| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
| Входит в сборник: | Произведения Байрона в переводе Н. В. Гербеля |
| Связанные авторы: | Гербель Н. В. (Переводчик текста) |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Остров
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ
НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ
ТОМЪ ПЕРВЫЙ
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.
ОСТРОВЪ
ПОЭМА ВЪ ЧЕТЫРЁХЪ ПЕСНЯХЪ
ЛОРДА БАЙРОНА.
СЪ АНГЛІЙСКАГО.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.
I.
Востокъ алелъ; светало; было рано;
Корабль скользилъ надъ влажной глубиной;
Валы, дробясь подъ плугомъ океана
И брызжа вверхъ, сверкали за кормой.
Предъ нимъ, за нимъ - трепещущая влага
И острова, краса архипелага.
Пестрея, ночь становится бледней
И гонитъ прочь толпы своихъ теней.
Навстречу дню всплываютъ изъ пучины.
Померкшiй парусъ снова забелелъ
И ветерокъ заметно посвежелъ,
Слетая съ горъ въ цветущiя долины.
Пурпурный светъ, окрасивъ лоно водъ,
Предупреждаетъ солнечный восходъ;
Но прежде, чемъ светило золотое
Взойдётъ, должно свершиться что-то злое.
II.
Уверенный вполне въ команде честной,
Начальникъ спалъ въ своей каюте тесной -
И передъ нимъ вставалъ ужь Альбiонъ,
Родной очагъ - пределъ его скитанiй.
Благодаря тревогамъ изысканiй,
Онъ въ списокъ славныхъ былъ уже внесёнъ.
Грядущiй путь вставалъ въ величьи стройномъ:
Чего же сну его не быть покойнымъ?
Увы! мятежъ на палубе кипитъ
И сотня рукъ схватить его спешитъ.
Знакомымъ имъ по слуху островамъ,
Съ ихъ сонмомъ благъ и бытомъ безпечальнымъ,
Сулившимъ рай ихъ взорамъ и устамъ.
То люди, чьи порывы молодые
Въ родномъ краю прiюта не нашли
И потому полямъ родной земли
Предпочитали пажити чужiя.
Янтарь плодовъ, невсхоленныхъ трудомъ,
Леса, съ едва протоптаннымъ путёмъ,
Луговъ и нивъ роскошная равнина,
Мысль безъ оковъ, земля безъ господина,
Которой всё богатство на глазахъ,
А роскошь вся - въ колосьяхъ и лучахъ,
Свобода - гротъ считающая домомъ,
Роскошный садъ, где всякiй можетъ жить,
Где съ счастьемъ всемъ возможно быть знакомыхъ
И где равно природа всехъ живитъ,
Где лодки - флотъ, все радости - охота
И где одна лишь всехъ гнетётъ забота,
Была страна - когда верна молва -
Куда душой бездомники стремились,
За что въ конце жестоко поплатились.
III.
Проснися, Блэй! проснися! - злобный врагъ
Ужь у дверей. Напрасно! слишкомъ поздно!
Ужь бунтовщикъ къ тебе склонился грозно -
И вкругъ царятъ стоустый гневъ и страхъ.
Трёхгранный штыкъ къ груда твоей приставленъ;
Ты арестованъ, связанъ, обезславленъ;
Тебя влекутъ на палубу, где твой
Приказъ звучалъ ещё вчера грозой.
Тотъ дерзкiй духъ, который въ злобе дикой
Веленья долга рвётся заглушить,
Средь сонма техъ враговъ твоихъ царитъ,
Чей духъ ещё немеетъ предъ владыкой:
Затемъ-что совесть злую человекъ -
Ту горечь думъ, что сердце жжотъ и сушитъ -
Не заглушитъ въ груди своей вовекъ,
IV.
Напрасно ты взываешь въ гневе къ темъ,
Въ чьёмъ сердце честь могла ещё таиться!
Они нейдутъ! Увы! языкъ ихъ немъ:
Имъ съ большинствомъ пришлося согласиться.
Напрасно ты причину хочешь знать:
Тебе въ ответъ угрозы лишь звучатъ.
Надъ головой блеститъ клинокъ кинжала,
У горла штыкъ своё подъемлетъ жало, (
А въ грудь твою направленъ ружей рядъ,
Чьи жорла смерть на дне своёмъ таятъ.
Твой крикъ "стреляй" на месть ихъ вызываетъ,.
Но - вместе съ темъ - язвитъ и удивляетъ.
Казалось, страхъ, который въ нихъ царилъ,
Поправши долгъ, ихъ съ жалостью мирилъ.
Они убить тебя не согласились -
И предоставить случаю решились.
V.
"Эй, лодку!" кто-то вздумалъ закричать -
"нетъ" осмелится сказать,
Когда мятежъ въ права свои вступаетъ
И сатурнальей день свой начинаетъ?
И съ быстротою ненависти злой
Стремится лодка въ воду за кормой,
Чтобъ быть въ волнахъ преградою ничтожной
Между тобой и смертью непреложной.
Весь грузъ ея: немного сухарей,
Кувшинъ съ водой и тюкъ гнилыхъ снастей,
Способныхъ жизнь - въ борьбе ея тревожной -
Продлить всего на несколько лишь дней,
И данный вследъ, по просьбе возлагавшихъ
Надежду лишь на воздухъ и на гладь
Безбрежныхъ водъ, предъ ними вкругъ лежавшихъ,
Компасъ - пустынь и моря благодать.
VI.
Тогда глава, виновникъ возмущенья,
Чтобъ заглушить, хотя бы и на мигъ,
Въ сердцахъ толпы товарищей своихъ
Священный пылъ сознанья преступленья,
"Дать чашу мне! живее! где же чаша?"
"Героямъ - водка! "чествуя, сказалъ
Когда-то Боркъ, краса и гордость наша.
Конечно, лавръ - темъ шествуя путёмъ -
Срывать подъ-часъ бываетъ нипочёмъ.
Такъ думали и новые герои,
Причёмъ - при общемъ гиканье и вое -
Изъ нихъ свой кубокъ каждый осушилъ
И прокричалъ: "въ дорогу! въ Отаити!"
Почтенные читатели, скажите -
Васъ этотъ крикъ, конечно, удивилъ?
Ужели островъ съ почвой плодородной,
Обилье яствъ, довольство безъ трудовъ,
Его сыновъ характеръ благородный
И дочерей свободная любовь
Могли прельстить суровыхъ моряковъ?
Они хотятъ купить чужой бедою
Покой, столь чтимый чистыми душою.
Хоть цель одна у всехъ, но не одной
Характеръ, средства, мыслей настроенье,
Наружность, вкусъ и самое рожденье -
Всё это въ сто разъ действуетъ сильней
На нашу плоть, вместилище страстей,
Чемъ что-нибудь вне нашей узкой сферы.
Но всё жь въ насъ голосъ внутреннiй звучитъ
И, заглушая страсти, говоритъ:
"Где бъ ни жилъ ты, какой бы ни былъ веры,
Всё жь совесть будетъ - верь словамъ моимъ -
Божественнымъ оракуломъ твоимъ! "
VII.
Столпившись, въ лодке верные стоятъ
И своего патрона поджидаютъ,
А изъ забывшихъ долгъ одни следятъ
За нимъ съ тоской, другiе жь изливаютъ
Назревшiй гневъ и тешатся надъ нимъ,
Убитымъ зломъ и горемъ удручённымъ,
Или острятъ надъ парусомъ сквознымъ
И надъ баркасомъ, плотно нагруженнымъ.
Своею хрупкой правящiй ладьёй,
Царь зыбкихъ волнъ и генiй глади водной,
Мне кажется и менее простой
Игрушкой волнъ и более свободной.
Когда съ небесъ нисходитъ ураганъ
И начинаетъ пенить океанъ -
Онъ безопасно въ бездне исчезаетъ,
Смеясь надъ сонмомъ гордыхъ кораблей,
Игрушкой волнъ, созданiемъ людей,
Что бренный мiръ громами потрясаютъ,
А сами въ прахъ предъ ветромъ упадаютъ.
VIII.
Когда къ отплытью было всё готово,
Одинъ матросъ (онъ всехъ моложе былъ
И сердце въ нёмъ не билось такъ сурова,
Какъ у другихъ) вдругъ жалость ощутилъ."
Следя съ тоской за прежнимъ капитаномъ,.
Его глаза подёрнулись туманомъ -
И онъ къ его запёкшимся устамъ
Но вмигъ толпа матроса отстранила,
Чтобъ жалость ихъ победы не мрачила.
Тогда въ нему приблизился другой,
За всё добро изменой роковой
Ему теперь платившiй безъ смущенья,
И, указавъ на лодку подъ кормой,
Сказалъ: "садись, иль смерть за промедленье! "
Но видно, что не всё заглохло въ нёмъ,
Когда ему довольно было слова,
Чтобъ вспомнить всё и дать возможность снова
Забиться сердцу въ теле молодомъ.
Когда, поднявъ опущенныя вежды,
Несчастный Блэй съ тоской его спросилъ:
Ужель онъ вместе съ долгомъ позабылъ
И край родной, и все свои надежды,
Его уста могли лишь прошептать:
"Да, я въ аду! чего мне ожидать?"
И, усадивши въ лодку капитана,
Онъ поспешилъ несчастнаго отдать
Не много словъ слетело съ устъ его,
Но много въ нихъ таилося всего.
IX.
Высоко Фебъ надъ гладью водъ сiялъ
И ветерокъ чуть дулъ и замиралъ,
О струны волнъ то грудью ударяясь,
То ихъ едва крыломъ своимъ касаясь.
Дробя валы при помощи весла,
По морю лодка медленно плыла
Къ крутой скале съ заоблачной вершиной,
Какъ великанъ, стоявшей надъ пучиной.
Не стану я разсказывать о ихъ
Тревожныхъ дняхъ и бедствiяхъ ночныхъ,
О ихъ трудахъ и мужестве напрасномъ,
О жажде ихъ и голоде ужасномъ,
Ихъ превратившихъ въ сонмище теней,
Чужихъ сердцамъ родныхъ ихъ матерей;
О мукахъ ихъ, казаться заставлявшихъ
Запасъ имъ данный меньшимъ, чемъ онъ былъ,
Лишавшiй ихъ не разъ последнихъ силъ;
О ненасытной злобе океана,
То ихъ на дно стремившейся умчать,
То имъ лишь путь дававшей прилагать
По глади водъ, подъ пологомъ тумана;
О жажде ихъ, нередко заставлявшей
Студёный дождь, струившiйся изъ тучъ
На нихъ рекой, приветствовать какъ ключъ
И парусъ свой, струи его впитавшiй,
Прижавъ къ устамъ горячимъ, выжимать,
Чтобъ жизни нить смочить и поддержать:
Затемъ-что рокъ той горсти привиденiй
Судилъ спастись, чтобъ после разсказать
Про целый рядъ испытанныхъ мученiй
И тотъ разсказъ потомству передать,
Какъ эпизодъ изъ летописей моря,
На страхъ мужчинъ и женщинамъ на горе.
X.
Но если мы судьбе ихъ предоставимъ,
Оно въ конце всегда своё возьмётъ.
Всё чутко вкругъ ихъ сторону берётъ -
И оскорблённыхъ флотовъ легiоны
Спешатъ отмстить попранные законы.
Оставивъ ихъ, последуемъ за той
Забывшей долгъ мятежною толпой,
Которую страхъ мести не смущаетъ,
А жажда благъ всё дальше увлекаетъ.
Предъ ними вновь разстелется заливъ,
Съ страной, где всякъ свободенъ и счастливъ
И чьихъ чудесъ пленительное лоно
Ихъ приметъ всехъ, стоящихъ вне закона,
Какъ сонмъ друзей, подъ тень своихъ оливъ.
Лишь воздухъ, светъ и женщина, богиня
Природы всей, ихъ нанятъ въ дальнiй край,
Где всё цветётъ и манитъ, словно рай,
И всемъ равно доступна та святыня,
Где нетъ ни ссоръ, ни мести, ни заботъ,
Где частоколъ полей не охраняетъ,
И самый хлебь сбирается какъ плодъ.
Счастливый векъ, который не смущаетъ
Златымъ тельцомъ ни чьихъ спокойныхъ сновъ,
Царилъ тогда у этихъ береговъ,
Пока Европа ихъ не посетила
И лучше жить народъ не научила.
Но намъ взглянуть прiятнее на нихъ
Какъ есть - съ добромъ и зломъ природнымъ ихъ.
"Вперёдъ! вперёдъ! въ желаннымъ берегамъ!"
Пронёсся кликъ и взвился къ небесамъ,
Когда корабль помчался по волнамъ.
Плескавшiй парусъ мигомъ оживился
И подъ напоромъ ветра округлился.
Валы сильней вскипели подъ кормой,
Делясь за ней обычной чередой.
Такъ разсекалъ Арго валы Эвксина!
Но те, что въ нёмъ стремились въ край чужой,
Неслись душой къ скаламъ страны родной;
Те жь, чей корабль теперь несла пучина,
Въ безвестный край, какъ воронъ изъ ковчега.
А между-темъ они - путёмъ побега -
Житейскихъ благъ достигнуть лишь рвались:
Хотелось имъ съ голубками гнездиться,
Чтобъ въ неге ласкъ волшебныхъ позабыться.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ.
I.
Какъ неженъ былъ, пленителенъ и живъ
Родной напевъ красавицъ Тубоная,
Когда, свой светъ багряный разливая,
Спускался Фебъ въ коралловый заливъ:
"Идёмте укрыться подъ тенью густой
Родного надъ острова, девы,
Чтобъ пенiю иташекъ отдаться душой,
Впиваясь душой въ ихъ напевы!
"Тамъ будемъ цветы мы сбирать но ночамъ,
Растущiе вкругъ на могилахъ,
Затемъ-что цветы благовоннее тамъ,
Где спитъ сонмъ воителей милыхъ.
"Когда же наступитъ полуночи часъ,
Мы сядемъ подъ туей пахучей,
Шумъ листьевъ которой наводитъ на насъ
Забвенье, сходящее тучей.
"Потомъ на скалу мы взберёмся взглянуть,
Какъ борются волны съ скалою,
Какъ силятся вспрыгнуть они ей на грудь
И вспять отбегаютъ толпою.
"Счастливъ, кто не знаетъ неволи труда
И можетъ забыть своё горе,
Чтобъ сметь заглянуть беззаботно туда,
Где съ скалами борется море!
"Порой и оно не торопитъ волны,
Стремясь къ голубому заливу,
И, нежась въ тиши, подъ влiяньемъ луны
Смежаетъ косматую гриву.
II.
"Набравши цветовъ на могильныхъ холмахъ,
Въ гирлянды мы крепко ихъ свяжемъ
И, вволю натешась въ холодныхъ струяхъ,
"И каждая тело своё умаститъ
Елеемъ оливъ благовоннымъ,
А голову вкругъ обовьётъ, осенитъ
Венкомъ, на могиле взрощённымъ.
"Вотъ ночь настаётъ и насъ Муа зовётъ;
Звукъ матъ по пути раздаётся;
Танцовщица факелъ свой скоро зажжётъ
И светъ его вкругъ разольётся.
"И мы будемъ тамъ - и припомнимъ тогда
О прошломъ, веселiя полномъ,
Когда не взывалъ ещё Фиджи, когда
Къ намъ врагъ не спускался но волнамъ.
"Облито всё кровью людской изъ-за нихъ,
Поляны - бурьяномъ покрыты
И всюду отрада сердецъ молодыхъ -
Любовь и луна - позабыты.
"Они научили насъ, вместе съ трудомъ,
Дубиной владеть и стрелами:
Такъ пусть своего же ученья плодомъ
"Мы ночь пропируемъ, а завтра уйдёмъ -
Такъ пейте жь, полней наливайте!
Кто знаетъ, быть можетъ, мы завтра умрёмъ -
Такъ чаши до дна осушайте!
"И такъ - опояшемся белымъ таппа,
Оденемся въ летнiя ткани,
На чёла - природа у насъ не скупа -
Возложимъ цветочныя дани,
"А шеи закутаемъ въ зёрна хуни -
И тёмныя груди, подъ ними
Встающiя пышно, украсятъ они
Цветными рядами своими.
III.
"Хоть танецъ оконченъ - не будемъ спешить:
Улыбка пусть съ устъ не сбегаетъ!
Мы завтра все въ Муа уснёмъ, можетъ-быть -
Такъ ныньче пусть кровь въ насъ играетъ!
"Такъ свейте жь, сплетите ещё по венку
Намъ, жаждущимъ ихъ всей душою,
Благiя своей красотою.
"Склоняется всё передъ вашей красой,
Подобно цветамъ манталоко,
Надъ жаждущимъ моремъ, надъ сонной землёй
Несущимъ свой запахъ далёко."
IV.
Такой напевъ - гармонiя времёнъ -
Среди страны счастливой раздавался.
Пока, крутясь, суровый аквилонъ
Къ брегамъ ея съ Европой не примчался.
Хотя порокъ гнездился и у нихъ.
Но тотъ порокъ - была сама природа,
Тогда-какъ мы владеемъ сотней ихъ,
Достойныхъ насъ и дикаго народа.
Кто не встречалъ среди житейскихъ битвъ
Делъ Каина и Авеля молитвъ,
Соединённыхъ прочно воедино
И царства лжи, вселенной господина?
Кто хочетъ, можетъ видеть изъ окна,
Въ которомъ насъ пленяетъ новизна
Ещё въ одной Колумбiи суровой,
Взрощающей гигантовъ-близнецовъ,
Рождённыхъ тамъ могуществомъ свободы,
Где Чимборазо землю, твердь и воды
Обводитъ взоромъ сверженныхъ боговъ
И не встречаетъ рабства и невзгоды.
V.
Та песнь была - песнь славнаго преданья,
Когда молва живила мертвецовъ,
Не оставляя за собой следовъ,
За исключеньемъ звуковъ обаянья.
Эпоха та, стремяся въ звукахъ жить,
Не знала ни папирусовъ, ни лавра.
Такъ Ахиллесъ, взявъ лиру у Кентавра,
Съумелъ отца игрою победить.
Простой напевъ какой-нибудь баллады,
Донёсшiйся на крыльяхъ ветерка,
Сквозь ропотъ волнъ и шопотъ ручейка,
Чемъ целый рядъ воздвигнутыхъ колоннъ,
Въ честь гордецовъ, не знающихъ препонъ.
Онъ манитъ всехъ, тогда-какъ героглифы
Лишь мудрецовъ однихъ къ себе влекутъ;
Онъ внятенъ всемъ, тогда-какъ вникнуть въ мифы
Иль изучить исторiю - есть трудъ.
Пусть дикарямъ те песни милы были,
Но ихъ напевъ и Северъ вдохновлялъ,
Чьи орды ихъ нашли и победили.
Звукъ песенъ техъ везде существовалъ,
Пока злой врагъ въ стране не появлялся
И просвещенья векъ не начинался.
Но и теперь что въ силахъ лира дать?
Одно - сердца томить и потрясать.
VI.
Такъ и теперь, блаженный отдыхъ дня
И тишину святую нарушая,
Лилася песнь, ласкаясь и маня,
Вдоль береговъ скалистыхъ Тубоная.
Благоуханья; ветра дуновенья
Колеблютъ вкругъ растущiя растенья
И побуждаютъ сонмы зыбкихъ волнъ,
Пришедшихъ вновь въ обычное движенье,
Глубокiй гротъ прохладой освежить
И темъ смуглянке стройной услужить,
Сидевшей въ нёмъ съ красивымъ чужестранцемъ,
Съумевшимъ страсти радостнымъ румянцемъ
Ея лицо прекрасное покрыть.
VII.
На мшистомъ пне, склонясь, сидела тамъ
Краса-дикарка, женщина по стану,
По форме плечъ, ребёнокъ - по годамъ.
Но я её приравнивать не стану
Къ прекраснымъ странъ холодныхъ, словно лёдъ,
Въ которыхъ зло успешно лишь растётъ.
Она, дитя младенческаго мiра,
Была чиста, какъ атомы эфира,
Пылка, какъ зной и рано развилась.
Но ночь съ ея мильярдомъ светлыхъ глазъ,
Или какъ гротъ, горящiй перламутромъ
Своихъ камнёй въ заката позднiй часъ.
Огонь любви живилъ ея ланиты
И светлый умъ въ глазахъ ея сiялъ,
Тогда-какъ станъ ея напоминалъ
Роскошный станъ Венеры-Афродиты,
Когда, среди своей любовной свиты,
На гребняхъ волнъ являлася она,
Символъ любви, чарующая сила.
Нежна, томна, какъ приближенье сна,
Дикарка пылъ въ душе своей таила
И этотъ зной, священный сердца пылъ,
Горя въ лице, казалось, говорилъ;
А кровь, стремясь по жиламъ, придавала
Ея груди оттенокъ чудный тотъ,
Который волнъ сверканье придаётъ
Густымъ ветвямъ пурпурнаго коралла
И темъ пловца безпечнаго влечётъ
Да, такова была островитянка,
Краса страны, прекрасная смуглянка,
Дочь южныхъ странъ и бурныхъ ихъ морей,
Похожая энергiей своей
На ихъ валы, способная въ ненастье
Провесть сквозь рифъ ладью чужого счастья
И до-техъ-поръ печали злой не знать,
Пока другихъ могъ мiръ ещё пленять.
Она иного счастiя не знала,
Кроме того, которымъ одаряла
Вокругъ себя и съ самыхъ раннихъ летъ
На опытность другихъ не опиралась:
Ей пробнымъ камнемъ чувство то казалось,
Коснувшися котораго предметъ
Терялъ своё достоинство и цветъ.
Суровость зла дикарки не пугала,
Затемъ-что зла она ещё не знала.
Слеза и смехъ прошли надъ ней, какъ дымъ,
Или зефиръ надъ озеромъ роднымъ,
Поверхность водъ его не разрушая,
А только зыбью гладь ихъ покрывая.
И будутъ ключъ и горный водопадъ
Ему служить щитомъ отъ оскуденья
До-той-поры, когда землятрясенье
Разрушитъ гротъ таинственныхъ наядъ,
Проточитъ дно, прогонитъ волны въ море
И превратитъ его равнину водъ
Въ печальный рядъ покинутыхъ болотъ.
Ужель судьба и ей судила горе?
Те измененья вечныя людей
Въ своёмъ пути клеймятъ ещё сильней;
Но те изъ нихъ, чьи души въ вечность канутъ,
Разделятъ лишь судьбу планетъ-мiровъ
И - если чисты явятся - возстанутъ
И воспарятъ превыше облаковъ.
VIII.
Но кто же онъ? Дитя снеговъ и льдовъ
Седыхъ вершинъ Гебридскихъ острововъ,
Его въ горахъ взростили непогоды,
Где сонъ его лелеяла мятель,
А вихрь и дождь качали колыбель.
Живя душой въ краю ему знакомомъ,
Онъ съ раннихъ летъ считалъ пучину домомъ,
Товарищемъ гигантскимъ думъ своихъ
И спутникомъ въ прогулкахъ удалыхъ
Въ своей ладье надъ безднами морскими.
Дитя нужды, игрушка бурныхъ волнъ,
Взлелеянный легендами родными,
Онъ былъ и смелъ и веры въ счастье полнъ,
И изъ всехъ чувствъ, которыя изведалъ,
Лишь одного отчаянья не ведалъ.
Будь онъ питомцемъ Африки, будь онъ
Среди степей Аравiи рождёнъ,
Онъ былъ бы самымъ бодрымъ пилигримомъ
Среди песковъ въ краю своемъ родимомъ,
И жажду, духъ лишающую силъ,
Съ неменьшимъ бы терпеньемъ выносилъ,
На корабле пустыни Измаилъ.
Въ Элладе онъ начальствовалъ бы станомъ,
Поднявшимъ стягъ среди народныхъ силъ,
Средь Чили горъ кацикомъ бы онъ былъ,
А подъ шатромъ, быть-можетъ - Тамерланомъ.
Чтобъ замыслъ свой скорей осуществить,
Забывъ о всёмъ, душа стремится къ власти,
Но, не найдя своей законной части,
Принуждена бываетъ отступить,
Чтобъ горечь думъ забавами смирить.
Тотъ самый духъ, который далъ Нерона,
Позоръ вселенной, Рима и закона,
И тёзку намъ тирана подарилъ -
Другого, съ нимъ несхожаго Нерона.
Но если онъ пороки такъ любилъ,
То какъ бы малъ просторъ ихъ былъ безъ трона.
IX.
Тебе смешно? Увы! сравненья эти
Напыщенными кажутся тебе,
Когда они относятся къ судьбе
Забытаго исторьей человека,
Чья доля не имеетъ ничего
Ни общаго съ судьбой и славой века
Иль славными героями его,
Ни близкаго съ венчаннымъ Римомъ, съ Чили,
Съ божественной Элладою, страной
Боговъ, искусствъ и прошлой славы, или
Съ какой-нибудь Аравiей степной.
Тебе смешно? - прекрасно - улыбайся!
Всё жь это лучше, чемъ вздыхать - сознайся?
Но онъ бы могъ быть этимъ всемъ: онъ былъ
Отваженъ, гордъ и въ нёмъ таился пылъ.
Не будь съ пелёнъ оставленъ онъ заботамъ
Житейскихъ нуждъ, родись въ краю иномъ,
Онъ верно бъ былъ героемъ-патрiотомъ
Своей страны, иль деспотомъ-вождёмъ.
Что жь онъ теперь? - лишь юноша прекрасный,
Георгъ Торкиль, восторженный и страстный,
Измены злой и, какъ волна морская,
Средь глади водъ, свободный на земле
Супругъ-женихъ невесты Тубоная.
X.
Склоняся къ Нейге, молча онъ на море
Гляделъ - и страсть въ его сiяла взоре.
Она, краса окрестныхъ острововъ,
Была цветущей ветвью двухъ родовъ,
Древнейшихъ и славнейшихъ въ целомъ крае
(Инымъ смешнымъ покажется - я знаю -
Речь о родахъ, не знающихъ гербовъ)
И ряда голыхъ рыцарей, чьей силы
Страшился врагъ во прахе боевомъ
А ныне чьи зелёныя могилы
На берегу виднеются кругомъ.
Ахъ, и твоя, Ахиллъ богоподобный,
Теперь лишь холмъ являетъ намъ надгробный!
Когда пришла въ величiи своёмъ
Къ нимъ чужеземцы, мечущiе громъ,
Среди которыхъ пальмы возвышались,
Чьи корни къ дну приросшими казались,
Когда съ небесъ спускалась тишина
Q чьи верхи мгновенно расширялись
И словно белой тучей одевались,
Лишь начинала пениться волна -
Вмигъ Нейга, дочь природы и свободы,
Толкнула лодку въ пенистыя воды
И, какъ олень по Севера снегамъ,
Скользя межь волнъ, подплыла къ темъ ладьямъ
И на корабль, который колебала
Морская зыбь, глядеть, дивяся, стала.
Но мигъ - и судно словно засыпаетъ,
Какъ гордый левъ, уснувшiй предъ зарёй -
И флотъ ладей вокругъ него мелькаетъ,
Какъ рой шмелей надъ львиной головой.
XI.
И белый вышелъ на берегъ зелёный;
Но нужно ль мне разсказъ свой немудрёный
Спокойно встретилъ Старый и въ приветъ
Пожалъ ему протянутую руку,
Какъ старому товарищу и другу.
Приветъ отцовъ былъ тёпелъ, но теплей
Ещё стократъ былъ взглядъ ихъ дочерей:
Не кровь - огонь горелъ въ островитянкахъ.
Питомцы бурь нашли красу въ смуглянкахъ,
А те, въ ответъ, пленившись белизной
Ихъ бледныхъ лицъ, красавцами нашли ихъ
Дивились ей въ мечтахъ своихъ счастливыхъ.
Охота, бегъ, свобода вкругъ бродить
Среди страны, где радостно встречаетъ
Васъ каждый кровъ и отдыхъ предлагаетъ;
По лону водъ, на чьей лазурной шире,
Какъ группы звездъ въ лазоревомъ эфире,
Гнездится сонмъ счастливыхъ острововъ;
Здоровый сонъ - наследiе трудовъ;
Лесовъ страны прекрасная дрiада,
Въ чьёмъ сердце Вакхъ спелёнанный растётъ,
Чья голова прiютъ орлу даётъ,
А грудь - опору гроздьямъ винограда;
Въ одномъ плоде сосудъ, питьё и плодъ;
Леса деревъ, дающiе безъ плуга
Обильный сборъ съ невспаханныхъ полей
И сочный хлебъ на солнце, безъ печей
Темъ отгоняя голодъ отъ своей
Питательной и плодородной груди,
Въ которой такъ нуждаются все люди,
Какъ въ даровомъ базаре для гостей -
Съ богатствомъ моря, почвы и лесовъ,
При сонме благъ твоихъ, уединенье,
Смягчило грубость буйныхъ моряковъ
И научило чтить техъ простаковъ,
За-то стократъ счастливее ихъ жили.
XII.
Изъ многихъ паръ влюблённыхъ - даже лучшихъ -
Торкиль и Нейга были не изъ худшихъ.
И подъ одной звездой всехъ моряковъ,
Обоихъ ихъ взростила мать-природа,
Картины чьи намъ милы, какъ свобода
И"отъ*которыхъ насъ не отвратитъ
Тотъ, чей вокругъ блуждавшiй тихо взоръ
Ласкалъ хоть разъ вершины синихъ горъ,
Конечно, ихъ вовекъ не позабудетъ -
И всякiй разъ приветствовать ихъ будетъ.
Видалъ Олимпъ, Парнасъ и Аппенины,
Съ благоговеньемъ Иду созерцалъ
И виделъ Альпъ суровыя вершины;
Но не они, сокровища вековъ,
Воспоминаньемъ прожитыхъ годовъ:
Очарованья детства возникали,
И, вместе съ Идой, Лахъ-на-Гаръ седой
Гляделъ на въ прахъ распавшуюся Трою,
Соединялся съ славною горою
Фригiйскихъ странъ, а ключъ въ краю родномъ
Шотландскихъ горъ съ Кастальскимъ родникомъ.
Прости, Гомеръ, всемiрное явленье!
Заносчивой фантазiи моей!
Природа, жизнь и северъ нашей силе
И красоте, ещё на утре дней,
Меня, певца, дивиться научили.
Любовь, всему дающая свой цветъ
И тьму облечь стремящаяся въ светъ,
Забвенье бедъ, въ которомъ наслажденье
Готово жить, забывъ про разрушенье,
Какъ молнiю стальная гладь кольца,
Соединила юношу съ дикаркой
Въ одинъ восторгъ - и сладостный, и жаркiй.
Гулъ прошлыхъ битвъ его не волновалъ,
И замыслъ злой ума не омрачалъ,
Приличный птицъ царю и властелину.
Когда его могучiй клювъ и взоръ
Следятъ свою добычу между горъ.
Достойное похвалъ и порицанья,
Въ которомъ лавръ не скрашиваетъ урнъ:
Тамъ вянетъ лавръ, где не царитъ Сатурнъ-
Съ своей косой средь крова и рыданья.
Сойдётъ во мракъ последняго жилища,
Ужели мене сладостную тень
Дастъ миртъ ему средь общаго кладбища?
Когда бъ великiй Цезарь испыталъ
Едва ль бы мiръ ему принадлежалъ
И горный Римъ не зналъ бы багряницы.
А что же Цезарь сделалъ для людей?
О, это мы и чувствуемъ, и знаемъ!
Которыхъ гнётъ досель мы ощущаемъ.
XIV.
Отдавшись вся горячему покою,
Она, дитя полуденныхъ морей,
Приличiй гнётъ и мелочность идей
Отъ ласкъ любви её не отвлекали,
Надменный светъ и зависть - жаръ страстей
И связь ея насмешкой не пятнали,
Съ ихъ пустотой и сладкими речами,
Вкругъ не вилась, чтобъ злыми похвалами
Иль шопотомъ преступнымъ запятнать
И домъ ея, и счастья благодать.
Горя огнёмъ, какъ радуга алела
Сквозь сумракъ тучъ, которая, свой цветъ
Дробя въ цвета, смежая и меняя,
Темъ радостней шлётъ мiру свой приветъ,
Чемъ гуще мракъ и какъ цвета свои
И свой объёмъ порой бы ни меняла,
Останется всё тою жь, какъ бывала
И будетъ векъ, пока горитъ въ крови
XV.
Подъ сводомъ грота этого, вдали
Отъ всехъ, они весь полдень провели.
Хоть время въ вечность быстро убегало,
Не слыша боя мернаго часовъ,
Который намъ отмериваетъ гневно
Прожитой жизни граны ежедневно
Ударами железныхъ молотковъ.
Когда держалъ ихъ настоящiй мигъ,
Какъ злой тиранъ, въ объятiяхъ своихъ.
Часами ихъ былъ брегъ съ пескомъ зыбучимъ -
И виделъ водъ серебряныхъ приливъ,
Въ свои права, какъ мчались чередою
Для нихъ одна минута за другою.
Идя стезёй ступеней голубыхъ,
Светило дня часами было ихъ;
Считать часы пустымъ трудомъ находятъ.
Въ тени деревъ, скрываясь межь ветвей,
Съ цветкомъ любви прощался соловей.
Светило дня во сну уже склонялось,
Въ пучину водъ, какъ въ северныхъ странахъ,
Но, словно сонъ, всё въ искрахъ и лучахъ,
Исчезло въ нихъ мгновенно и пропало,
Какъ-будто мiръ навеки покидало.
И въ блеске глазъ искать сiянье стали,
Дивясь, что мiръ такъ рано скрыла тень
И въ вечность съ ней такъ скоро канулъ день.
XVI.
Не на земле живётъ - надъ облавами.
Предъ нимъ мiры проходятъ чередой
И день за днёмъ проносятся толпой,
Но онъ полёта ихъ не замечаетъ:
Ужель любовь безсильнее мечты?
Нетъ и она средь горней высоты
Свой дивный путь предъ Господомъ свершаетъ,
Не отрывая взоровъ отъ Него,
Чьё счастье намъ дороже своего.
Она - огонь другимъ огнёмъ зажжённый
И съ нимъ въ одинъ костёръ соединённый,
Средь знойныхъ волнъ котораго сердца,
Какъ часто умъ нашъ время забываетъ,
Склоняясь ницъ предъ зодчествомъ Творца,
Которымъ Онъ премудро отвечаетъ
На всё, что въ насъ сомненье возбуждаетъ.
Ужели волны синiя бездушны?
Ужель пещеры влажныя не льютъ
Горячихъ слёзъ и къ горю равнодушны?
Нетъ, нетъ! оне въ таинственный свой кругъ,
Нашъ бренный прахъ, какъ гибельный недугъ,
До времени растлевши, разрушаютъ
И въ безпредельность душу погружаютъ.
XVII.
Часъ сумерекъ, сползая съ горъ, спустился
На ихъ любви таинственный прiютъ,
Где сонмомъ звездъ въ кристаллахъ повторился
Они идутъ подъ свой уютный кровъ,
Весёлые, какъ ключъ невозмущённый,
Прекрасные, какъ первая любовь.
Злой океанъ, гоня за валомъ валъ,
Едва ль звукъ боле сильный издавалъ,
Молюскъ-улитка, копiя его,
Когда, къ брегамъ прибитая волнами,
Она кричитъ, прiюта своего
Отъ раннихъ дней безсменная жилица -
По влажной груди, ясной какъ денница,
Ея родной кормилицы-волны.
Уйдя во мракъ, леса ко сну склонялись,
Мирьяды птицъ стремились къ берегамъ,
И небеса надъ ними разстилались,
Подобно темъ лазоревымъ водамъ,
Въ которыхъ жизнь на мигъ не замираетъ
И благочестье жажду утоляетъ.
Но, чу: сквозь пальмъ столпившуюся рать
Торкиль и Нейга голосъ услыхали,
По не такой, какой бы услыхать
Въ тотъ чудный мигъ любовники желали.
Природныхъ арфъ, по пальмамъ и скаламъ;
Не кликъ войны, печальный какъ стенанье,
Свевающiй съ души очарованье;
Не монологъ отшельника-совы,
Съ огромными, но тусклыми глазами,
Передающiй мрачную тоску
Своей души не тихими слезами,
А звуками ночному ветерку.
Свистъ моряка, ужаснейшiй изъ всехъ
Когда-нибудь ласкавшихъ брегъ зыбучiй,
Томившихъ духъ и волновавшихъ техъ,
Кто жилъ на нёмъ. Чу! снова тишь настала:
Счастливому любовнику въ приветъ:
"Торкиль, что ты здесь делаешь? Здорово!"
- "Что тамъ за чортъ?" вскричалъ Торкиль сурово.
- "Да я - твой Бэнъ!" послышалось въ ответъ.
И вследъ на нихъ - предвестникомъ явленья
Того, кто ихъ привёлъ въ недоуменье -
Пахнулъ волной знакомый ароматъ,
Не тотъ, что къ намъ доноситъ ветеръ съ грядъ,
И надъ пивной бутылкою витаетъ.
Табакъ давно свой нежный ароматъ
Распространилъ но всемъ концамъ вселенной,
Где лишь валы, вздымаяся, кипятъ
И разостлалъ отъ Портсмута до льдовъ
Полярныхъ странъ свой дымъ животворящiй,
Противоставивъ молнiи блестящей
И вознеся его до облаковъ,
Владыки бурь, могучаго Эола.
Но кто же былъ владельцемъ трубки той?
Простой матросъ - дитя волны морской.
Табакъ, твой дымъ - съ восхода до заката -
Соперникъ женщинъ, грога и вина,
Онъ съ туркомъ кейфъ вседневный разделяетъ,
Его Стамбулъ вину предпочитаетъ,
А Страндъ - и съ нимъ весь городъ и страна -
Прекрасный въ мигъ, когда огнёмъ пылаетъ,
Ещё прекрасней въ трубке съ чубукомъ,
Украшенномъ прозрачнымъ янтарёмъ.
Какъ красота, онъ боле насъ пленяетъ,
Но большинство его предпочитаетъ
Вкушать тогда, когда онъ обнажонъ.
XX.
Проходитъ мигъ - и вотъ изъ-подъ навеса
Навстречу имъ выходитъ человекъ
Въ какомъ-то фантастическомъ наряде,
Подобнаго которому вовекъ
Не увидать и въ римскомъ маскараде.
Въ моментъ, когда корабль свой переходъ
Черезъ экваторъ знойный совершаетъ
И пьяный сонмъ матросовъ удалыхъ
Свой карнавалъ на палубе справляетъ -
Лежащихъ вкругъ, вновь видитъ оживлённой
Бряцаньемъ струнъ и пляской изступлённой.
Его одежда (куртка вся въ дырахъ),
Суровый видъ, неровная походка
И трубка неизменная въ зубахъ,
Которая на мигъ не потухала -
Всё моряка въ пришельце обличало.
Но обувь ногъ и головной покровъ
А вместо брюкъ, изорванныхъ ветвями
(И лучшiй лесъ - увы! - не безъ шиповъ,
Сознаться мне приходится межь нами),
Какой-то ткани свёрнутый кусокъ,
Въ грязи, въ крови, изрезанныхъ кремнями -
И дикарю могли принадлежать.
Что жь до ножа, патроновъ и мушкета -
То ихъ творцомъ нельзя же не назвать
За свой прогрессъ давно благодарятъ.
Мушкетъ гремелъ за мощными плечами,
Согбенными неволею морской;
Тесакъ виселъ подъ левою рукой,
Два пистолета виделись при нёмъ,
Какъ крепкимъ бракомъ связанная пара
(Натяжки нетъ въ сравненiи моёмъ:
Когда одинъ не выдержитъ удара,
И штыкъ, не столь отъ ржавчины свободный/
Какъ въ те давно-протекшiе года,
Когда сiялъ на полке лавки модной,
Торчалъ, къ ружью примкнутый безъ труда.
Его въ лесу немая ночь узрела.
XXI.
- "Здорово, Бэнъ!" Торкиль ему сказалъ,
Едва лицо знакомое узналъ.
"Где время путь съ тобою, коротало?"
- "Не далеко!" Бэнъ Бюнтингъ отвечалъ:
"Хоть новостей несу съ собой немало.
Я виделъ парусъ." - "Где?" Торкиль вскричалъ.
"Не можетъ быть! Явись - я бъ увидалъ."
"Ты могъ его не видеть изъ залива",
Сказалъ въ ответъ Бэнъ Бюнтингъ горделиво:
"Но съ высоты, откуда наблюдалъ
Я океанъ - я виделъ - и узналъ. "
--"Где былъ корабль, когда смеркаться стало?"
"Его вдали волненье колебало."
--"Заметилъ флагъ?" - "Я только разгляделъ,
Что тотъ корабль зловещiй видъ имелъ."
- "А какъ великъ? Есть пушки?" - "Вероятно.
Когда сюда за нами онъ при толъ -
"
- "Зачемъ бы онъ зловещiй къ намъ ни шолъ
И какъ бы часъ ни близокъ былъ расплаты,
Мы отразить съумеемъ произволъ
И встретить смерть съ оружьемъ, какъ солдаты."
"Мне всё равно! Согласенъ я на всё!"
--"Что Христiанъ?" - "Созвавъ всехъ подъ ружьё,
Отбить врага онъ пламенно желаетъ
И чтобъ начать тебя лишь поджидаетъ."
- "Где бъ ни былъ я, откликнуся везде
И что бъ меня ни ждало въ злой беде
Своихъ друзей, конечно, не оставлю.
Но неужель - о, горькая судьба -
Со мной должна погибнуть и подруга?
Ни довела, ты не должна супруга
Лишать ни силъ, ни бодрости въ тотъ мигъ,
Когда ему нетъ времени для горя!"
- "Ты правъ, Торкиль! Ты съ разу всё постигъ!
"
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.
I.
Оконченъ бой. Погаснувъ съ тьмой ночного,
Светъ одевать орудья пересталъ
Лишь небеса собою осквернялъ.
Рыканье пушекъ смолкло, прекратилось
И эхо горъ, не вторя больше имъ,
Въ своё молчанье снова погрузилось.
Мятежный станъ безмолвенъ, недвижимъ:
Всё взято въ пленъ, разсеяно, разбито;
Всё что могло сражаться - перебито,
А если что осталося въ живыхъ,
Оплакать смерть товарищей своихъ
И после векъ завидовать ихъ доле.
Изъ сонма лишь немногiе спаслись;
Но и за ними следомъ ужь гнались
Чемъ берега страны своей родимой.
Какъ звери горъ, гонимые къ горамъ,
Они прiютъ найти мечтали тамъ.
Напрасно зверь стремитъ свой бегъ въ трущобы;
Стремитъ туда гонимый человекъ,
Въ надежде тамъ людской избегнуть злобы.
II.
Подъ грозно въ море вдавшейся скалой,
Ревя какъ левъ и пенясь на просторе,
Споконъ-вековъ ведётъ неравный бой,
Причёмъ волна, взобравшись на вершину,
Мгновенно вновь свергается въ пучину
Подъ стягомъ бурь идущiй смело въ бой,
А ныне взоръ манящiй тишиною,
Столпилась кучка нашихъ храбрецовъ,
Подъ гнётомъ бедъ, подъ тяжестью трудовъ
Какъ ни снедалъ сердецъ ихъ неги ядъ,
Они свою опасность сознавали,
Но мысль, что если ихъ и не простятъ,
То средь морей искать не захотятъ,
Заметятъ средь бушующихъ морей
Верхушки ихъ убогихъ шалашей,
Про месть забыть ихъ скоро побудила,
Что ихъ теперь, нагрянувъ, погубила.
Ихъ тихiй рай, добытый преступленьемъ,
Не могъ уже служить отдохновеньемъ
Для нихъ отъ бурь, промчавшихся грозой
И тёмныхъ дедъ, повитыхъ преступленьемъ.
На верхъ грехи одни всплывали ихъ.
Хотя весь мiръ лежалъ теперь предъ ними,
Маня путями вечными своими,
Пути въ спасенью не было у нихъ.
За нихъ какъ львы, выказывая жаръ,
Но копья ихъ и стрелы сокрушались
Передъ свинцомъ и силой серныхъ чаръ,
Уничтожавшихъ воиновъ мгновенно,
И, словно моръ, сводившихъ дерзновенно
Ряды бойцовъ во мракъ немыхъ могилъ.
Они жъ сражались съ храбростью такою,
Съ какою горсть сражается съ толпою.
Забывъ про гнётъ, свободнымъ умереть,
Но сами греки вправе вспомнить были
До-этихъ-поръ одни лишь Фермопилы,
Когда они взялись перековать
III.
Подъ той скалой, безъ признака растенiй,
Какъ стадо козъ, избегнувшихъ ловцовъ,
Или семья израненныхъ оленей,
Съ чела скалы, межь камней пробираясь,
Журча, дробясь и въ брызги разсыпаясь,
Катился внизъ извилистый ручей,
Горя огнёмъ тропическихъ лучей.
И, какъ невинность робкая, чисты,
Его струи надъ бездною сверкали,
Какъ серны взоръ съ нагорной высоты.
Припавъ къ ручью, они. казалось, пили
Ихъ жаръ страстей и полдня жгучiй зной.
И вотъ, омывъ застывшей крови слой
Съ присохшихъ ранъ студёною водой,
Они вокругъ печально поглядели,
Они ещё въ количестве такомъ
И безъ цепей губительныхъ притомъ.
Но изо всехъ, столпившихся кругомъ,
Никто прервать молчанья не решался:
Моля его о слове дорогомъ,
Самъ произнесть которое боялся.
IV.
Наморщивъ лобъ и выпрямивши станъ,
Его лицо, забытое румянцемъ,
Пугало взоръ своимъ свинцовымъ глянцемъ.
Потокъ его каштановыхъ кудрей
Вздымался вверхъ гнездомъ гремучихъ змей.
Чтобъ затаить дыханiе хулы
Въ своей груди, снедаемой страстями,
Какъ монументъ, стоялъ онъ у скалы.
За нимъ Торкиль, склонившись головою,
Но не опасна рана та была:
Не теломъ онъ томился, а душою.
Склонённый станъ, тревожный блескъ очей,
Кровавый следъ въ волнахъ его кудрей
Что слабость силъ его происходила
Не отъ душевной слабости его
А отъ потери крови. Близь него
Стоялъ Бэнъ Бюнтингъ - грубый и небрежный,
Какъ братъ родной - и рану промывалъ,
Причёмъ изъ рта на мигъ не выпускалъ
Онъ трубку, сто сраженiй пережившiй
Трофей войны, по воздуху струившiй
Взадъ и вперёдъ, свой сдерживая пылъ.
Повременамъ онъ быстро наклонялся,
Чтобъ камень, листъ какой-нибудь поднять,
И - бросивъ - вновь прогулку продолжать,
И начиналъ свистать и напевать.
V.
Волнуясь такъ, онъ вдругъ - какъ ртуть живой,
И подвижной, какъ дамскiй вееръ въ зной,
Чемъ выносить отчаянья мученья -
Вскричалъ "God damn!", магическое слово,
Ядро речей оратора прямого,
Какъ "pro Jupiter" римлянъ и "Аллахъ"
Служащiя исходнымъ пунктомъ пренiй,
Для выраженья первыхъ впечатленiй.
Джэкъ былъ смущёнъ. Не зная, что сказать
Своимъ друзьямъ, онъ громко побожился -
Едва успелъ, какъ Бюнтингъ пробудился.
Оставивъ трубку, Вэнъ не позабылъ
Къ его божбе "глаза" свои прибавить,
И фразу темъ такъ ловко заключилъ,
VI.
Но ихъ душа - могучiй Христiанъ -
Стоялъ межь нихъ, какъ замершiй волканъ.
Онъ до-техъ-поръ задумчиво стоялъ,
Пока, взглянувъ вокругъ, не увидалъ
Кровавыхъ ранъ на сумрачномъ Торкиле.
"Такъ и тебя безумный мой порывъ,
"
Воскликнулъ онъ, на мигъ остановивъ
Свой жгучiй взоръ на юноше-Торкиле.
Затемъ, къ нему заботливо склонясь,
Схватилъ его опущенную руку,
Усугубить терпимую имъ муку,
Ея горячихъ пальцевъ не пожалъ;
Но лишь изъ словъ страдальца уяснилось,
Что онъ гораздо менее страдалъ,
Его чело мгновенно прояснилось.
"Да будетъ такъ!" воскликнулъ Христiанъ:
"Мы загнаны въ разставленныя сети;
Но такъ-какъ мы не трусы и не дети,
Я долженъ пасть, но вамъ пора спасаться,
Затемъ-что вы не въ силахъ защищаться.
О, будь хоть чолнъ, чтобъ васъ умчать туда,
Где для сердецъ надежда обитаетъ!
Мне здесь главу сложить повелеваетъ."
VII.
Ещё онъ речь окончить не успелъ,
Когда предметъ какой-то зачернелъ
По глади водъ онъ къ берегу летелъ,
Какъ чайки тень межь волнами тумана.
Но вотъ за нимъ, деля за валомъ валъ,
Другой предметъ мелькать, чернеясь, сталъ.
То между волнъ ревущихъ исчезаютъ.
Но канулъ мигъ - и взоры моряка
Узнали въ нихъ два утлыхъ челнока,
А вследъ, когда ладьи къ скале пристали,
Какъ крылья птицъ полуденныхъ легки,
То въ пене волнъ мелькаютъ челноки,
То въ бездну водъ шумящихъ упадаютъ,
Что вкругъ покровъ свой зыбкiй разстилаютъ
И, наконецъ, прорезавши струи
Прибоя, скалъ знакомыхъ достигаютъ.
Искусство ихъ природою самой,
Благодаря ихъ смелости, казалось:
Съ ревевшей вкругъ пучиною морской.
VIII.
Кто первая вступила на скалу,
Подобно водъ царице Нереиде,
Какъ бы слегка одеянная въ мглу,
Съ сiявшими и влажными глазами
И, какъ кораллъ, горевшими устами?
То Нейга, чью бушующую кровь
Припавъ къ груди Торкпля молодого,
Она, полна восторга неземного,
Къ нему, стеня, всё ближе, ближе льнётъ,
Причёмъ смеётся, плачетъ и клянётъ:
Что точно льнётъ къ нему и обнимаетъ.
Увидя кровь, бежавшую съ чела,
Она, на мигъ, какъ-будто замираетъ,
Но увидавъ, какъ рана та мала,
Дочь воина, она снести могла,
Какъ и мужчина, зрелище такое
И, изнывая, плача и скорбя,
Не сокрушить отчаяньемъ себя.
Ни месть врага, ни страхъ убитой быть,
Не въ силахъ техъ мгновенiй омрачить.
Восторгъ её лить слёзы заставляетъ,
Восторгъ ей грудь волненiемъ стесняетъ
Всё биться чаще, громче и сильней.
IX.
Изъ всехъ вокругъ стеснившихся толпой,
Всякъ тронутъ былъ любовью ихъ немой.
Передъ такимъ свиданiемъ любовнымъ?
Самъ Христiанъ, склонясь, гляделъ на нихъ,
Хотя безъ слёзъ, но съ радостью угрюмой,
Повитой зломъ и смешанною съ думой
"Когда бъ его на жизненной дороге.
Не встретилъ я..." сказалъ онъ - и умолкъ,
И на чету взглянулъ, какъ смотритъ волкъ
На молодыхъ волчатъ своихъ въ берлоге.
На горизонтъ глядеть спокойно сталъ,
Какъ-будто мiръ его не занималъ.
X.
Но кратокъ былъ судьбой имъ данный мигъ
Ужь вражьихъ вёселъ слышались удары.
Что жь нудитъ ихъ въ нихъ слышать звуки кары?
Казалось, всё возстало вкругъ на нихъ,
За исключеньемъ девы Тубоная.
Ладьи враговъ увидела въ дали,
Стрелою къ нимъ которыя плыли,
Чтобъ порешить съ остатками отряда,
Мгновенно знакъ туземцамъ подала -
И направленьемъ пламеннаго взгляда -
Спешитъ къ ладьямъ, спасать друзей своихъ.
Къ одну изъ нихъ сажаютъ Христiана
И двухъ его товарищей лихихъ,
Торкиль же, съ кемъ её не разлучитъ
Теперь ни что, къ ладье ея спешитъ.
Скорей! скорей! Простившись со скалою,
Они стрелой несутся по волнамъ
Где стаи птицъ, живя одной семьёю,
Изъ года въ годъ въ ущельяхъ гнезда вьютъ
И где тюлень нашолъ себе прiютъ.
Они скользятъ надъ влажной глубиною,
Но и враги отъ нихъ не отстаютъ,
Гонясь имъ въ следъ пернатою стрелою.
Чтобъ затруднить погоню, две ладьи
На полпути мгновенно разстаются
Какъ две стрелы пернатыя несутся.
Скорей! Отъ взмаха каждаго весла
Зависитъ жизнь, что каждому мила,
А для нея, невесты Тубоная,
Безценный грузъ ладьи ея - любовь -
Влечётъ её подъ тихiй, мирный кровъ.
Прiютъ и врагъ ужь близки - лишь мгновенье...
Лети, ковчегъ! спеши, ищи спасенья!
I.
Какъ белый парусъ, блещущiй звездою
Для моряка межь небомъ и землёю,
Когда въ покровъ туманный небосклонъ
Такъ въ мигъ беды последнiй лучъ надежды
Вливаетъ жизнь въ опущенныя вежды.
Корабль ушолъ, но парусъ, белизной
Своей маня, сквозь бури свистъ и вой,
Хоть съ каждой вверхъ поднявшейся волной
Его прибой всё больше отдаляетъ.
II.
Не далеко отъ рифовъ Тубоная
Прiютъ для птицъ, пустыня для людей,
Своё чело надъ бездною вздымая
И где прiютъ находитъ межъ камней
Одинъ тюлень, плескаясь и играя.
Доходитъ крикъ жилицъ ея голодныхъ,
Кормящихъ средь вершинъ ея безплодныхъ
Своихъ крикливыхъ, алчущихъ птенцовъ,
Глухихъ пустынь пернатыхъ рыбаковъ.
Отъ скалъ къ волнамъ, склоняйся, идётъ.
Здесь черепахъ дружина молодая,
Изъ скорлупы железной вылезая.
Къ своимъ отцамъ о матерямъ ползётъ.
Что съ трёхъ сторонъ угрюмо окружаетъ
Седой утёсъ, мрачнейшую изъ всехъ
Бездонныхъ безднъ когда-нибудь - на грехъ -
Прiютъ и кровъ несчастнымъ предлагавшихъ
Погибшимъ въ нихъ завидовать. Таковъ
Былъ роковой прiютъ средь острововъ
Равнины водъ тропическаго края,
Избранный сердцемъ девы Тубоная,
Но тайнъ скалы, вокругъ которой злилась
Пучина водъ, увы, не зналъ ни кто
И только Нейга ведала про то,
Какое тамъ сокровище таилось.
Ещё предъ темъ какъ лодки разлучились,
Гребцы ладьи, въ которой плылъ Торкиль,
Въ седыхъ волнахъ едва купавшей киль,
По приказанью Нейги удалились
Чтобъ ходъ его ускорить между волнъ.
Хоть Христiанъ, на то не соглашаясь,
Хотелъ гресть самъ, но Ней га, улыбаясь,
Въ ответъ ему на островъ роковой
И путь ему счастливый пожелала -
И, мигъ спустя, ладья, скользнувъ стрелой,
Съ сидевшей въ ней прекрасного четой
Уже валы седые разсекала.
Сиделъ съ двумя последними друзьями,
Снабжонная могучими гребцами,
Не мешкая, неслась какъ ураганъ.
Отставъ, теперь погоня направлялась
Несясь какъ мысль надъ влажной глубиной.
Нежна какъ счастье. Нейга обладала
Запасомъ силъ и мощною рукой
И врядъ ли въ чёмъ Торкилю уступала,
Длиной ладьи ихъ лодка отделялась
Всего отъ скалъ, съ пучиной подъ пятой,
Тогда-какъ лодка вражья приближалась
И для спасенья жизни дорогой
"Ужель за темъ спасёнъ я ею билъ",
Казалось, взоръ Торкиля говорилъ,
"Чтобъ здесь любви моей святому пылу
Разбиться въ прахъ - найти себе могилу?"
Но мигъ одинъ - и Нейга ужь стоитъ
И, обратясь къ Торкилю, говоритъ:
"За мной, мой другъ! Бросайся въ глубь безъ страху! "
И въ бездну вследъ бросается съ размаху.
Звонъ кандаловъ гремитъ въ его ушахъ -
И онъ стрелой, въ надежде на спасенье,
Ныряетъ вследъ. Матросы въ изумленьи
Въ пучину водъ разверзшихся глядятъ
Чтобъ человекъ взобраться могъ на гору,
Со всехъ сторонъ доступную лишь взору.
Стараясь тайну бездны разгадать,
Они глядятъ на волны, ожидая,
Они вотъ-вотъ появятся опять.
Напрасный трудъ! Никто не появлялся
Среди зыбей стальной равнины водъ
И лишь одинъ крутой водоворотъ,
Какъ мавзолей, воздвигнутый судьбой
Надъ молодой и любящей четой.
Пустой челнокъ, который колебало
Стремленье волнъ надъ бездною морской -
И всякъ бы могъ - не будь здесь челнока -
Всё это счесть за грёзы моряка.
Но если зло ихъ къ мщенью побуждало,
То суеверье медлить запрещало.
Исчезъ какъ светъ съ могилы въ часъ ночной;
Другiе жь - что сiянье окружало
Его чело, какъ образъ неземной.
Но прежде чемъ баркасъ ихъ удалился,
Напрасно! - брегъ безжизненъ былъ и пустъ:
Торкиль исчезъ, растаялъ, испарился.
V.
Но где же онъ, пучины пилигримъ,
Погибъ ли онъ, печалiю томимъ,
Иль былъ спасёнъ прекрасной Амфитридой
И тамъ - съ своей подругой молодой -
Нашолъ прiютъ, блаженство и покой?
Живётъ ли тамъ влюблённая чета,
И извлекать пытаются ль уста
Ихъ резкiй звукъ изъ раковинъ гремучихъ?
Струятся ль въ волнахъ Нейги волоса,
Или навекъ увяла ихъ краса
И въ вечный сонъ сердца ихъ погрузились?
VI.
Она нырнула въ бездну роковую;
Деля рукой стихiю ей родную,
Она плыла чемъ дальше, темъ быстрей,
Полоску света въ мраке оставляя,
Что вследъ вилась, зарницею сверкая.
Въ борьбе съ волной, въ изследованiи дна
И безднъ его глухихъ и сокровенныхъ,
Хранительницъ жемчужинъ драгоценныхъ,
Торкиль, питомецъ северныхъ морей,
Но мигъ - и Нейга руки подымаетъ
И на поверхность быстро выплываетъ
И съ тёмныхъ волнъ сбегающихъ кудрей
Морской песокъ я пену отряхаетъ -
Они опять ступали по земле,
Но ихъ глаза, блуждая въ полу-игле,
Увы, вокругъ деревьевъ не встречали
И небеса надъ ними не сiяли.
Въ который входъ скрывала бездна водъ
И солнце въ чьёмъ портале не играло
Иначе, какъ сквозь бездны покрывало,
Когда въ ея прозрачной глубине
Смеясь, она отёрла волосами
Торкиля вкругъ бродившiе глаза,
Въ чьихъ двухъ кружкахъ таилась бирюза,
И, отбежавъ, захлопала руками.
Туда, где внизъ нависшая скала
Образовала впадину у склона
И темъ ей видъ снаружи придала
Чего-то въ роде хижины тритона.
Вступивши въ гротъ, дикарка молодая
Сняла съ груди, завёрнутый въ сухой
Банана листъ, свой факелъ смоляной,
Чей пылъ, отъ волнъ морскихъ оберегая,
Затемъ, доставъ укрытыя въ сухую
Траву и листъ, красу родныхъ полей,
Кремень и горсть засушенныхъ стеблей,
Она добыла искру золотую
И - словно жизнью ею дорожа -
Её въ светильникъ, въ факелъ положила -
И искра, вспыхнувъ, вмигъ всё озарила.
Высокъ, глубокъ и мраченъ былъ тотъ гротъ
Природа-мать воздвигла вкругъ аркады,
А архитравовъ гордое чело,
Поколебавъ гранитныя громады,
Землетрясенье выполнить смогло,
И ось земли межь полюсовъ дрожала.
Что жъ до устоевъ сумрачныхъ его,
То отъ огня они окаменели,
Когда земля, возставъ изъ ничего,
Карнизы стенъ, пилястры, капители -
Всё создано въ пещере было тьмой.
Здесь волю давъ игре воображенья,
Всякъ могъ легко увидеть предъ собой
И, обращаясь взорами окрестъ,
На стенахъ встретить чашу или крестъ.
Такъ сталактитовъ формами играя,
Себе - вдали отъ солнца и отъ звездъ -
VIII.
Обвивъ рукой станъ юнаго Торкиля,
Она свой факелъ къ верху подняла,
Чемъ тёмный сводъ пещеры, словно мгла
И друга внутрь пещеры повела,
Причёмъ свои запасы показала -
Всё, что съ трудомъ могла она добыть
И что могло судьбу его смягчить,
Тутъ былъ и матъ для отдыха изъ травъ,
И ткань гнагу - кора родныхъ дубравъ,
Былъ и кокосъ, и масло изъ сандала,
Что отъ сырыхъ мiазмовъ защищало,
Краса плодовъ полудня знойныхъ странъ,
Былъ и кувшинъ съ холодною водою,
Въ ручье ея почерпнутый рукою,
И груды ветокъ, взятыхъ, чтобъ не дать
И, какъ венецъ даровъ родного края,
Она - сама светило Тубоная,
Его жена, помощница и другъ,
Свой светъ на всё кидавшая вокругъ.
На горизонте, дева догадалась,
Что, можетъ-быть, Торкиля не спасутъ
Ни сила мышцъ, ни бегство изъ сраженья
Отъ мести злой - и чайкой въ то жь мгновенье
Съ-техъ-поръ, что день, веслами окрылённый,
Ея челнокъ съ наставшею зарёй
Ужь плылъ къ скале, плодами нагруженный,
А чуть на мiръ спускался мракъ ночной,
Для жизни въ ней, ужь снова къ ней спешила.
IX.
Въ ответъ на взглядъ, исполненный любви,
Она его къ груди своей прижала
Седой любви преданье разсказала.
Затемъ-что страсть, любовная пора,
Какъ мiръ седой, безсмертна и стара.
И разсказала дева Тубоная,
За черепахой пёстрою ныряя,
Проникъ въ тотъ гротъ, сквозь тысячи преградъ,
Въ которомъ имъ спастись судьба судила;
Какъ та пещера позже прiютила
Забывшую родные берега
Изъ-за него, исполненная пыла;
Какъ онъ привёлъ товарищей своихъ,
Когда шумъ битвъ губительныхъ затихъ,
Входъ въ тёмный гротъ ревниво заслоняло;
Какъ онъ пырнулъ; какъ верные друзья
Сочли его погибшимъ средь пучины -
И ужь домой неслася ихъ ладья,
Предъ ними вдругъ явилось божество,
Съ огнёмъ въ глазахъ, съ осанкой горделивой,
И рядомъ съ ней товарищъ ихъ счастливый,
И какъ, ея признавши естество,
Въ родимый край, и какъ торжествовали
Прибытье ихъ къ родимымъ берегамъ
И какъ они счастливо жили тамъ.
Чего жь не быть такою же счастливой
Но мне ль, певцу, всю странность передать,
Какою тотъ разсказъ сопровождался?
Довольно, что имъ раемъ показался
Тотъ гротъ, где всё - любовь и благодать,
И словно въ томъ холодномъ склепе скрыта,
Где Абеляръ, чрезъ двадцать долгихъ летъ,
Простёръ свои объятiя въ приветъ
Былой любви, вкусить покой кладбища
И, обретя всей жизни идеалъ,
Ожившiй прахъ къ груди своей прижалъ.
Кипя, валы вкругъ ложа ихъ роптали,
Но - въ забытьи - они имъ не внимали:
Жила въ крови, таилася въ устахъ.
X.
Но где жь они, товарищи невзгоды,
Лишившей ихъ отчизны и свободы?
Они небесъ очами досягали,
Ихъ о защите трепетно моля,
Въ которой имъ ихъ братья отказали.
Они плывутъ на западъ - но куда?
Сочтя Торкиля взятымъ океаномъ,
Враги спешатъ покончить съ Христiаномъ.
Немыхъ страстей испытывая гнётъ,
Ихъ руки мощно двигаютъ вперёдъ -
Чей быстрый ходъ три жизни охраняетъ
И чьё спасенье кроется средь мглы
Какой-нибудь надтреснувшей скалы.
Да, ихъ челнокъ къ утёсу направлялся,
Чтобъ предъ врагомъ склониться тамъ во прахъ,
Иль умереть съ оружiемъ въ рукахъ.
Приставъ, они туземцевъ отослали,
Ихъ защищать которые желали,
Напрасно имъ пожертвовать собой.
Что значитъ лукъ съ простой стрелой туземца
Въ борьбе съ ружьёмъ и саблей чужеземца!
XI.
Подножья скалъ, где высадились все.
Вмигъ изготовясь къ бою, съ мрачнымъ взглядомъ
Людей давно решившихся на всё,
Когда всё вкругъ встаётъ предъ ними адомъ
Желать во всей вселенной, даже славы,
Какъ радости ея ни величавы,
Они стояли - эти три бойца -
Какъ некогда стояли до конца
Чья смерть покрыла славой Фермопилы.
Но, вместе съ темъ, какъ мало сходства въ нихъ!
Въ причине дело въ бой увлёкшей ихъ:
Она одна мрачитъ иль озаряетъ
Надъ ними лучъ безсмертiя въ борьбе
Не загорится, ихъ маня къ себе;
Предъ ними ликъ отчизны благодарной
Не заблеститъ съ улыбкой лучезарной,
Не рдеть венкамъ на мрачныхъ ихъ гробахъ.
Какъ кровь они не прблило бъ въ сраженьи,
Ихъ жизнь навекъ останется стыдомъ,
А эпитафьей будетъ преступленье.
То чувствовалъ и зналъ - по-крайней-мере
Тотъ, кто ихъ вёлъ, манилъ и погубилъ
И въ ставку жизнь чужую обратилъ
Въ игре, теперь склонявшейся къ потере.
Несокрушимый, какъ подножье скалъ,
Среди которыхъ онъ теперь стоялъ,
И мрачный, словно Фебъ въ затьменья пору,
Держа ружьё, готовое къ отпору.
Ладьи плывутъ. Отважный экипажъ,
Съ желаньемъ долгъ исполнить свой во взоре,
Готовъ стрелой лететь на абордажъ,
Заботясь также мало объ отпоре,
Что онъ въ пути взметаетъ, словно прахъ.
Но темъ не мене всё жь они желали
Идти скорей на злыхъ враговъ страны,
Чемъ противъ жертвъ ошибокъ и войны,
Быть Англiи сынами, но сыны
Ея ихъ такъ когда-то называли.
Приблизясь къ нимъ, они имъ закричали,
Чтобъ те сдались, но те не отвечали.
И сдаться въ пленъ имъ предложили снова;
Но те опять не проронили слова.
И въ третiй разъ послышался ихъ зовъ -
И въ третiй разъ, звуча межь скалъ уныло,
Сверкнулъ кремень, залпъ грозно прозвучалъ -
И дымъ повисъ межъ ними и ихъ целью,
Тогда какъ рой безвредныхъ пуль упалъ
Расплюснутый къ подножью серыхъ скалъ,
Тогда на зовъ последовалъ ответъ
Для сонма техъ единственно возможный,
Кто потерялъ надежду на приветъ
Добра небесъ и зла земли безбожной.
Кликъ Христiана грозный услыхали:
"Теперь стреляй!" - и, прежде чемъ тотъ кликъ
Былъ повторёнъ скалами, двое пали;
Но остальные гневно продолжали
Где крылся врагъ, съ единственнымъ желаньемъ
Вступить скорей съ нимъ въ рукопашный бой.
Но грозный скатъ, служившiй основаньемъ
Крутой скалы, для техъ, кто наступалъ,
Тогда-какъ те три смелыхъ человека,
Чей зоркiй глазъ прiютъ себе избралъ
На высоте, куда ещё отъ века,
Кроме орла, никто не залеталъ,
Ихъ пули въ цель - что выстрелъ - попадали
И врагъ со скалъ, одинъ вследъ за другимъ,
Катился внизъ по скатамъ ихъ крутымъ;
Кому же рокъ судилъ въ живыхъ остаться,
Пока злой врагъ межь скалъ со всехъ сторонъ
Живою цепью нё былъ окружонъ.
Подобно водъ жильцамъ, схватившимъ смело
Приманку, жизнь на нитке ихъ висела;
Врагу бойца, когда онъ умиралъ.
Последнимъ палъ отважный предводитель,
И лишь струёй катившуюся кровь
Съ его чела заметилъ победитель,
Хоть слишкомъ поздно, чтобъ спасти отъ смерти,
Но не на столько всё-таки - поверьте -
Чтобъ не могла смягчённая вражда
Закрыть очей потухшихъ навсегда.
Склонился онъ, смертельно поражонный.
Звукъ вражьихъ словъ, казалось, оживилъ
Его на мигъ и чувства пробудилъ.
Онъ сделалъ знакъ приблизиться; но только
Къ груди, одну изъ пуговицъ сорвалъ,
Вложилъ её, не мешкая нисколько,
Въ ружейный стволъ и въ вражiй строй послалъ,
Изъ чьей среды одинъ въ крови упалъ.
До края бездны, гневно покосился
На божiй мiръ, который покидалъ -
И бросился въ зiяющiй обвалъ.
Подножье скалъ бездушный трупъ прiяло,
Въ которомъ мало что напоминало
О человеке - было и прошло!
Кровавый комъ и черепъ съ волосами,
Торчавшими кровавыми космами -
И отъ техъ думъ, которымъ предавался
Онъ всей душой такъ страстно до того.
Осколки же оружья своего
(Онъ до конца съ ружьёмъ не разставался,
Забросилъ онъ туда, где море воетъ
И где ихъ пена ржавчиной покроетъ.
И не остаюсь больше отъ него
На всей земле безгранной ничего,
Тревожной жизни и души; но кто
Укажетъ намъ прiютъ ея забытый -
И где она, и делаетъ тамъ что?
Не намъ судить о мёртвыхъ! Да, кто знаетъ,
Самъ горечь безднъ техъ прежде испытаетъ;
Иль - разве - имъ, охотникамъ грозить
Геэной злой, быть-можетъ Богъ проститъ
Грехи сердецъ, забывшихъ состраданье,
XIII.
Свершилось всё! Все взяты или пали -
И ждётъ ихъ всехъ неволя иль земля;
Не павшiе жь толпой въ цепяхъ стояли
Чей экипажъ когда-то составляли.
Что жь до бойцовъ, сражонныхъ подъ скалой,
То не почтилъ подъ ней решонный бой
Труды врага добычею живой.
Они въ крови безмолвные лежали,
Тогда-какъ сонмъ голодныхъ птицъ морскихъ,
Кружа, крича и хлопая крылами,
Парилъ надъ ихъ недвижными телами
А стаи волнъ всё мчались въ даль безпечно,
Какъ мчались встарь и будутъ мчаться вечно.
Стада дельфиновъ, нежась въ техъ волнахъ,
Играли вкругъ на зыбкихъ ихъ гребняхъ,
Къ светилу дня и снова погружались
Въ пучину водъ, чтобъ крылiя свои
Вновь окунуть въ лазурныя струи.
XIV.
Съ разсветомъ дня взглянувшая на гладь
Безбрежныхъ водъ, чтобъ солнце увидать
И поглядеть на берегъ Тубоная -
Не мчится ль къ нимъ оттуда кто-нибудь,
Заметила далёкiй парусъ въ море.
Онъ недвижимъ былъ, свесившись; но вскоре
Сталъ округляться, крепнуть, оживать
И ветромъ грудь крутую наполнять.
И страхъ тоской стеснялъ больную грудь,
Пока въ глазахъ сомненье разрешалось -
Куда, грозя, направитъ онъ свой путь?
Но нетъ - о, радость! - онъ не приближался,
При чёмъ всё больше въ точку превращался
И, наконецъ, совсемъ въ дали пропалъ.
И вновь вокругъ виднелося лишь море -
И вновь въ душе сменялось счастьемъ горе.
Кто для нея дороже былъ всего,
Она ему съ восторгомъ разсказала
Про всё, что грудь блаженствомъ наполняло -
И на поверхность вынырнула вновь
Приплывъ въ заливъ, где лодка ихъ стояла
(Её вчера въ нёмъ Нейга привязала,
Когда враги исчезли изъ очей),
Они чрезъ мигъ уже сидели въ ней.
Не уносили волны надъ собой
Такъ много счастья и любви простой,
Какъ въ этомъ утломъ, маленькомъ ковчеге.
XV.
Родной земли, присутствiемъ врага
Ужё не оскверняемые боле.
Нетъ и его - громады-корабля,
Тюрьмы морей! Она опять на воле!
Тьмы челноковъ плывутъ къ нимъ изъ залива,
А звуки матъ и раковинъ спешатъ
Предвозвестить счастливый ихъ возвратъ.
Вожди, въ главе народа, торопливо
И, словно сына жданнаго, встречаютъ,
А жоны ихъ смуглянку обнимаютъ
И имена ей нежныя даютъ.
Когда жь про гротъ имъ дева разсказала,
И съ-той-поры всё вкругъ съ любовью стало
"Пещерой Нейги" гротъ тотъ называть.
Горя во тьме, какъ огненныя очи,
Огни костровъ, ставъ солнцемъ этой ночи,
За ночью жь той последовалъ въ сiяньи
Рой дней такихъ, какiе въ состояньи
Намъ даровать младенческiй лишь мiръ.
1876.