрела вдаль - и флагъ мелькалъ ответомъ
Потокамъ слёзъ моихъ, души моей обетамъ.
Вотъ полдень - ни жду, тотъ флагъ благословляя:
Онъ близится - исчезъ. Но вотъ ладьи другая!
Гляжу - сомненья нетъ: тотъ флагъ кровавый - твой!
Ужели никогда не будетъ, милый мой,
Иль нетъ нигде такихъ прекрасныхъ странъ, какъ эта?
Не страшенъ мне союзъ всехъ ужасовъ и бедъ!
Я лишь дрожу, когда тебя со мною нетъ -
Но не за жизнь свою - за боле дорогую,
Что отъ любви бежитъ въ неволю боевую.
Какъ можетъ существо, столь нежное ко мне,
Вести борьбу съ судьбой - лишь думать о войне?"
- "Давно я сталъ другимъ - и сердцемъ, и душою!
Растоптанный, какъ червь, я сделался змеёю.
Я верю лишь тебе - любви твоей одной,
Да вечнымъ небесамъ и благости свитой.
Моё желанье - мстить, достойное укора,
Есть страсть моя къ тебе - любовь моя, Медора.
Те чувства такъ срослись, что если разделить,
То для людей тебя пришлось бы разлюбить.
Но прошлое моё въ томъ можетъ поручиться
Грядущему всему, что страсть моя продлится;
Но ныньче же судьба, хоть не на долго, насъ
Вновь разлучить должна - и въ этотъ самый часъ. "
"Разстаться - и теперь? Благое Провиденье!
Такъ исчезаютъ сны, волшебныя виденья!
Не можеть-быть, чтобъ ты уехалъ въ этотъ часъ,
Когда лишь на заре вернулся твой баркасъ,
Когда тебя ждётъ одръ, когда матросамъ тоже
На берегу морскомъ усталость стелетъ ложе.
Ты хочешь закалить мою больную грудь,
Пока къ ней боль ещё не проложила путь;
Но не шути моей печалью, ради Бога!
Въ подобной шутке злой ужь слишкомъ жолчи много
Приди и раздела желанный пиръ со мной!
Устроенный твоей подругой молодой.
Готовить пиръ любви - не тяжесть, а блаженство!
Ища плодовъ я лишь искала совершенство,
Когда жъ на выборъ я решиться не могла,
Изъ лучшаго тогда я брала.
Я трижды путь къ горамъ окрестнымъ направляла,
Чтобъ самый светлый ключъ сыскать - и отыскала.
Душистъ и сладокъ твой остуженный шербетъ:
Взгляни, какъ онъ блеститъ, какъ свежъ онъ, что за цветъ!
Ты больше, чемъ османъ, когда обходитъ чара.
Но это не упрёкъ! Я радуюсь, что то,
Что для другого - всё, для милаго - ничто.
Идёмъ! обедъ готовъ и лампа ужь искрится:
Прикрытая, она сирокко не боится.
Прислужницы мои, чтобъ время скоротать,
Со мною будутъ вкругъ и петь, и танцовать,
И звукъ гитары той, что сердце къ неге манитъ,
Твой очаруетъ слухъ; а если грустно станетъ,
То Арiоста мы творенья развернёмъ
И объ Олимпiи покинутой прочтёмъ.
Ты былъ бы во сто разъ престуивее злодея,
Что скорбной изменилъ, когда бы, не шалея,
Покинулъ ты меня! Я видела, какъ ты
Съ улыбкою гляделъ, весь погруженъ въ менты,
Съ высокихъ этихъ скалъ на островъ Арiадны...
И говорила я - и были безотрадны
Слова мои, затемъ, что думала о томъ,
Чтобы спасенья лучъ не превратился въ громъ.
Онъ обманулъ меня, ко мне явившись снова!"
- "И вновь вернётся онъ, чтобъ пасть къ твоимъ ногамъ.
Пока въ насъ жизнь кипитъ и есть надежда Тамъ,
Вернуться долженъ онъ: теперь же, полонъ муки,
Спешитъ на встречу намъ печальный часъ разлуки:
Куда, зачемъ - теперь нетъ нужды говорить,
Когда грядущiй часъ насъ долженъ разлучить.
Я разсказалъ бы всё, лишь было бы возможно;
Но не страшись, мой другъ: препятствiе - ничтожно,
А здесь оставлю я достаточно людей,
Чтобъ защищать тебя въ теченьи многихъ дней.
Ты будешь не одна, хотя и не со мною:
Всехъ нашихъ женщинъ я оставлю здесь съ тобою.
Мой другъ, въ разлуке мысль тебя да подкрепитъ,
Что безопасность намъ покой озолотитъ.
Но, чу! звучитъ труба! Я жажду поцалуя!
Ещё одинъ... ещё... Прощай! пора - иду я!"
Привставъ, она къ нему въ объятiя упала
И бледное лицо къ груди его прижала;
Опущенныхъ къ земле подъ тяжестью скорбей.
Побеги чорныхъ косъ въ рукахъ его лежали
И въ безпорядке внизъ волнистые сбегали,
А сердце, где онъ жилъ съ такою полнотою,
Едва лишь билось въ пей подъ грудью молодою.
Чу, выстрелъ! - то сигналъ: ужь солнце за горой -
И проклинаетъ онъ светъ солнца золотой.
Ещё! - и онъ къ груда Медору прижимаетъ,
Что плачемъ на его восторги отвечаетъ,
Ещё! - и онъ её на ложе ноложилъ,
Въ последнiй разъ на ней свой взоръ остановилъ -
И въ глубине душа почувствовалъ внервые,
Что для него она - все радости земныя;
Потомъ поцаловалъ въ холодный лобъ - и вотъ...
Ужель Конрадъ ушолъ - ушолъ и не придётъ?
XV.
"Ужели онъ ушолъ?" Медора прошептала.
Какъ часто эхо горъ вопросъ тотъ повторяло!
"Ещё минуты нетъ, какъ былъ со мною онъ -
" - и она вдругъ выбежала вонъ
Изъ башни вестовой и тамъ, между камнями
Склонившись, залилась горючими слезами.
И слёзы те лились изъ пламенныхъ очей,
Одна вследъ за другой, свободно, какъ ручей;
Но бледныя уста всё более сжимались
И всё ещё "прости" сказать не соглашались,
Затемъ-что въ звуке томъ, въ томъ слове роковомъ,
Всё дышетъ пустотой, отчаяньемъ и зломъ.
Хотя бъ при этомъ намъ клялись и обещали.
Лицо ея было исполнено печали,
А нежная лазурь ея горячихъ глазъ,
Блуждавшихъ по горамъ, туманилась не разъ,
Пока они ею опять не увидали -
И слёзы вновь въ очахъ и вновь оне бежали
Изъ-подъ густыхъ завесъ опущенныхъ зеницъ
По чорной бахроме увлаженныхъ ресницъ.
"Ушолъ!" - и руки вдаль Медора простираетъ.
"Ушолъ!" - и къ небесамъ ихъ тихо подымаетъ.
По долее глядеть ей силъ недостаётъ.
И вотъ она идётъ. Печаль ея глубока...
"Нетъ, это ужь не сонъ! Увы! я одинока!"
XVI.
Съ утёса на утёсъ спускаяся, Конрадъ
Ни разу головы не обратилъ назадъ
И потупилъ глаза, когда предъ нимъ поднялся
Предметъ, который онъ увидеть опасался -
Свой сумрачный прiютъ, что первый столько летъ
Встречалъ его возвратъ и слалъ ему приветъ,
И бледную сё, царицу звездъ востока,
Чей серебристый лучъ светилъ ему далёко.
Но думать и скорбеть не долженъ онъ о ней
Здесь - въ мраке, на краю погибели своей!
Былъ - правда - мигъ, когда готовъ былъ предоставить
Онъ случаю себя и замыслы оставить;
Но нетъ, тому не быть! Вождь можетъ сострадать,
Но гнёту женскихъ слёзъ не долженъ уступать!
Глядитъ - вредъ нимъ корабль. Попутный ветеръ веетъ -
Когда жь знакомый шумъ достигъ его ушей -
И мерный вёселъ плескъ, и грозный скрипъ снастей -
И зоркiе глаза заметили на рее
Матроса-удальца, и парусъ, что, белея,
Спускался и плескалъ, и веянье платковъ
Собравшейся толпы съ окрестныхъ береговъ,
И тёмно-красный флагъ, что трепетно такъ бился -
Онъ слабости своей невольно подивился.
Огонь въ его глазахъ, восторгъ въ груди его:
Онъ чувствуетъ всё то, что было до того.
Онъ рвётся, онъ бежитъ, пока не достигаетъ
Подножiя скалы, что берегъ охраняетъ.
Здесь шагъ поспешный свой умерить онъ спешитъ;
Но не затемъ, чтобъ грудь прохладой освежить,
А чтобъ сойти къ толпе походкою привычной
И ей не показать тревоги необычной.
Стараясь отъ всего вдали себя держать,
Конрадъ умелъ людьми владеть и управлять.
Онъ былъ суровъ и твёрдъ и сдержанъ въ обращеньи,
Весёлость невпопадъ, хотя и не лишонъ
Былъ сдержанно-прямой приветливости онъ.
Всемъ этомъ заставлялъ онъ каждаго склониться;
Но тамъ, где думалъ онъ заставить убедиться,
Огонь его речей сомненья разрешалъ -
И всякiй даръ затемъ ему казался мала:
Такъ речи те струной души его звучали
И нежность чувствъ его такъ сильно выражали.
Но не всегда такимъ онъ былъ - и не смягчать
Стремился онъ сердца, а жаждалъ покорять,
А потому ценилъ не техъ, что обожали,
А техъ, что передъ нимъ чело своё склоняло.
XVII.
Безмолвная толпа вокругъ него стоитъ;
За нимъ Жуанъ - пиратъ. - "Готово ль?" говоритъ.
- "Готовы все давно и ждутъ лишь атамана!"
- "Дай саблю мне и плащъ!"
И, взявъ изъ рукъ Жуана,
Онъ саблю у бедра проворно пристегнулъ
- "Эй, Педро!"
И пиратъ почтительно подходитъ -
И ласковый прiёмъ, приблизившись, находитъ.
"Записку эту ты внимательно прочти.
Ансельмо долженъ въ портъ предъ вечеромъ войти:
Скажи ему - пусть онъ приказъ мой не забудетъ.
Чрезъ краткiе три дня - пусть дуть лишь ветеръ будетъ -
Возвратъ нашъ озаритъ лучъ солнца золотой;
До этой же поры - да будетъ миръ съ тобой!"
Сказалъ - и руку онъ товарищу пожалъ,
Проворно селъ въ ладью и знакъ къ отплытью далъ.
Вмигъ вёсла поднялись и - съ каждымъ новымъ всплескомъ -
Валы сверкали вкругъ какомъ-то чуднымъ блескомъ.
Но вотъ предъ нимъ корабль - вотъ онъ уже на нёмъ.
Послышался свистокъ - и всё кипитъ кругомъ.
Онъ видитъ, что рулю корабль его покоренъ,
Что бодрый экипажъ отваженъ и проворенъ -
И на Гонзальво онъ съ любовiю глядитъ
И взоръ его огнёмъ и гордостью горитъ.
На башне онъ на мигъ съ тоской остановился -
И предъ Конрадомъ вновь разлуки скорбный часъ.
Но видитъ ли она несущiйся баркасъ?
Ещё въ нёмъ никогда такъ страсть не пламенела;
Но до зари ещё у нихъ такъ много дела.
Преодолевъ себя, онъ отвращаетъ взглядъ -
И вотъ они идутъ - Гонзальво и Конрадъ -
Въ каюту, где въ тиши свой замыселъ и планъ
Пирату-моряку вверяетъ атаманъ.
Предъ ними лампа светъ свой тусклый разливаетъ
И карту и компасъ, мерцая, озаряетъ.
Надъ ними ночь давно; но какъ ни позденъ часъ -
Не будетъ позднимъ онъ для ихъ безсонныхъ глазъ.
А ветеръ между-темъ дышалъ борьбой и силой -
И быстро плылъ корабль, какъ соколъ легкокрылый,
Минуя группы скалъ соседнихъ острововъ,
Чтобъ до зари найти себе прiютъ и кровъ.
Подзорная труба Конраду указала
Увидевъ те суда, онъ понялъ, что огни
Напрасно светятъ темъ, что дремлятъ искони.
Невидимый никемъ, прошолъ корабль Конрада
И сталъ позадъ скалы - и то была засада,
Затемъ-что та скала щитомъ ему была
И отъ нескромныхъ глазъ отважныхъ берегла.
Готовый на борьбу на суше и на море,
Толпился экипажъ - решимость въ каждомъ взоре;
А вождь ихъ говорилъ, склонясь надъ глубиной -
И въ грозныхъ техъ словахъ звучало всё бедой.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ.
Conosceste i dubiosi desiri?
DANTE.
I.
У пристани суда турецкiя стоятъ;
Изъ оконъ льётся светъ отъ тысячи лампадъ.
Въ Короне пиръ даётъ Сеидъ-паша надменный
Въ честь будущихъ победъ надъ шайкой дерзновенной
Разбойниковъ морскихъ, которыхъ обещалъ
И - верные рабы руки его и слова -
Сбираются суда вдоль берега крутона,
Пьютъ гости и звучатъ уста ихъ похвальбой:
Они невзятый призъ ужь делятъ межъ собой
И души ихъ къ врагу исполнены презренья.
Имъ стоитъ лишь отплыть и къ утру - нетъ сомненья -
Попарно на цепи вся шайка будетъ тутъ.
Не надо часовыхъ - пускай себе уснутъ,
Но не затемъ, чтобъ лишь предъ боемъ пробудиться,
Но чтобъ и въ самомъ сне убiйствомъ насладиться.
U всякъ, кто только могъ, по берегу бродилъ
И на сынахъ Христа выказывалъ свой нылъ.
Достойныя дела наследниковъ Османа -
Невольникамъ грозить ударомъ ятагана!
Сегодня торжество: сегодня ихъ рука
По прежнему сильна и, вместе съ темъ, легка.
Сегодня ярый гневъ удара не направитъ,
А ежели капризъ нанести его заставитъ,
То только для того, чтобъ ей не позабыть,
Кто жизнью дорожитъ, тотъ долженъ веселиться,
Затемъ-что горла ихъ, покаместъ небо тьмится,
Лишь звуки торжества и счастья издаютъ,
А клятвы и хулы на утро берегутъ.
II.
Средь залы, на ковре, сидитъ паша Сеидъ;
Кругомъ его вожди, суровые на видъ.
Пиръ близится къ концу и яства исчезаютъ.
Хотя Сеидъ давно запретный сокъ вкушаетъ,
Но на пирахъ своихъ ему предпочитаетъ -
Запретному плоду для строгихъ мусульманъ -
Здоровый сокъ зерна далёкихъ южныхъ странъ.
Узорчатый янтарь въ устахъ его дымится,
А вкругъ танцовщицъ рой и пляшетъ, и кружится.
Съ возвратомъ дня вожди грозой помчатся въ путь;
Но въ полночь волны злы - и каждому уснуть
Прiятней на софе, чемъ надъ волной морскою.
Любя пиры, они не рвутся сердцемъ къ бою,
И верятъ въ свой коранъ и мощь своихъ молитвъ
Хотя составъ и духъ ихъ рати многолюдной
Могли бы оправдать обетъ и боле трудный.
III.
Но вотъ къ Сеиду рабъ почтительно подходитъ,
Что у дверей стоитъ и съ нихъ очей не сводитъ;
Но прежде, чемъ паше известье сообщить,
Спешитъ онъ передъ нимъ чело своё склонить:
"Дервишъ передъ твои предстать желаетъ очи!
Избегъ онъ хищныхъ рукъ, таясь во мраке ночи."
Прочтя въ глазахъ паши согласье, онъ ушолъ
И, приподнявъ ковёръ, святого мужа ввёлъ.
Нетвёрдые шаги и сложенныя руки
Выказывали имъ испытанныя муки;
Но взглядъ, согбенный станъ и бледность на щекахъ -
Всё говорило въ нёмъ о горе - не годахъ.
Волна густыхъ кудрей но плечамъ, разбегалась
И шапка надъ челомъ высоко подымалась,
А станъ его и грудь роскошно облекалъ
Широкiй чорный плащъ, что волнами сбегалъ.
Блескъ сотни строгихъ глазъ онъ встретилъ безъ волненья,
Техъ глазъ, что скорбь его пытались разгадать,
Пока Сеида взглядъ ихъ заставлялъ молчать.
IV.
--"Откуда ты, дервишъ?"
- "Бежалъ изъ заточенья."
- "Какъ ты въ тюрьму попалъ?"
--"Спеша съ богослуженья,
Съ купцами я въ Дiосъ изъ Скалановы плылъ;
Но насъ въ пути Аллахъ отъ золъ не защитилъ -
И ценный нашъ каикъ разбойникамъ достался,
А я въ тюрьму попалъ. Я смерти не боялся,
Затемъ-что ничего другого не имелъ,
Кроме свободы той, которой не владелъ;
Но лодка рыбака, приставшая къ ночлегу,
Надежду мне дала - подвигнула къ побегу.
Такъ случай мне помогъ - и я передъ тобой,
Храбрейшiй изъ пашей, властитель и герой!"
--"Что делается тамъ? Готовы ли пираты
Плоды ихъ грабежей и знаютъ ли о томъ,
Какъ поступить хочу съ змеинымъ ихъ гнездомъ?"
- "Увы, глаза людей, чьи жалобы и стоны
Лишь будятъ эхо горъ, безвредные шпiоны!
Л слышалъ только шумъ техъ бешеныхъ валовъ,
Что не могли умчать меня отъ береговъ;
Я виделъ только твердь, да солнышко - не боле,
Ужь слишкомъ светлыя для горя и неволи,
Да чувствовалъ, что всё, что можетъ веселить,
Должно сперва помочь оковы мне разбить.
Побегъ мой убедить въ одномъ тебя лишь можетъ,
Что сборъ твоихъ галеръ пиратовъ не тревожитъ.
Напрасно бъ я судьбу спасти меня молилъ,
Когда бъ меня ихъ взоръ получше сторожилъ.
Кто просмотреть съумелъ побегъ мой, безъ сомненья
Такъ точно и твоё просмотритъ приближенье.
Но я усталъ, паша. Тяжолъ былъ дальнiй путь
И я не елъ весь день: мне надо отдохнуть.
Ты отпусти меня. Да будетъ миръ съ Тобою!
"
- "Постой, святой отецъ! Неполный твой разсказъ
Мне объяснилъ не всё. Садись, то мой приказъ!
Не безпокойся - ты голоднымъ спать не ляжешь;
Но прежде обо всёмъ подробно мне разскажешь."
Напрасно стали-бъ мы разсказывать о томъ,
Что чувствовалъ дервишъ, чей взоръ, бродя кругомъ
И, глядя всемъ въ лицо, въ ответъ на предложенья
Трапезу разделить, горелъ огнемъ презренья.
Лишь на единый мигъ румянецъ заигралъ
Зарёй въ его щекахъ и тотчасъ же пропалъ.
Затемъ, онъ молча селъ - и взоръ его приветный
По прежнему дышалъ любовью беззаветной.
Поставили пилавъ; но, отвративши взглядъ,
Онъ отстранилъ его, какъ-будто то былъ ядъ.
Что жь побудить могло забытаго всемъ мiромъ
Дервиша пренебречь такимъ роскошнымъ пиромъ
--"Иль пиръ не по тебе? иль насъ, отецъ святой,
Считаешь за враговъ? Скажи намъ, что съ тобой?
Взгляни сюда - вотъ соль, залогъ любви священной,
И служитъ темъ звеномъ для вражескихъ племёнъ,
Что нудитъ ихъ вступать подъ сень однихъ знамёнъ."
- "Соль есть приправа блюдъ - даръ роскоши Востока;
Моя же пища - хлебъ и влага струй потока;
А строгiй мой обетъ не дозволяетъ мне
Делить ей ни съ кемъ, ни въ мире, ни въ войне.
Но если мне за-то судьба грозитъ бедою,
Пусть разразится громъ надъ этой головою;
Но ни за власть твою, ни за венцы царей
Не соглашусь вкусить въ присутствiи людей.
Нарушенный обетъ желанный путь навеки
Мне можетъ преградить къ вратамъ священнымъ Мекки."
--"Да будетъ миръ съ тобой! Иди - и отдыхай;
Но на одинъ вопросъ ответъ мне прежде дай.
Скажи - что вижу я? Уже ль заря восходитъ?
Что это за звезда свой лучъ на насъ наводитъ?
О, Боже! весь заливъ какъ-будто бы въ огне!
Измена! Где мой мечъ? Эй, стража! Все ко мне!
Суда мои горятъ, а я отъ нихъ далёко!
Изменникъ! Смерть ему! Нетъ, ты не убежишь!"
Съ поднявшимся огнёмъ поднялся и дервишъ;
Но нетъ уже на нёмъ простой его одежды:
Онъ воиномъ стоялъ, исполненнымъ надежды.
Сорвавъ съ себя свой плащъ и обнаживъ чело.
Онъ имъ предсталъ въ броне и съ саблей на-голо.
Его стальной шеломъ, съ перомъ, какъ воронъ чорный,
Его глаза черней очей газели горной
И мракъ его бровей, ещё того черней,
Блистали светомъ тьмы для вражескихъ очей,
А взмахъ его руки губительнымъ казался.
Хабсъ и грозный блескъ, что вкругъ распространялся,
И вопли, и мольбы, исполненныя мукъ,
И безотрадный звукъ ударовъ сильныхъ рукъ,
И бряканье, и блескъ могучаго метала -
Всё месту злой борьбы видъ ада придавало.
Кругомъ снуютъ толпы испуганныхъ рабовъ -
И, видя вкругъ лишь рядъ пылающихъ судовъ,
Исполнить не хотятъ приказа рокового:
Заметивъ общiй страхъ, онъ пылъ въ себе сдержалъ,
Что умереть его сражаясь побуждалъ
Среди враговь, затемъ, что шайка оплошала -
И вспыхнули суда задолго до сигнала.
Заметивъ общiй страхъ, онъ звонкiй рогъ схватилъ -
И дикiй, резкiй звукъ окрестность огласилъ.
Промчался мигъ - и звукъ тотъ где-то повторился.
"Спасибо! Значитъ, я напрасно усомнился,
А то ужь думалъ я, что суждено судьбой
Мне пасть здесь одному."
И, мощною рукой
Поднявъ высоко мочь, послушное ей бремя,
Спешитъ онъ наверстать потерянное время -
И гневъ свершаетъ то, что подготовилъ страхъ:
Всё робко передъ нимъ склоняется во прахъ;
Чалмы летятъ на полъ и руки вверхъ подняться
Стремятся лишь затемъ, чтобъ робко защищаться.
И даже самъ Сеидъ, проникнутый враждой,
Бледнеетъ передъ нимъ, хотя и рвётся въ бой.
По не его руке встречать ударъ ударомъ:
Его влечётъ къ себе галеръ горящихъ видъ -
И, вырвавъ клокъ волосъ, изъ залы онъ бежитъ,
Куда густой толпой пираты ужь ворвались,
А турки, бросивъ сталь, въ ногахъ у нихъ валялись.
Заслыша звонкiй рогъ, разбойники толпой
Ворвалися туда, где бился ихъ герой
И где моленья, плачъ и жалобные стоны -
Всё говорило имъ про ярость обороны.
Какъ насыщённый левъ въ логовище своёмъ,
Они ему приветъ желанный прокричали.
Конрадъ взглянулъ на нихъ - глаза его сверкали:
"Спасибо! Но Сеидъ бежалъ и будетъ жить.
Но впереди ещё не то насъ ожидаетъ!
Галеры ихъ горятъ - что жь городъ не пылаетъ?"
V.
Сказалъ - и вмигъ вокругъ разлились волны света
Живой восторгъ въ глазахъ Конрада заблисталъ
И вследъ затемъ потухъ: онъ крики услыхалъ.
Какъ похоронный звонъ, те крики прозвучали
И пламень гнева въ нёмъ мгновенно оковали.
"Я слышу женскiй крикъ! Увы, гаремъ горитъ!
Товарищи, за мной! Кто жизнью дорожитъ,
Тотъ рукъ своихъ поднять на женщинъ не посмеетъ:
И безъ того злой рокъ надъ нами тяготеетъ.
Мужчины - намъ враги: ихъ должно убивать;
Не то ихъ смерть на насъ падётъ, какъ злое бремя.
Товарищи, за мной, пока ещё есть время!"
И вотъ онъ смело вверхъ по лестнице идётъ,
Не чувствуя, что полъ ему подошвы жжотъ.
Но онъ безстрашно путь сквозь пламя пролагаетъ.
Пираты вследъ за нимъ спешатъ толпой - и вотъ
Ужь каждый на рукахъ добычу внизъ несётъ
И шепчетъ тихо ей, и слёзы утираетъ,
Такъ онъ умелъ сердца ихъ жосткiя смягчать
И мощь подъятыхъ рукъ мгновенно укрощать.
Но кто она - звезда, кого Конрадъ могучiй
Несётъ съ крыльца на дворъ, несётъ на брегъ зыбучiй?
Царица сонма жонъ, раба Сеидъ-паши.
VI.
Прижавъ къ груди своей таинственный залогъ,
Онъ несколько лишь словъ сказать Гюльнаре могъ
Что битва отдала порыву сожаленья,
Разбитый врагъ съумелъ на то употребить,
Чтобъ разъ решонный бой опять возобновить.
Сеидъ лишь въ этотъ мигъ впервые замечаетъ,
И кровь огнёмъ стыда горитъ въ его щекахъ,
При мысли, что виной всехъ бедъ былъ только страхъ.
"Аллахъ! Аллахъ! Аллахъ!" османы восклицаютъ -
И ярость и восторгъ ихъ прежнiй страхъ сменяютъ:
За пламя и за кровь сторицей отплатить.
Потокъ победы вспять течётъ и убываетъ,
Когда возставшiй гневъ борьбу возобновляетъ
И те, что шли вперёдъ съ надеждой победить,
Конрадъ ряды свои окидываетъ взоромъ
И видитъ, что они редеютъ подъ напоромъ.
"За мной сквозь вражiй строй!" кричитъ Конрадъ-боецъ.
И вотъ они идутъ, колеблются - конецъ...
Безъ мысли победить, они ещё дерутся,
Но это ужь толпа, но это ужь не строй!
Теснимые везде свирепою толпой,
Они дерутся врознь и, съ воплемъ изступленья,
Чемъ отъ кровавыхъ ранъ и, средь предсмертныхъ мукъ,
Не выпускаютъ сталь изъ охладевшихъ рукъ.
VII.
Но прежде, чемъ вступить съ врагами въ новый бой,
Конрадъ велитъ снести прекрасную Гюльнару
Въ таинственный прiютъ, не преданный пожару
И тамъ её стеречь съ толпой ея подругъ,
Делившихъ съ ней въ тиши гаремный свой досугъ.
Встревоженный на мигъ невзгодою жестокой,
Успелъ политься вновь обычной чередой,
Предсталъ ей снова онъ, разбойникъ и герой,
И былъ онъ ей милей - онъ, весь покрытый кровью -
Даря свою любовь, седой наша мечталъ,
Что темъ вполне за всё её вознаграждалъ,
Тогда-какъ онъ, корсаръ, ей лишь помочь старался
И, говоря, такимъ почтительнымъ казался.
"Хотя мои мечты напрасны и грешны,
Увы, оне однимъ желанiемъ полны
Увидеть вновь его, чтобъ высказать, какъ другу,
Какъ безконечно я ценю его услугу,
Благодарю за жизнь, что онъ мне подарилъ
"
VIII.
И вотъ онъ ей предсталъ, поверженный врагами:
Живой ещё, онъ былъ найдёнъ между телами.
Купившей кровь его ценою дорогой,
Онъ былъ спасёнъ судьбой, обманутый въ надежде,
Чтобъ искупить всё зло, свершонное имъ прежде,
Чтобъ жить и ожидать, покаместъ мщенье вновь
Затемъ-что злой Сеидъ, умея ненавидеть,
Не мёртвымъ предъ собой его желаетъ видеть,
А страждущимъ, въ крови, съ проклятьемъ на устахъ.
Ужели это онъ, когда въ ея мечтахъ
И целый мiръ предъ нимъ, казалось, преклонялся?
Да, это онъ - въ крови, но гордый и прямой.
Жалея лишь о томъ, что былъ въ плену - живой,
Онъ былъ готовъ въ тотъ мигъ облобызать ту руку,
Ужели ни одна изъ имъ добытыхъ ранъ
Не унесётъ его за грань безвестныхъ странъ?
Ужель ему въ живыхъ остаться рокъ судилъ,
Когда той жизнью онъ всехъ меньше дорожилъ?
Онъ чувствовалъ вполне: и грозное участье
Въ свершонныхъ имъ делахъ, и ужасъ мести той,
Что врагъ готовилъ имъ, проникнутый враждой -
Всё это, гнева полнъ, онъ чувствовалъ глубоко;
Теперь те чувства скрыть Конраду помогла.
Огонь его очей и мракъ его чела
Скорей являли въ нёмъ властителя, героя,
Чемъ пленнаго бойца, сражоннаго средь боя -
Онъ былъ спокойней всехъ стоящихъ здесь вокругъ.
Толпы его враговъ, шумя, къ нему теснились
И крики ихъ всё злей и громче становились.
Но те, кому пришлось вблизи его стоять
Того, кто заставлялъ ихъ прежде трепетать;
А стража, что въ тюрьму его сопровождала,
Съ боязнiю его украдкой озирала.
IX.
Затемъ лишь, чтобъ узнать, довольно ль въ пленномъ силъ -
И врачъ нашолъ, что ихъ достанетъ, безъ сомненья,
Съ избыткомъ, чтобъ снести грядущiя мученья.
Чрезъ день светило дня, склонялся въ земле,
А утромъ - всё въ лучахъ румянаго сiянья -
Узнаетъ, восходя, какъ вынесъ онъ страданья.
Изъ казней, эта казнь всехъ гибельней и злей:
Помимо сотни мукъ, таится жажда въ ней;
А коршуны вокругъ ужь жадно пищи просятъ.
"Воды! воды!" - но месть напиться не даётъ,
Затемъ-что смерть тогда желанная придётъ.
Таковъ былъ приговоръ. Ушли - гремятъ запоры
X.
Что чувствовалъ Конрадъ перу не описать;
Да врядъ ли онъ и самъ отчётъ въ томъ могъ бы дать.
Въ душе царитъ борьба и хаосъ непроглядный,
Возставъ, между собой вступаютъ въ грозный бой -
И дышетъ та борьба раскаянья тоской,
Что до-сихъ-поръ въ груди таилась и молчала,
А ныне вопiетъ: "не я ль предупреждала?"
Уделъ же техъ, кто слабъ - томиться и вздыхать.
Въ тотъ грозный мигъ, когда душа въ себе такъ много
Высокихъ чувствъ таитъ, изъ недръ ея дорогу
Находитъ не одно главнейшее изъ нихъ,
А разомъ все, теснясь, наружу выйдти рвутся.
Блестящiя мечты - мечтами остаются;
Раскаянье - любви покоя не даётъ;
На честь и жизнь грозой опасность возстаётъ.
И отъ презренья къ темъ, что счастiемъ кичатся.
Прошедшее - темно, а будущее - въ адъ
Иль въ рай васъ приведётъ - решаемъ наугадъ.
Какъ много мыслей, словъ, давно въ душе зарытыхъ,
Вновь возстаётъ въ уме! Какъ много тёмныхъ делъ,
Что некогда нашъ умъ представить намъ умелъ
Прекрасными, теперь, по зреломъ размышленьи,
Предъ нами возстаютъ, какъ тени преступленья!
Бываетъ и тяжолъ, и горекъ, и глубокъ.
Короче, всё кругомъ являбтъ намъ картину
Истерзанной души, похожей на руину,
Хранящую въ себе все бедствiя людей,
Въ насъ гордость головы поникшей не подыметъ
И зеркала души разбитаго не кинетъ.
Да, гордость можетъ скрыть, а храбрость победить
Всё, что въ паденьи насъ способно устрашить.
При лицемерьи всё жь достойный похвалы -
Не тотъ, кто съ градомъ клятвъ сраженье оставляетъ,
А тотъ, кто молча смерть лицомъ къ лицу встречаетъ.
Поддержанный хвалой и верою въ судьбу,
XI.
Конрадъ былъ въ башне той прибрежной заключёнъ,
Въ которой самъ Сеидъ, пристанища лишонъ
Въ разрушенномъ дворце, съ гаремомъ поселился.
И больше не ропталъ: онъ чувствовалъ, что врагъ,
Будь имъ сражонъ въ бою, страдалъ бы точно такъ.
И вотъ - одной любви покорный и доступный -
Онъ сходитъ въ глубину души своей преступной
"что будетъ съ ней - Медорой дорогой?"
Живучая, какъ змей, встаётъ предъ нимъ грозой.
И вотъ - возставъ съ одра съ подъятыми руками -
Какъ бешеный, гремитъ онъ тяжкими цепями.
Но - мигъ и снова онъ, стараясь обольстить
"Пускай назначенъ часъ моей кровавой казни,
Мне нуженъ сонъ - и смерть я встречу безъ боязни."
Сказалъ - и, словно трупъ, на ложе онъ упалъ
И вскоре крепкiй сонъ глаза ему сковалъ.
И сонъ тотъ былъ глубокъ - чуть слышалось дыханье.
О, если бъ это былъ сонъ смерти - не страданье!
Но кто вошолъ въ тюрьму - стоитъ въ тени дверей?
Враги его ушли; здесь нетъ его друзей.
Нетъ, смертная предъ нимъ, одеяыная светомъ.
Въ руке ея свеча зажжоннаи видна,
Которую прикрыть старается она,
Чтобъ светъ не поразилъ очей его смежонныхъ,
Но кто жь она - звезда, съ возвышеннымъ челомъ,
Увенчаннымъ косой, подъ царственнымъ венцомъ?
Кто чудная она, цветущая красою,
Чья стройная нога бела, какъ снегъ зимою
Какъ мимо часовыхъ прошла сюда она?
О, женщина на всё способна вмигъ решиться,
Когда въ груди ея любовь зашевелится!
Въ то время, какъ Сеидъ, забывшись крепкимъ сномъ,
Гюльнара не могла заснуть ни на минуту -
И вотъ она идётъ къ печальному прiюту,
Взявъ перстень золотой, печать Сеидъ-паши,
Который ужь не разъ брала она въ тиши.
Она предъ часовымъ проходитъ безъ смущенья.
Осиленный вконецъ тревогою дневной,
Съ склонённою на грудь усталой головой,
Онъ поднялъ лишь глаза на перстень драгоценный
XIII.
"Ужель онъ можетъ спать" - слетаетъ съ устъ Гюльнары -
"Когда одни, въ крови, клянутъ его удары,
Другiе же о нёмъ потокомъ слёзы льютъ,
Но почему жь Конрадъ мне сталъ такъ дорогъ, милъ?
Онъ спасъ меня отъ мукъ: онъ жизнь мне подарилъ.
Какъ тяжко дышетъ онъ! Но, чу, онъ встрепенулся!
Тревоженъ сонъ его. Чу, стонъ! Вотъ онъ проснулся!"
И грозный взоръ его сомненiемъ горитъ;
Но звукъ ручныхъ оковъ ему напоминаемъ,
Что онъ ещё не трупъ, что живъ онъ и страдаетъ.
- "Иль это светлый духъ витаемъ надо мной,
"
--"Корсаръ, вглядись въ меня: ты видишь предъ собою
Несчастную, вчера спасённую тобою
Изъ пламени и рукъ - ужаснее огня -
Товарищей твоихъ, влачившихъ ужь меня.
Но крови я твоей не жажду, не желаю."
- "И такъ, идя на казнь" - ответствовалъ Конрадъ -
"Я встречу хоть одинъ сочувственный мне взглядъ.
Пускай злодей-Сеидъ победу торжествуетъ,
Не въ силахъ я считать его своимъ врагомъ,
Почтившаго меня такимъ духовникомъ!"
Конечно, речь его - я долженъ въ томъ сознаться -
Не искренней должна и странной показаться;
Порой звучитъ струна весёлости живой,
Хотя весёлость та души не услаждаетъ:
Её не обмануть, когда она страдаетъ.
Но какъ ни горекъ смехъ, всё жь смехъ онъ - не беда,
И смехъ тотъ обмануть легко ни его можетъ,
Но только не того, чьё сердце горе гложетъ.
Но что бъ, таясь душой, ни чувствовалъ Конрадъ,
Улыбка лишь на мигъ его смягчила взглядъ
Какъ бы въ последнiй разъ довольство отразилось.
Но не былъ такъ никто веселiя далёкъ,
Какъ онъ, чьихъ мыслей былъ такъ сумраченъ потокъ.
- "Корсаръ, твой приговоръ уже произнесёнъ
Спасти тебя моё решенье неизменно -
И дверь твоей тюрьмы открылась бы мгновенно;
Но ни упадокъ силъ, ни времени полётъ -
Увы - ничто къ тому надеждъ не подаётъ.
Кровавой казни - день иметь на размышленье;
Сегодня жь ничего нельзя намъ предпринять:
Къ чему жь себя бедамъ напрасно подвергать?"
- "Зачемъ себя губить! Душа моя готова!
Забудь свои мечты, забудь ихъ - откажись
И перестань мне льстить надеждою спастись
Изъ рукъ моихъ врагомъ. Ужель, боецъ отважный,
Я соглашусь бежать - бежать, какъ рабъ продажный
Одинъ я побоюсь главу свою склонить?
Но дома ждётъ меня любви моей подруга
И мысль о ней, какъ жаръ тревожнаго недуга,
Мне разрываетъ грудь и взоръ мрачитъ слеза:
Способны слёзы лить. Единственной отрадой
Мне были: мой корабль, любовь съ ея усладой,
Мой верный мечъ и Богъ. Отъ Бога моего
Отрёкся я давно и благости Его
Орудiе Его, той силы всюду сущей.
Далёкъ отъ мысли злой надъ небомъ издеваться,
Я не могу къ Нему съ молитвой обращаться.
Я живъ, дышу ещё - и всё могу снести,
Въ руке моей блистать оружье перестало,
Что рой людскихъ надеждъ такъ худо оправдало;
Корабль погибъ въ волнахъ и лишь она одна,
Подруга дней моихъ, осталась мне верна.
Она одна моимъ страданьямъ сострадаетъ."
- "Ты любишь и любимъ! "воскликнула Гюльнара:
"Но что мне до того! Не чувствую удара -
Завидую лишь темъ, кто счастливъ и любимъ:
Та жажда благъ любви, что жжотъ и обольщаетъ
Горячiя сердца, гнетётъ ихъ и терзаетъ."
- "Я думалъ, что любимъ тобою тотъ, Гюльнара,
Для чьей любви я спасъ тебя отъ грозъ пожара."
"Мне изверга любить! Нетъ, мне любви не знать!
Напрасно я на страсть старалась отвечать:
Любовь живётъ въ ладу съ свободою одною,
А я? - я лишь была любимою рабою,
Обязанной почётъ съ немилымъ разделять
Люблю ль я? спроситъ онъ - и "нетъ", сухое слово,
Съ сомкнутыхъ устъ моихъ слететь уже готово.
Какъ тяжело такой любви предметомъ быть
И за неё своей стараться заплатить!
Предъ темъ, кто пламень тотъ зажогъ въ груди несчастной.
Когда въ руке паши лежитъ рука моя,
Которой не даю, не отнимаю я,
Сильнее въ жилахъ кровь играть не начинаетъ;
Не связанная съ темъ, кто не былъ ни любимъ,
Ни ненавидимъ мной, ничемъ душе святымъ.
Уста его мои холодными встречаютъ;
Его порывы кровь кипеть не заставляютъ.
Презренью бъ можетъ-быть пришлось её сменить.
О, где бы ни былъ онъ, равно моё презренье
Сопутствуетъ ему, встречаетъ возвращенье.
Пускай вздыхаетъ онъ: душа моя не съ нимъ!
Раба Сеидъ-паши, привычная къ услугамъ,
Я не хочу назвать его своимъ супругомъ.
Зачемъ въ своей любви такъ постояненъ онъ!
Зачемъ мой скорбный взоръ всемъ взорамъ предпочтёнъ!
И въ холодности чувствъ, ласкаясь, упрекалъ;
Но если я его сегодня приласкаю,
То - верь - лишь для тебя. Конрадъ, я обещаю,
Что прежде чемъ твой взоръ увидитъ вновь зарю,
Я возвращу тебя твоей подруге страстной,
Сгарающей къ тебе любовью той прекрасной,
Которой ни когда мне, бедной, не узнать!
Прости - ужь скоро день! Къ чему же умирать?"
Сказала - и идёть; слеза въ очахъ сверкаетъ;
Идётъ - и, словно сонъ волшебный, исчезаетъ.
Но точно ли она стояла передъ нимъ?
Или онъ былъ одинъ съ сомненiемъ своимъ?
То чистая слеза - то ангелъ прослезился!
О, женская слеза! какъ много есть въ тебе
Того, что перевесъ даётъ въ слепой борьбе,
Что силу иногда безсилью подчиняетъ
Не верьте, люди, имъ - потокамъ женскихъ слёзъ!
Что мощнаго вождя, спокойнаго средь грозъ,
Заставило бежать, забыть блескъ багряницы?
Одна слеза изъ глазъ египетской царицы.
Какъ много между насъ живётъ и будетъ жить
Такихъ, что небеса теряютъ равнодушно,
Какъ землю потерялъ Антонiй малодушно!
Какъ много есть людей, что душу отдаютъ
Чтобъ осушить слезу кокетки безсердечной!
Вотъ день! Горитъ заря на тверди безконечной
И хмурое чело Конрада золотитъ;
Но светъ дневной ему надеждъ не возвратитъ!
Злой коршунъ надъ его покрытымъ кровью теломъ
Заутра прошумитъ распластаннымъ крыломъ
И смерть его глаза сомкнётъ могильнымъ сномъ.
Уснётъ светило дня за теменемъ горы;
И освежатъ её дыханiемъ прохлады -
А онъ? - лишь онъ одинъ не будетъ знать отрады.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.
Corne vedi, ancor non m'abbandona.
I.
Светило дня, съ землёй прощаясь на закате,
Садится за горой всё въ пурпуре и злате:
Тень тучи не мрачитъ сiянiя его.
Светило дня къ волнамъ лучи свои склоняетъ
И, погружаясь въ нихъ, верхи ихъ позлащаетъ.
Вершины гордыхъ скалъ соседнихъ острововъ
Горятъ, облечены въ пурпуровый покровъ.
И греть и освещать, оставить не спешило,
Хоть алтари его повержены въ ныли.
Вотъ славный Саламинъ чуть виденъ ужь вдали!
Одни вершины горъ увенчаны багрянцемъ,
Но вотъ светило дня надъ моремъ и землёй
Простёрло тень вокругъ - и скрылось за горой.
Въ ту ночь, когда погибъ тотъ лучшiй изъ людей,
Что славой былъ Афинъ, светило дня бледней
Друзья его вели печальный счотъ мгновеньямъ,
Которымъ рокъ судилъ протечь для мудреца
Последними въ тотъ день, день скорбнаго конца.
"Помедли, другъ!" друзья Сократу говорили:
"Ещё толпы теней зари не погасили:
Ещё не близокъ часъ разлуки роковой!"
Какъ тяжело очамъ глядеть на светъ дневной,
Что гибельная смерть закрыть уже готова!
Для нихъ природа вся - печальна и сурова
Ужь больше не стремитъ на гребни ближнихъ горъ.
Но прежде, чемъ погасъ за скатомъ Кнеерона
Последнiй лучъ его, безъ жалобъ и безъ стона
Былъ кубокъ осушонъ - и тотъ, кто не хотелъ
Чья жизнь и смерть была примеромъ для потомства,
Погибъ за правоту, палъ жертвой вероломства.
Вотъ въ мрачный свой покровъ богиня Ночи мглистой
Окутала Гиметъ и скатъ его кремнистый.
Ничто ея лица тоскою не мрачитъ.
Вотъ томные лучи ея затрепетали
И на карнизъ столпа могильнаго упали
И сообщили блескъ таинственной луне,
Масличные леса встаютъ въ дали туманной;
Шумитъ седой Кефисъ волною неустанной;
Печальный кипарисъ встаётъ изъ-за стены;
Кiоски вкругъ горятъ, резьбой испещрены;
Завидя это всё, нельзя - не пламенея -
Спокойно созерцать все эти чудеса.
Просторъ Егейскихъ водъ - Морей всей краса,
Виднеется вдали; сдержавъ свои порывы,
Валы ея бегутъ, сребрясь и золотясь,
Межь-темъ какъ острова, средь водъ его таясь,
Развёртываютъ вкругъ, дугой по горизонту,
Завесу изъ теней, толпой сходящихъ къ Понту.
Пора вернуться намъ къ предмету нашихъ песней!
Афины, ничего на свете нетъ прелестней
Тебя - и потому при виде техъ морей
Какъ могъ не позабыть о лире я своей?
Горя огнёмъ зари, весь въ пурпуре и злате!
Кто можетъ, красоту, величiе любя,
Насытиться вполне, взирая на тебя?
Не говорю о томъ, чьё сердце забываетъ
Кого влечётъ краса. Такъ памяти о васъ,
Развалины Афинъ, не чуждъ и мой разсказъ:
Вы были некогда надъ островомъ безславнымъ
Корсара моего владыкою державнымъ.
Вы вновь законы ей предписывать могли!
III.
Погасло солнце. Ночь. Печальная Медора
Сидитъ у маяка. Душа - мрачнее взора.
Ужель онъ обманулъ - забылъ святой обетъ?
Не видно никого. Попутный ветеръ дуетъ,
Но слабъ его напоръ и буря не бушуетъ.
Ансельмъ вошолъ въ заливъ. Онъ верно всё узналъ,
Когда бы онъ его, желаннаго, дождался,
Быть-можетъ, ихъ набегъ победой увенчался!
Вотъ ветеръ потянулъ; валы шумятъ сильней.
Медора целый день не сводитъ съ нихъ очей
Глядитъ - и сердце въ ней надеждой оживаетъ.
Она на берегу, грустя, сидитъ одна,
Не чувствуя того, какъ хмурая волна
Её мильономъ брызгъ солевыхъ орошаетъ
Увы, забыто всё - и сердце лишь одно
Ещё трепещетъ въ ней, хотя и стеснено.
О, если бъ въ этотъ мигъ Конрадъ предъ ней явился! -
Въ пей жизнь бы порвалась иль разумъ помутился.
Разбойники на ней. Она ихъ узнаётъ.
Одежда ихъ въ крови; на лицахъ ихъ - волненье:
Всё сердцу говоритъ про бой и пораженье.
Но какъ спаслись они - едва ль имъ разсказать.
Разсказъ - какъ сообщить объ участи Конрада:
Пугаетъ ихъ огонь склонённаго къ нимъ взгляда
Медоры молодой. Она ихъ поняла;
Но сердце бьётся въ ней - она не умерла.
Горелъ живой огонь, огонь съ его страстями,
Но вырывался онъ наружу лишь тогда,
Когда болела грудь, грозила ей беда.
Она могла рыдать, быть нежной - тосковала,
Но вотъ погибло всё, проникла въ душу мгла -
И всё заглохло въ ней; одна лишь страсть жила.
"Скажите мне, где онъ?" Медора прошептала.
"Вотъ всё, о чемъ я знать желаю и желала;
До гробовой доски готова я не знать."
"Что можемъ мы сказать?" пираты отвечали.
"Спасаясь отъ врага, мы жизнь свою спасали;
Но кто-то говорилъ, что храбрый атаманъ
"
Внимая имъ, она не слышала, казалось!
Все мысли, что за мигъ она ещё старалась
Разсеять - вновь въ ея роилися уме;
Но мигъ - и всё вокругъ смешалось, какъ во тьме
Уже волна её въ объятья принимаетъ;
Но шумною толпой пираты къ ней спешатъ;
Глаза ихъ добротой и жалостью горятъ;
Они кропятъ её солёною водою
И тамъ её кладутъ на мягкiй дёрнъ; но вотъ,
Открывъ глаза, она рабынь своихъ зовётъ;
Пираты жь прочь идутъ и шагъ спой направляютъ,
Къ пещере, где Ансельмъ ихъ съ шайкой поджидаетъ.
Къ вертепе мрачномъ томъ гремятъ грозою клики
И звуки кликовъ техъ отчаянны и дики:
Въ нихъ дышегъ всё борьбой, отмщеньемъ и бедой.
Никто изъ шайки всей, проникнутый враждой,
Тотъ гордый духъ, что жилъ въ воинственномъ Конраде,
Ещё живётъ въ его товарищахъ лихихъ.
Что бъ ни случилось съ нимъ - одно желанье ихъ
Освободить вождя, иль отомстить жестоко
V.
Въ гареме на софе сиделъ Сеидъ-паша -
И злобой и враждой кипела въ нёмъ душа.
Любовь и ненависть въ нёмъ мысли волновали:
Раба его, она минуты лишь ждала,
Чтобъ мракъ гнетущихъ думъ сбежалъ съ его чела.
Смежонный взоръ глаза ея подстерегали
Q нежность въ нёмъ зажечь желанiемъ сгорали;
Что утреннiй намазъ надъ чотками творитъ,
Тогда-какъ мысль его - исчадье козней ада -
Являла передъ нимъ мученiя Конрада.
- "Блистательный паша!" она ему сказала:
"Судьба твоё чело победой увенчала:
Пираты пали въ прахъ, въ плену ихъ атаманъ.
Онъ долженъ умереть: приказъ тобой ужь данъ;
Но можетъ ли та казнь твоё насытить мщенье?
Не лучше ль, давъ ему свободу на мгновенье.
Сокровищъ всехъ своихъ? Ты жь знаешь, милый мой,
Какъ островъ ихъ богатъ. Да и Конрадъ, сражонный
Губительной судьбой и въ битве побеждённый,
Не минетъ рукъ твоихъ; когда же казнь его
"
- "Когда бы", возразилъ Сеидъ, нахмуря брови,
"За каплю каждую его презренной крови
По брилiанту мне сулили подарить,
А каждый волосокъ червонцемъ оплатить,
Я бъ и тогда его простить не согласился.
Не отложилъ бы я той казни и на часъ,
Когда бъ не зналъ, что онъ въ тюрьме сидитъ у насъ
И могъ придумать казнь, которая бъ терзала.
"
- "Ты правъ - и больше я не стану убеждать
Тебя отсрочить казнь, свой правый гневъ сдержать.
Я обезпечить лишь хотела за тобою
Сокровища его, добытыя войною.
Не избежалъ бы онъ ни смерти, ни оковъ."
- "Мне выпустить врага, разбойника, злодея!
И для кого? - для той, чьи взоры, пламенея,
Мне прожигаютъ грудь. Вотъ слёзы! Вотъ она -
Ты хочешь уплатить свой долгъ изменой злою.
Я ужь давно слежу, Гюльнара, за тобою:
Когда онъ нёсъ тебя, скажи - ты съ нимъ бежать
Хотела или нетъ? Не смей мне отвечать!
Знай, смерть не одному Конраду угрожаетъ!
Да будетъ проклятъ день, мгновенье то и часъ,
Въ который онъ тебя отъ смерти лютой спасъ!
О, лучше бъ ты въ огне погибла средь пожара!
Раба, твой властелинъ съ тобою говоритъ!
Уже ль не знаешь ты, что я остановить
Могу тебя везде? Одумайся, Гюльнара,
Не то... Ужасна смерть! ужасна мести кара!"
Онъ всталъ и вышелъ вонъ чуть слышными шагами.
Но грозный взглядъ паши рабы не испугалъ:
Она была смела. Сеидъ не доверялъ
Могуществу любви надъ женскою душою,
Покорная раба была оскорблена
Упрёками паши: тогда ещё она
Всей силы чувствъ своихъ вполне не понимала.
Она была раба - и чувствовала, знала,
И вотъ, забывъ про всё, она спешитъ опять
Умерить гневъ паши, но вскоре замечаетъ,
Что грозный ураганъ кипеть въ ней начинаетъ.
VI.
Но на крылахъ своихъ свободы не несутъ.
Поправши чувство, въ нёмъ господствовалъ разсудокъ
И не страшилъ его тотъ страшный промежутокъ
Сомненья и борьбы, въ который каждый часъ
Ужаснее, чемъ смерть, пугающая насъ,
Въ который каждый шагъ, что день и ночь тревожитъ,
Вступивъ, его на казнь отвесть немедля можетъ,
Въ который каждый звукъ, дошедшiй до ушей,
Не будучи готовъ разстаться съ жизнью бренной,
Враждебенъ смерти былъ Конрада духъ надменный.
Хоть онъ и изнемогъ, по въ силахъ былъ снести
Ещё не мало бурь на жизненномъ пути.
Насъ нудятъ подавлять душевныя страданья;
Но быть жильцомъ тюрьмы, закованнымъ въ цепяхъ,
Съ тоской въ больной груди, съ проклятьемъ на устахъ,
Быть жертвою своихъ больныхъ воспоминанiй,
О бедствiяхъ своихъ, ошибкахъ размышлять,
Часы свои считать, души одной не знать,
Способной ободрить насъ словомъ утешенья
И скорбный прахъ почтить слезою сожаленья,
Готовой заклеймить насъ новой клеветой,
Проститься съ жизнью здесь, чтобъ тамъ не знать загробной.
И дней своей любви подругу потерять -
Вотъ что способно насъ тревожить и терзать.
Такъ думалъ-говорилъ несчастный заключённый,
Не тяжестью цепей - тоскою побеждённый.
Вотъ въ третiй разъ заря шлётъ мiру свой приветъ,
А светлая звезда всё медлитъ, всё не всходитъ.
Она жь межь-темъ свершить возможнымъ то находитъ,
Что совершить дала торжественный обетъ.
Надъ скорбной головой Конрада не пролился.
Прошолъ четвёртый день. На землю мракъ спустился.
Задумчивый Конрадъ внимаетъ шуму волнъ,
Которыхъ дикiй ревъ, мелодiй дикихъ полнъ,
И пылкiй умъ его воспламенёнъ мечтою.
Какъ часто онъ свой бегъ по волнамъ темъ стремилъ!
Какъ страстно онъ ихъ плескъ, стремленье ихъ любилъ!
Теперь же шумъ техъ волнъ ему напоминаетъ.
Въ ущельяхъ ветеръ злой пантерою ревётъ,
Грохочетъ въ небе громъ, дрожитъ тюремный сводъ
И блещетъ молнiя, подобно злому взгляду;
Но грозный блескъ ея отраднее Конраду,
Свой устремляетъ взоръ на дальнiй небосклонъ
И, вздевши къ небесамъ закованныя руки,
Лишь проситъ объ одномъ - его окончить муки.
Огонь его молитвъ и сталь его цепей
Но - хмурая - она проходитъ надъ Конрадомъ,
Не поразивъ его съ подъятымъ къ небу взглядомъ
И проклялъ онъ судьбу и тихо простоналъ,
Какъ-будто другъ его отвергъ и осмеялъ.
Но вотъ къ его дверямъ, гремя во тьме ключами,
Вдругъ кто-то подошолъ чуть слышными шагами.
Конрадъ затрепеталъ: "О, небо, то она!"
Да, то была она! Спокойна, но бледна,
Стояла передъ нимъ жемчужина гарема.
Она стоитъ предъ нимъ, въ глаза ему глядитъ
И, полная тоски, чуть слышно говоритъ:
- "Корсаръ, твой часъ пробилъ: всё тщетно, всё напрасно!
"
- "Къ чему вся эта скорбь, прекрасная Гюльнара?
Тебе не отвратить грозящаго удара!
Зачемъ меня спасать - отъ казни избавлять!
Я заслужилъ её! Судьба моя - страдать!"
"Ты хочешь знать - зачемъ? Но разве ты меня
Не спасъ изъ бездны золъ, ужаснее огня?
Иль ты не знаешь, что рождаетъ въ насъ желанье,
На что способны умъ и женскiя мечтанья?
Иль мне сознаться въ томъ, о чёмъ мой полъ молчать
Что ты вдохнулъ въ меня, подъ гнётомъ преступленья,
Признательность, боязнь, отраду сожаленья,
Безумье и любовь. Молчи! не отвечай,
Что любишь не меня - другую, что твой рай
Любовiю къ тебе и выше красотою;
Но я за-то могу опасностью играть,
Способною её заставить трепетать.
Когда бы я была подругою твоею,
Зачемъ она тебя носиться по волнамъ
Пускала одного и оставалась тамъ -
На острове своёмъ, за крепкими стенами?
Молчи! Кровавый мечъ колеблется надъ нами
Ты долженъ взять кинжалъ и следовать за мной!"
- "Какъ - въ этихъ кандалахъ? Иль звонъ моихъ цепей
Не властенъ разбудить заснувшихъ сторожей?
Закованный, какъ я, не мыслитъ о спасеньи;
"
- "Какъ недоверчивъ ты! Не бойся - всё готово:
Подкупленъ часовой. Скажу одно лишь слово -
И цепи въ прахъ съ тебя разбитыя падутъ.
Могла ли бъ безъ друзей я быть съ тобою тутъ?
Я времени, Конрадъ, и если поступала
При этомъ, можетъ-быть, преступно иногда,
То только для тебя. Преступно? Никогда!
Ужели наказать Сеида - преступленье?
Ты вздрогнулъ! О, моя душа уже не та,
Какой была досель! Навеки проклята,
Убитая тоской, сражонная презреньемъ,
Она отныне жить должна лишь зломъ и мщеньемъ.
Я - женщина, раба - хочу спасти тебя:
Я доказать хочу, спасённая тобою.
Могущество любви надъ бедною рабою.
Когда бъ меня Сеидъ убить не обещалъ -
Я и тогда бъ тебя, Конрадъ, освободила;
Но, можетъ-быть, тогда бъ Сеида пощадила,
Теперь же - я твоя! На всё готова я!
Меня не любишь ты, тогда какъ страсть моя
Есть первый пламень чувствъ, которымъ пламенею!
О, если бъ могъ меня ты только испытать,
Тебя бы страсть моя не стала бы пугать;
Рождённую для негъ подъ знойнымъ солнце юга,
Огонь моей любви - спасительный маякъ -
Тебе проложитъ путь сквозь ненависть и мракъ;
Но тамъ, где мы съ тобой должны остановиться,
Покоится Сеидъ: ему не пробудиться!"
"Увы, я никогда не чувствовалъ, Гюльнара,
Такъ сильно, какъ теперь всей тяжести удара,
Постигшаго меня, гонимаго судьбой.
Сеидъ-тиранъ - мне врагъ. Онъ клялся островъ мой
Снести съ лица земли; но я, узнавъ, решился
Надеясь темъ ударъ тяжолый отвратить
И съ саблею его свой верный мечъ скрестить.
Моё оружье - мечъ, не подлый ножъ злодея!
Кто женщину щадитъ, предъ ней благоговея,
Не для того я спасъ тебя, чтобъ отомстить!
Не дай подумать мне, что я великодушенъ
Напрасно былъ къ тебе, влеченiю послушенъ.
Увы, проходитъ ночь, а съ ней и мой земной
"
- "Такъ спи же, заглушивъ въ груди своей боязнь:
Румяная заря твою осветитъ казнь.
Я слышала о томъ Сеида приказанье -
И удержать его никто не въ состояньи.
Стенящимъ. Ты умрёшь - и я умру съ тобой.
Жизнь, ненависть, любовь, всё, чемъ живётъ Гюльнара,
Зависитъ, можетъ-быть, отъ одного удара;
А безъ него - увы - не стоитъ и бежать.
Но мне ль забыть мою поруганную младость
И ядомъ горькихъ слёзъ отравленную радость?
Когда кинжала блескъ страшитъ тебя, гнетётъ,
Что жь - пусть тебя тогда рука моя спасётъ!
И насъ свобода ждётъ, иль новое мученье!
Но если я паду - сразитъ меня боязнь,
Тогда не я - заря твою увидитъ казнь."
IX.
Покровъ ея вдали едва уже шумель.
Онъ следуетъ за ней, исполненный тревоги,
Едва влача свои закованныя ноги.
Томительная тьма въ изгибахъ галерей
Кидая вкругъ себя встревоженные взгляды,
Онъ не находитъ вкругъ ни стражи, ни лампады.
Но вотъ въ немой дали блеснулъ какой-то светъ.
Глядитъ - не знаетъ самъ: идти ль ему иль нетъ
Но счастье помогло - и ветеръ предразсветный
Пахнулъ ему въ лицо. Онъ вышелъ на балконъ.
Ещё звездой зари искрился небосклонъ;
Но сумрачный Конрадъ презрелъ ея мерцанье:
Вотъ кто-то пробежалъ, мелькнулъ во тьме и скрылся;
Но мигъ - и вновь бежитъ - бежитъ, остановился.
Конрадъ глядитъ: Творецъ, предъ нимъ стоитъ Гюльнара!
Но - слава небесамъ - тиранъ избегъ удара:
И снова мракъ тоски чело его мрачитъ:
Она пятна стереть, вбегая, не успела,
Что утренней зарей на лбу ея алело.
Мутится взоръ его и сердце говоритъ,
X.
Увы, Конрадъ видалъ кровавыя сраженья,
Смеясь, умелъ сносить весь ужасъ заточенья;
Но ни вражда судьбы, ни злой неволи гнётъ,
Ни что его души, исполненной любови,
Не сокрушало такъ, какъ эта капля крови.
Въ глазахъ его навекъ та капля чорной мглой
Одела красоту Гюльнары молодой.
На льющуюся кровь гляделъ безъ содроганья;
Но вся та кровь, съ клинка бежавшая рекой,
Была источена не женскою рукой.
XI.
"Свершилось - онъ убитъ! "она проговорила:
"Онъ всталъ, глаза открылъ - и я кинжалъ вонзила.
Мне дорого твоя свобода обошлась!
Бежимъ - насъ ждётъ корабль! Заря ужь занялась.
Бежимъ - толпа рабовъ, прельщённая речами,
Конрадъ, мне грозный рокъ бежать съ тобой велитъ -
И будетъ, вместо рукъ, мне голосъ мой служить."
XII.
Она идётъ къ окну и знакъ даётъ рукою -
Являются рабы изъ тёмныхъ галерей
И, мужествомъ горя, становятся предъ ней.
Мгновенье - и съ него въ прахъ падаютъ оковы -
И вновь свободенъ онъ, какъ ветеръ средь дубровы.
Ложится, сжавъ его пылающимъ кольцомъ.
Идутъ. Вотъ дверь. Звучатъ чуть слышные удары -
И падаетъ запоръ по манiю Гюльнары.
Сквозь потаённый ходъ пройти они спешатъ -
Скорбя, Конрадъ идётъ безмолвно за толпою.
Склонённый на побегъ Гюльнарой молодою,
Онъ къ гибели своей, къ спасенью своему
Равно безстрастенъ былъ - и скорбному ему
Какъ и въ те дни, когда былъ живъ Сеидъ несчастный.
XIII.
Конрадъ идётъ къ ладье. Попутный ветеръ дуетъ.
Напоръ могучихъ думъ гнетётъ его, волнуетъ.
И вмигъ съ его чела сбегаетъ ночи мгла.
Те дни, что въ вечность вследъ за ночью злой промчались,
Столетьемъ, полнымъ бедъ, Конраду показались.
Когда же тень скалы простёрлась надъ ладьёй,
Докучная тоска проникла въ грудь его -
И вспомнилъ онъ друзей, Гонзальва своего,
Всю сладость торжества и горечь заточенья,
И скорбное "прости" и тихiя моленья
И снова предъ собой Гюльнару увидалъ.
XIV.
Глава ея горятъ, въ лице ея - отрада;
Но страшенъ ей огонь склонённаго къ ней взгляда.
"Гюльнару можетъ гневъ Аллаха поразить,
Но ты обязанъ мне проступокъ мой простить!
Что было бы съ тобой безъ вернаго удара?
Не упрекай меня! Клянусь тебе, Гюльнара
Ещё вчера ни въ чёмъ виновна не была:
Клянусь, когда бъ любви я не была доступна,
Я менее бь была отважна и преступна;
Но ты тогда бъ не жилъ, чтобъ слёзы презирать,
Чтобъ бедную меня корить и упрекать."
Ея пытливый умъ - увы - не угадалъ!
Надменный, не её - себя онъ обвинялъ.
Онъ упрекалъ себя, снедаемый кручиной,
Считая свой побегъ всехъ бедъ ея причиной;
Порой изобличалъ лишь мракъ его чела.
Но ветеръ вдругъ подулъ, пучина всколебалась,
Вскипели гребни волнъ - и лодка ихъ помчалась.
Плывутъ; по вотъ вдали является пятно:
То парусъ боевой, то бригъ вооружонный.
На палубе толпа. Какъ-будто окрылённый,
Онъ мчится прямо къ нимъ. Чугунныхъ пушекъ рядъ
Глядитъ изъ-за бортовъ и жорла ихъ грозятъ.
Но выстрелъ - и ядро ревётъ надъ головами.
Конрадъ вскочилъ - глядитъ: знакомый слышитъ гулъ
И пламенный восторгъ въ глазахъ его блеснулъ:
"Я вижу красный флагъ! Онъ нашъ! Забыто горе!
Пираты узнаютъ владыку своего -
И шумно съ корабля приветствуютъ его.
Не слышно ничего за именемъ Конрада.
Вотъ онъ ужё межъ нихъ, ихъ гордость и отрада.
И сдерживаютъ пылъ восторговъ молодыхъ.
Конрадъ, войдя въ ихъ кругъ, свой пленъ позабываетъ
И на улыбки ихъ улыбкой отвечаетъ.
Онъ радостно глядитъ и чувствуетъ, что духъ
XVI.
Ликуютъ удальцы; но ихъ гнетётъ досада,
Что злобный рокъ судилъ не имъ снасти Конрада.
Лихая шайка въ бой - отважна и грозна -
Про подвигъ роковой Гюльнары услыхала,
Не медля бы её царицею признала;
Но въ шайке удалой никто о томъ не зналъ,
И каждый на неё съ усмешкою взиралъ;
Склоняла лучъ его къ суровому Конраду.
Съ руками на груди сложонными крестомъ,
Съ склонённой головой, съ безжизненнымъ челомъ,
Она среди толпы безмолвная стояла,
Хоть чувство худшее, чемъ гневъ, могло терзать
Её и душу зломъ и ядомъ наполнять,
Хотя въ добре и зле она была способна
Лишь къ крайностямъ однемъ, она была незлобна
Всё жь женщиной была - и женщиной съ душой.
XVII.
Онъ сразу понялъ всё и разомъ ощутилъ
Въ душе, ещё вполне хранившей прежнiй пылъ,
Свершоннаго во тьме и чувство сожаленья
Къ несчастiямъ ея. Того не облегчить
Слезами, что злой рокъ судилъ ей совершить -
И адъ ей въ судный день укажетъ перстъ Владыки.
Конрадъ нё забывалъ, что тотъ ударъ сразилъ
Врага его и темъ его освободилъ;
Что страсти ею всемъ пожертвовано было,
Чемъ только красенъ мiръ, что въ жизни сердцу мило
Небесной и земной надежды лишена.
Конрадъ взглянулъ - идётъ. Гюльнара потупилась.
О, Боже! какъ она ужасно изменилась!
Румянецъ молодой въ щекахъ ея потухъ;
И не зарёй стыда чело ея пылало,
А каплей роковой, сбежавшею съ кинжала.
Конрадъ подходитъ къ ней и за руку берётъ
И, глядя ей въ лицо, ту руку тихо жмётъ,
Но превратилась въ сталь въ минуту жажды крови.
"Гюльнара, что съ тобой?" Конрадъ проговорилъ.
Ответа нетъ - молчитъ: ей голосъ изменилъ.
"Скажи мне, что съ тобой, о, милая "
Воспрянула - глядитъ, въ глазахъ заря пожара -
И вотъ уже она въ объятiяхъ его.
Когда бъ онъ могъ изгнать изъ сердца своего
Несчастную её, его бы сердце было
Ея горячихъ чувствъ хотя не отклонилъ,
Но поцалуй ихъ устъ такъ чистъ и неженъ былъ,
Что и сама любовь - прекрасная Медора -
Не снизошла бъ на мигъ до горькаго укора
Въ минуту торжества любви надъ красотой,
Съ прекрасныхъ, алыхъ устъ, любовью оживлённыхъ
И пышущихъ огнёмъ техъ вздоховъ благовонныхъ,
Чей животворный жаръ, неотразимый пылъ
XVIII.
Съ поднявшейся изъ водъ вечернею зарёй
Предсталъ во всей красе имъ островъ ихъ родной.
Забились въ нихъ сердца и каждому казалось,
Знакомой песни гулъ звучитъ у нихъ въ ушахъ;
Обычные костры горятъ на высотахъ;
Дельфины вкругъ ладей резвятся и играютъ
И плескомъ темъ ихъ бегъ какъ-будто ускоряютъ,
И реютъ, и кружатъ, и радостно кричатъ.
У каждаго костра, что въ сумраке пылаетъ,
Воображенье сонмъ друзей имъ представляетъ,
Хлопочущихъ о томъ, чтобъ пламень поддержать.
Какъ благодатный лучъ надежды благодатной,
Горящiй средь валовъ пучины необъятной.
XIX.
Напрасно ищетъ вождь межь сотнями огней
Онъ пристально глядитъ и съ грустью замечаетъ,
Что башню мракъ ночной, какъ флёромъ, покрываетъ.
Пловецъ при входе въ портъ вечернею порой
Всегда встречалъ огонь, горевшiй въ башне той;
Онъ замеръ, чтобъ поздней явиться въ блеске новомъ.
Конрадъ уже въ ладье несётся межь валовъ
И сетуетъ въ душе на медленность гребцовъ.
Зачемъ ему злой рокъ не далъ сокольи крылья,
Мгновенье - и Конрадъ въ волнахъ ужь - и валы
Несутъ его стрелой къ подножiю скалы.
Вотъ онъ ужь на скале - у двери старой башни.
Отучитъ - ответа нетъ. Мучительны и страшны
Но слабая рука уже ему служить
Не въ силахъ - замерла. Но, чу! вотъ дверь открылась
И вышла, но не та, къ кому душа стремилась,
Кого онъ такъ любилъ. Онъ силится спросить,
Не въ силахъ - немъ языкъ. Шатаясь, онъ хватаетъ
Светильникъ со стола; но светочъ выпадаетъ
Изъ слабыхъ рукъ его и гаснетъ на земле.
Ужель ему стоять и молча ждать во мгле,
Ведь это всё равно, что ждать лучей разсвета.
И вотъ онъ вверхъ стрелой по лестнице бежитъ.
Вотъ комната ея! Онъ дико вкругъ глядитъ
И видитъ то, чему душа не доверяла,
XX.
Войдя, Конрадъ свой взоръ на той остановилъ,
Которую всегда такъ пламенно любилъ.
Съ предметомъ думъ своихъ печаль не разстаётся
Медора передъ нимъ. Она была бледна,
Но, вместе съ темъ, ясна и прелести полна.
Въ безжизненныхъ рукахъ цветы она держала
И крепко ихъ къ груди холодной прижимала.
Что слёзы здесь ещё не время проливать.
Лишонныя огня живительной надежды,
Скрывали взоръ ея опущенныя вежды.
Едва безсмертный духъ покинетъ бренный нрахъ,
Увы, ея глаза душе не говорили;
За-то уста ея всю прелесть сохранили:
Казалось, лишь на мигъ улыбка съ нихъ сошла;
Но гробовой покровъ, повязка вдоль чела
Цветы родныхъ полей и съ ветрами игравшихъ,
И бледность впалыхъ щёкъ - всё ясно говоритъ,
Что гибельная смерть въ груди ея даритъ.
XXI.
Не спрашивалъ, увы, онъ больше ни о чёмъ.
Навекъ смежонный взоръ, подъ мраморнымъ челомъ,
Сказалъ Конраду всё. Увы, ея не стало!
Но какъ? спросить про то ничто не побуждало
Надежда жизни всей, источникъ и предметъ
Всехъ мыслей и заботъ, одно во всей вселенной
Живое существо, что - гордый и надменный -
Онъ могъ ещё любить, онъ могъ не презирать -
Хотя Конрадъ - злодей, заслуженно страдаетъ,
Но это злой тоски его не уменьшаетъ.
Кто чистъ, тотъ въ часъ беды стремится къ небесамъ,
Куда затворенъ входъ озлобленнымъ сердцамъ;
Кого надежды лучъ не ждётъ за дверью гроба,
Тотъ, разрывая цепь съ землёй, теряетъ всё.
Но можно ль, потерявъ второе бытiё,
Предметъ всехъ думъ своихъ, быть твёрдымъ, равнодушнымъ?
Таится бездна золъ. Когда насъ грусть язвитъ,
Улыбкой мы её стараемся прикрыть.
XXII.
Чемъ больше человекъ наклоненъ сострадать,
Что день и ночь его снедаетъ и тревожитъ,
Которой онъ ничемъ унять въ себе не можетъ.
Нетъ словъ для скорбныхъ тайнъ томящейся души!
Глубокая печаль скрывается въ тиши.
Онъ вдругъ затрепеталъ, заплакалъ, какъ ребёнокъ.
Никто техъ горькихъ слёзъ изъ смертныхъ не видалъ,
Иначе, можетъ-быть, онъ ихъ бы удержалъ.
Но онъ отёръ глаза, съ усопшею простился
Взошло светило дня; но ясный, летнiй день
Встаётъ предъ нимъ грозой, какъ сумрачная тень.
Настала ночь - и тьмой легла ему на очи!
Увы, злой мракъ души мрачнее мрака ночи!
Онъ видеть и средь дня не смеетъ и* не можетъ
И, отстраняя перстъ спасительной руки,
Средь света ищетъ тьмы, исполненный тоски.
XXIII.
Но увлечёнъ былъ зломъ въ пучину преступленiй.
Онъ слишкомъ рано ядъ предательства узналъ
И слишкомъ много зла и горя испыталъ.
Порывы чувствъ его - благiе отъ природы -
Таинственныхъ пещеръ лазоревымъ водамъ,
Что, отвердевъ во мгле, благодаря векамъ,
Висятъ недвижно въ нихъ гранитными струями.
Кто знаетъ, можетъ-быть, катясь межь берегами,
И вековой утёсъ расколотый упалъ.
Подъ нимъ цветокъ весны спокойно росъ, укрытый
Отъ бедъ: гиганта тень была ему защитой.
Суровый ураганъ, сваливъ седой утёсъ,
Отъ нежнаго цветка листочка не осталось:
Всё превратилось въ прахъ, завяло и умчалось.
Остатки же скалы - защитника ея -
Лежатъ на берегу пустыннаго ручья.
Зардевшiйся востокъ зарёю пламенеетъ.
Но где Конрадъ? Никто войти къ нему не смеетъ;
Но, наконецъ, Ансельмъ решается - и вотъ
Онъ къ башне вестовой безтрепетно идётъ:
Разносится грозой - сердца томитъ тревога.
Всё въ ужасе вождя бросается искать -
Напрасно! Ночь. Заря. На поиски опять
Идутъ они толпой. Вопль эхо утомляетъ.
И бродитъ по лесамъ, по дебрямъ между скалъ.
Вотъ кто-то подъ скалой, близь моря, увидалъ
Оторванную цепь пропавшей ночью лодки -
И верный экипажъ въ восторге отъ находки.
Напрасно! Дни бегутъ - увы! Конрада нетъ!
Онъ скрылся, онъ ушолъ - ушолъ и не вернётся.
Что сталось съ ихъ вождёмъ: по прежнему ль смеётся
Онъ надъ слепой судьбой иль, сокрушонный, палъ
Товарищи одни о храбромъ пожалели,
Затемъ, что лишь они ценить его умели;
Его жь подруге въ честь - подруге лучшихъ дней -
Возсталъ на берегу гранитный мавзолей.
Ни что - увы - о томъ не говоритъ на свете;
Векамъ же передалъ до поздняго конца
Онъ имя лишь одно корсара-удальца,
Въ душе чьей, что въ себе такъ много зла вмещала,
1874.